Замки в небе

      В ответ нет долгожданного письма.       Слова Соляриса, написанные чернилами, были пророческими, когда он дрейфовал по этой серой, затерянной земле лимбо, связанный руками людей и призраков, когда ноги перешагивали границу от одного мира к другому.       Ужасные галлоны потерянной крови, пропитавшие слои одежды и нижнего белья — и этот драгоценный маленький сувенир из лучших кружев Бусабы, который каждый день лежал сложенным в грудном кармане.       Белая голубка попала в лапы ястреба. Все испорчено, все потеряно?       — Он этого не переживет, — сухо заявил старший генерал, друг отца, ровно и достоверно, губы сжаты в мрачную линию. — Но Галеа не должен знать. Я предлагаю отправить короля в другой полк, чтобы он симулировал выздоровление. Лорд Орион продолжает сражаться здесь в качестве лидера, пока, наконец, все не уладится.       Кивки и «да» от усталых фигур военного совета вокруг.       В первые дни сам доктор Пхаваттакун опасался худшего — выхаживать слабеющее тело, пока кровь не отхлынет, мышцы не ослабнут, глаза не затуманятся, губы не пересохнут… пульс не замрет.       Умирающее тело. Ослабление — просто естественный, болезненный процесс всего этого.       Кожа бледная, восковая, как будто сами цвета один за другим выходили из тела Мью.       Орион принес письмо и картину Сиэля своему брату. Глаза краснели, ноздри раздувались, он изо всех сил старался не разрыдаться.       — Вот, брат, твоя жена теперь с тобой.       И как раз в тот момент, когда те немногие, кто знал, приготовились переправить могучего Соляриса на шаткой весельной лодке на другой берег, что-то произошло.       Вернее, не произошло.       Дни превращались в недели, но король не умирал.       — Как будто его удерживает здесь какая-то ниточка, которая не рвется, отказывается рваться, не отпускает, — заметил главный врач. Настало время только для искренней веры, когда медицина сделала все, что могла. — Я в удивлении…       Мью одиноко блуждал в морском тумане. Что-то вроде густого дезориентирующего тумана, в котором, если бы человек протянул руку, он не смог бы сосчитать собственные пальцы.       Вязкие, влажные пески засасывают кочевника с каждым шагом, каждый шаг становится тяжелее, утомительнее.       Как вернуться на твердую землю? Голова слепо металась то в одну, то в другую сторону, оглушенная бестелесным ревом моря, криками невидимых чаек, призрачными тенями призраков, проносящимися в клубящемся тумане над головой.       Он шел, спотыкаясь, холодея, старея. Пока, резко вдохнув, он не почувствовал, как ледяные воды кусают его, понимая с разрывающимся сердцем, что море добралось до него, или он добрался до моря.       Колокольный звон.       Гипнотические, голодные волны плескались об его пальцы ног, ступни, лодыжки, когда он оцепенел от холода, от всего. Его чувства... все его чувства покидали его. Студенистое всасывание насыщенных, размокших песков поглощало его все глубже, в то время как плотоядная рябь убаюкивала его, чтобы обезоружить и переварить.       Душа выплюнута и уплывает в тонкое ничто со вздохом моря.       Ничего.       Но… что-то сдерживает.       Цветущая сакура.       Так ли это? Мью мог поклясться, что чувствует слабый запах цветущей вишни, туоксу, доносимый легким ветерком.       Ноздри трепещут, адреналин бодрит.       Затем внезапное тепло, разжимающее крепко сжатый замерзший кулак, когда взгляд метнулся вниз и увидел маленького мальчика, просовывающего липкую от джема руку в его ладонь.       Шелковистые волосы, глаза-полумесяцы, надутый рот — он, но в то же время не точная копия.       Голос…              — Папа, ты нашел мамину жемчужину?       И тогда Мью понял, понял, что он пока не может, не станет уходить, и одним глубоким, дрожащим от решимости вздохом вернул все море обратно внутрь себя — чтобы проснуться во мраке палатки.       Моргая, глаза то фокусировались, то расфокусировались, настраиваясь, как линзы, на человеческий ландшафт, за который он цеплялся когтями из бездны.       Король Монгкула поднялся бесшумно, с трудом, конечности железного дровосека затекли. Жгучая, острая боль в животе, когда под туго намотанной повязкой розовая рубцовая ткань растянулась и протестировалась внезапным, незапланированным движением.       Мимо спящего преданного доктора, использующего комковатую аптечку в качестве подушки. Мимо храпящих охранников, мечтающих о любовницах и их губах. Мимо рядов палаток он вышел на дорогу, которая вилась вниз, к их лагерю в лесу, через неприрученную вересковую пустошь.       И тут он остановился — прищурив глаза, все еще не доверяя им после нескольких недель бессонницы, — когда три фигуры приблизились под облачным покровом беззвездной, безлунной ночи.       Волосы на затылке короля встают дыбом…       Наронг в костюме стражника, преданно плетущийся мул и высокий, стройный молодой солдат в плохо сидящей свободной форме, громыхающий металлический шлем полностью закрывает его лицо.       Но не его запах.       — Сиэль.       Хрип Соляриса затерялся в вечно завывающем ветре болот, когда слуга и мул отступили назад, а две одинокие фигуры наполовину побежали, наполовину упали навстречу друг другу, чтобы наконец преодолеть разделяющее их расстояние.