Признаки жизни

К вечеру пятницы Петя, едва не теряя человеческий облик, остервенело долбит по клавиатуре в попытке объять необъятное и, вызывая немалые опасения коллег за его психическое здоровье, лишь шипит на всех из своего угла, торопясь подбить героиновое дельце для прокуратуры. И не то чтобы дедлайн горит, вовсе нет, но хочется отделаться от этой параши как можно быстрее, чтобы забыть про нее, как про страшный сон. Петя думал, что эта история станет его первым триумфом на новом месте - впрочем, все в отделе так и считают, походу, - но вот сам Петя окончанием спектакля оказывается недоволен вообще. Шалимов, разумеется, своих боссов сдал с потрохами; Шурыгин в надежде, что это скостит ему срок, все подтвердил, отчаянно трясясь и уверяя, что ему угрожали расправой, и, казалось бы, вот он - счастливый финал, в котором последним аккордом должно было стать громкое задержание героиновых торгашей из Приморского, но все пошло дохуя не по плану. Все намекало на глубокую жопу еще в тот момент, когда командир военного спецназа тоном, не допускающим возражений, однозначно заявил, что в числе первых Петя на захват не пойдет, потому что не положено, а полнейшей и беспросветной пиздой обернулось тогда, когда нужная им квартира буквально за пару минут до начала штурма рванула примерно с той же силой, что и петин пердак немногим ранее в ближайшем к подъезду микроавтобусе. Криминалисты утверждали, что это банальнейший взрыв бытового газа - три обгоревших до безобразия трупа, хрен кого опознаешь без образцов ДНК, которых у главка, разумеется, по интереснейшему стечению обстоятельств не имелось в базе несмотря на приводы, - но Петя был уверен, что приморские заметали следы. Приметили спецназ на подлете: либо во дворе кто-то стоял на шухере, либо удачно в окно выглянули, но чуйка подсказывала - самые важные клиенты не сгорели заживо в уничтоженной огнем хате, а успели уйти огородами, смешавшись с толпой перепуганных хлопком и налетевшим спецназом соседей. Пожертвовали пешками, здраво рассудив, что незаменимых нет, и съебались, оставив Петю с носом. И казалось бы, дело закрыто: есть три обгоревших тела, есть признание Шурыгина и несколько взятых за жабры мелких барыг, на которых указал Шалимов, а вот героина минимум в трех клубах нет и не будет в ближайшие месяцы, но незакрытый гештальт все равно не дает Пете покоя. Поддувает, сука, и заставляет злиться на самого себя, на Суркова, отрядившего ему в подмогу на задержание дерзко охуевший спецназ, а не послушных и имеющих представление о субординации СОБРовцев, и на этого вот еблана майора Фирсова, решившего отчего-то, что Петя будет лишь под ногами путаться при штурме объекта. Семь драгоценных минут они собачились с командиром группы захвата, три из которых Петя пытался доходчиво, сука, объяснить, что прежде работал в полях со штурмовыми отрядами и знает технику безопасности, а еще четыре - тупорылый козел в балаклаве крыл его матом и заявлял, что на такой операции кабинетной крысе лучше отстояться в задних рядах и зайти уже потом, когда всех положат мордой в пол. И кто знает, может, если бы не эти разговорчики в строю, удалось бы накрыть всех под колпак еще до взрыва. А может, вышло бы только подорваться в хате вместе с героиновыми торгашами, посмертно получив какую-нибудь вшивую и нахрен никому не всравшуюся медальку. Может, Фирсов с его солдафонскими охуевшими замашками и спас его тощую жопу, хер тут уже разберешься задним числом, но в любом случае, Петя такой точкой в финале этой истории крайне недоволен, как ни крути. Бодро начал, а потом бездарно слил все под занавес, поэтому теперь хотелось поскорее покончить с бумажками и выбросить случившееся из головы. Сурков доволен - и то хлеб. Ну и неплохо, что девять человек все же пойдут под суд за все то, что наворотили, а трое - отправятся на кладбище за счет госбюджета и уже никому плохого зла не сделают. Это капля в море, конечно, но зато кто-то, быть может, не удолбается до судорог, пустив хмурый по вене. Быть может, кто-то, не обнаружив знакомого дилера, не пойдет искать нового, а значит, плюсик в карму все-таки будет засчитан, пусть и не такой жирный, как хотелось бы. Из отдела Петя уходит последним, оставляя в кабинете лишь дремлющего на неудобном узком диване Санька, которому на эту ночь выпало дежурство. Козецкий в последние дни такой смертельно заебанный жизнью, что впасть в коматоз ему не мешают ни стук клавиатуры, ни яркий свет, и Петя запоздало думает, что нужно было махнуться дежурствами и отправить его домой отсыпаться, а самому остаться в управлении до утра, все равно на часах уже почти два натикало. Сидел бы тут, чах над своими протоколами, совмещая унылое с полезным, а так - ни себе, ни людям. Но теперь-то поздно уже боржоми пить, поэтому, искренне понадеявшись, что никому сегодня опера ОБОПа не понадобятся до утра, он тихонько прикрывает дверь в отдел и, по пути ловя ближайшую тачку через приложение, спешит к лифту. Квартира встречает привычной темнотой и тишиной, от которой, конечно, уже не так крипово, как пару дней назад, но все еще немного не по себе, и Петя, торопливо включив свет сразу во всей студии, скидывает с себя пальто. В холодильнике, кажется, еще оставалась вчерашняя пицца, и он, торопливо сполоснув руки, открывает дверцу, спеша проверить гипотезу. Тарелка с парой кусков оказывается на месте, и Петя пристраивается за стойкой, подтянув поближе пепельницу и с тоской глядя на чайник. Хочется горячего, но не настолько сильно, чтобы отрывать жопу от стула и совершать какие-то телодвижения. Марш-бросок из теплого салона такси до подъезда и без того отнял у него всю волю к жизни, так что возиться сейчас еще и с чаем кажется вообще непосильной задачей. А вот подорваться с места в сторону прихожей, где оставил телефон - в самый раз. Это запросто и на всех парах. И сколько бы Петя не старался себя сейчас убедить, топая к дверям с куском пиццы на перевес в том, что вообще-то есть нехилые шансы, что звонит Козецкий, в глубине души он прекрасно знает: Это не Санек. А еще знает, что вот уже два дня ждет совсем другого звонка. Ну вот и дождался, хули. Едва не запнувшись о ботинки, Петя все же добирается до телефона прежде, чем тот умолкает, и, приняв вызов, вгрызается наконец в холодную и слегка уже очерствевшую пиццу. Нужно что-то делать со своим рационом, вяло думает он, размеренно двигая челюстями, а то ведь так и до язвы докатиться можно. Заказывать какие-нибудь боксы? Найти недорогую кафешку с домашней жратвой? Или, прости господи, перебороть свою брезгливость и начать, как все порядочные пролетарии, варить себе суп-недельку по выходным? Вот это было бы падение так падение. Раньше Петя столовался в модных ресторанчиках и непоганых бистро, бездумно тратя легко идущие в карман бабки. Иногда, когда душа просила наваристого борща и котлет, заскакивал в родительский дом. А потом появилась Нина, до пизды хозяйственная при всей своей яркой шалавистой внешности и располагающая просто чудовищным дохуищем времени, чтобы возиться на кухне. После - была больничная баланда и инстаграмные тарелки, сбалансированные по КБЖУ и цветовой гамме в рехабе, а с середины лета Петя перебивался на подножном корму из доставок на районе, перетащив эту привычку с собой в Питер. Но продолжаться так, конечно, не может, как ни крути, и придется в самое ближайшее время вопросом заняться, чтобы не загнуться с острым приступом гастрита или не вылететь финансовую в трубу. Что там обычно у нормальных холостяков в холодильнике водится? Пельмени и стратегический запас майонеза? Протеин и куриная грудка? Заплесневелый сыр и неизвестная цивилизация в контейнере у задней стенки, которую лучше не тревожить во избежание биологической катастрофы? Петя не знает, но ему придется с этим разобраться, чтобы худо бедно наладить свой быт и не сдохнуть с голодухи. Телефон вибрирует коротко, оповещая о входящем сообщении, и Петя, развернув телегу и отложив обглоданную корку от пиццы, читает: “Я был уверен, что ты теперь не заткнешься”. И поначалу, конечно, хочется чисто из вредности заигнорить этого ехидного мудака, чтоб не зазнавался, но позапрошлой ночью тот Петю здорово выручил тем, что не ушел в несознанку и не посмеялся над дурацким петиным животным ужасом одиночества, а потому остается лишь вздохнуть тяжко и пробормотать: - А я тебя предупреждал, что я не пиздливый. Новых сообщений не приходит, и Петя, чутка расслабившись, тянется к сигаретам, а затем, душераздирающе зевнув добавляет для верности: - Серьезно, дядь, сегодня на радио не рассчитывай, я заебался на работе по самое не могу, поэтому просто сидим, молчим и довольные друг другом отрубаемся замертво. Как тебе план? “Надежный, как швейцарские часы”, - прилетает в чат почти сразу, и Петя выдыхает с облегчением. Пусть этот Игорь и с приветом, но мужик он понятливый и какой-то по-уебски комфортный, что ли. Ну, если так можно выразиться про чудилу, который названивает незнакомому человеку по ночам и крипово, но весьма уютно дышит в трубку. В общем, идеальный партнер для того, чтобы без зазрения совести завалить ебало и заняться своими делами, не оставаясь в неловком вакууме тишины старого фонда, от которого через час-другой начинает тоненько звенеть в ушах. Игорь же здорово оживляет эти тишину, наполняет ее