Из всех звёзд

Занятия тянулись невыносимо долго, ибо когда хочешь, чтобы время шло быстрее, оно как назло, течет только медленнее. Стоило лекции закончиться, как Хуа Чэн подорвался с места, быстро попрощался с Хэ Сюанем и уже через несколько секунд был около самого милого, очаровательного и любимого омеги. Се Ляня хотелось видеть и трогать каждую секунду, и когда эти секунды выдавались, он не собирался их упускать. С омегой они еще на первом перерыве единогласно решили провести день вместе, и учитывая все еще небольшую слабость Се Ляня, было принято решение провести ленивый день у Хуа Чэна дома, под какой-нибудь дурацкий сериал. Буквально сцапав свое солнце, под завистливые взгляды студентов и счастливый смех омеги, Хуа Чэн покинул аудиторию. Все дни отсутствия омеги он думал, как можно так быстро и сильно прикипеть и влюбиться в человека? Рядом с Се Лянем он становился совершенно другим, каким не был и даже не думал, что станет. Хотелось заботиться, исполнять любой каприз, даже хотелось эти самые капризы слышать так часто, как только возможно, хотелось любить, и он даже впервые признал, что хотел быть любимым. Родители с самого детства вбивали альфочке, что все, что они для него делают – тот не заслужил. Даже жизни. Они не стеснялись упоминать с завидной регулярностью, что Хуа Чэн нежеланный ребенок, но раз уж он «свалился на их головы», то так уж и быть, выведут его в свет. Не сказать, что родители были бедны, но для сына скупились вплоть до зернышка риса. Одежды покупали, лишь бы было, что носить, и не давали новой, пока из старой не вырастет. Кормили, лишь бы выглядел в меру здоровым, а воспитывали… Не воспитывали, а лишь указывали, подстраивая под свое удобство сына, которого считали своей собственностью, не иначе. Вот только не учли, что мальчик в этих условиях не просто не стал их рабом, но еще и отрастил клыки, да научился кусаться, да так больно, что впору было позавидовать, но тех эта строптивость только злила. Не только родители поспособствовали становлению его личности. Дети в школе, с которыми тот не желал, а на деле просто не знал, как дружить, плюс его постоянно однотипная одежда (да, дети те еще гавнюки), да верхушкой айсберга – перемотанный глаз, стали относиться к однокласснику как к пятой ноге, найдя в его лице того самого изгоя, который был в каждом классе. Сперва решив, что альфочка легкая добыча для издевок, одноклассники в открытую обзывали и потешались, не боясь толкнуть или поставить подножку. Вернее, пытались… Хуа Чэн, будучи воспитанным, точнее не воспитанным, так же не стеснялся тут же отвечать обидчикам. Он возвращал недругам вдвойне: его оскорбили, а плачет от досады, обиды и злости обидчик; его пнули, недруг надрывается и ноет из-за ответного пинка. Косые взгляды омег и их прямые высказывания о том, что на Хуа Чэна ни один омега даже не взглянет, его нисколько не трогали, его наоборот веселило, что дети с младших школ только о том, как друг другу понравиться и думают. Он не хотел никому нравиться, и ему никто не нравился в ответ, будь то дружба или влюбленность. Его не страшили ни компании альф, что после уроков несколько раз поджидали, но уходили все в равной степени помотанными, ни гнилые детские речи в его адрес. Зато его бесстрашие стало пугать остальных, потому уже очень скоро, от маленького Хуа Чэна благополучно отвязались, решив просто мальчика игнорировать и лишний раз не контактировать вовсе. Его все устраивало. Первым другом стал Хэ Сюань. Ну точнее, Хуа Чэн считал его лишь наглым