Замки в небе

      Зевая, потягиваясь, моргая, просыпаясь в тусклом утреннем свете, перекатываясь, чтобы уткнуться носом в мягкое, теплое тело своего возлюбленного... но Солярис обнаружил рядом с собой только холодные простыни.       Тишина, которая была самой громкой…       — Галф? — заговорил король просто для того, чтобы заполнить это непривычное отсутствие.       Приподнимаюсь на локтях в постели, чтобы осмотреть комнату.       Зимнего пуховика не было там, где он висел накануне ночью, — так вот в чем дело, королева наверняка проснулась пораньше, чтобы еще раз побродить по садам. Любимое времяпрепровождение в последнее время — несмотря на недовольные протесты мужа о том, что ему следует отдыхать, изнеженно готовясь к родам, обещая запереть его в самой верхней башне дворца и самому ухаживать за ним, связав по рукам и ногам, если понадобится, — увы, вместо этого очищая тело и разум беззаботной свободой свежайшего прибрежного воздуха.       Но затем утренний Мью посмотрел вдаль — на зловещее наступление скорбных кучево-дождевых облаков, торжественно собирающихся на горизонте. Продвигаясь вперед, как скорбящие, марширующие под обреченный звон похоронного гонга.       Донг… донг… донг.       Он отвел глаза, хмурый взгляд омрачил красивые черты лица, когда он встал и оделся с невыразимым стеснением, сотрясавшим его грудь.       Что-то было не так.       — Скажи на кухне, чтобы отложили завтрак, я приведу королеву из сада, и мы позавтракаем вместе, — процедил он Наронгу, когда спешил из величественных двойных дверей дворца во вчерашней одежде и бархатном плаще цвета индиго с капюшоном, принадлежавшем Галфу, схваченном мимоходом со спинки кресла в спальне.       — Ваше величество, — он проигнорировал приветствие дворцового казначея, — Король Солярис!       Каждый призыв остается неуслышанным…       Потому что песня похоронного гонга исказилась, исказилась в громоподобных ударах его собственного сердца — слишком быстрых, в сужающейся, сдавливающей сухожилия сжимающейся груди.       — Почему я...? — Мью качает головой, словно пытаясь прогнать мысли, которые выползли из зыбучих песков разума. — Он просто вышел на утреннюю прогулку. Мой цветок в саду, — смеясь смехом, который вообще лишился всякого света.       Пустой, опустошенный, потому что каким-то образом он знал правду, не так ли? С самым темным, омертвляющим ужасом…       Знал, что когда он доберется до фруктового сада, как раз в тот момент, когда скорбящие небеса с тяжелыми веками начнут плакать, там будет пусто. Только бесплодные деревья и их давно опавшие листья.       Знал, что там не будет Сиэля, беззаботно болтающего со слюнявой, улыбчивой и влюбленной сторожевой собакой у фонтана Пегаса, когда он прибудет туда.       Точно так же, как он знал, что на вершине их утеса будет тихо, когда слезы мороси превратились в дождь и, вступив в сговор с морскими брызгами, жалили его скулы, пока король стоял, оцепеневший, промокающий с каждой секундой, но все же укоренившийся там, с голыми ветвями и листвой, на их месте, не зная, в какую сторону идти, куда свернуть.       Поэтому, подобно ходячим мертвецам, он вернулся во дворец, стуча зубами под запавшими глазами, чтобы обратиться к ахающим вокруг голосам, не совсем своим собственным:       — Королева Сиэль исчезла еще до рассвета. Найдите его, — дрожащая рука поднята, чтобы заставить генерала Интавута замолчать, когда он шагнул вперед, чтобы дополнить слова Соляриса. — Я сказал… НАЙДИТЕ ЕГО!       Рев, который эхом разнесся по входу, усиливаясь лязгом доспехов, падающих на каменные плиты пола, когда король разбил экспонат об стену, и пронесся мимо.       Время       тянется       своим чередом.       Хотя Мью не знал, насколько сильно и как далеко — с прислугой, охраной и солдатами, прочесывающими территорию дворца, прочесывающими окружающие долины, наводняющими близлежащие города.       И король обнаружил, что стоит в полном одиночестве в эркере Большого зала — на том самом месте, где всего несколько недель назад он целовал свою жену в голоде, когда приветствовали урожай, положив одну руку на выпуклость живота, в которой таилось их собственное великое благословение, их дитя, призрак веселой музыки щекочет уши…       Затем затихает.       В реальном времени люди приходили и уходили, уходили и приходили. Словно мимический танец безмолвных теней — попытки избавить своего правителя от мокрой одежды — Мью смутно припоминал нерешительность их рук и то, как он отбил их. Он еще плотнее закутывается в жалкий, промокший плащ Галфа…       Затем замирает от внезапной острой боли, пронзившей его чуть ниже правого бедра. Лезет в глубокие карманы и обнаруживает морскую раковину. Водит пальцами по жемчужной поверхности, пока морская зыбь вздымалась за дребезжащим окном с усиливающимися порывами ветра.       — Ты тоже собирал ракушки, мой дорогой? — шепчет.       