Признаки жизни

В новогоднюю ночь, которую Петя проводит на дежурстве, как единственный свободный и не обремененный домочадцами оперативник отдела, они с Игорем тоже треплются, созвонившись еще сильно до полуночи. Странно, конечно, так - по телефону, прислушиваясь только к голосу и негромким фоновым звукам из трубки, - Петя не привык в праздники к такому вот умиротворенному почти штилю. Обычно все вокруг радовались новому году, новому счастью и новому, сука, календарю, будто бы он чем-то дохуя лучше, чем прежний. Даже в рехабе год назад Петя видел воочию сияющие еблеты, преисполненные надеждой и верой в чудо и волшебное избавление от всех проблем, а сейчас - не видит никого и ничего. Только сумрачно серые в полумраке стены и мерцающий экран монитора в паре метров. Но еще страннее - чиллить в слабоосвещенном пустом кабинете, а не фестивалить в каком-нибудь столичном вертепе или не валяться под капельницей после отбоя. Ну или, на худой конец, не сидеть чинно за столом у какого-нибудь очередного важного дохуя генерала под бдительным папенькиным взором, стараясь не бахнуть лишку, чтобы не опозорить фамилию. Такой новый год - без уебских формальностей или безудержного кутежа на все деньги, - у него случается впервые, но Петя бы спиздел, если бы заявил, что ему не нравится. Тихо, спокойно и как-то обнадеживающе, что ли. Будто ему и впрямь удалось наебать систему и перевернуть жизнь с ног на голову. Будто бы ему и впрямь удалось наебать самого себя, на пороге девятнадцатого став тем, кем он и не чаял быть. Честным ментом, придурочным терпилой, который взял себе самую уебанскую смену в году из чистого альтруизма. Просто рядовым опером, хоть и при майорских погонах, а не чьим-то сыном и вообще неприкосновенным долбоебом, которого никто в здравом уме в график не поставит числа до пятого, чтобы успел из несознанки в бренный мир вернуться. И да, вряд ли этой ночью случится какой-нибудь сияющий пиздец, на который придется срываться по свистку - у ОБОПа ночные дежурства обычно поспокойнее, чем у коллег из смежных отделов, - но Петя все равно чувствует себя неусыпным часовым на тревожной вахте. И это немного греет самолюбие и дает в полной мере ощутить изменения внутри себя, произошедшие за последние месяцы - прежде он бы ни в жизни не подписался на такую лажу, как смена в ночь с тридцать первого на первое, а теперь вот настолько преисполнился, что вызвался сам и не раздумывая. Видимо, ему все же удалось стать кем-то другим. Где-то в половине одиннадцатого в кабинет скребутся, и Петя, приоткрыв дверь, нос к носу сталкивается со смутно знакомым капитаном из отдела по экономическим. - Тащ майор, давайте к нам. Мы на третьем салатиков настругали, старый год провожаем, - выдает тот, обдав Петю коньячными парами и широко улыбнувшись, отчего Петя на мгновение даже теряется. Они знакомы вообще или тут, в Питере, тупо так принято - наводить мосты с коллегами в праздники? Игорь в трубке, примолкнув, с явным любопытством греет уши, и Петя, опомнившись, без всяких сожалений качает головой, состроив кое-как условно виноватую рожу: - Сорри, отчет еще дописывать надо, - а потом, улыбнувшись неуверенно в ответ, добавляет: - Но за приглашение спасибо. Если разгребусь - обязательно загляну на огонек. - Триста пятнадцатый, в конце коридора, - вроде бы, не обидевшись, сообщает внезапный гость и так же стремительно, как и нарисовался в дверях, удаляется к лестнице, махнув на прощание. Он так и не представляется, но глядя в его спину, скрывающуюся в нуарных потемках аварийного ночного освещения, Петя неожиданно вспоминает этого подбуханного хлыща с прилизанной челкой. Капитан Гранин, Сергей как-то, блядь, там. Тот самый посланник адовой канцелярии, без зазрения совести спихнувший на Петю героиновый якобы висяк осенью. Тот самый ленивый уебок, оставивший Петю со товарищи бодаться с ГУНКом за священное право испортить