Из всех звёзд

Еще не открыв глаза Хуа Чэн уже чувствовал, что выспался на месяц вперед. В объятиях сейчас лежал весь его мир, его сердце и душа, такой теплый и так головокружительно пахнущий их смешанным запахом Се Лянь, что несомненно сегодня было то самое «доброе» утро. Нагое тело было таким мягеньким и очаровательным, что альфа не отказал себе тихонько пощупать парня в своих руках, прижимая еще ближе вплотную, чтобы и миллиметра свободного пространства не осталось. Сейчас он еще больше рад, что смог уговорить омегу заснуть без одежды, ибо парень так идеально лежал голеньким, прижимаясь всеми откровенными местечками к такому же голому Хуа Чэну, который испытывал небывалый восторг от такого пробуждения. Обнюхав всю каштановую макушку, вдоволь потеревшись носом о виски, Хуа Чэн принялся выцеловывать лицо и шею своего омеги. Он не желал и на миг отлипать от любимого тела, пока парень еще размеренно посапывал, словно не его сейчас мнут как любимого пушистого кота и зацеловывают все лицо. В своем блаженстве Хуа Чэн, однако, сразу уловил глубокий вдох и шевеление тела в руках, а после взглянул в мутные медовые глаза, что с трудом открывались, желая разглядеть такого ярого нарушителя его сна. Вот только увидев этого нарушителя, губы омеги тронула ласковая улыбка. — Доброе утро, Сань Лан, — чуть осипшим голосом. — Доброе, солнце, — и еще поцелуи, что не обошли стороной и губы. Сущности альфы и омеги нежились в любви и чувствах друг друга, рыча и мурча от общего пропитавшего феромона, что буквально кричал о счастье двух людей, что никак не желали покидать теплую постель и объятия друг друга. И под всеми этими чувствами Хуа Чэн даже не сразу заметил и осознал, что чего-то не хватает. Словно он забыл что-то очень важное, и только когда нежные пальцы Се Ляня осторожно коснулись краешка его шрама, он понял, что с самого пробуждения уже был без повязки. А возможно и того раньше. Растерянность открыто читалась на лице альфы, и Се Лянь тут же понял в чем дело, когда Хуа Чэн попытался спрятать правую сторону лица в подушке. Вот только стоит ли говорить ему теперь, что глазная повязка соскользнула еще ночью, пока они оба горели в огне страсти, что Хуа Чэн этого даже и не заметил. Не заметил, пока зацеловывал его губы и страстно брал; не заметил, пока они были в душе, и альфа мыл и нежил его тело; не заметил, когда бесстыдно отбирал вещи Се Ляня и откидывал их на прежнее место, сладкими речами уговаривая того залезть в кровать нагишом; не замечал еще долгое время, пока они тихо болтали и смеялись все в тех же объятиях, в которых и проснулись сегодня. А Се Лянь заметил. Заметил сразу, как черная ткань соскользнула, вероятно по вине в том числе и его рук, что зарывались в чернильные волосы. Заметил, и ни на секунду не смутился, не вздрогнул от отвращения и даже не отвел взгляда в неприязни, лишь смотрел на все того же своего прекрасного альфу, что так сильно и горячо любил его, и забывал собственное имя. Ему было бы плевать, окажись весь Хуа Чэн в шрамах, лишь только сердце предательски кололо, осознавая, какую историю и боль несли в себе этот шрам и пустая глазница. Хуа Чэн не выглядел «уродливо», что пару раз проскальзывало в его речи, стоило теме зайти о повязке. Шрам не выглядел отталкивающе. Се Лянь не дал Хуа Чэну спрятаться, мягко накрыв его щеки и повернув лицо обратно, все так же открыто, не изменившись в лице, со всей нежностью проводя кончиком большого пальца по краюшку шрама, что проходил поперек всего глаза, слегка задевая бровь. Сама глазница была впалая. Пустая. Но это совершенно не волновало омегу, когда он придвинулся ближе и нежно поцеловал прямо в середину. Хуа Чэн откровенно был в смятении. Он не мог понять, как упустил момент, когда повязка соскользнула и как долго Се Лянь смотрел на это… — Он частичка тебя, Сань Лан. А ты прекрасен. Так как что-то, что принадлежит тебе, может быть «уродством»? — мягкая улыбка не сходила с лица омеги. Он помотал головой в неверии, и продолжил: — Не нужно прятать от меня себя, твой шрам меня не пугает. Я люблю тебя абсолютно всего, и из-за какого-то шрама это не изменится. Голос был таким проникновенным, а слова тихими, но уверенными. Се Лянь сейчас переживал не меньше самого Хуа Чэна, ведь на каждого человека одинаковые слова могут