И смутно осознает присутствие брата рядом с собой.       — Ты помнишь, Орион, тот день, когда мы детьми посетили рынок Зеннор на какой-то королевской помолвке? Желтая канарейка, о которой ты плакал, когда мы проходили мимо…       — Я помню, Сол. Ты побежал назад, чтобы освободить ее, и был поражен яростью отца по щеке. Он приказал лучникам сбить маленькое существо с ясного неба, когда оно выпорхнуло на свободу.       — И… посадил ли я свою птичку в клетку? Это наказание вселенной за то, что я слишком крепко сжимаю Сиэля в руке? У меня никогда не было никого столь ценного…       Вторая фигура выступила вперед от края занавеса, чтобы вмешаться:       — Ты ведь чувствуешь, что что-то не так? — знакомый, отеческий голос королевского лекаря.       Мью бледнел с каждым мгновением, проведенным во власти страха, пока не кивнул…       — Как будто мой альфа расхаживает и воет с той минуты, как я проснулся. Я схожу с ума, Чакан?       — Солярис, ты должен прислушаться — к нему, к себе. Возьми за руки предков и следуй самому главному из наставников.       И пока звучали эти слова, казалось, что мир вокруг погружается в тишину. Король снова остался совсем один в этом огромном пространстве, закрыв глаза и поддавшись чему-то, что шевелилось глубоко-глубоко внутри. Где кружились лепестки цветущей вишни, бледно-розовые вокруг него, сердце океана…       Связь, зов, мольба.       Как вдруг Мью согнулся пополам, забившись в судорогах, вцепившись в занавески рядом с такой силой, что они упали на пол вместе со столбом и всем прочим.       Кровь. Алые капли стекали с кулака, в котором он слишком крепко сжимал белую ракушку, кряхтя, задыхаясь от боли.       Кап, кап.       Все вокруг обрушивается вместе с зимним дождем, стекающим простынями по оконному стеклу.       И когда король смог, наконец, выпрямить спину, он с болью осознал, что где-то Сиэль нуждался в нем, отчаянно нуждался в нем в этот момент. Потому что он слышал его, ощущал его, осязал его, выдыхая его имя…       — Я-я иду. Я иду к вам обоим, омега.       Но куда? Безумные глаза возвращаются к окну, к волнам, к дикой природе моря, когда ржущие, обданные солёными брызгами лошади прокладывают свой водный путь домой.       Прилив сменился по приказу ее лунной госпожи.       И как будто самые густые туманы наконец рассеялись:       — Час, в который ты ушел, — это был отлив, Сиэль?       Солярис направляется к камину в холле, но намеренно останавливается, чтобы осмотреть угол темно-бордового ковра в комнате. Проведя рукой по влажным волосам, он, конечно же, увидел, что узоры пыли были нарушены — «По какой причине? Именно туда, из всех мест?» Присев, чтобы откинуть край ковра, открыть тяжелую дверцу люка, сделать последний, успокаивающий вдох… А потом он исчез.       Ковер вернулся на место, Большой зал снова погрузился в тишину.       Но под этажами королевства спешил Король. Следуя простейшим инстинктам и самым туманным воспоминаниям детства. Через пустые кладовые, мимо заброшенных камер дворцовых подземелий — вниз, вниз, в самое сердце загадочных пещер клиффа.       Пока он не достиг перекрестка у входа в пещеру, дыхание прерывалось короткими вдохами, затем кожа стала липкой, волосы на затылке встали дыбом в животной тревоге, каждый нерв тела зазвенел, оживленный древним намерением.       И, не раздумывая ни секунды, Солярис сбросил мокрый плащ и сапоги и стал пробираться вброд по быстро отступающей каменистой дамбе, а набегающие волны безжалостно поглощали его целиком.       За считанные секунды по щиколотку в чернильно-ледяной воде, мгновением позже по колено, затем по бедра, и все это поглощено ненасытным буйством этих брызжущих слюной штормовых морей.       Плотоядное течение быстро унесло ноги короля из-под него, и он поплыл. Его разжевали и выплюнули вместе с водорослями. Каждая унция силы альфы, каждый удар человеческого сердца устремляются к… приливному острову.       Навстречу к своему истинному. «Я лежу здесь, оплакивая звезды, но они взошли Я лежу здесь без сна, ведь началась долгая ночь Человек на Луне, о, он не может удержаться от слез Некому спеть мне колыбельные О, некому спеть мне колыбельные»       Рези в животе жгучие, усиливающиеся. И все же подталкивает пловца к берегу ради своей рожающей жены — потому что он перенес бы любую агонию, вообще любую, лишь бы держать Галфа в своих объятиях.       Чтобы обезопасить его. Обезопасить их.       И когда раздвоенная молния рассекла небеса — вспышки осветили зловещие, голубоватые глубины, само индиго плаща королевы — и брызги пены ослепили глаза человека, который сражался и прокладывал себе путь вперед, несмотря ни на что, стиснутое зубами рычание почти затерялось среди густых раскатов грома, от которых содрогнулся мир, Земля.       — Подожди меня… подожди совсем немного… моя самая глупая, упрямая, маленькая королева.