должником, но в глубине души понимал, что на того рассчитывать можно в трудную минуту, но другом не признает и под дулом пистолета. Перейдя в старшую школу молчаливый альфа просто взял и сел рядом с Хуа Чэном, на что тот решил просто посмотреть, на сколько альфу хватит, и уже к концу дня с удивлением отметил, что тот если и говорил, то только по делу, а к концу года «деловое» общение так же тихо и молчаливо перетекло в чуть более тесное, найдя в лице Хэ Сюаня не только должника, но и кхм… друга. Вторым неожиданным человеком, которого он не то, что впустил, а который нагло открыл дверь ногой в его сердце, нежным котенком заполз прямо внутрь, и поселился без опасения на выселение, стал Се Лянь. И этот омега даже об этом не знает. — Фисташка, шоколад, ваниль, малина? — и сейчас это чудо рядом с ним, смотрит на него так заинтересованно, жмется ближе доверчиво, и пахнет весь так до обморока потрясающе. И предлагает выбрать вкус мороженного, ну что за прелесть. Взяв два больших ведерка с мороженным – страшный и сладкий сон диабетика, заказав заранее пиццу и забрав ее по пути, пара направилась к альфе. Се Лянь уже весь чесался, как сильно хотел просто завалиться на Хуа Чэна, обвить всеми конечностями, уткнуться в ароматическую железу и просто дышать, дышать и дышать любимым и родным запахом костра и дерева. Сущность и так натерпелась в течку, пора восстанавливать нехватку заботы, любви и одного конкретного альфы, а то и омега внутри уже коготки точит, да требует поближе, да побольше. Быстро расправившись с пиццей на диванчике перед телевизором, уже под включенный сериал, они забыли про мороженное, ибо как только Хуа Чэн убрал подальше мусор, Се Лянь тут же, ласковым домашним котенком приник к бочку, теперь сам сцапав альфу в объятия, мило улыбаясь, чуть ли не мурча, водя чувствительным носиком сначала по виску, спускаясь по линии челюсти, потеревшись о кончик чужого носа, припал к шее, где громко и глубоко дышал, даже не пытаясь скрыть своего искреннего наслаждения и счастья. Хуа Чэн сперва подвис на добрую минуту, а после так же крепко и нежно обнял парня, притягивая лишь ближе, чтобы сердца оказались впритык. Нос он удобно устроил в каштановой макушке, с таким же наслаждением дыша самым прекрасным цветочным запахом, гладя омегу по голове и талии, но не переходя границ. Зато эти границы решил перейти Се Лянь, оставив нежный, практически незаметный, поцелуй прямо на местечке, где ставятся метки. На самом чувствительном месте, слыша тяжелый вздох альфы, а после чувствуя на своем подбородке аккуратное прикосновение, что ненавязчиво просило приподнять голову, чего Се Лянь не смел ослушаться, тут же получая такой желанный поцелуй. Губы Хуа Чэна плавили Се Ляня, заставляя выгибаться под умелыми ласковыми руками, даря немыслимые ощущения. Омега не успел понять, как сам юркнул язычком в чужой рот, по-хозяйски оглаживая язык Хуа Чэна, слегка царапаясь о чужие клыки, заставляя альфу откровенно порыкивать на выдохе. Собственные руки оглаживали крепкие плечи и грудь, играючи спускаясь к прессу, перебирая ловкими пальчиками твердые кубики альфы. Его альфы. Как же он потек сейчас от этого осознания, а еще от того, как Хуа Чэн перенял инициативу, и уже его рот таранили языком, цепляя зубами такие чувствительные губы, зарываясь пальцами в волосы и отчаянно сжимая бока омеги. Воздух казался раскаленным, аж дышать стало невыносимо, но невыносимее казалось разорвать этот поцелуй, и перестать прикасаться. В Хуа Чэне бурлила настоящая раскаленная