влиять совершенно противоположно. Но Се Лянь говорил чистую правду и от всего сердца. Он хотел, чтобы Хуа Чэн чувствовал себя с ним расслабленно и открыто, словно Се Лянь был его домом, в который он может вернуться, надеть самые уродские, но самые удобные вещи в мире, и его за это никто не осудит. Хуа Чэн как-то обмолвился случайно, что дома ходит без повязки, ибо она, как та самая красивая, но неудобная одежда. Но когда Се Лянь оставался в квартире, повязка тоже оставалась на месте. Даже ночью. А подступиться с разговором омега никак не решался, после того, как однажды Хуа Чэн уже не пожелал говорить. У каждого есть истории, о которых не получается открыться сразу, и Се Лянь все прекрасно понимал, и никоим образом не винил или обижался. Но все же это вопрос комфорта его парня, так пусть он не будет знать истории появления шрама, зато будет знать, что Хуа Чэну комфортно. И с ним комфортно в том числе. Хуа Чэн в удивлении бегал взглядом по лицу парня, видя лишь чистое восхищение и любовь в лице напротив. Через минуту щеки омеги тронула краска смущения, ведь он так и не дождался ни ответа, ни какого-либо действия Хуа Чэна. Но всю эту минуту альфа пытался понять. Как можно за мгновение стать в его глазах еще более прекрасным, еще более любимым. Он резко дернулся и накрыл губы пискнувшего в удивлении парня поцелуем, горячо шепча между: — Погубишь меня, солнце… Ты самый лучший… Самый любимый… Мой омега… В наплыве нежности и любви, с постели они встали лишь через полчаса, и то из-за университета, в который им, к счастью, было лишь к третьему занятию. За небольшими сборами они успели слегка подраться под громкий хохот Хуа Чэна и красные щеки Се Ляня, которому альфа отказался возвращать его белые кружевные трусики по причине: «Они до сих пор насквозь мокрые» и: «Мокрые они от твоей смазки, солнце». На вопрос, и как же Се Ляню в такой ситуации быть, Хуа Чэн достал свои боксеры, вот только и невооруженным глазом было видно, что омеге они будут велики. Сидя лишь в одной футболке альфы, что прикрывала голые ягодицы и лишь немного бедра, Се Лянь наблюдал, как Хуа Чэн ловко подшивает боксеры, а следом, игнорируя просьбы Се Ляня отдать их ему, хитро улыбнулся и сам принялся натягивать их на смущенного омегу. — Сань Лан, какой ты бесстыдник! — кричал он в смущении, прикрывая пылающее лицо, когда Хуа Чэн, прежде, чем натянуть боксеры на ягодицы, поцеловал каждую половинку, все же надел, и следом огладил аппетитную попу омеги. И улыбался хитро, словно лис, что Се Лянь не выдержал и кинул в хохочущего Хуа Чэна подушкой, а тот начал убегать от парня вокруг и по кровати, а омега и носился вслед за этим нахалом. Вот только погоня была не долгой, ибо нахал резко затормозил и сам схватил смущенного до кончиков пальцев парня, подкинул того, заставив обвить ногами торс, а руками, шею, и чмокнув в надутые губы, понес на кухню, кормить свое чудо в его боксерах и футболке. Сперва посадив омегу на стол, пара долго целовалась, пытаясь растянуть это прекрасное утро. Но время стало поджимать, потому вдвоем они соорудили легкий завтрак, которым Хуа Чэн буквально кормил омегу на своих коленях с рук, а тот и не шибко был против в родных объятиях. Выпили чаю, и наконец вышли в университет. — Поздравляю с окончанием невинной жи… — Цинсюань, прекрати, — Се Лянь уже целую половину лекции пытался унять смеющегося друга, что каждую минуту выдумывал поздравления, в честь первого секса друга. — Ну нет, это вообще нужно отпраздновать с фейерверком, — из-за лекции, на которой Се Лянь не мог сосредоточиться из-за болтающего друга, они говорили шепотом, но почему-то Се Ляню казалось, что их слышит вся аудитория. Что ж, в их мире было не так то просто скрыть, с кем ты близок. Это не считалось бесстыдно или аморально — пахнуть другим человеком, что так и кричало: они занимались сексом, ведь так пах каждый второй. Но именно их парочка была одной из самых обсуждаемых, а потому, как только они вошли сегодня в университет, тот сразу же встал на уши. Да, люди любили следить за другими людьми, и многие в умилении, как Ши Цинсюань, пищали, некоторые, в частности альфы, пошло скалились, а некоторые просто игнорировали или тихо были рады за пару, от которых пахло не просто сексом, но любовью. В тот день Ши Цинсюань все же смог урвать друга на прогулку, выпить за его счастье. И возвращался тогда Се Лянь не в общежитие, а в небольшую квартирку, где его ждал его альфа. А спустя пару недель, большинство вещей омеги уже перекантовались в эту самую квартирку, от куда его ну никак не хотели выпускать, а не в объятиях сон уже не шел ни у одного.