статистику своему отделу. И тот самый восторженный щеночек, который потом в курилке ссал кипятком, поздравляя коллег с успешно закрытым делом, вполне искреннее считая провалившийся захват дохуя успехом. Щегол, блядь, дрочащий на условные ментовские дебит с кредитом по совести, а не на бумажке, и срать хотевший на реальный положняк. И, срастив одно с другим, Петя выдыхает с облегчением, мысленно похвалив себя за то, что не повелся на заманчивое в общем-то предложение. Теперь он уже точно наперед знает - не заглянет он на огонек нихуя. Потому что, во-первых, нахуй надо восседать за одним столом с такими чмошниками, как Гранин и его коллеги, а во-вторых, он за рулем, и оставлять бэху на здешней парковке аж до третьего числа не хочется от слова совсем. Да и в целом, легкомысленно бухать с малознакомыми ментами - так себе затея, даже если ты сам мент. Тем более, на дежурстве. Случись ведь что, Сурков ему жопу надвое порвет и будет, в сущности, прав. А еще - у него на связи Игорь, и прощаться с ним ради каких-то сомнительных посиделок с сомнительными же чуваками при погонах не хочется тоже от слова совсем, даже если в дальнейшем эта спонтанная пьянка могла бы дать какие-нибудь профиты в виде инсайдерской инфы и всесторонней помощи в беспросветной жопе при случае. По боку эти вот новогодние тимбилдинги с неловкими беседами и пьяными, не слишком приятными Пете рожами. В своем тихом и темном отделе как-то оно спокойнее. И - спасибо Игорю, - уж точно не скучнее. Да, Игорь не душа компании, не заводила и не тот самый чувак, который по-свойски ощущает себя хоть с чертом лысым, но он тот, кто проебывает эту ночь вместе с Петей в прямом эфире, и этого, ну, пожалуй, достаточно. - Майор, значит? - с некоторым удивлением в голосе уточняет Игорь, и Петя, прикрыв дверь в кабинет, мысленно чертыхается. Стоило, наверное, отключить микрофон, но что сделано, то сделано - вернее, не сделано, конечно, ну да и хуй с ним, - поэтому он лишь откашливается коротко и неохотно соглашается: - Ну, майор, - и, вернувшись на диван, интересуется чуть насмешливо: - Проблемы какие-то, дядь? - Никаких, - заверяет Игорь ему в тон, а потом, уже немного мягче поясняет: - Мне просто казалось, что ты довольно молодой еще, а уже целый майор. - Одно другому не мешает, - пожав плечами, хмыкает Петя, а потом - спасибо вьетнамским флэшбекам из прошлого, где каждый встречный так и норовил ткнуть его носом в звание не по годам, - с непонятно откуда вылезшей глухой злостью на себя самого, добавляет слегка ехидно: - В Москве быстро двигают, глазом не успеваешь моргнуть, а у меня батя еще из этих, ну, знаешь, которые с министрами в банях жопу греют на одной лавке. Не уехал бы в Питер - уже бы и подпола обмыл, наверное, но чего нет - того нет. Лишняя информация, понимает он почти сразу, но фарш провернуть назад уже не выйдет, как не усирайся, а значит, придется как-то расхлебывать последствия. И ладно, если Игорь просто сгорит жопой от такого вот честного и без купюр признания, что в органах все одним дерьмом замазаны и правды нет, а вот если он из этих, идейных, которые на хую вертели коррупцию и кумовство - то объясняться придется долго. Если вообще, конечно, будет такой уникальный шанс. - Блатной, значит? - ожидаемо прохладно интересуется Игорь, и Петя, жадно глотнув воздуха, без утайки признает: - Раньше был, - и, невесело усмехнувшись, торопливо продолжает: - Но ты не думай, Игорек, что я до сих пор такой неприкасаемый. Теперь я позор семьи и вообще сучок неблагодарный, который вместо головокружительной карьеры в столице выбрал прозябание далеко за МКАДом. Не удивлюсь, если батя всем говорит, что я умер, лишь бы не признаваться, что именно его придурок-сын, от которого и без того были одни проблемы, отмочил на этот раз. Ну знаешь, как в том меме типа “иногда я еще слышу его голос”... Сгладить углы дурацкой шутейкой не выходит от слова