магма, затапливая полностью, обволакивая тело до кончиков волос – именно так он себя сейчас чувствовал, помимо безграничного счастья. А еще желания. Такого темного, животного желания, которое один бесстрашный омега то и делал, что распалял все сильнее, даже не подозревая, что будит в альфе сущность. Все, что сейчас происходило, ощущалось так правильно, словно Се Лянь на своем законном месте, будто был рожден, чтобы сгорать в руках Хуа Чэна, выцеловывая чужой рот и получая ласку в ответ. От томных вздохов и мокрых звуков узел внизу живота затягивался только стремительнее. Член уже которое время твердо стоял, принося небольшой дискомфорт, а нижнее белье все больше становилось влажным, ибо Хуа Чэн буквально заставлял дырочку пульсировать, выдавая тягучие порции смазки. От переизбытка чувств и эмоций пальчики на ногах загибались, сердце тянуло в истоме, а с губ сорвался тихий, протяжный стон в тот момент, когда Хуа Чэн в очередной раз прикусил чувствительную нижнюю губу. Этот стон, такой сладкий, такой нуждающийся, словно обухом по голове ударил Хуа Чэна, заставив распахнуть глаза и, так сильно нехотя, отстраниться от манящих и любимых губ. А эти самые губы отстраняться не желали, и, с поволокой в глазах, уже последовали за отстранившимся Хуа Чэном. — Я на минутку, солнце, — резко подорвался Хуа Чэн, с трудом подняв руки, чтобы осторожно опустить их на плечи Се Ляня, безмолвно прося отстраниться и остаться на месте. Голос был до того хриплым и низким, что пришлось прочистить горло. Взгляд нужно было срочно отвести, иначе это греховно-невинное лицо грозило расщепить его на атомы, но прямо сейчас, глухо зарычать и рвануть к кухонному островку. Губы горели, грудь готова была разорваться из-за шального бьющегося сердца, а голова кружилась, и это он пытался не поддаться внутренней сущности и не выгнуться дугой прямо тут, на чертовом диване, подставляясь и раскрываясь перед альфой. Воспоминания минувших нескольких дней лавиной нахлынули на Се Ляня, и прошедшая течка словно в очередной раз сковала тело, скрутив тугой узел в низу живота еще сильнее, давая четко осознать свои желания. Он хочет Хуа Чэна! И Хуа Чэн ведь ждет, когда Се Лянь будет готов? Что ж, Се Лянь уже очень готов, до насквозь мокрых трусов готов. А Хуа Чэн в то же время наливает прямо из-под крана уже второй стакан воды, залпом осушая тот, да в такой спешке, что несколько капель пролились мимо, заставляя следом вытереть подбородок тыльной стороной ладони. Сердце никак не хотело униматься, по вискам собирались капельки пота, ладони слегка потряхивало, в паху все стояло так, что хотелось выть, а в голове было лишь одно… Дыхание никак не получалось выровнять, и просто ровно стоять вдруг стало тяжело, что пришлось облокотиться руками о столешницу. — Сань Лан, — тихонько подошел Се Лянь со спины, проведя ладонью по позвонкам, в ту же секунду вызывая трепет в чужом теле, и заставляя то напрячься. — Солнце, возвращайся в общежитие, — прохрипел в ответ Хуа Чэн, не поворачиваясь и даже не двигаясь как-либо с места. — Ч-что? — опешил омега, несколько раз моргая. Ему показалось или Хуа Чэн его сейчас прогоняет? Ответом послужило громкое рычание. Се Лянь не успел сделать ничего, прежде, чем его обвили руки и толкнули к столу за спиной, буквально укладывая на горизонтальную поверхность, вместе с тем остервенело впиваясь поцелуем. Казалось, Хуа Чэн в миг одичал, накинувшись на омегу, сминая ослабшее тело, что от шока, не сопротивлялось вовсе. Поцелуй был напористым, страстным, даже