***

— У меня голова пухнет, — ныл Ши Цинсюань последние четыре часа. — Удивительно, значит есть, чему пухнуть, — флегматично ответил на это Хэ Сюань. — Хэ-сюн, ты не парень, а язва. — По моим подсчетам, большая язва из нас – ты. — Но не в отношении тебя! — Не правда. — Правда! — Нет. — Да! — Плохая была идея, брать проект на нас четверых, — с тяжелым вздохом влез в эту увлекательную перепалку Се Лянь. — Не переживай, солнце, сейчас они доспорят семнадцатый раз за этот день, оближут друг друга, и можем продолжить писать, — не отрываясь от ноутбука, ответил Хуа Чэн, который уже и не обращал на шумных друзей внимание. Зато обращали другие. — Молодые люди, это библиотека! — слышали они уже не впервые за этот день, за что извиняться приходилось Се Ляню, как самому миролюбивому. — Это издевательство какое-то, — бурчал под нос омега, на что отреагировал Хуа Чэн, нежно погладив того по бедру. Начало зимы «порадовало» их группу новостью о групповом проекте, на который Ши Цинсюань, не слушая никого и ничто, тут же объявил состав их группы: — Я, Лянь, Хэ-сюн и Хуа Чэн, как раз необходимые четыре человека есть! И вот уже прошла неделя, сдача проекта завтра, а готов он лишь на одну вторую, потому сегодняшний день они решили полностью посвятить учебе. Собственно, у них не осталось выбора. — Нужно было не ебланить всю неделю и отнекиваться, а по немногу делать, — словно самый заядлый ботаник, бесцветным тоном выдал Хуа Чэн, будучи одним из тех, которые и «ебланили», постоянно находя причины перенести ненавистное групповое задание. Будь он в группе лишь с Се Лянем, он бы с большим рвением занялся им. И речь не о проекте. Они сидели после занятий уже часов шесть, лишь отлучаясь поужинать. Уже вечерело, людей в университете было минимально, а у проекта осталась заключительная часть. — Бумага кончилась, — тихо сказал Се Лянь. — Это я почти кончился как человек, с этими заданиями, — прохрипел Ши Цинсюань. Хэ Сюань на нытье своего омеги закатил глаза, но видимо сжалился, и переложил глухо стукнувшуюся о стол голову омеги себе на плечо, мягко поглаживая того по волосам. — Я схожу за бумагой, — Се Лянь был не менее уставшим, потому решил быстрее закончить с этим заданием. — Давай я схожу, — предложил Хуа Чэн, уже вставая с места, разминая плечи и спину. — Не нужно, хочу размять ноги, можешь пока включить принтер? — Хорошо, — быстро чмокнув омегу в губы, Хуа Чэн направился к столу с принтером. Библиотека была на третьем этаже, а склад, куда он направлялся за бумагой, находился на первом. За окном уже опустилась настоящая ночь, хотя время было лишь слегка за восемь вечера. Тут еще оставались некоторые студенты, что как они, доделывали задания. Некоторые преподаватели тоже были до сих пор здесь. Университет не боялся оставлять открытым свои двери студентам для поздних занятий, но полностью закрывался он в десять часов. Се Лянь переживал, что они закончат многим позже, возможно даже придется доделывать, собравшись у кого-то. Но к счастью, им осталось дописать заключение и распечатать. Спустившись на первый этаж, Се Лянь наткнулся буквально на пару человек, и перед складом он увидел третьего, но именно этого человека желал бы пройти так же мимо, а лучше не видеть вовсе. Шу Синь стоял с закрытыми глазами подпирая стену, и может Се Ляню и повезло бы пройти незамеченным, но ноздри альфы встрепенулись, уловив знакомый феромон, а глаза медленно распахнулись. Омега не сдержал тяжелого вдоха и поднятых к небу глаз. — О-о-о! — странно растягивая, выдал Шу Синь. — Капец от тебя разит за километр этим псом, пха-ха-ха. Речь парня была медленная и растянутая. Се Лянь нахмурился пытаясь понять, что его еще больше сегодня напрягает в этом альфе, и взглянув в его глаза в тот момент, когда Шу Синь оттолкнулся от стены и шатаясь приближался, он понял – парень был пьян! Се Лянь слегка так впал в шок. Этот парень совсем с катушек слетел, заявившись пьяным в университет?! Стоит ли ему пойти и