совсем, даже и надеяться не стоило. Тишина в трубке повисает почти что гробовая, и Пете хочется натурально побиться головой о ближайшую стену. Боялся он пить с незнакомыми ментами, чтобы не сболтнуть лишку, а в итоге кристально трезвым тут же подвел себя под монастырь, недалеко отойдя от кассы. И кажется, будто сейчас, в этот самый момент все бесславно и закончится. Истончится ниточка, оборвется на звенящей в ушах ноте, но Игорь вздыхает и все же подает голос. - То есть, ты переобулся? - все так же непроницаемо холодно уточняет он, явно набычившись, и это, ну, ни в какие ворота вообще. Не похоже на вежливый интерес с готовностью слушать и слышать, а больше похоже на претенциозный такой доеб с размахом, и Петя вопреки здравому смыслу закипает, как по щелчку пальцев, будто бы не он еще мгновение назад был готов спокойно и конструктивно признать, что был когда-то блатным мудаком, а теперь такая хуйня ему больше не светит, и слава богу. Петя заводится. Злится даже несмотря на то, что игоревы слова - почти правда, если смотреть на ситуацию со стороны. Даже несмотря на то, что предъяву кидает Игорь - единственный, на кого в последнее время срываться и ершиться не хочется от слова совсем. И даже несмотря на то, что кажется, это вообще первый раз, когда Игорю действительно становится интересно, чем Петя живет. Не для галочки, не чтобы зубы заговорить или прицепиться к словам, а вот просто чисто по-человечески. Жаль лишь, что по такому вот поводу, где Петя не может показаться лучше, чем он есть, а вынужден - тупо из чувства внутреннего противоречия, - быть честным, как на исповеди. Где он вынужден - следуя заветам своей новой жизни в целом и их системе с Игорем координат в частности, - оставаться обнаженно-искренним настолько, насколько это вообще возможно. Да, Игорь не знает о нем многого, и многого не узнает никогда - что Петя конченый торчок и любит, когда его с оттягом трахают в жопу, - но есть вещи, о которых все же придется поговорить, даже если внутри все протестует. Они не такие остросоциальные, как наркота и анальная ебля, но если Петя и дальше хочет Игоря в своей жизни хотя бы голосом в трубке, придется выложить карты на стол. Придется словами через рот объяснить свою позицию и напомнить, что когда-то Игорь с ней уже согласился, не желая видеть очевидного. Не замечая того, что, сука, на поверхности лежало с самого начала бомбой замедленного действия. - Я, блядь, переосмыслил, - огрызается Петя с нихуевым таким раздражением, а потом, шумно выдохнув, сдувается и добавляет: - Мы ж с тобой это вроде уже обсуждали, хули ты начинаешь. Если ты покопаешься в своей девичьей памяти, то сумеешь, я уверен, извлечь из нее то, что я тебе говорил. А я говорил, что я говно и чтобы ты не обольщался. Помнишь такое? Ну вот, я к этому и вел. Я не эталонный нищий полицай, Игорек, который в органы пришел за идею о справедливости горбатиться. Я папенькин сынуля, которого в очко лизали всю дорогу до позапрошлой осени. Потом, в принципе, тоже пытались, когда я летом на службу вернулся, но мне уже не по кайфу стало. Захотелось что-то поменять, прикинь? Искупить, блядь, если тебе так понятнее будет. Он почти задыхается в моменте, но Игорь молчит в ответ, только слышно, как нервно щелкает зажигалка, и Петя, заново заводясь на это его отмороженное молчание, рявкает: - А ты мне сказал, что не осуждаешь и не вешаешь ярлыки, дядь, так что вот кто из нас двоих еще переобувается в полете, - и, подхватив пальто, быстро выходит в коридор. Два оборота ключа, двадцать шагов до двери к лестнице - гулких в ночной тишине, - и бесконечные ступени вниз. Даже они не остужают клокочущую внутри ярость, скорее, распаляют ее еще больше, и Петя, вырвавшись на улицу, жадно глотает ледяной воздух ртом в жалкой попытке хоть немного охолонуть. Но единственное, что ему удается - лишь промерзнуть до самых гланд от почти уже январской стужи, и