Замки в небе

      — Ааааххх… мммм…       Галф проснулся от дезориентирующего головокружения, когда кровь отхлынула от его головы и устремилась вниз, к твердому члену, сминая простыни на кровати под ним. Чернота безлунной ночи говорила о том, что час был достаточно поздний для того, чтобы дворец Монгкула погрузился в сон, но не настолько поздний, чтобы рассветные мелки начали прорисовывать небо.       Те минуты посреди ночи, в течение которых, на протяжении снежных недель, прошедших с момента возвращения в карете из Бусабы, тело омеги никогда не ощущалось полностью принадлежащим ему…       Окрашенные в цвет индиго океанские волны разбиваются, чтобы поглотить его целиком, безжалостно увлекая вниз, в непреодолимое сердце доминирующей, восхитительной зыби. Дуги, а затем подводное течение, затягивающее Галфа под воду, пока он не задохнётся в водовороте морского аромата…       Каждый трепещущий нерв, такой живой, перебрасывался с камня на зазубренную скалу, когда возбуждение разливалось по венам неудержимыми приливами природы. И не важно, как сильно он терся, как яростно боролся со своей подергивающейся эрекцией, этого никогда не было достаточно.       Ему нужно было больше — ему нужен был Мью.       Не король, который трахал его без чувств, на антисексуальном автопилоте, в первые месяцы их брака, а мужчина, который держал его нежно, в безопасности, во время течки. Возносил его на небеса дразнящим прикосновением своего языка внутри. Тот, который целовал его все время, как будто во всем огромном мире были только они.       Тот, кому он… доверял в жизни, которая не давала повода для доверия.       С уверенностью в том, что магнитное притяжение Луны оказывает влияние на океаны — прилив, отлив, прилив — может ли этот человек после всего этого оставаться верным своему сердцу?       Но он…       просто       вне       досягаемости.       И с каждой проходящей ночью, когда он тянулся в темноте к своему мужу, Галф начинал немного лучше понимать самого себя. Зная тогда, что независимо от того, за сколько миль от слабостей и следов человека он вырос, он не был тем скромным бриллиантом, который полировал его дядя, — нетронутым, целомудренным и послушным, со светящимся ореолом, который никогда не тускнел.       Неповторимые покалывания туоксута, плеск альфа-океана вызывали у него головокружение и жадность — он хотел трахаться… Он хотел купаться в грязи неизведанного удовольствия.       Горящий, тоскующий и жаждущий быть наполненным снова. Чтобы член короля растянул его и глубоко вонзился сзади.       Разочарование перерастало в раздражение, когда он насухо мял матрас, пока не покраснел до крови и не преисполнился ярости. Испуская дух с воплем неудовлетворенной потребности:       — Ааарргх…       Почему его муж не пришел?       Присаживается на край своей грязной кровати, опустив голову и проводя пальцами по взъерошенным темным волнистым волосам.       Потому что это был вопрос, который он изо всех сил старался не задавать.       Тогда единственный ответ — спать.       Столкнувшись с более насущными практическими проблемами, Галф придумал план прокрасться на опустевшие кухни в поисках тонизирующего средства от бессонницы — вспомнив травяной отвар, который Май терпеливо подносила к губам, чтобы потягивать в дни отдыха и восстановления после течки.       Итак, после потраченных впустую мгновений ожидания, пока упрямая ткань его свободных пижамных штанов подчинится правилам респектабельности, королева взял свой белый шелковый халат и мерцающую прикроватную свечу, чтобы выйти из спальни и прокрасться, как какая-нибудь бродячая кошка, по темным коридорам, вниз по узким лестницам, огибая острые углы, в недра дворца, где в короткие часы отдыха располагалась огромная центральная кухня.       Затем, обшаривая шкаф за шкафом — осторожно, чтобы не хлопнуть дверцами и не разбудить какого-нибудь ночного сторожа поблизости, — пока, наконец, он не откопал медицинский чемоданчик. Не лекарства, которые прописал бы доктор Чакан Пхаваттакун, а скорее «ведьмины отвары», как подмигнула бы тетушка Кулап.       Галф отметил, что бутылочка была из коричневого стекла, пока он рылся в тайнике. И все же, как только в дальнем, затянутом паутиной углу были выявлены потенциальные кандидаты — фитиль свечи догорел, омега погрузился в опасную неопределенность мрака.       — Будь оно проклято, — вздохнул он, протягивая руку в направлении последней замеченной бутылки. Поднимая одну из них с места под зловещий предупреждающий звон. Ощупью пробирается к ближайшему табурету, вынимает пробку и осторожно принюхивается…       Глаза защипало, когда на его рецепторы напал резкий аромат, несомненно, колдовского происхождения — должно быть, это снотворное. Зажимает нос, чтобы притупить вкус, как ребенок, отваживающийся на самое отвратительное лекарство, затем осторожно подносит его к губам, чтобы выпить глоток за глотком крепкую жидкость.       В течение нескольких секунд странное тепло разгорается в задней части горла королевы, пламя разгорается в его животе, и незнакомая легкость поднимает его вверх, как непослушный беспилотный воздушный шар. Комната вращается вокруг него все быстрее и быстрее — что-то не так…       Спотыкаясь, направляется к задней двери и запасам свечей, на ощупь — большими пальцами — зажигая одну и прижимая ее к себе, щурясь на расплывающуюся этикетку бутылки, чтобы пробормотать вслух:       — Вересковый виски.       Подожди, виски? Не снотворное, а алкоголь. Его первый. Бутылка выскользнула из его липких рук в раковину внизу, и Галф с ужасом наблюдал, как сверкающая золотистая жидкость бесшумно стекает по спирали в отверстие, отрицая свои подлые деяния.       Молодой королеве тоже нужно было бежать с места преступления — но его ноги не слушались приказов, и, похоже, диспетчерская его мозга тоже была не в рабочем состоянии, чтобы в тот момент выдать хоть какой-то смысл, логику или доводы рассудка.       Шатаясь, поднимается по каменным ступеням, задевая плечами стены сквозь тонкие шелковые нити своего одеяния — какой поворот выбрать? В его голове словно сгустился непроходимый прибрежный туман. Даже знакомое казалось незнакомым, когда он шатался по какому-то проходу, древние гобелены срывались с крючков, когда он хватался за них в поисках опоры.       Пока, подобно маяку среди нарастающей паники, он внезапно не наткнулся на ряд маленьких рисунков из ракушек и точно не понял, где находится. Всего в нескольких шагах от спальни мужа — комнаты, в которую он никогда не входил, разве что во сне в последнее время.       Предательство его телесных потребностей привело его именно сюда из всех мест, все еще охваченных вожделением. Разум, ослабленный алкоголем, блуждает, задаваясь вопросом, что произойдет, если он просто постучит в дверь короля…       Встретят ли его с каменной отрешённостью, насмешливым неприятием или… чем-то еще?       Соляриса боялись как лидера по уважительной причине — его резкий язык, жестокость последствий для врагов, смертоносно-быстрый взмах его меча.       Пока…       — Альфа… альфа… почему ты не идёшь? — икнул он в ночь, прежде чем смело, сжав кулаки, сказать: — Тогда… я должен придти к тебе.       Но когда он завернул за последний поворот, Галф неуклюже прижался спиной к стене — он был не один.       У двери покоев Мью была задрапирована безошибочно узнаваемая фигура дворцовой куртизанки — аромат жимолости наполнял ноздри наблюдателя, когда красавица встряхивала длинными, до бедер, вьющимися черными локонами, смех срывался с соблазнительно накрашенных губ. Вырез ее платья подчеркивал мягкий подъем и опадание фарфоровых грудей, грациозность танцевальных движений леди, когда она присела в милом реверансе перед своим хозяином и удалилась в расшитых блестками туфельках.       Тени дворцовой ночи, все трое.       И вдруг извержение, взрыв, подобный открытому пламени для взбивания виски и фитиля.       — Ублюдок… ублюдок! — услышал королева его собственный рычащий голос — и он бросился к закрытой двери, молотя обоими кулаками, в то время как слезы обиды, унижения, чистой, юношеской, пьяной ярости лились бесконтрольно.       Этот безмолвный, застоявшийся омут неуверенности в себе, который таится в каждой душе, высвобождается, чтобы поднять штормовые барьеры из глубин: неужели все это было выдумкой? Причудливая история, придуманная его самым глупым умом?       Вход распахивается, открывая Мью с широко раскрытыми глазами в одном нижнем белье — в то время как Галф, колотящий в дверь, вместо этого наткнулся на голую грудь своего мужа и закричал от вырвавшихся наружу эмоций:       — Мудак! Каждую ночь ты заставляешь меня ждать, и все это время ты был с ней? С ними? Для чего ты держал меня, Солярис? Я кукла, с которой можно играть? Я не проживу с тобой эту никчемную жизнь ни секундой дольше. Отпусти меня! Отпусти меня… уходи!