диким, а вкупе с ладонями, что уже не стесняясь мяли бедра, — какие у Се Ляня были прекрасные упругие бедра, — заставляли задыхаться и скулить. Кусачие поцелуи перешли на челюсть, а через миг уже были на шее, окрашивая ту в синеву, которая, Хуа Чэн надеется, расцветет чуть позже. Чужие вздохи, на грани со стонами только сильнее подбивали к краю. Нужно было больше, сильнее, его следов на коже его омеги категорически было мало, нужно было пометить, вылизать! — С-сань Лан, ч-что ты делаешь? — дрожащим голосом, на грани стона, спросил Се Лянь, когда почувствовал на шее уже не просто поцелуи, а горячий язык, который широким мазком прошелся прямо по ароматической жилке. Хуа Чэн самозабвенно вылизывал шею Се Ляня, проходясь от открытых из ворота футболки ключиц, до подбородка, задевая покрасневшее ушко. — Солнышко, — хрипел он в влажную шею, от которой оторваться казалось смерти подобно. — У меня из-за тебя… Твоего запаха начался гон, — Хуа Чэн не мог насытиться этим феромоном, шумно дыша и не переставая полизывать нежный участок, словно кот валерьянку. Глаза Се Ляня резко распахнулись в понимании всего, что происходило с Хуа Чэном последние дни, о чем он узнал из рассказов, и что наблюдал и чувствовал сам. Это не его чувствительность после течки заставляла сглатывать чаще от манящего запаха пары, а предгон альфы так действовал на юное омежье тело. Но что греха таить, не было бы этих периодов, так Се Лянь хотел бы свою пару не меньше. Осознание, что он буквально распластан на столе перед альфой в гоне отнюдь не заставило впасть в ужас, скорее это была легкая растерянность, ибо действия Хуа Чэна его не пугали, а лишь заставляли колени дрожать, смазке обильно выделяться все больше, а сущность сходить с ума от животного желания слиться с парой. Он был уверен – Хуа Чэн даже в таком состоянии ему не навредит, и не сделает ничего против воли. Однако, сейчас волей Се Ляня начала тихонько завладевать сущность, которая уже вовсю терлась ноющим членом о чужой пах, скуля и слушая рычание в ответ. Тонкие пальчики цеплялись за чужие лопатки, когда руки резко, но аккуратно дернули, заставив задрать их над головой, чтобы уже в следующую секунду стянуть с возбужденного тела омеги его светло-розовую футболку. Не успел Се Лянь подумать, что впервые остался с обнаженным торсом перед Хуа Чэном, как альфа в секунду сорвал футболку уже с себя, немедленно возвращаясь к шее любимого, теперь уже чередуя вылизывание шеи с поцелуями в губы. Его тут же дернули легко за руку, заставляя подняться со стола, но даже не отрываясь от губ, перехватили за талию и уже усадили на него же. Еще миг, секунда без чужих губ на своих, и на Се Ляня натянули футболку альфы, следом стискивая в медвежьи объятия, не позволив даже толком продеть руки в рукава, оставив омегу беспомощной куколкой. Тихий скулеж негодования, что омеге не позволяют трогать пару в ответ, Хуа Чэн благополучно заглушил глубоким поцелуем, вместе с тем поднимая свое солнце одной рукой под попу, другую устраивая на талии. Убедившись, что парень крепко скрестил ножки на его спине, Хуа Чэн, не отрываясь от своего занятия – поедания парня, неспеша двинулся в прихожую. То, что Се Ляня усадили и обувают, он понял только когда уже завязывали последний шнурок. Опомнившись, омега попытался вновь продеть руки в рукава, пока была такая возможность, вот только опоздал, и Хуа Чэн ловко перехватил его снова поперек талии, зажимая руки и поднимая с низкого стула на ноги. От альфы откровенно веяло жаром и сексуальным