шорохами, щелчками зажигалки, свистящими затяжками и громкими выдохами, от которых невольно дергает что-то внутри, где-то чуть пониже пупка полузабытым интересом. Не то чтобы прямо возбуждением, конечно, до такого Петя еще не докатился, слава богу, но каким-то неясным ощущением, что было бы неплохо если не потрахаться, так хоть подрочить. Не такая насущная проблема, как замаячивший на горизонте гастрит, конечно; пониже приоритетом пункта на три, но тем не менее, в петин воображаемый ежедневник она вписывается, как родная. Идет сразу после необходимости выяснить, где в этой ебучей квартире находятся счетчики, вялых размышлений на тему покупки какого-нибудь мало-мальски приличного поджопника до холодов и осознания, что было бы неплохо подстричься уже наконец, чтобы не обнаружить себя в одно прекрасное утро с пидорской дулькой на затылке. И вот ведь реально прикол - как легко и просто, на пустом месте и буквально с нихуя дойти до мысли, что неплохо было бы выебать свой кулак. Не пьяным и от этого потерявшим связь с реальностью, как позавчера; не в каком-нибудь клубе, целенаправленно ища ни к чему не обязывающее знакомство на ночь; и даже не включив какую-нибудь задорную порнуху для настроения. А сидя с куском засохшей пиццы в руке и вслушиваясь в то, как где-то в этом немаленьком городе странноватый мужик по имени Игорь жадно курит, вкусно затягиваясь дымом и размеренно дыша в трубку. Тупая, совершенно абсурдная ситуация, достойная треда на дваче, но впервые за два года Пете реально хочется снять штаны, передернуть неторопливо и кайфануть от этого по полной, ощущая себя живым в полной мере, а не медленно остывающим на Рочдельской трупом. Не чисто для галочки потеребить хуй, чтобы убедиться, что еще помнит, где тот болтается и как им пользоваться, а потому, что накатывает мягкое и щекочущее нервы желание чего-то эдакого. Желание быть не биороботом, а быть человеком из плоти и крови, которому не чужды простые удовольствия. Петя так старательно страдал и мучился своими возвышенными заебами с тех пор, как выписался из госпиталя, что совсем позабыл о низменном, но таком важном и неотъемлемом в нормальной жизни. Чтобы быть живым, нужно не только есть, спать и выполнять какие-то дохуя социально полезные функции, но и уметь давать себе слабину. Поддаваться животным инстинктам, испытывать удовольствие и ни о чем не думать. Сбрасывать напряжение. Засыпать, ни о чем не грея голову, потому что весь мозг вытек вместе с теплой спермой и расплылся смазанным пятном по простыни. Воздержание никогда никого до добра не доводило, вот и Петю, кажется, до него не довело, но еще не поздно все исправить. Повестись на это невнятное томление, ухватить медленно тлеющее внутри тепло за хвост и отключить здравый смысл, нашептывающий настойчиво, что затея - херня полная. Потому что затея и вправду херня, а еще гнусно это все, конечно - Игорь-то тут причем вообще? - но, что поделать. И может, Петя тупо размазывается от человеческого к себе отношения, а может, просто все так совпало, но слишком, сука, легко прикрыть глаза и представить себе, что все эти шорохи, вздохи и обманчиво тихие шаги звучат вовсе не из трубки, а разносятся по петиной небольшой студии. Что он тут и впрямь не один, никому нахуй не сдавшийся и проклятый всеми до седьмого колена, а нужный и важный. Он таким, на самом деле, кажется, никогда и не был, но помечтать-то можно. В мокрых, блядь, своих фантазиях, одиноких и жалких. Прежний Петя, который коптил московское небо, этому нынешнему бы заржал в лицо в ответ на такие рассуждения. Петя же из две тысячи восемнадцатого чутко вслушивается в чужое дыхание и, прикрыв глаза, растворяется в себе; отмахивается от лишних мыслей и ни о чем не думает, концентрируясь на своих ощущениях. И не насущная еще несколько минут назад проблема нежданно-негаданно - вот тебе и приоритеты, нахуй, - вылезает на первый план, становясь едва ли не самой насущной. Два года без секса для взрослого и условно здорового, по крайней мере, без траблов с потенцией мужика - почти что вечность, поэтому Петя, ощутив, как дергается член в джинсах, даже не думает воззвать к своей совести и подышать на счет. Нахуй это все, устыдится он как-нибудь потом, в другой раз, а сейчас накрученное уставшим мозгом возбуждение он наоборот лишь подстегивает и, быстро затушив сигарету, направляется в сторону ванной. Да, Игорь, наверное, выпал бы в осадок, если бы узнал, чем Петя тут планирует заняться в ближайшие минуты, но шансов просечь происходящее у него будет примерно ноль, уже Петя об этом позаботится. Он оставляет телефон на столешнице у раковины, торопливо стягивает с себя одежду и, шагнув в душевую кабинку, включает воду, выкручивая напор на максимум, чтобы заглушить все постыдные и неуместные звуки, какие ну, чисто в теории, все-таки могут вырваться изо рта ненароком. А потом, чувствуя, как тяжелеют яйца, выдыхает шумно и прикусывает губу. Струи бьют по макушке, не отрезвляя нихуя, а лишь еще больше раззадоривая, и Петя, закрыв стеклянную дверь за собой, приваливается спиной к прохладной кафельной стене. Пальцы ложатся на член, обхватывают его знакомо и привычно, и ебаный ж ты в рот, почему он раньше до этого не додумался? Почему не допер, что скопившееся в теле напряжение - если не все, то львиная его доля, - тупо от подавленного и не нашедшего выхода спермотоксикоза? Может, и бесконечная нервотрепка на работе поменьше бы ебала в мозг, и слегка постыдной позавчерашней пьянки бы не случилось, если бы Петя банально спускал время от времени в душевой слив, а не мотал сопли на кулак, жалея себя и пытаясь стать злоебучим несгибаемым Суперменом, тупо позабыв о простых человеческих слабостях. Слабостях, которые еще пару лет назад он ставил в своей жизни чуть ли не во главу угла, и единственное, что тогда могло подвинуть на пьедестале хороших трах, так это только хороший кокс. И если к старой привычке вдолбать пару дорог Петя возвращаться все-таки не планировал, то вот вспомнить, каково это - ощущать во всем теле тяжелую и тягучую посторгазменную легкость, - собирается в самое ближайшее время. Примерно через несколько минут, потому что на дольше его сейчас тупо не хватит. С каждым движением руки Петя чувствует облегчение, и хотя дрочить без смазки под душем - так себе прикол, мышцы все равно расслабляются волей-неволей, получив от мозга сигнал, что вот сейчас должно стать охуенно. Еще чуть-чуть - и обязательно. Конечно, было бы куда пизже задорно извалять по койке какую-нибудь анорексичную, похожую на Нину девицу, доводя ее до хриплых криков и уткнув лицом в подушку. Или - что было бы еще куда более кстати, - растянуть как следует очко, найти себе крепкий хуй в каком-нибудь квир-клубе, коих в Питере дохуя, и, тупо ни о чем не думая, жрать подушку самому, пока какой-то случайный чел ебет его в жопу до звезд в глазах. Но сейчас, конкретно в эту секунду, Пете было достаточно и собственного кулака для того, чтобы ощутить себя бесконечно живым и дохера размазанным в ноль. К более смелым свершениям вроде случайных голых людей в непосредственной от себя близости он готов пока не был, а вот к тому, чтобы спустить в ладошку, прикрыв глаза и вспомнив, как Игорь шумно затягивается сигаретой - вполне. Вот же ебаный, сука, стыд. Прикусив кожу на предплечье, Петя выдыхает сквозь зубы и с отчаянием прикладывается затылком о кафель. А потом снова и снова, лениво додрачивая себе и сжимая головку пальцами. Что ж, о чем Игорь не узнает, то ему и не повредит, а Игорь точно не узнает - шум воды должен был идеально скрыть это преступление, как, впрочем, и петина закушенная до отчетливо краснеющего сейчас следа зубов рука. Думать о том, что он сейчас только что передернул с мыслями о хуй пойми ком, Петя не готов от слова совсем, потому что по телу разливается совершенно невъебенная тяжесть, да и низменное желание залезть под одеяло оказывается куда сильнее, чем все прочие возвышенные метания. Он быстро споласкивается, набрав в ладонь геля для душа, выключает воду и, выбравшись из кабины, осоловело тянется за полотенцем. В голове примерно ноль целых хуй десятых идей, что это было вообще, но Петя решает не заморачиваться и, наскоро обтеревшись, уходит в сторону кровати, прихватив с собой телефон, все такой же безмолвный и подающий признаки жизни лишь оглушительно громкими в ночной тишине вдохами и выдохами. Будто бы слегка учащенными, но Петя списывает их на хуевую дыхалку. Ведь очевидно же, что Игорь курит, а какая дыхалка у курильщика? У него самого вот, например, весьма говеная. Простынь и одеяло прохладно и сыро липнут к телу - привет передают изрядно припозднившийся отопительный сезон и вечно влажный питерский климат, - но Пете настолько поебать, что даже удивительно. Поначалу он нехило охуевал от этого вечного подвального флера, теперь - почти привык, а конкретно сейчас так и вообще похуй было на зябкую осеннюю стылость в постели. Сейчас по телу разливалось тепло, уже почти забытая сытость и совсем было стершаяся из памяти невесомость, которая прежде после оргазма позволяла или отрубаться на раз, или же напротив веселиться дальше до упаду. Но сил на веселье в этой точке времени и пространства Петя в себе не наскребет, даже если очень постарается, а вот мягкое и обволакивающее с ног до головы ощущение