он, не желая проснуться завтра с дерущим горлом, прихлопывает хлебальник и медленно дышит носом, едва ли не силком приводя себя в чувство. На две минуты и сорок три секунды в трубке повисает гробовая тишина. На две минуты и сорок три секунды мысли в петиной голове замирают недвижимо - ни туда и ни сюда, - словно скованные толстой коркой льда. Словно застывшие в моменте, пока еще не случилось катастрофы, способной разрушить все до основания. Пока Игорь, затихший в трубке, не разъебал все, не оставив камня на камне, и не сбросил звонок. Холод обжигает щеки, прикурить получается не с первого раза, и когда Петя уже совсем не надеется на то, что дождется хоть какого-нибудь ответа на свой озлобленный высер, не решаясь взглянуть на экран телефона - а ну вдруг он все это время выебывался на пустоту, - Игорь тихо вздыхает: - Ты прав, - а потом, помявшись, еще тише добавляет: - Прости, я реально как мудак сейчас быканул. И перещелкивает из режима берсерка в какой-то блаженный похуй настолько легко, что даже страшно. - Ой, да пошел ты нахуй, - почти беззлобно отмахивается от него Петя, разом остывая - от его слов и от трескучего мороза, - стряхивая пепел себе под ноги и глубоко затягиваясь. Игорь казался ему спокойным и рассудительным, но на деле - он та еще королева драмы с обостренным чувством справедливости и идеалистическим взглядом на мир, и с этим придется как-то жить, если Петя хочет и дальше цепляться за него в этом чужом и сером городе. Придумал, сука, себе трагедию на ровном месте, разочаровался в фантазиях о честной доблестной ментовке. А ведь Петя его предупреждал, что он нихуя не рыцарь в сияющих доспехах. Да и вообще никакой ни рыцарь даже глубоко в душе. А Петя повелся на этот его выпляс, как дурачок последний, разоткровенничался и принялся оправдываться, хотя стоило бы хуями обложить с макушки до пят по-хорошему. Но Петя не обложил и, наверное, только поэтому Игорь все еще не сбросил звонок в последний час уходящего в небытие года. - Не пойду, - неожиданно серьезно говорит Игорь, вклиниваясь в петины невеселые размышления, а затем, прежде чем Петя успевает снова запальчиво выдать какую-нибудь хуйню, тянет примирительно и вместе с тем грубовато ласково: - Петь, ну правда, завязывай. Не дуй губки, как малолетняя обиженная девица, тебе не идет. Я не знаю, как оно у тебя там было, поэтому и судить права никакого не имею. Признаю вину по всем фронтам и больше мы к этой теме не возвращается примерно никогда, лады? Я манал, кем ты там был раньше, вот честно, и хер знает, зачем вообще доебался. Наверное, по старой памяти, не иначе. И в голосе его столько искреннего раскаяния, что Петя почти съезжает с катушек. Петя почти не цепляется за то, что именно он говорит, а фокусируется на том, как и с какими интонациями. Такого, как в эту самую секунду, он не слышал никогда - честного, незамутненного, всепрощающего, - будто бы хоть что скажи, все равно не уронят ниже плинтуса, и Петя решается поверить. Ведется на этот свет вопреки чувству самосохранения и накопленному за долгие годы опыту. Распахивает с натугой створки своей схлопнувшейся сраной раковины, посылая нахуй трусливый набат здравого смысла. Посылая нахуй трусливое желание казаться лучше, чем он есть. Ведь это, конечно, в общем и целом, сложно, но с Игорем кажется плевым делом - вывернуться наизнанку, мягким нутром наружу и выставить себя на окончательный и последний суд. Не господний, конечно - тут Петя иллюзий не питает, на райские кущи ему не насосать даже за весь остаток своей никчемной жизни, - а лишь тот, что в земной инстанции, но все же. Игорь кажется тем, кто может по совести поставить на нем печать - говно отборное или имеет смысл еще побарахтаться в надежде на тень искупления. С Игорем, особенно сейчас, в это самое мгновение, он уверен, можно быть неприглядным - плохим, поломанным, искореженным, - но зато по-дурацки настоящим и