***

      Мью завинчивал крышку своей чернильницы, когда услышал это — меланхоличный вой одинокой собаки в ночи. Был ли он волчьего или сторожевого происхождения? Он не мог сказать наверняка, но что-то в этом одиноком звуке задело струны арфы в его душе, когда он убирал свитки, разбросанные по занятому столу. Королевская работа никогда не подходила к концу — особенно с тех пор, как Орион объявил о своем продолжительном пребывании во дворце Эсена, невнятно пробормотав о делах, требующих внимания, что для проницательного уха его старшего брата звучало как переодетые вечеринки.       Еще один вой…       Разум Мью потянулся к тому, кого он действительно хотел бы видеть в своей компании. Нежная улыбка бессознательно исказила губы, когда он вспомнил тот первый день, когда наблюдал за Галфом из высокого окна своего кабинета — омега сиял такой храброй, яркой, покоряющей невинностью, лицом к лицу разговаривая с гигантской сторожевой собакой, когда мужчины были всего лишь незнакомцами и супругами друг для друга.       Тепло исчезло, когда на его место пробрался укол тревоги: королева Сиэль выглядел похудевшим в эти дни, правда ведь? Да, да, чем больше король думал об этом, тем толще становился паразитический червь беспокойства. Он плохо питался? Возможно, тоска по дому щемит дух с момента их возвращения из королевства? Вопрос должен быть решен… Мью внезапно встает, ножки стула царапают узорчатую плитку пола.       Резкий звук вернул его к реальности, когда он вспомнил о позднем часе.       Значит, завтра, завтра он позаботится о том, чтобы Галф соблазнился всевозможными угощениями. Фруктовые корзиночки и медовые булочки, рулеты с ягодами и тарталетки с яичным кремом дюжинами… все сладкое для этих розовых губ, покрытых сахарной глазурью.       — Старый дурак, — Мью нахмурился от собственной тупости, за чем последовал грубый ответ: — Они найдут то, что ему понравится, или потеряют пальцы один за другим.       На самом деле, ему было невыносимо видеть свою жену еще более стройным, когда его большая рука уже почти могла обхватить его за талию. Ключицы такие нежные, бедра выступают утесами, запястья похожи на сплетенные ивы…       И чего хотел муж — чего на самом деле жаждало его альфа-сердце — так это увидеть розовые, как яблоки, щеки Галфа, обильные счастливые изгибы, округлившийся живот от их...       — Черт! Черт…       Король бьется лбом о деревянный стол, применяя самонаказание, чтобы прогнать эту мысль, но слишком поздно…       Длина набухает до твердости в его штанах, яйца напрягаются в приветствии. Знакомая, жгучая боль от подавленных желаний, которая грызла все глубже с каждым прошедшим днем. Адреналин затопил тело альфы, когда оно отреагировало и приготовилось…       К спариванию.       — Отрицая свою биологию, ты рискуешь своей судьбой, — предупредил Пхаваттакун, нахмурив брови во время их последней встречи, когда король снова и снова дистанцировался, следуя безумным страстям при лунном свете.       Это был подъем в гору, который с каждым часом становился все круче.       Зубы стиснуты, Мью пытается управлять дыханием и пульсом. Черт возьми, ему тридцать лет, какое заклинание наложила на него лесная фея? Соулмейты — это выдумка. Непредвиденный, непредсказуемый, набирающий силу ураган привязанности и вожделения, без участия даже этих сорвиголов-капитанов гона или течки. Это было предательство — смотреть на шрам от укуса на его предплечье — ни один из них пока не мог обуздать туоксу. Их ароматы высвобождались неконтролируемо — скакали, вплетались друг в друга, сводя с ума своих владельцев.       Даже тогда слабый аромат цветущей вишни, казалось, доносился до него и ласкал его жалкое, чувствительное тело до дрожи.       