сообщить об этом какому-нибудь преподавателю или охране? Как минимум он понимал, что оставлять пьяного человека в университете – плохая идея. — Шу Синь, ты совсем с ума сошел? — сперва пытаясь по-хорошому договориться, попытался Се Лянь. — С ума сойти, — буквально подтвердив заданный вопрос и заснув руки в карманы, альфа остановился напротив. — Я, кажется, впервые слышу свои имя от тебя. Блять, звучит горячо, — он пьяно рассмеялся, противно скалясь, заставив Се Ляня поежиться. План «переговоры» успешно провален. Этот чертов альфа вечно сводил все к какой-то пошлятине, вызывая в Се Ляне лишь отвращение. Если так делал Хуа Чэн, он мог смущаться, в редких случаях поддерживать игру, сводя своего альфу с ума. Но с другими, такими как Шу Синь, эти слова звучали просто отвратительно, и хотелось поскорее уйти от подобного. И этот случай не стал исключением. Идти сперва к складу не было смысла, Се Лянь решил найти преподавателя, ну или на крайний случай охрану. Решив вовсе не отвечать и не говорить с невминяемым альфой, он развернулся, желая уйти, вот только не сделав и пары шагов, он оказался резко прижат к стене коридора. — Я что, пустое место?! — скалился Шу Синь прямо в лицо перепуганного от неожиданности Се Ляня, — Какого хера ты смотришь на меня с высока?! Какого хера возомнил себя не весть кем? — Пусти, идиот! — пытался вырваться Се Лянь, вот только чужая хватка на его шее и руке были сильнее. В такой близи Се Лянь теперь отчетливо ощущал чужое опьянение. — Знай свое место, блядский омега! Вы созданы ползать в ногах альф, как было раньше. И какого только черта вам вообще дали какие-то там права? Се Лянь не переставал вырываться, вот только его потуги пресекали пьяные руки альфы и тяжелые феромоны табака, что забивались в ноздри и ослабляли тело, заставляя внутреннего омегу щериться и сворачиваться в клубок, пытаясь уйти от противного запаха и человека. — Чертов альфа, да это ты что себе возомнил?! — хрипло выдохнул Се Лянь, хмурясь от сильной хватки на шее. Шу Синь дико улыбнулся, на секунду застыв. — Сейчас я покажу тебе твое место. Будешь всю жизнь меня умолять дать хоть кроху внимания. Се Лянь как в тумане, как в той самой замедленной съемке наблюдал, как Шу Синь скалит клыки, как наклоняется к его шее, и как… кусает. Казалось, словно на долгие часы или же на несколько секунд Се Лянь забыл, как дышать, выпал из реальности и видел все сквозь толщу льда. Такого мутного и тяжелого, давящего на него неподъемным весом. Он словно оказался в долгом, и одновременно таком коротком сне, и вот сейчас он проснется и осознает, что это все не реально. Но… боль на шее была более, чем реальной. Запах крови был реален. Нереальным лишь казался запах костра и голос Хуа Чэна, что звал его. — А-Лянь! А-Лянь, солнце! Хуа Чэн быстро расправился с принтером и подключением его к ноутбуку, и решил не тратить время зря, а найти своего омегу и наконец минутку побыть с ним наедине, сцапав где-то в уголочке и нежно целуя. План в голове был хорош, потому он даже не сказал о своем уходе друзьям, отправился его исполнять. Странная тяжесть на сердце появилась, спускаясь уже на первый этаж. Инстинкты буквально встали на дыбы, а внутренний альфа заскреб сердце, требуя бежать. Толи густой запах табака и картина, представшая перед ним, толи то самое седьмое чувство, но Хуа Чэн рванул к Се Ляню, на голых инстинктах прикрывая ладонью его шею, прямо в тот момент, как зубы Шу Синя впились в кожу, оставляя на тыльной стороне ладони отпечатки неудавшейся метки. Се Лянь пытался собрать все воедино, но не мог уловить момент, когда Шу Синь оказался лежа на полу, судя по всему оттолкнутый Хуа Чэном, да с такой силой, что тот буквально отлетел на несколько метров. Не мог понять, когда сам Хуа Чэн оказался рядом, когда приблизился и выискивал в его лице ответы на вопросы. Он не понимал, почему рука Хуа Чэна в крови, и не мог понять, что с его шеей. Тяжелое частое дыхание заложило ему уши, он был словно в вакууме, а перед широко распахнутыми испуганными глазами было обеспокоенное лицо Хуа Чэна, которое сменяло эмоции по щелчку, когда альфа переводил взгляд с его лица на шею. Хуа Чэн то бледнел от страха, то краснел от злости, его дрожащие ладони аккуратно держали лицо Се Ляня, большие пальцы оглаживали щеки. Все так