все равно снискать если не прощения, то хотя бы понимания, поэтому Петя тушит окурок о край урны, прикуривает вторую и неожиданно просветленно начинает: - А хочешь, Игорек, я тебе расскажу, кем я был? Ну, чтобы ты право имел судить. Без подробностей, но так, чтоб ты розовые очки снял и трезво на меня глянул, - и не давая Игорю никакой возможности слиться, монотонно бубнит, неотрывно глядя на моргающий фонарь: - Академия из-под палки, потом в наркоконтроль, под крылышко к батиному другану, тоже со скандалами и битьем ебальника. Моего, разумеется. Тогда я был дохуя идеалистом. Наверное, почти как ты. Хотел весь мир спасти, а не по батиным стопам покорно чапать. Хотел по совести жить, а не как ферзь скакать через все поле во всех доступных направлениях. Но уже на первый год сломался. Свернул на кривую дорожку… На белую. Иногда и не на одну. Первый свой год в столичном ФСКН Петя помнит смутно - мазками, всполохами и вспышками. Тогда он впервые попробовал что-то посерьезнее косяка и охуел с того, что жизнь, оказывается, может быть не черно-белой и не сепией, а разъебным разноцветьем, обещающим рай на земле и ложное чувство всесилия. Тогда он упарывался, как распоследняя мразь, а потом, совершенно невменяемый, пер в клубы с подтанцовкой в черном, показывать, кто тут хозяин. Тогда же он заложил бомбу, которая рванула в ноябре две тысячи шестнадцатого. Игорь молчит, только шумно выдыхает дым прямо в динамик, и Петя, окончательно уверовав в безнаказанность за прежние проебы - если бы Игорь хотел, он бы уже его заткнул, словом ли или коротким гудком, оповещающим о разрыве связи, - продолжает спокойно, почти отстраненно: - А после… После, Игорек, я скатился по наклонной и до капитана доехал на шитых белыми нитками делах. На хуевых делах, которыми я, сука, вообще не горжусь. Не громких, громкие у меня позже пошли, но таких, чтоб хватило на четвертую звездочку с лихвой и даже на медальку какую-то там ебучую за хер пойми что, - Петя смеется коротко, невесело, а после почти неслышно шепчет, чувствуя, как садится голос: - С волками жить - по-волчьи выть, вот я и завыл. Затянуло, прикинь? Чувствовал себя всесильным и от этого наглел с каждым днем все больше. А потом почти сдох в шестнадцатом - и как отрезало. Понял, что назад, в это дерьмо не вернусь, - и, переведя дух, заканчивает тихо: - Я не горжусь тем, каким был, чтоб ты знал, но хочу стать кем-то, кому за себя не стыдно хотя бы. Ну че, судилка не сломалась? И это, ну, даже хуже, чем он мог представить, когда начинал свою пламенную речь. Неполный послужной, а звучит, как бескомпромиссная и вонючая выгребная яма. Даже без кокаина в уравнении и беспросветного блядства - все равно вся петина прежняя жизнь выглядит дерьмово, и сам он в ней король дерьма. Хуевый мент, хуевый представитель рода человеческого. Разве что сын до определенного момента неплохой, но почти под конец своей московской карьеры Петя и в этом облажался, влипнув в мутную историю с Сергеичем, о чем он Игорю, конечно, не расскажет даже под страхом смертной казни. И без того достаточно шок-контента, чтобы еще выкладывать, словно на духу, как он собственного батю слил ФСБшникам не за хуй собачий, а за свое сладкое кокаиново-дурманное благополучие и возможность усидеть на тепленьком месте в структуре, чтобы с него безнаказанно толкать порошок и таблы в особо крупных. Слишком личное и к теме блата, в общем и целом, не относится. Ну, разве что, косвенно - в контексте смены крыши, однако эту кулстори Петя благоразумно придерживает при себе, успокаивая себя простой мыслью, что обсуждать фэсеров по телефону в принципе так себе затея, если не хочешь лишних проблем. Да, именно поэтому, а вовсе не потому, что ему до пизды стремно упасть в игоревых глазах окончательно. Игорь молчит какое-то время, переваривая весь этот вываленный на него в одночасье компост, а потом спрашивает - вот же пиздец