совершеннейшего бренно-телесного счастья накатывает неотвратимо и безжалостно, как лавина. Накрывает с головой, размазывает по кровати, грозясь не оставить и мокрого места, и Петя, почти теряя связь с реальностью, сонно бормочет: - Спокойной ночи. А потом, не успев испугаться своей дерзости, вырубается замертво, с головой завернувшись в одеяло. С утра, вырубив будильник, он, осоловело моргая, пялится с изумлением на шторку оповещений и, осознав, что все-таки проснулся, а не продолжает сладко сопеть, проспав все на свете, читает: “С добрым утром”. Сообщение отправлено около пяти, через полчаса после окончания последнего значащегося в списке входящих звонка, и Петя, накрыв лицо ладонью, громко и протяжно стонет. Ему пиздец. Всеобъемлющий и полнейший. Он уже наперед знает, что в следующий раз, когда прижмет подрочить, он снова вспомнит Игоря, безликого и почти даже безголосого, просто потому, что никто еще в этой жизни не желал ему доброго утра. Да и в прошлой этим грешила разве что Нина, но на Нину, крывшую его теперь отборным матом в мессенджерах и не упустившую случая покрыть им же минувшим летом при личной встрече, уже как-то не вставало. Вставало на Игоря - сто пудов махрового натурала, единожды выдавившегося из себя одно лишь слово и какого-то хрена набирающего петин номер время от времени. Молчащего в трубку и присылающего странные сообщения, будто бы Игорь пытается в диалог, но слишком в ахуе от собственной общительности. Он же сам сказал - отвык разговаривать, но писать, кажется, не отвык. Не отвык в эмпатию, в чувство такта и какую-никакую поддержку, похоже. Не забыл, каково это - просто одним своим присутствием быть рядом, пусть и находясь где-то далеко, за границами воображения и здравого смысла, и вот этому Петя продается с потрохами. С ним так давно никто не был рядом чисто по-человечески. Просто потому, что хочется, а не из-за бабок и каких-то иных профитов, и поэтому Игорь, далекий и зыбкий, совершенно туманный, кажется близким и будто бы на расстоянии вытянутой руки. Он не знает ровным счетом ничего о петином прошлом, кроме того, что в пьяном угаре слетело неосознанно с языка, но все равно звонит снова, не зассав и не решив, что имеет дело с психом. Пишет, словно бы это нормально и естественно, а не лажа какая-то. Не пропадает с радаров, а остается на расстоянии вытянутой руки - схвати телефон, и вон он, Игорь. По-дурацки открыто, как-то беззащитно спокойно и совершенно ровно Игорь оставляет ему лазейку для того, чтобы просто быть собой, и Петя, одурев от вседозволенности, отвечает: “И тебе. Ну, когда проснешься”, - а потом отчаянным рывком выбирается из постели в прохладу утренней квартиры и плетется к кофемашине. Ответ приходит примерно часа через полтора, когда Петя дремлет в вагоне метро. “Уже проснулся. Будем считать, что это утро действительно доброе”, - пишет Игорь, и вымученная сонная улыбка совершенно неконтролируемо расползается по петиному лицу. Так внезапно, что он даже пугается на мгновение, но потом все же выдыхает и позволяет себе и дальше по-идиотски лыбиться прямо посреди вагона подземки, переполненного хмурыми спросонья людьми. Да, пусть Петя не может изменить прошлое и вернуть игореву Юлю назад. Пусть он больной ублюдок, в порыве хуй знает какого долбоебизма бессовестно подрочивший на сопение из трубки. Но он все еще тот, кто может своим примером показать Игорю, что жизнь не заканчивается там, где, казалось бы, больше нет никаких ходов и самое время смириться и принять ультимативный мат. Игорь потерял близкого человека и почти съехал с катушек. Петя потерял всех, кто хоть что-то значил в его жизни и себя самого впридачу, но на этом лайфлайн не заканчивается, обрываясь в пустоту. За чертой обязательно есть что-то, ради чего стоит коптить небо и карабкаться выше головы. Возможно, это и пшик, а возможно, новый смысл. Петя обязательно расскажет, когда поймет сам. А пока он отправляет в телегу стикер с котом, отчаянно вцепившимся в кружку с кофе, и дописывает: “Утро субботы не бывает добрым, если на работе тебя ждут великие дела. Надеюсь, что ты нормальный и не работаешь в выходные”, - а потом убирает телефон в карман пальто, чтобы не было соблазна ответить, если вдруг Игорь решит распиздеться в нечеловеческие полвосьмого утра, и погружается в чуткую сонамбулическую дрему. Привычную уже, как раз той степени связи с реальностью, чтобы не проебать свою пересадку. Машиной Петя разживается аккурат к началу зимы, когда ходить по улицам пешком становится не только мерзко и холодно, но и банально опасно для жизни из-за коварного гололеда, на который в Питере всем, казалось бы, поебать с высокой колокольни. Зачуханный бумер пятерка околодесятилетней выдержки по сравнению с проданным в Москве кадиллаком смотрится почти что некрухой - тачке, по петиным меркам, чуть больше, чем дохуя, как-никак, - но надежный баварский движок срывает его с места по щелчку пальцев, и на это Петя покупается с потрохами. За эту резвость Петя готов простить и битый почти что вкруг кузов, и отсутствие летней резины - поэтому он берет видавший лучшие времена кроссовер почти с закрытыми глазами, едва вкусив переход с первой передачи чуть ли не на третью без ощутимого пинка. Машина, конечно, изнасилованная в кал, с таким пробегом Петя и не рассчитывает на байки продавца, что мол, еще сотку проходит влегкую без капремонта, но цена решает. Цена более чем вкусная, всего-то девятьсот тыщ, и даже если готовиться морально к капиталке по ходовой через пять-семь тысяч километров, игра стоит свеч, как ни крути. Двенадцатилетняя бэха валит, как ебнутая. Непрокуренный салон, чистая ПТС-ка и вполне достойное для старушки состояние подкупают сразу, а скидочка в полтинник окончательно развеивает все сомнения. И на резину хватит, и часть затрат на диски с суппортами закроет, поэтому Петя, сделав скучающее лицо, ударяет по рукам. Гарантия, в конце концов, давным-давно закончилась, а годный сервис точно можно спросить у Светочки, рассекающей на относительно свежей, но вечно ломающейся Гранте, так что проблем, как таковых, Петя не видит. Ну, подумаешь, тормозные вылетят в десятку, а то и больше - не беда. Это будут заботы завтрашнего, а то и послезавтрашнего Пети. Зато восемьсот пятьдесят - и можно ставить на учет, наплевав на свои будущие, поджигающие жопу, растраты. Небось, зиму откатает как-нибудь с божьей помощью, а там прилетят надбавки и премии за какую-нибудь срань - и не придется выделять пиастры из нынешнего весьма скудного пока и на грани с минусовым бюджета. Главное - на дальние выезды брать служебную, а не свою, думает Петя, любовно оглаживая чуть пообтершийся за пять владельцев руль. И, разумеется, прихватив капитана Филимонова, срывается именно на своей, когда нужно уехать в какие-то богом забытые ебеня, чтобы проверить, нет ли по предполагаемому адресу где-то на отшибе Ленобласти дохуя организованной группировки торговцев оружием. Психологически приемлемые для себя километры Петя выкатывает быстро. Гораздо быстрее, чем он предполагал, но хуево замазанная штукатуркой бэха выдерживает и это, исправно мотая пробег, который Петя ждал только к весне, наивно надеясь на служебную тачку. Дурак был, конечно. После всепроходной икс-пятой не возлагают особых надежд на гремящий всеми своими внутренностями старенький фокус, вот и Петя, забив хер, их не возлагал, почти на любую точку выезжая на своем баварце, имеющем в слякотном начале зимы очевидное преимущество в клиренсе. Тем более, пять тысяч на одометре погоды не сделали; семь, впрочем, тоже. Не сделает и сотня, решает похуистично Петя, наплевав на орущего откуда-то из глубин бессознательного сноба, и продолжает катать километраж, не сильно запариваясь об указанных в толстой книжке цифрах и отложив вопрос въедливого ТО до весны. Раньше от такой дерзкой анархии по отношению к регламентам обслуживания у него бы срака сгорела, а сейчас - хоть бы хны. Ничего не беспокоит - ну да и похуй, вот они преимущества тачки с давно истекшей за давностью лет гарантией. Ничего не беспокоит - ну дык и смысла в потроха лезть нету. Авось залезешь - да и найдешь чего-нибудь, что только менять, а не ремонтировать. А потом еще и еще - и так без конца, пока с голой жопой не останешься. Впрочем, к своей почтенной баварской фрау Петя, несмотря на внешний похуизм, относится все же с некоторым пиететом, изредка прикидывая, сколько еще та без замен в узлах походит, и судя по всему - запала у той чуть больше, чем дохуя. Все так же рвет, стоит притопить педаль, все так же мягко плывет по кочкам и все с тем же энтузиазмом ревет, когда устраиваешь ей марш-бросок от управления до дома после полуночи. Бессмертная фашистская сука, способная пережить не только Петю, но и всех его гипотетических потомков, однако это лишь добавляет ей очков. Не хилый американский автопром, молящий о внеплановом техосмотре про три раза в год без особых на то причин, а настоящее немецкое качество, ебошащее на износ, как сам Петя, и не вспоминающее, что пора бы уже сломаться нахуй, а лишь выдающее граничащую с безумием результативность. И из-за этого похвального, но весьма неосмотрительного энтузиазма уже к середине декабря Петя, если уж быть совсем откровенным, ожидаемо заебывается в сопли, норовя в отличие от бэхи все-таки сдуться в самый