и кричало о пошатнувшемся душевном равновесии, особенно, когда грудной рык, пробравший до костей вырвался из альфы, когда тот вовсе остановил свой взгляд на шее Се Ляня. Злой, буквально дикий взгляд пожирал место, где Шу Синь минутой ранее кусал омегу. Метка. Шу Синь пытался поставить метку Се Ляню, но на руке Хуа Чэна были отпечатки зубов, что Се Лянь с трудом разглядел, но почему болела шея в месте укуса? Его все равно достали. Осознание, что на нем стоит метка ненавистного альфы заставила еще больше покрыться холодным потом и затрястись в ознобе, но еще больше его испугало состояние Хуа Чэна перед ним, который оскалился, рычал и зрачки которого, прямо на глазах омеги, вытягивались в дикие, животные. Хуа Чэн зверел на глазах, его тяжелые феромоны вырвались наружу, окатив весь коридор и Се Ляня с ног до головы, заставив в животном первобытном страхе замереть в его руках, пока его альфа терял контроль над животной сущностью. Дичал. Се Лянь не видел ничего вокруг себя, не видел тех немногих людей, что собрались на странные звуки, не слышал преподавателя, что уже кричал в телефон о одичавшем альфе, и не мог пошевелиться, лишь наблюдая, повернув голову чуть в бок, как Хуа Чэн снес, пытавшего подняться Шу Синя с ног, вновь повалил того на пол и с диким остервинением вбивал кулак тому в лицо. Рычание его альфы буквально разрывало сердце, слезы лились непрерывающимся потоком, тело дрожало, но не смело сделать и движения. Слух улавливал глухие удары, треск костей, и как Шу Синь буквально захлебывается кровью. Под голыми инстинктами Хуа Чэн хотел его убить. Тело совершенно не слушалось, внутренний омега боялся и был в полном смятении, не понимая, что делать – забиться в угол от страха или же попытаться успокоить своего альфу. В голове за считанные секунды пронеслись школьные уроки биологии, в которых преподаватель рассказывал им, что одичание – это овладение сущности телом человека, когда разум не может справиться с волнующей ситуацией, но когда ситуация и впрямь чрезвычайная. Одичание – редкость. За всю жизнь можно ни разу с этим не столкнуться и в близких кругах, не то, что испытать на себе. Но если такое случилось с близким человеком, знакомым или даже любимым и родным – единое предупреждение для всех: не подходить и не трогать одичавшего. Человек хранит в своей голове множество мыслей и секретов, и никто, кроме него самого никогда не знает, что на самом деле этот человек испытывает к тебе, как относится его сущность к тому или иному. Нельзя предугадать дальнейшие действия того, кто буквально не в себе. И чаще всего такие вмешательства со стороны оказывались плачевными, потому стоило срочно вызвать полицию, которая специальными дротиками усыпляла одичавших людей, не подвергая опасности никого вокруг. Но и судили за содеянные деяния одичавших наравне с теми, кто был трезв рассудком. Кровь заляпала кафель в коридоре, Шу Синь уже не подавал признаков жизни, плитка вокруг была разбита тяжелыми кулаками невменяемого альфы, а Хуа Чэн все продолжал бить. Он убьет. Се Лянь в этом не сомневался, хоть и впервые в жизни видел одичавшего альфу. Его альфу. Было страшно. Было страшно из-за любимых феромонов, что обычно дарили успокоение и наслаждение, а сейчас вызывали дрожь по телу от страха. Было страшно из-за угрожающего рыка альфы. Было страшно сделать даже к шаг к любимому. Было страшно, что на всю жизнь на нем метка ненавистного альфы. Было страшно, что он может от этого умереть. Было очень страшно. Было страшно, что Хуа Чэна осудят за убийство… И почему-то именно последняя мысль, что он останется один, без этого, уже ставшим таким родным и любимым, слегка пугающим других, но безгранично доброго и нежного к нему, альфы, напугала его больше остальных. Хуа Чэн не был лучшим человеком на свете. Ну а кто был? Идеальным для всех быть не получится. Но для Се Ляня, Хуа Чэн был лучшим, на всем белом свете. Самым добрым, самым отзывчивым, самым лучшим. Просто самым… Все мысли пронеслись в голове за секунды, в которых он даже не заметил, как отлип от стены, как сделал шаг на дрожащих ногах, и как спотыкаясь побежал, с разбега падая на колени, обхватив Хуа Чэна поперек талии со спины, сжимая так крепко, на сколько сейчас хватало сил. Он не пытался его удержать, просто обнимал, сумев