ебаный, - мягко и будто бы с некоторым сочувствием: - У тебя получается? И Петя натурально задыхается. Этим холодным воздухом, этим горьким сигаретным дымом и своим собственным - нет, не пиздежом, конечно, - но разумным замалчиванием некоторых неприглядных фактов биографии. А потом, одурев от всепрощения - да блядь, какое тут всепрощение, Игорь и половины правды о нем не услышал, чтобы всепрощать, нахуй, - едва слышно говорит: - Мне кажется, что да, - а потом, осознав, что озябли руки, избавляется от недокуренной сигареты, спешит к крыльцу управления и устало добавляет: - Но я, конечно, сам себе не судья, так что, давай, Игорек, руби правду матку, какой я мудила. Тебе решать - может ли такой уебок, как я, захотеть немножко ебаной справедливости в этом мире или это нонсенс, и мне стоит прям назавтра написать заявление по собственному. И ему, вот же прикол - не стыдно. Да, Петя не рассказывает Игорю о себе всей правды - нужно быть совсем идиотом, чтобы хрен знает кому каяться в том, что долбал при исполнении и что пиздил из вещдоков наркоту, - но он держит это вот все сейчас в уме, когда рассказывает свою краткую и бесславную биографию. Закладывает в свои слова каждый из проебов, держа в голове мысль - теперь я другой, теперь я бы так не поступил, - и будто бы находит если не прощение, то хотя бы понимание. Наверняка, Игорь читает его между строк. Наверняка он - ну, если не пиздит, что знает внутряк, - примерно догадывается, какие порядки царили в ментовке до всех перетрясок. Возможно, он даже читает легко и непринужденно, что Петю неплохо было бы отправить куда-нибудь на севера по народной статье вместе с фигурантами его шитых белыми нитками дел. Но Игорь ни полсловом ему ни на что не намекает, не пытается обложить хуями или снова навесить ярлык. Игорь разбередил ему душу, случайно вывернул наизнанку и стоило бы, наверное, на него за это разозлиться, но вот в чем фокус - Петя не чувствует в себе злости. Ни грамма вообще. Ни намека на дурацкую обиду, ни тени раздражения на Игоря - такого правильного и такого чистенького, взъевшегося еще не далее, чем полчаса назад на то, что кто-то в органах идет по головам и на хую вертел закон и порядок. И успокоившегося, кажется, стоило только показать прикуп изнутри. И - вот же срань, - он Игорю даже по-дурацки завидует немного. Завидует этой наивности, этой незапятнанности и этому обостренному чувству справедливости, коих обычно не сыщешь днем с огнем в нынешние времена. Завидует этому его обоссаному и почти несгибаемому идеализму - будь у Пети такой лет десять назад, может, оно бы и сложилось все совсем по-другому. Впрочем, с ним - с Петей, - игорев идеализм, походу, все же дает трещину. Мечется, как флюгер, отчаянно пытаясь нащупать верное направление, и в растерянности замирает где-то между “пиздец ебаный” и “ну, вроде, норм”. С ним игорев идеализм дает сбой, одурело ведясь на искренность и игнорируя все прочие звоночки, а сам Игорь дает ему, Пете, поблажку, тихо бормоча в трубку: - Петь, ну ты дурак или где? - и, шумно выдохнув, продолжает почти, сука, ласково: - Я же сказал, что был неправ. У тебя, может, объективно и не самое чистое прошлое, но ты не уебок и не мудила. - А кто я тогда? - быстро спрашивает Петя, взбегая по ступенькам и чуть запыхавшись не то от бесконечных будто бы пролетов, не то от дурацкого боязливого волнения, но Игорь успокаивает его почти сразу. - Ты обычный человек, - отвечает он спокойно, а потом, хмыкнув, добавляет чуточку насмешливо: - Процентов шестьдесят говна, процентов тридцать пять хороших годных порывов и пять - какой-то невнятной херни, которая на чашу весов не влияет, - и, помолчав пару мгновений, заканчивает: - Я, в принципе, такой же, так что - не мне стоять в белом пальто и выебываться. Вполне возможно, кстати, что во мне говна даже больше, чем в тебе. Ну, объективно. - Даже так? - изумленно пыхтит Петя, уже