неподходящий момент. Четыре закрытых дела, еще два - в процессе, чтобы быть в тонусе, и еще парочка, которые он без зазрения совести сбагривает коллегам, не желая иметь прямого отношения к потенциальным висякам. Майором ОБОПа быть одновременно и дохуя весело - потому что именно ты раскидываешь текущие дела оперативникам, - и нихуя не смешно, потому что за проебы отдела отвечаешь перед подполом тоже ты. Паскудное, обманчиво козырное звание, когда можно раздавать задачи, ни с кем не совещаясь, но при этом любой косяк - твой без суда и следствия, если только подполковник не выразил в письменной форме согласие с твоим до пизды продуманным решением. Если только подполковник не заявил, что твой майорский самовол - результат грамотной кадровой политики и ненавязчивых намеков самого подполковника. Впрочем, Андрей Валерьяныч оказывается просто сказочным руководством - в меру похуистичным и даже немного чересчур лояльным. К Пете он проникается какими-то странными, почти отеческими чувствами, и даже если говнится на летучках, то будто бы вполсилы, не слишком усердствуя. Возможно потому, что статистика у отдела все же вылезает из глубокой жопы мало-помалу перед новым годом, а может, по той простой причине, что с петиным появлением в ОБОПе ему все реже приходится вникать в текучку и напрягаться. Но, как бы то ни было, спустя почти два месяца после того, как Петя перешагнул порог отдела, он становится здесь совсем своим. Не блатным, не бестолковым папочкиным сынулей, с которым все носятся, словно с вонючим говнищем в ковшике, как это было много лет назад в московском наркоконтроле, а тем, кто на хорошем счету у начальства и вместе с тем не в аутсайдерах у коллег. Специфике работы Петя учится быстро, запоминая прописные истины и набивая шишки. Не гнушается спросить совета у Серебрякова с Филимоновым; не считает себя выше того, чтобы впрячься в унылую бумажную волокиту и помочь Михе с отчетами; не выебывается и подрывается на выезды с Козецким или Светочкой, чтобы быть в гуще событий, а не узнавать о новых кейсах с доски в переговорке. Иногда Петя, гордясь коллегами и немного собой, как бы между делом в курилке травит ребятам из убойки кулстори про особо фееричные задержания, ловя чутка завистливые взгляды. Иногда - невнятно, но с крайне уверенной рожей мямлит, пытаясь объяснить зеленой, но суровой девчонке из пресс-службы, что отдел по борьбе с оргпреступностью тупо не был готов к дерзким минированиям депутатского служебного транспорта, в результате которых пострадало пять человек. По-всякому бывает, но в целом, он справляется и вписывается в будни питерского главка легко и непринужденно. Втягивается окончательно, постепенно забывая и о былом столичном беспределе при исполнении, и о том, как сильно его пугала поначалу новая должность своей каверзностью и вечными опасениями обосраться на ровном месте. Да, ОБОП обсирается, порою зрелищно и жидко, так, что пару дней журналюги со вкусом обсасывают каждую деталь из пресс-релиза, порой - незаметно и без лишних глаз, получая лишь пиздюлей от Суркова, но теперь Петя уже не боится. Просто потому, что гораздо чаще они вшестером делают свою работу так, что никто и не замечает, насколько близко просвистело. И еще потому, что знает: пусть он и не самый хороший человек, зато наконец становится хорошим ментом. Жестким, с гибкой моралью, но зато извращенно справедливым и честным с собой. И Пете, как ни странно, нравится, куда завела его кривая дорожка, вымощенная горькими разочарованиями последних двух лет. Где-то теряешь, а где-то находишь. Лепишь себя заново и удивляешься, как складно и аккуратно выходит. Главное - пореже оглядываться назад и ни о чем не жалеть. За окном уныло завывает ветер, холодный и порывистый, уже готовый вьюжить на все деньги, но снега питерский декабрь все никак не завозит, и в томительном ожидании приходится довольствоваться тем, что есть - тасовать редкие дождевые капли с прелой грязной листвой, да вкрадчиво стучаться в стекло голыми ветвями деревьев. Петя зябко ежится, закидывая в здоровую кружку сразу два пакетика чаю с ромашкой, заливает их кипятком и оглядывается в поисках домашней толстовки. В квартире не то чтобы холодно - отопление давно включили, не май, в конце концов, месяц, - но как-то стыло и не слишком уютно, и хочется укутаться в теплый флис, натянуть на голову капюшон, а потом закрыть плотно шторы и завалиться в кровать с горячим чаем и каким-нибудь тупеньким, ни на что не претендующим сериалом. Выдохнуть, разгрузить мозги, расслабиться и пораньше заснуть. Тем более, что Игорь звонил вчера и сегодня вряд ли нарисуется, тактично оставляя Пете немного личного пространства. Очередная негласная херня в их странном знакомстве: даже спустя почти два месяца Игорь, кажется, немного опасается оказаться чересчур навязчивым и порою теряется на пару дней, лишь односложно отвечая на петины короткие сообщения в телеге. А потом снова звонит и до утра висит на линии, убаюкивая своим спокойным дыханием. Или не убаюкивая, а наоборот, предательски распаляя так, что лицо горит и хер в штанах дергается непроизвольно. И это вот по-прежнему - нет, не стремно, разумеется, - но как-то странновато и неожиданно. Петя искренне надеялся на разовость акции, но история повторялась раз за разом с завидной регулярностью в последние недели, и это вызывало недоумение, а еще - давало уникальный шанс обдрочиться до звезд в глазах, торопливо сунув телефон под подушку и с силой вгрызаясь в собственное запястье. Больная история, конечно, и попади Петя на прием к терапевту-кукушечнику с таким кейсом, тот бы точно смотрел на него, как на дебила конченого, а потом бы затер какую-нибудь хуйню про боязнь подпустить к себе живых людей из плоти и крови, но это Петя знает и сам, поэтому - в жопу. Нет, он не ебанутый извращенец какой-то, он просто еще не готов выйти из зоны комфорта и передернуть на кого-нибудь реального или, тем более, найти увлекательные приключения на свои гениталии в редкий выходной, но ящик Пандоры уже открыт, и мучиться порожним стояком тоже как-то не в кайф. Поэтому он так цепляется за Игоря - почти ненастоящего, с которым наверняка и не увидится даже никогда, - и тупо сбрасывает напряжение. Затея не самая здравая в рамках общепринятой морали, зато ведь работает же, так что, пожалуй, похуй. Из размышлений Петю выдергивает загоревшийся экран телефона, лежащего на столешнице совсем рядом, и он, по-дурацки замерев с кружкой в руке, неверяще - по всем прикидкам не сегодня, а как минимум завтра должен был нарисоваться, - пялится на имя контакта. А потом, отвиснув, торопливо хватается за трубку и принимает вызов. Вот ведь - помяни черта. Сначала в трубке раздается какой-то шелест, потом чиркает колесико зажигалки, а после до уха доносится тихий выдох и что-то, что Петя навскидку идентифицирует как скрип оконной рамы. Привычные уютные звуки, от которых разом становится будто бы легче дышать - вот ведь блядство, - а затем происходит невозможное. То самое, чего Петя уже и не ждал вовсе. - Знаешь, я правда думал, что тебе рано или поздно надоест, и ты перестанешь отвечать на звонки, - совершенно неожиданно говорит вдруг Игорь, и Петя едва не роняет кружку с горячим чаем себе на ноги. А Игорь, подлюка такая, кажется, усмехается и добавляет: - И я рад, что ошибся. Голос его, тихий и почти бархатный, оказывается еще глубже и ниже, чем Пете показалось тогда, в октябре. И, сука, лучше бы он и дальше молчал в тряпочку, потому что пробирает до самого нутра. Цепляет острым крюком под ребрами, разливается где-то в солнечном сплетении бензиновым пятном и бьет по мозгам. Не столько из-за того, как вкрадчиво и мягко Игорь обволакивает его своими интонациями, а просто потому, что тот вообще это делает. Потому, что Игорь впервые с той самой первой ночи в октябре с ним говорит. Сам заводит разговор, не то чтобы прям совсем непринужденно, но, по крайней мере, с расчетом на это. Потому, что Игорь наконец-то в самом деле обретает голос и становится одним махом дохуя реальнее, чем был еще несколько мгновений назад. Невероятное ощущение - не вспоминать мучительно, какой был тембр и тянет ли он гласные, а просто слышать. Впитывать в себя звуки, отпечатывать на барабанной перепонке и действительно - на самом, сука, деле, - больше не оставаться одному в глухие полпервого ночи в тишине квартиры. Улыбка сама собой расплывается по лицу дурацкой чужеродной кляксой. Чуть более привычной, чем, например, в середине осени, но все еще вызывающей немедленное желание залезть обратно в раковину и сделать ебало если не на ноль, то где-то близко. Этот порыв - нахмурить рожу по старой памяти, - Петя давит в зародыше, разрешает себе выдать эмоцию, чувствуя, как едва уловимо сводит скулы, а потом брякает, не уследив за языком: - Бля, а я в какой-то момент уже было начал думать, что ты все-таки немой, и мне все показалось. Заебись, что ошибся, - а после, тут же спохватившись, добавляет торопливо и виновато: - Сорян, хуйню сморозил. Просто я, как бы это сказать, в ахуе, что у тебя прорезался голос. Без обид. Он почти ждет, что Игорь после этого его высера снова язык проглотит, осознав наконец, что связался по собственной дурости с идиотом, или вообще трубку положит, решив, что на сегодня, пожалуй, достаточно, но вместо этого Игорь