выпустить тихие феромоны, окутав своего альфу в их небольшой кокон. И в тот же момент тело в его руках замерло, в том же положении, занеся тяжелый кулак для очередного удара. — Сань Лан… Сань Лан… Он тихо шептал его имя в лопатки, пытаясь достучаться до него, до сущности, пытаясь дать опору и осознание, что его пара рядом. Он не видел, как те немногие люди вокруг схватились за головы и с замиранием сердца следили за дальнейшими действиями Хуа Чэна. Никто не рисковал подходить, и делал правильно, а Се Лянь, пренебрегнув всеми предостережениями, наплевал на опасность, наплевал на себя, вцепился мертвой хваткой в своего альфу, тихо плача и прося того успокоиться, шепча, что все хорошо. И альфа, черт возьми, послушался. Утробное рычание не прекратилось, но стало тише, окровавленный кулак хоть и остался сжат, но опустился. Се Лянь не хотел рисковать, и хоть и было ужасно страшно, но попытался отстранить Хуа Чэна подальше от Шу Синя, который, к счастью, все еще хрипло дышал. Се Лянь не врал себе, ему было ужасно страшно находиться сейчас рядом с Хуа Чэном. Альфа был не в своем уме, и хоть его сущность никогда не пугала Се Ляня, но сейчас, встав на дыбы и захватив чужое сознание, очень даже стоило опасаться. Тем более, что он стал этому причиной… От этой мысли еще больше стало не по себе. Если из-за него, Хуа Чэна посадят, Се Лянь сойдет с ума. Се Лянь думал, что оторвать Хуа Чэна от Шу Синя будет сложно. Но стоило лишь тихо прошептать просьбу, не разрывая объятий со спины потянуть его, как альфа покорно встал следом, и так же добровольно сделал с ним несколько шагов прочь, а после отвернулся вслед за движениями Се Ляня, который, чуть осмелев от чужой покорности, ужиком проскользнул под руку тяжело дышащего и все еще порыкивающего альфы, встав лицом к лицу, но боясь это лицо поднять и взглянуть, уткнувшись мокрым носом в горячую шею, пытаясь и самому хоть немного прийти в себя. И лишь почувствовав на спине крепкую хватку, а на шее обжигающее дыхание, страх полностью отпустил его душу, а внутренний омега вовсю пытался успокоить своего альфу. Слезы, уже облегчения, катились из глаз, когда Се Лянь тяжело вздохнул, словно впервые с той злосчастной секунды смог сделать вдох. Хуа Чэн рычал ему в шею, и только задев определенное место Се Лянь вновь вспомнил об укусе. По ощущениям, тот не казался большим, и сложив быстро в голове, Се Лянь догадался, что Шу Синь вероятнее всего задел его не всеми клыками. Но задел. Однако, неполные метки могли не достигать своей цели, не прокусив ароматическую железу, но понять это невозможно, останется только посетить больницу. Было странно, что Хуа Чэн вынюхивает чужую метку на его шее, да еще и будучи одичавшим. Его альфа должен скалиться на нее и не желать видеть, но Хуа Чэн поразил омегу еще больше, когда широким мазком языка начал ту зализывать. Се Ляня переполняли чувства, и вот он уже откровенно рыдал. Его альфа рычал и залечивал его рану, наплевав на то, что это буквально метка другого альфы на его паре. Весь ранний страх перед ним оказался таким дурацким. Этот альфа доказал, что ни за что не навредит ему ни в жизнь, и будет верен, даже с чужой меткой на шее. — Парень, сейчас медленно отойди от него, — вдруг вырвал Се Ляня из своих мыслей грубый голос. Чуть обернувшись, он заметил нескольких людей в форме, двое из которых уже целились в Хуа Чэна ружьем со специальным снотворным. За всеми эмоциями он и не увидел, как в университет вошли полицейские, практически окружив их. Се Лянь боялся пошевелиться, он трясущимся истуканом замер в объятиях Хуа Чэна. Полицейские говорили что-то еще, пытались уговорить и требовали отойти от одичавшего альфы, но в голове крутились мысли: — Нет, не отойду. Не отойду… Не уйду. Мысли переросли в тихий шепот, а после и в уверенный взгляд в сторону полицейских с ружьем, и громкими словами: — Я не отойду от него, — слезы все не переставали течь по щекам, тело так и бил озноб, а руки намертво вцепились в кофту на спине альфы. — Опустите, не нужно его усыплять. Полицейские мешкали, явно не зная, что и делать. Ребята все были молодые, вероятно не очень опытные, им еще не встречались одичавшие, к которым не просто кто-то решится приблизиться, но еще и будет прикрывать своим телом и велеть не стрелять. Ей богу, словно они