напряжением. Неистовым желанием всадить одному конкретному омеге по самые яйца. А этот омега никак не помогал это желание укротить, а наоборот, льнул так отчаянно, скулил так требовательно, отдавался в поцелуе целиком и полностью, и даже вовсе расслабился и откровенно только подначивал, соблазняя усилившимся запахом. У Хуа Чэна голова кругом и стояк каменный, а Се Лянь об этот стояк еще и трется требовательно. И это его невинный омега? Ох, он обязательно воспользуется чужой щедростью. В следующий раз. — С-сань Лан? — за последние несколько минут, из уст омеги только и было слышно чужое имя, если не считать томные вздохи, скулеж и постанывая, которыми он изводил альфу. Но сейчас интонация поменялась, а все потому, что Хуа Чэн медленно, так и продолжая терзать губы и шею, доводя до звезд перед глазами, заставил омегу, спиной вперед, выйти за порог его квартиры. Последнее, что Се Лянь увидел, перед тем, как дверь захлопнулась, это потемневший животный взгляд, что буквально уже трахал во всех позах, разложив его на каждой поверхности квартиры. Остервенело, жестко, но так любовно. Хуа Чэн дышал очень тяжело, и отпускать омегу тоже было невыносимо тяжело, но черт возьми, это было необходимо. — Я вызову тебе такси, — послышался хриплый голос из-за закрытой квартиры. — Немного успокой феромоны, и едь к себе, солнышко. Ноги не держали, и все еще с не вставленными рукавами, он как гусеничка сполз по двери, пытаясь отдышаться и, как сказал Хуа Чэн, успокоить разбушевавшиеся феромоны и прийти в себя. Что ж, успокоиться было тяжело, а Хуа Чэн, он это чувствовал, так же сидел за дверью, прислонившись к той спиной, только уже пытаясь держать себя в руках, чтобы не открыть ее вновь, но уже втянуть парня внутрь и не выпускать не только ближайшие дня три, но и ближайшую жизнь. — Солнышко, прошу тебя, пожалуйста, три дня… Не снимай мою футболку, — Се Лянь как раз занимался тем, что наконец просунул дрожащие руки в рукава, а следом уткнулся в воротник красной ткани, пытаясь надышаться таким родным запахом, который стал еще более концентрированным. Хриплый, и казалось даже болезненный, голос Хуа Чэна послышался четко за дверью. Се Лянь даже без чужой просьбы не собирался расставаться с этой частью его будущего повседневного образа. — Хорошо, я не сниму, — повернувшись к двери лицом, потихоньку вставая с пола, и хватая также выставленный Хуа Чэном рюкзак, ответил Се Лянь. — И… Я люблю тебя, — добавил он тихо, а после рванул вниз по лестнице, игнорируя лифт, и пытаясь игнорировать чужой рык, что остался заперт в квартире, и так и не услышал ответное, сказанное с, немного замученной, но такой счастливой улыбкой на лице: — Я тоже тебя люблю, А-Лянь... Солнце мое. Уведомление на телефон омеги пришло уже на выходе из подъезда, и прочитав смс от Хуа Чэна, что было скинутым маршрутом из приложения такси, он сверился с смс и сел в подъехавшую машину, с улыбкой отметив, что Хуа Чэн указал, что бы водитель был омегой, чтобы его любимому не пришлось переживать из-за усилившегося запаха, разве что немного краснеть перед водителем-омегой, который учует, но по-доброму улыбнется, все поняв. Хуа Чэн сдержал в узде сущность, и даже учитывая, что омега был прямо перед носом, уже готовый отдаться, альфа пошел против сущности, и поставил в приоритет его. Он так сильно любил этого альфу, и уже не мог молчать, наконец открыто признавшись. Он хотел услышать ответное признание, но он дождется его, опять же, на трезвую голову его пары. А сейчас, он просто счастлив.