шагая по коридору к кабинету и старательно восстанавливая дыхание. Лифт - для слабаков, дураков, а еще тех, кто готов на пару минут остаться без связи, а он сейчас совсем не готов, с какой стороны ни глянь. Он не готов остаться без Игоря, без его дурацких торгов с собой и с петиным прошлым, а еще - без его каких-то обнажающе честных признаний, которыми Игорь обычно не грешит, и поэтому в эту не то случайную оговорку, не то намеренно брошенную кость он вцепляется клещом. Значит, Игорь закрывает глаза на все его прежние грешки просто потому, что и сам не такой уж чистоплюй? Значит, он игнорирует звоночки не потому, что слепой и наивный дурачок, а потому, что знает не понаслышке о том, как непросто вылезать из зловонного болота, уже в нем завязнув? - Даже так, - спокойно и без всяких обиняков соглашается Игорь, а потом, как-то неуловимо дрогнув, признается: - Во мне говна, пожалуй, процентов даже семьдесят пять, а херня - все остальное без всяких там порывов, так что не мне тебя судить, Петь. Жизнь, она ведь не черно-белая, правда? - Правда, - повторяет Петя почти бездумно, просачиваясь в кабинет и прикрывая за собой дверь, а потом, повесив пальто на крючок, спрашивает тихо и почти что с нежностью, хуй пойми откуда взявшейся: - Расскажешь, что натворил, Игорек? Откуда семьдесят пять наскреб, идеалист херов? - Расскажешь, как именно чуть не сдох? Краткую версию я уже слышал, а теперь хочу настоящую, - в тон ему любопытствует Игорь, ловко ускользая от ответа, на что Петя лишь беспомощно задыхается, сползает медленно по стене и бормочет: - Ну если ты реально хочешь, то расскажу. - Хочу, - говорит Игорь быстро, а потом, будто бы опомнившись, добавляет: - Хочу понять, как ты из папенькиного сынка стал тем, с кем я лясы точу почти каждую ночь и не ощущаю наебки. Я не верю, что ты просветлился тупо от того, что какой-то нарик, которого ты засадил, решил тебе башку проломить при случае. Шито белыми нитками. За этим ведь есть какая-то охуительная история, да, Петь? - Ю хэв ноу айдиа, - натянуто смеется Петя, а потом отпускает себя. И, усевшись прямо на пороге в пальто, пиздит, не затыкаясь, подпирая спиной дверь и вываливая на Игоря сумбурные воспоминания не только из две тысячи шестнадцатого, но и из своей юности, когда едва-едва в наркоконтроль пришел. Теперь уже куда более честно и куда меньше стесняясь в выражениях. Обходит, конечно, острые углы, все еще не обозначивая словами через рот, что и сам был в ту ночь упорот, когда все началось, но уже не пытается напиздеть с три короба, что чуть не пал безвинной жертвой за честную и доблестную службу отечеству. Признается без лишних терзаний, что вес, найденный у Горюнова, сам же и скинул ему в карман при досмотре, потому что выбесился на борзоту. Концентрируется на том, что нарисовавшись наутро - в обед, на самом деле в обед, когда совсем попустило не только от порошка, но и от отходоса, - в управлении, в полный рост охуел, осознав, что именно натворил. Намекает, как пытался не дать делу ход в две тысячи восьмом и как даже спустя много лет жалел о том, чего уже было не исправить. Как плакался мамке в порыве никому не всравшейся тогда совестливости, что жалеет о собственной дурости, и как получил в ответ душеспасительный нейтральный высер на тему неотвратимости случившегося. Не умалчивает, конечно - не перед же Игорем же святошу строить и не теперь, - как в итоге хуй забил на случившееся и дальше жил, в ус не дуя, послушавшись папеньку и перелистнув страницу. А потом, совершенно одеревенев от сковывающего ужаса, рассказывает чуть ли не поминутно, как едва не откинулся всего пару с небольшим лет назад, когда озверевший на зоне Горюнов решил спросить с него за проебанные годы и остывающее в морге тело матери. - И не то чтобы он был неправ, - как-то отстраненно замечает Петя, прикрыв глаза, - я бы и сам на его месте, наверное, себя нашел и попытался ебнуть