тихо хмыкает и - ну охренеть на месте и не встать, - как-то слегка смущенно бормочет: - Да я тоже, как ты выражаешься, в ахуе так-то, - а затем, помявшись, уточняет: - Ты не против вообще? Уговор вроде был молчать и не доебываться, но я… Он запинается на полуслове, и Петя, испугавшись, что тот и впрямь замолчит, поспешно заверяет: - Я только за. Думал, что преисполнился и полюбил тишину и созерцательность, но, дядь, как оказалось, я просто успел забыть, насколько сильно обожаю пиздеть без умолку с важным ебальником. Ебальник ты мой, конечно, не увидишь, но пиздеж уже так просто не заткнуть, - а после, вздохнув, добавляет уже вообще хуй знает зачем: - Не представляю, как люди обет молчания вообще дают, я б вздернулся. Но Игоря, кажется, это совсем не смущает, скорее наоборот. Он хмыкает снова, молчит недолго, а потом шумно затягивается и соглашается негромко: - Я бы тоже, - а после, выдохнув дым чуть ли не в динамик, внезапно признается: - Я тут ни с кем не разговаривал последние полторы недели и понял, что, походу, скоро либо забуду, как выдавать членораздельные звуки, либо заговорю с кофеваркой или стиралкой от безысходности… И в голосе его столько затаенной тоски, что Петя разом перестает тянуть лыбу. В голосе его - бездонная яма, в которую падаешь вниз головой и неминуемо ждешь, когда расхлещешься вдребезги. Петя не знает, что с ним случилось. Петя все еще понятия не имеет, кем для Игоря была Юля, но о том, что после ее смерти жизнь Игоря круто поменялась, он вполне способен догадаться. По случайным людям так не убиваются. Не цепляются за случайных так, как цепляется за свою Юлю Игорь. Будто бы она и была его жизнью, а после нее - тупо существование. Будто бы все остальные после нее попросту перестали существовать, раз он может себе позволить полторы недели вообще слова не проронить, и только после этого осознать, что оказался в вакууме. Игорь, как и он сам, покончил с прошлым? Или же прошлое, приодевшись в белое пальто, покончило с ним, сведя на нет любые контакты с почти что помешавшимся на фоне произошедшего чуваком? Петя понятия не имеет, но ему, в сущности, поебать. В это самое мгновение он чувствует с Игорем такую внутреннюю связь, что просто двинуться можно, и неважно, что у него там в бэкграунде. Петя прошел оба сценария: и тот, где он никому не всрался, и тот, где осознал, что и ему самому, в общем и целом насрать на людей вокруг себя, так что, в какой бы жизненной ситуации Игорь ни оказался, Петя все равно сможет найти для него слова. Сможет дать гайд, как вылезти из говна, даже если кроме тебя самого ты уже никому не нужен по сути. Не факт, что универсальный, но вполне рабочий. Но вместо душещипательных бесед с места в карьер - их Петя оставляет на потом, когда Игорь потеряет бдительность, - он лишь ворчит почти добродушно: - Кофеварка, стиралка и я, замыкающий этот рейтинг потенциальных собеседников. Что ж, это обидно, зато честно, - и, переключившись на громкую связь, все-таки натягивает толстовку, а потом берет телефон в руки, идет в сторону стойки и, взгромоздившись на стул, замечает с изрядной долей ехидства: - Хорошо, что у тебя нет Алисы, иначе бы я точно не вышел победителем из этой битвы с машинами. - Есть у меня Алиса, я просто давно отрубил ее от сети, чтобы мозг не делала, - отзывается Игорь чуточку занудно и в голосе его неожиданно появляется что-то такое, что уже не яма без дна. Все еще не похвальное стремление воспарить к звездам, но и не набирающее скорость падение. Осторожное парение на месте вопреки законам физики, подвешенность в самом прямом ее проявлении, а потом Игорь затягивается коротко и бормочет тихо: - Вообще-то, ты был первым в списке, но я здорово опасался быть навязчивым. Я и так, по ощущениям, задолбал тебя изрядно своим навязчивым вниманием. Ты встаешь рано, а я… - Не парься, у меня все равно бессонница, - обрывает его Петя торопливо, пока не услышал того, что может одним махом перечеркнуть игоревы ночные звонки. Пока Игорь в прямом эфире не дошел, сука, до мысли, что вообще-то пять-шесть часов сна - не норма, и стоит охладить свое траханье. Потому что нет, не стоит. Петя и раньше-то летел к телефону по первой трели, даже когда Игорь молчал, а теперь, когда заговорил - вообще будет нестись, сломя голову. Не потому, что одичал совсем, как сам Игорь, но скорее из-за того, что вся эта странная хуйня иррационально нужна ему уже, как воздух. От звонка и до звонка - не напиться, не сторчаться и не убиться. Взять трубку потому, что он кому-то нужен, блядь. Он сам, ясен хуй, а уже никакая не Юля. Взять трубку поотому, что Игорю, походу, просто необходимо с кем-то держать связь. С кем-то, кто не лезет в душу и отвечает почти в любое время. Больная херота, безусловно, но Петя находит свою константу и, благодаря ей, почти выплывает на берег. Под ногами твердое дно уже, а значит, он может подать руку кому-то еще. Не кому-то, на самом деле - нихуя он, в общем-то, не альтруист обоссаный, - а именно Игорю. И он хочет, отчаянно хочет подать руку. - Все правда ок, - заверяет Петя, крутанув колесико зажигалки и раскуривая сигарету в несколько коротких затяжек. - И ты не задолбал, дядь, честное пионерское. Я не из робких, если бы допек, я б давно тебя в ЧС кинул. Игорь молчит минуту или две, тоже курит на том конце провода, неторопливо выдыхая дым и что-то обмозговывая, а потом совсем тихо, едва слышно выдыхает: - Тогда поговори со мной, Петь. О чем угодно, ладно? - и выходит у него настолько всрато мягко и сладко, что на мгновение крыша едет со свистом. Крыша едет с такой скоростью, что в голове смазанно мелькает, что за такие вот интонации Петя не только мог бы устроить стэндап одного актера, но и отсосать, однако потом здравый смысл все же берет свое. Здравый смысл ненавязчиво намекает, что отсосать его тут вообще-то никто не просит и вряд ли вообще когда-то додумается до такого реквеста, так что Петя, коротко усмехнувшись, бормочет, отчаянно смущаясь непрошенных картинок в своей голове: - Ну надо же, все-таки запомнил, как меня зовут. - Запомнил, - соглашается Игорь спокойно, а потом, помявшись, неуверенно уточняет: - Так как, поговоришь со мной, или устал? И Петя, конечно же, устал, как мразь распоследняя, но отказать ему совершенно невозможно. Немыслимо и преступно, на самом-то деле, потому что он уверен отчего-то, что если сейчас слиться, то больше такого шанса не будет. Если сейчас слиться, сослаться на тяжелый день и отмолчаться, то, скорее всего, Игорь больше с ним не заговорит. Посчитает, что слишком сильно вторгается в личное пространство, надумает себе черт знает что и снова онемеет, теперь уже во веки вечные. У Пети есть один лишь только шанс превратить это странное и поистине ебанутое радиомолчание в диалог, и дураком он будет, если этот шанс профукает. Да, с Игорем они все еще, скорее всего, никогда не увидятся. Никогда не пересекутся, храня инкогнито и ревностно оберегая реал, но Петя до сих пор не сомневается, что подставить плечо бывалого отщепенца такому же отщепенцу, только новоиспеченному - неплохая идея. А еще - ему шкурно хочется наслушаться Игоря до усрачки, чтобы потом дрочить не только на шебуршание и громкие выдохи, а на обретающий прямо сейчас неповторимое звучание голос. Ну, просто чтоб было задорней и реалистичней. Игорь звучит так, что у Пети, не будь он сейчас выжат, как лимон, точно бы хер по стойке смирно встал. Глубоко, сочно, с какими-то совершенно размазывающими в тонкий слой растянутыми гласными и пробирая до нутра так, что вместо члена чердак течет. Игорь звучит так, как если бы Петя прикрыл глаза и представил себе идеальный голос мужика, который его идеально-правильно в жопу прет, и именно поэтому слиться с уникального предложения попиздеть в ночи нет ни единого шанса. Это ведь ни к чему не обязывает, по сути. Ну, разве что - держаться в рамках приличий и ни в коем случае не сболтнуть о своем маленьком секрете, простом как три рубля. Не выдать ненароком и на расслабоне, что Пете, кстати, отлично дрочится на своего собеседника. Проще пареной репы так-то. - Устал, но поговорю, - честно вздыхает Петя, безжалостно давя бычок в пепельнице и тут же потянувшись к пачке, а потом почти философски замечает: - Устал - это вообще не критерий, завалить ли ебало или продолжить мести языком. Тем более, если в кои-то веки, у меня есть свободные уши, которые не коллеги и которые в душе не ебут, кто я такой, - и, выдохнув дым куда-то в потолок, уточняет почти светски: - Ты на диалог настроился, Игорек, или на, боже упаси, монолог? - Как пойдет, - отвечает Игорь уклончиво и, что удивительно, не выдав незамедлительной пизды за “Игорька”. Что ж, Петя берет на карандаш и запоминает: панибратство в этом чате пусть даже если и не приветствуется, то хотя бы не осуждается. И то хлеб. - Как пойдет, - передразнивает он и затягивается, а потом, выдохнув дым, бормочет беспомощно: - Да я вообще в душе не ебу, что говорить, прикинь? Как на экзамене, к которому не готовился. - Еще учишься? - как-то удивленно интересуется Игорь, и Петя спешит откреститься: - Ну нахуй, давно отстрелялся, - а потом, в приступе какого-то уебищного вдохновения, не иначе, поспешно продолжает: - Просто ощущается это все, как стоять с билетом в руках перед преподом, когда ты нихуя не учил вообще, а балл