***

Тоска и апатия накрыла Се Ляня с головой, заставляя буквально зависать на лекциях. Они не виделись с Хуа Чэном три дня из-за течки, теперь же не увидятся три дня из-за гона, ну что за несправедливость? Провели лишь один вечер вместе, и вот снова разлука, хоть и недолгая, но все же тяжелая. — Как ты? — все же не выдержав, спросил Ши Цинсюань, поглядывая на своего парня, что сел рядом, с другой стороны. Хэ Сюань так и посылал безмолвные сигналы, мол «отстань от человека, не мешай страдать». Се Лянь сперва заторможено моргнул, словно выйдя из транса, а только потом перевел взгляд на друга, ответив коротко: — Нормально. Ши Цинсюаня явно не устроил такой ответ, но омега лишь вздохнул, приобняв друга и положив тому на плечо голову, на которую сверху опустилась голова Се Ляня. Ближайшие три дня он будет отвлекать его, как сможет. — Купили мы билеты на этот последний ряд с диванами, середина фильма, ну явно пора. Я, значит, лезу к нему целоваться, Хэ-сюн притаскивает меня ближе, я уже хочу тихонько опуститься на колени перед ним, как мы вдвоем, со всем залом, не иначе, резко дергаемся из-за такого громкого «кхра-а-а-а-а», — имитируя громкий гортанный храп, Ши Цинсюань не постеснялся сделать это на весь сквер у университета, под тихий смех друга, что краснел и прикрывал рот рукой, чтобы не засмеяться на весь тот же сквер. — Тебе смешно, а эта храпящая падла испортила нам романтику, — надул губы омега. — Романтику? А по-моему это как-то по-другому называется, — хихикал Се Лянь. — Много ты понимаешь, дойдете вот с Хуа Чэном до нашего уровня романтики, тогда и поговорим. Ты, кстати, нафига шею замотал? Се Лянь только странно улыбнулся, краснея, и потянулся кончиками пальцев к бинтам. И правда, почему же он ее замотал? Друг и правда очень помогал отвлечься от тоски по альфе, хоть и очень хотелось сейчас оказаться в теплых объятиях, под чужим бочком. Но ничего не поделать, остается только не сильно переживать за альфу, что корчится сейчас под гнетом сущности. Один. Се Лянь чувствовал себя слегка неуютно от этого осознания, все теребя в руках ворот футболки, что так плотно был пропитал любимым феромоном, незаметно, как он думал, дыша только им. — Хэй, детка, жопка простаивает без альфы, да? Только этого типа не хватало для полной картины. — Иди лесом, Шу Синь, — незаинтересованно ответил Ши Цинсюань. — Знаешь, куда я могу сходить? К тебе… — натянул дурацкий оскал альфа. — Боги, да ты отвалишь наконец?! — Се Лянь явно был сегодня не в духе препираться, нервы и так были не к черту, а самоконтроль, чтобы не уйти в небольшую такую тоску, конкретно трещал. — Как же достал, неужели тебя уже абсолютно все послали, что не хватает общения, так ты лезешь к людям? — омега почти перешел на крик, студенты немного начали оглядываться, а дебильная лыба напротив становилась лишь шире. — Что, альфа в течку не пришел, и гон не захотел с тобой проводить? Ну ты не переживай, я готов погреть тебе постельку. — Асфальт погреешь, грелка недоделанная, — Се Лянь не на шутку распалялся, и уже было двинулся на альфу. У него так сильно чесались кулаки проехаться по наглой морде. — Лянь, Лянь! Тихо, — схватил за руку Ши Цинсюань, не давая другу совершить то, что явно намечалось, и продолжил шепотом, чтобы слышал только омега: — Ты же понимаешь, что он провоцирует. Давай ему просто виагру со слабительным подмешаем и дело с концом, м? Се Лянь моргнул пару раз и словно выдохнул, а после, представил результат предложения друга, и вовсе рассмеялся. — Мне нравится, — а после, просто развернулись и ушли, оставив, кричащего им в спины гадости, Шу Синя, плеваться желчью одного. — Не думай о его словах. Сам ведь знаешь, что этот тюбик не прав, и просто завидует Хуа Чэну. Се Лянь знает. Он как никто другой знает.