убить альфу хотели. Но добровольно подойти никто не рискнет, да и по протоколу не положено, ведь парень в бреду и убить кого ненароком может. Вот только этот парень сейчас вцепился в омегу, и судя по картине, что им предстала, вредить тому не планирует. Да и не позволит. Эта догадка подтвердилась, когда к захлебывающемуся в крови парню на полу смогли не опасаясь приблизиться медики, быстро проверив состояние и погрузив на носилки, срочно увозя в больницу, а вот попытавшись приблизиться к парочке, одичавший альфа начал рычать на них, скалиться, и сильнее прижимать к себе омегу. Ну полный дурдом. — Хорошо-хорошо, — сдались полицейские, опустив ружье, когда поняли, что попасть в альфу, наверняка не задев омегу не получится, ведь тот повернулся, прикрывая Хуа Чэна. Полицейские еще несколько раз попытались уговорить Се Ляня отступить, но все бестолку. Тогда ему просто рассказали протокол, что усыпленных одичавших необходимо везти в специальную клинику, чтобы те приходили в себя под присмотром специалистов, но не усыпленных по каким-либо причинам необходимо везти в участок. Се Лянь и так это знал. Хуа Чэну было бы лучше, будь он под наблюдением врачей, но тот так отчаянно уцепился за него и тяжело дышал в его макушку, что Се Лянь не мог позволить этому случиться. Он так же знал, что эти снотворные ужасно разрушительно влияют на организм, нежели если люди смогут сами прийти в себя, а у Хуа Чэна на второе были все шансы. Се Ляня попросили добровольно, без «последствий», проводить Хуа Чэна за собой, в машину, где их обоих отвезут в участок. Стрессовая ситуация ужасно сказалась на омеге, и он не видел абсолютно другого выхода, кроме, как согласиться, на что полицейские смогли выдохнуть, но не совсем свободно. Се Лянь без труда смог провести Хуа Чэна до машины, в которой в дороге, альфа сумел немного подуспокоиться, все еще вцепившись мертвой хваткой в омегу, словно его хотят у него отобрать. Полицейские предусмотрительно не подходили к парочке, и держались на расстоянии, лишь направляя словами. Се Лянь нахмурился, когда перед ними открыли небольшую пустую камеру, и мысленно пытаясь найти хоть лучик света, обрадовался, что та не решетчатая, а закрытая от лишних глаз, словно обычная комната. Внутри оказалась продолговатая широкая лавка, на которую Се Лянь поспешил усадить Хуа Чэна, садясь следом на его колени, когда за ними на ключ закрыли дверь. Все походило на какой-то дурацкий сюр. Мысли были в кашу, слезы хоть и высохли, но засохшие дорожки неприятно стягивали кожу, тело больше не трясло, хоть в камере и было прохладно, но с этим прекрасно справлялся Хуа Чэн, крепко прижимавший его к себе. Альфа полностью успокоился, хоть еще и не пришел в себя, но уже не рычал, да и дыхание успокоилось, перестав быть таким тяжелым. Се Лянь тихонько гладил его волосы и плечи, уткнув носом в шею, с противоположной стороны от раны на ней. На душе было отвратительно. За свою глупость, что решил говорить с Шу Синем, за рану на шее, которая с огромной вероятностью была меткой. Но самое отвратительное, что по его вине одичал Хуа Чэн, избил этого урода, и из-за этого понесет наказание. Се Лянь буквально молился всем богам, чтобы этот урод выжил, ведь уйдя из жизни, он точно заберет свободу Хуа Чэна. Альфу посадят за убийство, и Се Лянь от одной только мысли уже проклял Шу Синя и в жизни, и в посмертии. — Солнце. Тихий хриплий голос заставил вынырнуть из своих мыслей и взглянуть в лицо альфы. Хуа Чэн смотрел на него практическими человеческими зрачками. — С-сань Лан, — слезы сами по себе начали скапливаться в уголках глаз, грозясь вновь, в который раз за сегодня, сорваться по щекам. Но Хуа Чэн осторожно стер одну капельку, так и не оторвав руки от его щеки, продолжил в ответ с беспокойством всматриваться в родное лицо. — Прости, — тихо выдохнул Хуа Чэн. Се Лянь ничего не смог ответить на это, только зажмурил глаза, лишь бы новые слезы не сорвались с них, и в неверии покачал головой. В груди сперло, слова застряли где-то в горле, и Се Лянь никак не мог сказать хоть одного, а хотелось так много. «За что ты извиняешься? Это я доверчивый дурак. Это моя вина. Это я должен молить у тебя прощение». Запинаясь на каждом слове от вновь накатившей истерики, Се Лянь все же сказал это вслух. Хуа Чэн смотрел на