натянуть нужно, - и, все так же охуевая от собственной смелости, заканчивает смешливо: - Или, типа, как на первом свидании. Когда сидишь, ковыряешь салат и мучительно ищешь темы для дохуя увлекательного разговора. Слегка неловко, вслепую нащупывая общие интересы и прикидывая, обломиться сегодня или нет. - Остановись, - вздыхает Игорь, и не успевает Петя перетрухнуть, что перегнул палку со своими охуевшими сравнениями, как он тихо и совершенно неожиданно усмехается, а потом, перейдя уже совсем на какие-то порнографичные интонации - видимо и впрямь голос резко сел с непривычки, - предлагает: - Просто расскажи о себе для начала. Если хочешь - без подробностей, я уже понял, что это больная тема. Что угодно. Ты ведь не из Петербурга, да? Или это тоже запретная территория? - Да почему же запретная, - чуть расслабившись, Петя откидывается на низкую спинку стула и, стряхнув пепел, коротко затягивается. А потом, наплевав на подпездывающую из-за угла паранойю, честно отвечает: - Я из Москвы. Перевелся сюда в октябре, как ты уже понял. Живу один, пашу в ментовке, из друзей только нетфликс и пара шутеров, в которых можно вообще голову отключить. В общем, стартер пак для того, чтобы кончить свою жизнь без священного в людских умах стакана воды в старости, - а потом ехидно уточняет: - Не зашкварно, кстати, с ментом позорным лясы точить? И он ждет чего угодно - брезгливого неловкого молчания, расспросов и даже дурацких и порожних вяков, что мент - тоже человек и вообще просто профессия, какие случаются иногда, по большим праздникам у обоссаных мамкиных либерастов из сочувствующих, но Игорь удивляет. - Не зашкварно, - спокойно отвечает он, даже не дрогнув, а потом как-то почти обиженно интересуется: - А с чего должно бы быть? И Петя, честно говоря, зависает. Игорь совсем не похож на мажора, который водит дружбу с теми, кто как бы призван защищать закон, но вместе с тем в рот его ебал. Другая бы риторика была, а еще - другой бы словарный запас. Петя знает таких, подментованных золотых детишек, в виду имевших правила и уголовный кодекс, и Игорь явно не из их числа, иначе бы давно спалился. А еще Игорь не похож на того, кто скрепно смотрит телик и верит, что милиция - полиция, конечно же, доблестная и неподкупная полиция, - его бережет. И тем страннее кажется реакция, но Петя, наплевав на звоночки, запальчиво заявляет: - Ну ты как с другой планеты, дядь. Мирное население у нас так-то погоны не жалует в целом. Особенно росгвардию там, или линейных. Кличут по-обидному, шарахаются, как от прокаженных и вот это все, - и, переведя дух, уже спокойнее продолжает: - Я, блядь, так радуюсь иногда, что мне по уставу в гражданке гонять можно, ты себе не представляешь. Если бы каждый день при параде приходилось на службу пиздовать - давно бы уже уволился. Ненавижу, сука, эти криво скроенные кители из дешевой синтетики примерно так же сильно, как и недобрые, полные презрения взгляды. Будто бы мы говно какое-то. Выходит, наверное, чуть более горячно, чем Петя планировал. Чуть более вовлеченно, чем, скажем, еще пару лет назад, когда ему было глубоко похуй, кто и как на него смотрит, лишь бы бабло водилось да новые лычки побыстрее ложились на плечи. Тогда ему было кристально насрать, уважает его кто-то или испытывает чувство глубокого отвращения, лишь бы боялись, но теперь, на нынешнем своем месте, он и вправду недоумевает, отчего в сердцах обывателей зреет и ширится такая ненависть к любому, кто носит погоны. Без разбора, без попытки вникнуть в детали и без всякого желания понять, чем на самом деле занимаются ненавистные менты и чем рискуют каждый день за смешные грошики. Вот он сейчас кто? Чел, который ни к чему не причастных гражданских ни в жизнь не тронет теперь, даже если очень постарается. А даже если наизнанку вывернется и чисто в теории попытается - разве выйдет? Не срастется и не выгорит, да и пизды потом выхватишь за самоуправство. Жесть нынче в органах - только санкционированная и только с теми, кто этого, блядь, заслуживает. И таких, как Петя понимает только теперь, как он - подавляющее большинство. Праведных или ссыкливых - господь бог рассудит, - но все же поневоле или по жесткости системы более или менее честных. Еще несколько лет назад, конечно, творился в ментовке беспредел - творится и сейчас, если посмотреть трезвым взглядом, - но все же, не девяностые какие и даже не нулевые, когда в рядах правоохранительных органов анархия царила. Творится потихоньку, за закрытыми дверями, и нихуя ты с этим не сделаешь. Либо примкнешь, либо вылетишь ко всем чертям, потому что слабак ебаный и нахуй не переживешь эту зиму. - А не говно? - интересуется Игорь каким-то странным тоном, и Петя со вздохом сознается: - Ну, говно, конечно. Но люди в целом редко бывают святошами, средне по больнице - мрази почти все за редкими исключениями и вне зависимости от профессии. Не нужно быть мусором, чтобы внутри гнильца появилась, достаточно просто в этой стране жить, - и помолчав, добавляет почти на разрыв искренне: - Хотя я, дядь, конечно, тот еще уебок, скажу честно. Раньше думал, что могу быть нормальным, что могу свою сучью натуру подальше от работы держать, но быстро тут, в Питере понял, что нихуя подобного. И это - самая правдивая правда, какую Петя только выдавал вслух кому-либо за последние пару месяцев. Он и впрямь думал, что сменив обстановку и локацию, сможет стать кем-то, кто не орет на подчиненных в минуты слабости, не прессует тех, кто в камере думает над своим поведением и не жестит, почем зря, но реальность оказалась чуть менее радужной, чем Петя себя представлял. Если не орать - не будет результата, если не прессовать - не будет признательных показаний, а если не жестить, то все будут обтирать об тебя ноги, считая слабаком и тряпкой. Тряпкой, которая готова стерпеть вообще все, что будет в меню - и от коллег, и от подследственных, и от потерпевших вместе с натерпевшимися, поэтому Петя выбирает ею не быть. Игорь молчит. Молчит слишком долго, и Петя, не выдержав, запальчиво продолжает: - Слишком много я каждый день вижу того, за что убить мало, ей-богу, вот и рвет резьбу. И у многих так. Не у всех, конечно, но преимущественно, - а потом, шумно выдохнув, затягивается почти до фильтра и, закашлявшись, прикрывает рот ладонью, чтобы не хрипеть в трубку. Какого он, собственно, хуя вообще сейчас… оправдывается? Какого хуя распинается на пустом месте, пытаясь обелить если не себя, то хотя бы систему в целом? Ее ведь сколько не три, все равно не отмоешь от всего того смрадного дерьма, которое налипло за долгие годы. Но Игорь вздыхает, шумно пускает дым и, вопреки ожиданиям, успокаивающе и мягко бормочет: - Ну чего ты завелся-то? Я ж сказал, что не осуждаю службу в органах, кто-то все равно должен это делать. Лепить ярлыки тоже не стану, - а потом, помолчав, добавляет с каким-то легким ехидством: - Я знаком с внутряком немного и понимаю, о чем ты. Просто провоцировал. Хотел понять, из какого ты теста. - Мудак ты, Игорек, - выплевывает Петя почти обиженно, медленно переваривая новую инфу, но вместе с тем и успокаиваясь почти по щелчку пальцев. Получается, прошел проверку? Получается, выдал базу, к которой сам пришел не так давно, и та удивительным образом не вызвала отвращения у нормального чувака без погонов? - Мудак, - спокойно соглашается Игорь, даже не дрогнув, а потом хмыкает как-то уж слишком самодовольно: - Но ведь не каждый день выдается возможность проверить на вшивость мужика в форме, согласись? - Я ж сказал, я форму не ношу, - ворчит Петя все еще хмуро, но внутри у него такой штиль, что хоть в палату мер и весов. Он отпивает чаю из кружки, тянется к сигаретной пачке и задумчиво закусывает губу, прикидывая, какую бы еще тему нащупать, чтобы было не так срачегонно и относительно безопасно, но Игорь решает все за него. Игорь шебуршит чем-то, топает по своей немаленькой, кажется, квартире, а потом с живым любопытством интересуется: - Где служишь, Петь? - и, усмехнувшись, подначивает: - Где у нас нынче форму презирают-то? В главке, что ли? И странно, в общем-то, что он цепляется именно за это, но Петя не в претензии. Других животрепещущих тем все равно в голову не приходит, а про работу, в принципе, можно, если без лишних подробностей. В здании шесть этажей и, наверное, хуева туча Петь во всяких разных званиях, так что - с него не убудет. - В нем, ага, - соглашается Петя спокойно, прикуривая очередную сигарету. - А в Москве в ФСКН пахал, пока не сдулся. - Нравится? Не совсем деревня после столицы нашей необъятной? - с каким-то странным сарказмом уточняет Игорь, но Петя, сделав вид, что не заметил этой шпильки, честно отвечает: - Ты не поверишь, но да. Тут, в Питере, поинтереснее будет, чем в той помойке, в которую столичный наркоконтроль превратился, - и, лихо клацнув крышкой зажигалки, поясняет спешно: - Я реально заново учусь работать, а это прикольный опыт. Заебываюсь, конечно, страшно, зато что-то полезное делаю, а не бумажки из стопки в стопку перекладываю. Честные налогоплательщики, разумеется, думают, что мы тут зазря свою черствую корку жрем, но лично я нереально кайфую, когда удается обскакать каких-нибудь говнюков и сделать все по красоте. Ощущение, что мир лучше делаю, прикинь? Это дорогого стоит. Никогда раньше до переезда не шел на службу