И становится сильнее, приближается — может ли это быть на самом деле? — тихий стук в дверь его комнаты.       — Сиэль… — прошептал Мью, шагая навстречу, он больше не мог ждать, его глаза обезумели от жажды попробовать на вкус тело своего омеги.       Но сквозь туман в голове он знал, что это был не он. Другой запах, маскирующий тот, по которому он тосковал. Препятствие. Какой-то искусственный аромат — цветочные духи. А также очарование и соблазнительность королевского гарема, манящий мелодичный голос:       — Меня послал лорд Джин, он нашептал, что ваше высочество в последнее время кажется одиноким, с тех пор как эта странная жена заперлась…       Бледные накрашенные пальцы скользнули от плеча Мью вниз по его руке, пока леди говорила:       — Но мои двери всегда открыты, вы же не забыли? Поиграйте со мной немного, сир.       Мью хватает посетительницу за запястье, чтобы отбросить назойливое прикосновение. Качает головой, разгоняя туман.       — Не ты… не хочу… не приходи в эту комнату       — Но король измотан напряжением и переутомлением. Я вижу, как сильно вы в этом нуждаетесь — ваш могучий дракон рычит, голодный, сильный. Позвольте мне, позвольте мне снять ваше напряжение, сделать массаж…       Солярис берет ее за подбородок, чтобы встретиться с ней взглядом, голос обманчиво чистый, властный:       — Уходи. Навести своих лордов, своих дам и скажи всем, что для этого короля те дни давно прошли. У меня есть любимый человек.       И когда леди удалилась, разразившись фальшивым смехом, поспешно попрощавшись, Мью подумал, что он все еще чувствует запах настоящего цветка, от которого у него тут же потекли слюнки.       — Неужели он довел тебя до безумия? — пробормотал он себе под нос, закрывая дверь и ослабляя пояс нижнего белья.       Затем вскочил с нетерпеливым рычанием, когда в его комнату снова раздался свирепый стук.       И когда он открыл дверь, то увидел стучащего Галфа, окутанного странным сочетанием ароматов его самого и медицинского спирта, в гневе колотя в грудь короля, когда он вбежал в комнату между мучительными рыданиями:       — Мудак! Каждую ночь ты заставляешь меня ждать, и все это время ты был с ней? С ними? Для чего ты держал меня, Солярис? Я кукла, с которой можно играть? Я не проживу с тобой эту никчемную жизнь ни секундой дольше. Отпусти меня! Отпусти меня… уходи!       Наконец поднимает полные слез — своевольно — пылающие карие глаза, чтобы взглянуть сквозь ресницы…       — П-почему ты, черт возьми, у-улыбаешься? Я н-ненавижу тебя!       Эта приводящая в бешенство ухмылка стала еще шире, когда король грубо притянул его к себе и захлопнул за собой дверь.       Затем мускулистые руки Мью прижали Галфа обратно к стене, а старший проложил дорожку поцелуев вниз по обнаженной шее младшего — пульсирующее возбуждение прижалось к бедру. И когда опустился туман, король выпрямился, оказавшись нос к носу — полуночные полумесяцы сверкали, как черные морские жемчужины, — чтобы сказать:       — Для меня есть только ты, посланный небесами, моя маленькая королева.       — Тогда… Почему я тебе больше не нужен? — тихий голос, отваживающийся на важный вопрос.       Целует веки омеги, его скулы, кончик носа и, наконец, восхитительно пухлые губы…       — Разве ты не видишь? Я никогда никого так не хотел… до тебя… сейчас я жадный… если бы ты только знал. И все же, если я буду держаться за цветок слишком крепко… разве он не будет раздавлен… моими руками.?       — Не я, — непоколебимый ответ. — Я расцвету ярче, подожди и увидишь.       — Это так? — тела прижимаются друг к другу, дыхание сбивается. — Тебе не страшно?       Ответ Сиэля прозвучал шепотом:       — Нет, потому что я уже твой.