него молча, все еще отходя от полностью животной сущности. Альфа крепко держал его в своих руках, все еще боясь, что Се Ляня словно отберут. Именно эта мысль тревожно билась в голове и сердце, когда животная сущность завладела телом – Се Ляня у него хотели отобрать. И как бы абсурдно это ни звучало, на деле все было ужасающе. Хуа Чэн понимал, что за своего омегу готов был разорвать любого. Возможно это было связано с детскими травмами, но Хуа Чэн был не из любителей копаться в себе, но четко чувствовал, что какой-то страх исходит из детства. За свое Хуа Чэн всегда готов был драться, а за своего любимого всем сердцем омегу оказался готов и вовсе убить. Он прекрасно помнил, как вбивал кулак в лицо Шу Синю, как целенаправленно ломал тому зубы, которыми тот посмел попытаться заклеймить Се Ляня. В тот момент, там в коридоре, когда он увидел отпечаток одного из клыков, что попал на кожу омеги, в голове возникла статья в интернете, в которой приводилась статистика, что большинство омег умирают от заражения крови, если не смогли принять метку, поставленную им против воли. Та просто-напросто начинала гнить, не приживаться, и перерастала в смертельную болезнь. Именно поэтому Хуа Чэн зализывал его шею, было плевать, что от нее явно разит чужим запахом, лишь бы Се Лянь был цел, лишь бы ему ничего не угрожало. Сумев успокоить Се Ляня феромонами, они сидели и тихо переговаривались, пока Хуа Чэн все больше приходил в себя. Вернув рассудок, он вспомнил о руке, взглянув на которую Се Лянь чуть ли вновь не разрыдался. Мало того, что на ней были зубы Шу Синя, так это еще и та рука, которой он бил урода. Она буквально была вся синяя, сильно опухшая, и в здравом уме ужасно ныла. Сейчас звать врача бесполезно, никто не рискнет к нему подходить. Так вечер сменился глубокой ночью, за которую они вздремнули от силы час, в основном тихо разговаривая. Утром же камера открылась, а Се Ляня попросили покинуть ее, оставив альфу, как задержанного за избиение и попытку убийства. Эти слова, хоть Се Лянь и был к ним готов, но что-то сильно пошатнули внутри, от чего он намертво вцепился в Хуа Чэна, не желая отпускать. На попытки полицейских подойти и «сопроводить» омегу, Хуа Чэн начинал по-животному дико рычать, на что те уже реагировали более основательно. — Солнце, тебе надо идти, — тихо, в самое ушко, чтобы только омега услышал, прошептал Хуа Чэн, следом нежно целуя туда же. Се Лянь отрицательно мычал и качал головой, лишь сильнее вжимаясь в альфу, не желая оставлять того одного. Но даже сам понимал, что не сможет остаться. Хуа Чэну понадобилось несколько минут, чтобы успокоить свое солнце и уговорить того добровольно уйти, что возымело эффект, и Се Лянь медленно смог встать, уходя постоянно оборачиваясь. Когда за его спиной закрылась камера, оставив в ней его сердце в виде альфы. Разум как-то быстро протрезвел, и ровным голосом он обратился к полицейским: — Статья двести вторая уголовного кодекса, часть три: любой задержанный и заключенный имеет право на оказание медицинской помощи. У него рука сломана, а еще на ней улики, в виде укуса. Соберите анализы с укуса и вызовите врача, чтобы вылечить руку. Полицейские опешили от резкой смены эмоций этого, казалось, слабого омеги, но законы знали. Потому поспешили вызвать врача. Выйдя из участка, Се Лянь откровенно говоря впал в ступор. Что делать? Вот куда ему сейчас деваться, к кому бежать, чтобы помогли? Хуа Чэн подставил свою руку под зубы другого альфы, лишь бы защитить его, чуть не убил за него, а Се Лянь сейчас не может сделать для него абсолютно ничего. Собственная беспомощность окатила, словно ведром ледяной воды. Он ничего не мог сделать, как-то помочь. Простояв так почти час около участка, все размышляя и думая, что он может, небеса словно услышали его. Телефонный звонок заставил дернуться, и достав и увидев на экране такое родное «Отец», захотелось плакать. — «Привет, сынок. Как ты там? Дай угадаю: все хорошо, все прекрасно, доедаю последний фиг без соли, но родителям не расскажу. Да?», — послышался бодрый голос отца с того конца телефона. — Привет, пап. Все… — Се Лянь замешкался. Он по привычке всегда начинал со «все хорошо». Но сейчас не было ничего хорошо, и впервые в жизни он говорил то, что говорил. — Не хорошо… Пап, мне нужна твоя помощь.