с мыслью, что делаю что-то важное и нужное, а теперь - да. - Любишь свою работу? - с каким-то удивлением уточняет Игорь, но Петя, помотав головой, возражает мягко: - Чувствую от нее моральное удовлетворение, - и, неожиданно даже для себя, продолжает: - Любить это вот все может только законченный хуесос с комплексом бога. А я просто хуячу, как не в себя, потому что кто-то должен. Эмпатию на ноль - и вперед, с холодной головой. - И как оно - без эмпатии, ничего не жмет? - как-то отстраненно интересуется Игорь, не пытаясь вроде бы поддеть, но вместе с тем словно бы с легкой ноткой разочарования, и Петя, немного раздражаясь, припечатывает: - Да заебись вообще. На днях я, например, сдал спижженого урками пятилетнего пацана живым и невредимым на руки родителям после трех дней неизвестности, и те благодарны до усрачки, - а после, чуть смягчившись, вздыхает: - Я мог бы все эти три дня утирать им сопли, конечно, но тогда мальца, скорее всего, откопали из сугроба по весне. - Поэтому у тебя был выключен телефон позавчера? - спрашивает Игорь быстро, и это ну… внезапно. Он ждал продолжения животрепещущей дискуссии на тему, должен ли мент тонко чувствовать окружающую действительность, ждал какой-нибудь там говнежки на тему черствости или типа того, а вовсе не простого будничного вопроса. Вопроса, который ясно дает понять, что Игорь заметил его отсутствие в сети и, кажется, даже, слегка забеспокоился, раз его до сих пор ебет этот эпизод. - Предъявляшь? - насмешливо уточняет Петя, улыбаясь уголками губ и изо всех сил стараясь не спалиться, что прочухал, к чему этот вопрос. А потом мысленно выдает себе хорошего такого леща и ворчит почти добродушно: - Я за эти три дня, пока по всем узбекским таборам на районе шарился, спал от силы часов десять, поимей совесть. Приехал домой и выпал из жизни почти на сутки. - Не предъявляю. Просто заполняю пробелы, - немного занудно сообщает Игорь, а потом, как-то разом смягчившись, добавляет неожиданно: - Ты хороший человек, даже с твоей этой эмпатией на ноль. И от этих простых слов внезапно становится чуточку теплее. Не от толстовки, не от горячего чаю и даже не от батареи, а просто от того, что кто-то со стороны, кто совсем Петю не знает, накинул ему очков репутации заочно. - Да я ж сказал, я - говно-человек, на самом деле, ты не обольщайся, - несколько смущенно бубнит Петя, стряхивая с кончика сигареты пепел, а потом, спохватившись, заканчивает слегка хамовато: - Но вот это уже запретная территория, по крайней мере, пока. Не обессудь, но на первом свидании я обычно не треплюсь слишком много о своем богатом внутреннем мире, чтобы не спугнуть. Звучит, как провокация. Как подъебка и попытка замять разговор, но Игорь не ведется. - Понял, - моментально соглашается он, пропуская мимо ушей подъебку про свидание и смиренно принимая правила игры, где неудобные и неловкие темы идут нахуй, а Петя, коротко улыбнувшись этой его понятливости, предлагает тихо: - Расскажешь о себе? И это, ну, и вправду интересно. Игорь в целом теперь интригует его куда больше, чем еще сегодня утром. Прежде, все два месяца тишины и почти уже месяц чуть ли не телеграфной переписки Игорь казался кем-то с другой планеты. Далеким, неважным по сути, и не цепляющим так, как сейчас. Да, Петя без зазрения совести наяривал на его придуманный светлый образ, не столько стараясь представить себе, каким бы Игорь мог быть на самом деле, сколько собирая в своем воображении идеальный мод, на который можно было бы от души подрочить, однако реальный Игорь оказывается тоже вполне себе любопытным. Реальный Игорь - пусть не из плоти и крови, но из обрывков фраз и живого ума, - разжигает интерес будь здоров. Прежде Петя думал, что он какой-нибудь зачуханный чмошник, потом склонялся к идее, что Игорь - лиричный пиздострадатель, но на деле тот показывает себя хватким мужиком с неиронично уебскими замашками тертого жизнью калача и редким нынче умением непринуженно поддержать достаточный уровень ебанцы, чтобы не скатиться в плоский и неинтересный диалог. И это и впрямь любопытно. Более того, Петя уверен, что встреть он Игоря где-нибудь случайно вживую, он бы тоже запнулся об это слегка подъебистое стремление непринужденно, как бы между делом вывернуть собеседника наизнанку мягким нутром наружу. Он бы точно не прошел мимо, если бы перебросился с Игорем хотя бы парой фраз, не зевнул бы скучающе, а из кожи бы вон вылез, чтобы зацепиться языками и продолжить знакомство. Пусть без далеко идущих планов - не теперь их строить, когда ссышься даже от мысли перед кем-то штаны снять, - пусть без всякого там подтекста, вроде желания затащить в койку и оседлать, а чисто платонически. Когда один человек разбивается о другого и впитывает каждое его слово жадно и восторженно. Игоря - неясного пока и весьма мутного, - хотелось впитать, и Петя, наплевав на все, просто задает вопрос в лоб, чтобы не ходить вокруг да около. Впрочем, Игорь сместившимся и направленным теперь на него софитом, кажется недоволен. Он вздыхает коротко, чиркает зажигалкой и, раскурив сигарету, слегка досадливо бормочет: - Да нечего рассказывать. Я сейчас не работаю, сижу в четырех стенах и деградирую со скоростью несущегося с обрыва поезда, - и, запнувшись на мгновение, скомкано заканчивает: - Ничего интересного, в общем. Пете интересно, блядь, буквально все, но он, запинав в себе неуместный порыв доебаться до причины добровольного домашнего ареста, осторожно спрашивает, щупая почву и кормя внутренних, жутко голодных до всяких там мелочей демонов: - Сколько тебе? - Почти тридцать пять, - как-то отстраненно отвечает Игорь, а потом, будто бы спохватившись, уточняет: - А это имеет значение? - Не особо. Просто интересно, - успокаивает его Петя, выдыхая дым, и, снова затянувшись, все же добавляет: - Я думал, ты моложе. Но даже такой невинный вопрос Игорь отчего-то воспринимает в штыки. Молчит угрюмо, а потом с легким раздражением уточняет: - Что, уже вышел в тираж? - Не будь идиотом, - поддевает его Петя, стараясь звучать как можно более беззаботно и максимально похуистично. - Мне просто было любопытно. По ощущениям я дал бы тебе не больше тридцати. Манера речи, слэнг и вот это все. Хотя, конечно, нихрена ему не все равно на этот маленький штрих. Он ткнул пальцем в небо, а угодил себе в глаз, сам того не планируя. Сам того не ожидая, забил еще один гвоздь в крышку своего воображаемого гроба. Это девахи Пете нравились всегда молодые и свежие. Легкие и незамутненные в силу куцей котомки за плечами в качестве жизненного багажа, а не здорового чемодана с бывшими и строгими родаками. Юные и воздушные, с неиспорченным еще характером, упругими сиськами и огнем в глазах. Мужиков же он предпочитал постарше. Дэдди ишьюс, сказал бы какой-нибудь хуевый фрейдист. Сам же Петя честно себе признавался: ему просто нравится, когда кто-то берет все головняки и всю ответственность за происходящее за закрытой дверью в свои руки, даже если это хлипкая и почти картонная дверь сортирной кабинки. В юности его перло трахаться с тридцатилетними или около того. Позже, когда разменял третий десяток сам - в клубах уже было почти не сыскать кого-то, кто был сильно старше, по крайней мере на первый взгляд, и к двадцати пяти Петя разумно сторговался с собой на том, что его все еще размазывает разница в условных хотя бы пять-семь лет, потому что ебаться со старперами, почти в отцы ему годящимися, не прельщало совсем. Игорь подходил. А еще Игорь имел его в уши своим низким севшим голосом, был нескучным и дохуя загадочным, и кроме прочего ему не светил ни при каком раскладе, даже если снять штаны и отклячить жопу. Вот же блядство. Игорь же, не заметив неловкой тишины, негромко и как-то до усрачки нежно бубнит: - Это все Юля. С ней волей-неволей нахватаешься. Ей было двадцать девять, когда… - он не договаривает, и Петя, разом охолонув, закусывает губу. О чем он, блядь, вообще думает? О насущном, конечно. О своем, о наболевшем и ищущем выход, но Игорь, висящий сейчас на другом конце провода, совершенно точно не виноват, что волею случая спутался с отбитым на голову, и Петя, отодвинув телефон на расстояние вытянутой руки, быстро делает глубокий вдох, а потом сразу же тихонько выдыхает, кляня себя на чем свет стоит. У Игоря ебаная драма всей его жизни, из которой он мало-помалу начинает сейчас, кажется, выгребать, а Петя, насрав на это с высокой колокольни, прикидывает бездушно, как было бы охуенно где-то в параллельной реальности присесть на его хер. Тоже, кстати, параллельный, потому что к настоящему Петя пока, как ни крути, не готов примерно совсем, даже если это будет самый эталонный хер во вселенной. Петя сейчас вообще ни к какому херу не готов, только к собственному кулаку и мыслям о чем-то весьма несбыточном. Вот же стыд. Слов не находится, кончились все. Петя прокручивает в своей голове это пресловутое “ей было двадцать девять” и тактично не доебывается. Тактично вообще заваливает свое хлебало, чтобы Игоря не смутить и не испугать навязчивым вниманием, совершенно не связанным с давно закопанной на Южном кладбище Юлей. Ситуация - пиздец. Ситуация швах полный, и Петя впервые за долгое время не может выдавить из себя ни слова. Вернее, может, конечно, за ним никогда не заржаеет спиздануть хуйню, но кому от этого станет легче? Игорю, который не ждет подвоха? Самому Пете, который вообще-то всерьез вознамерился сохранить свои нездоровые порывы в тайне и тихонько дрючить в душе, не перекладывая с больной головы на здоровую? Поэтому Петя ждет, последует ли продолжение. Ждет, выдаст ли Игорь немного сокровенного про себя и Юлю, окончательно остудив его пыл, или сделает вид, что не давал слабину, и замнет тему со своей безвременно ушедшей телочкой. Готовится внутренне к любому из исходов, ставя все же на первый, но Игорь удивляет. Игорь, тоже помолчав, резко меняет тему и совершенно невпопад, будто бы ничего лучше не придумал, интересуется почти светски: - Кстати, раз уж ты не местный, как тебе наша шаверма? И Петя, жалко ухватившись за соломинку, брякает: - Та, что без картохи - заебись. На Владимирской прям зачетная один раз попалась, - и, охуев от собственной смелости, продолжает вдохновенно: - Мне там еще коллеги советовали на Чайковского сгонять за говяжьей, ну, чисто по фану, но как по мне, это изврат тотальный. И Игорь, облегченно выдохнув, пускается в пространные рассуждения о питерских шавермячках, пообещав скинуть геоточку с самой что ни на есть трушной, где готовят так, что душу можно продать за этот сраный лаваш с начинкой, на что Петя лишь скептически фыркает и закатывает глаза. Человек-шаверма. Человек-загадка. Петя изучает его несмело по обрывкам фраз и случайных оговорок, все сильнее осознавая, что не знает об Игоре примерно нихуя на самом-то деле. И после этой ночи молчание наконец сменяется долгими тихими разговорами. Игорь, обретя голос, будто бы наговориться не может, и плотину прорывает. Ломает тонкий хрусткий лед бурным потоком, а Петя, махнув рукой, плывет по течению вместе с острыми обломками и ни о чем не жалеет. Как-то в разговоре проскальзывает, что Игорь любит шариться по крышам, как малолетний пацан, потому что находит в этом некое умиротворение, спустя еще несколько дней Петя спаливает его на неожиданной откровенности о том, что Игорь вырос в самом сердце Питера недалеко от Адмиралтейства, а после - улавливает среди белого шума инфу, что тот даже сейчас, в своем нынешнем и никудышне-разъебанном настрое ходит в зал пиздить грушу по вторникам и четвергам. И это все крохи, но из них складывается понемногу весь Игорь целиком. Всеми покинутый и почему-то никому особо не всравшийся после смерти его Юли, но все еще барахтающийся и пытающийся не свихнуться от этой пустоты. И Петя понимает его, как никто другой. Он сам тоже по сути никому не всрался после собственной несостоявшейся бесславной кончины. Ну, кроме матери и потом, много позже, прежнего подпола из наркоконтроля. Человек, переживающий не лучшие свои времена, вообще мало кому нужен, если начистоту. А Игорь, как ни крути, был на дне, топком и вязком, и, кажется, только теперь вообще осознал в полной мере, в какой жопе застрял, когда высунул нос из своего кокона и вспомнил, что жизнь, вообще-то не замерла. Юля, конечно, не была любовью всей его жизни, это мог бы понять даже тот, в ком эмпатии, как в табуретке, но она явно для Игоря была константой. Константой, исключив которую из уравнения, можно было получить только какую-то невообразимую хуйню на постном масле. Ебались ли они? Кто знает. Петя не гадалка и, честно говоря, не хочет даже вникать, но Юля для Игоря определенно была той, кто роляет. Той, кто везет на себе даже несмотря на разницу в пять плюс-минус лет - вот же ебань, они бы сейчас были с Петей ровесниками, походу, - и ее внезапное обнуление Игоря размотало до основания. Петя, осознав, что ничто прежнее ему больше недоступно и схлопнулось нахуй, трусливо сбежал в лакшери рехаб к капельницам и добрым докторам, а Игорь - тупо залез в раковину и не высовывался оттуда до тех самых пор, пока снаружи не постучали. Пока он сам не постучал, на самом-то деле, одурело варясь в собственном соку. Политика, конечно, хуевая, но, как оказалось, вполне рабочая. Будто бы все это время - Петя не решается спросить сколько, - Игорь существовал в энергосберегающем режиме, а потом, дозрев и ощутив на границах дозволенного движ, все же вытащил голову из жопы и понемногу начал возвращаться к нормальной жизни. И, базару ноль, Петя не обломится реанимировать этот живой труп просто из желания сделать что-то еще полезное, кроме папок, отправленных в архив в связи с закрытием дела, но неожиданно это становится - кто бы, сука, мог подумать, - слишком личным. Кто бы мог подумать, что рандомным образом, тупо по прихоти судьбы выбранным мужиком Петя начнет дышать примерно так же, как сигаретным дымом. Постоянно, блядь, с удовольствием и жадно. От звонка до звонка, как от утреннего перекура до обеденного. И раньше Петя бы уверенно сказал, что если человека хочется расковырять и вывернуть наизнанку, то дело точно в желании поебаться и уйти утром во избежание некрасивых сцен, то сейчас он с ужасом осознает, что дело вовсе не в недотрахе. Ну и в нем, конечно же, хули душой кривить - в последний раз Петя ебался с живым человеком из крови и плоти больше двух лет назад, когда какой-то здоровый протеиновый качок пялил его на все деньги в сортире “Джипси”, едва не порвав резинку, - но от Игоря вело не из-за этого. От Игоря по-уебски размазывало потому, что тот громко дышал в трубку, нес какую-то ересь и был таким же, как и Петя. Поломанным, некогда цельным и стремящимся неосознанно к тому, чтобы стать кем-то иным. Собраться снова из осколков во что-то, что худо-бедно протянет еще немного, а там, глядишь, и войдет в накатанную колею. Петя сам через это прошел, он Игоря чувствует на каком-то запредельном совершенно уровне, и от этого мозг коротит по-дурацки и непрошенно. Будто бы Петя снова живой, а не робот, видящий цель и игнорирующий препятствия. Будто бы Петя снова может что-то чувствовать, кроме страха и сожаления о проебанных возможностях. Словно бы он заново учится концепции ощущать других людей, как часть своего рутинного быта, и Игорь просто удачно подворачивается под руку. Но это не так. Игорь - со всеми его недомолвками и умалчиваниями, - вовсе не инструмент и не костыль, но что-то совершенно иное. Что-то, что не создает иллюзию жизни, а становится ее частью. И Петя принимает эту часть с распростертыми объятиями, хотя, по идее, стоило бы бежать, куда глаза глядят. Слушая здравый смысл и затыкая что-то, как казалось, давно умершее внутри него в агонии. Сопереживание, наверное. Возможность - или проклятье, - чувствовать других, как себя самого. Обнаженно, честно и открыв забрало. Он отвык от искренности и непосредственности. Совершенно не готов к чужим откровениям и уебской прямолинейности, которой грешит Игорь, когда его несет, но тем не менее, Петя не решается оборвать ниточку. Ту самую, что связывает его с таким же потерянным и нихуя не одупляющим, как и он сам когда-то. Как и он сам сейчас. Игорь открывается ему все больше с каждым днем: говорит о том, как заебало безделье; ворчит, как опостылела бесснежная зима; упоминает мельком, что все-таки впервые за полгода съездил к дяде и тете, а потом присылает смазанную и нечеткую фотку какого-то шизофренично-овального окна, бормоча в трубку, что хочет переехать, лишь бы его не видеть никогда больше. Петя хавает все это не жалуясь и не выкобениваясь. Прежде он бы любого с такими душными тейками послал нахуй, но с Игорем не выходит. С Игорем стыдно, да и не хочется вовсе. Пусть себе бомбит, пусть ноет и выдает какую-то хуету. Главное, что звонит. Каждый день, ровно в полночь теперь и без всяких опозданий. Ноет, бомбит, а потом, ближе к двум, неизменно спрашивает, выпил ли Петя свою таблетку. Перезванивает, когда звонок обрывается по лимиту, рассказывает какие-то дохуя интересные байки про питерские коммуналки и места силы и ничуть не обижается, когда Петя отрубается на полуслове, завернувшись в одеяло. Бог из машины, думает Петя, бросая на свой безмолвный телефон рассеянный взгляд. Человек, который где-то в этом городе живет, дышит и что-то чувствует, думает он, неизменно подрываясь к айфону в полночь на рингтон. Так легко и так сложно. Так мимолетно и так прорастая в кого-то, кого Петя даже не знает. Игорь звонит по расписанию и оживает, похоже, тоже. В ни к чему не обязывающей трепотне, в малых заботах и во все еще одуряющем вакууме. Игорь дышит с ним в унисон день за днем, приближаясь к новому году, а затем и к весне, когда задышится легче. Игорь просто не смотрит на календарь, кажется, но вместе с Петей выплывает понемногу, все чаще тихонько посмеиваясь над хуевыми шутками и все больше становясь похожим на вменяемого человека. А Петя… Петя просто ждет, когда его, блядь, наконец попустит, но облегчения все нет. Наоборот, он все чаще по утрам просыпается с мыслью, что ввязался в какую-то херню, из которой выход - только вперед ногами, и все чаще где-то после полуночи упихивает телефон под подушку, чтобы подрочить от души. В целом, его все устраивает. Ну, более или менее. Точит, правда, бесконечно одна навязчивая мысль: после Игоря с его дурацкими топорными дерьмовыми шутками и хуевыми историями Шахерезады совсем пропадает желание реально выйти в поля и найти себе приключений псевдоромантического характера, однако Петя от этих размышлений отмахивается, как от назойливой мухи. Зачем ломать то, что работает? Зачем искать добра от того добра, что уже есть?