чисто из кармической справедливости, - а потом, помолчав, подводит черту: - Но вот в чем прикол, Игорек… Его в итоге положил спецназ при задержании, а меня мамкиными молитвами все-таки откачали, и я понял, что так дальше нельзя. Что так - хуйня полная, даже если возмездия, мать твою, не последует. И я вышел из этого порочного круга. Вышел из круга, уехав в другой город, сменив отдел и начав реально батрачить, а не оставшись на новые звездочки дрочить на прежнем, весьма и весьма хлебном месте. - И ты доволен своей жизнью теперь? - спрашивает Игорь спокойно и совершенно без подъебки, на что что Петя с чистой совестью отвечает: - Вполне, - а потом, не дожидаясь наводящих, добавляет: - Ну, то есть, я теперь практически нищий, зато больше не нужно соответствовать отцовским ожиданиям - я их все просрал. Теперь я могу реальной работой заниматься, а не всякой хуетой, как раньше. Не липой, не палками, а тем, что и вправду важно кому-то не как дело, спущенное закрытым в архив, а вот прям по серьезке. Найти кого-то живым, когда счет на часы идет. Не оставить кого-то сосать в борделе тупо потому, что паспорт силой отобрали. Вычислить, кто, сука, из снайперки укладывает людей, даже если и хуй бы с ними, с этими якобы людьми, которые в не пойми каком дерьме замазаны, - и, помолчав, предельно честно заканчивает: - А еще тут, в Питере, меня вряд ли ебнут за прежние грешки. Так что - да, я доволен. Меня учили быть хорошим ментом в академии, и я им стал все-таки, кажется. Бестолковым иногда, иногда тупым до охуения, но хорошим. Честным наконец-то и неподкупным даже с нашей смешной зарплатой. И если ты думаешь, что от леваков и грязного бабла было отказаться на изи, то сходи-ка нахуй, дружочек. И он ждет, что у Игоря в очередной раз проснется неистовая праведность, почти готовится к этой вот херне с говняными обвинениями и ебанутой непогрешимостью, но Игорь неожиданно ржет. Заливисто, легко и без всякой хуйни. Будто ему и впрямь дохуя весело, мудиле такому, а потом, успокоившись, замечает почти добродушно: - А знаешь, ты вот реально куда меньшее говно, чем я, Петь, - и почти без паузы добавляет веско: - И уж точно гораздо человечнее, чем я себе навоображал. Я думал, что тебе похуй на то, что ты делаешь. Думал, что ты - так, чисто ради выслуги корячишься, а теперь вижу, что нихуя подобного… - и, замявшись, заканчивает как-то скомканно: - Вижу, что ты прям мужик дохера. Без страха и упрека. Короче, я реально был не прав, когда психанул на портянку. Может, ты и был кем-то там еще когда-то, но сейчас - респект, серьезно. Не каждый сможет вот так все бросить и выживать за зарплату питерского майора. Внутри что-то дергает неясным подозрением. Что-то скребет, отчаянно взывая обратить на себя внимание, но Петя отмахивается, цепляется совсем за другое, куда более явно дрейфующее на поверхности и в лоб спрашивает, наплевав на интуицию: - Да что ты там такое натворил-то дядь, раз считаешь, что я лучше тебя? - и, нервно усмехнувшись, брякает: - Младенцев ел и девственниц в жертву приносил? - Ну не настолько же я конченый, в самом деле, - отмахивается Игорь, тоже усмехнувшись в ответ, а потом, разом посерьезнев, отрезает: - Но это мы обсудим как-нибудь в следующий раз, ладно? - и, помолчав немного, добавляет как-то мягко: - Ты легко выворачиваешься наизнанку спустя два года, а я… Петь, я пока не готов. И Петя - вот же дурак бестолковый, - прощает ему эту слабость. Петя, окрыленный принятием, а не посылом нахуй, готов простить ему все, что угодно. Даже уход от прямого, казалось бы, вопроса. Даже пригрешения, почище своих, просто потому, что Игорь, пусть и повыебывавшись немного для проформы, принимает его таким, каков Петя есть. Ну почти. Да, пусть Игорь не знает, что Петя в свое время ровно и одним заученным движением раскатывал снежные дороги. Не знает, что добрую половину решений за него принимал кокос, а не здравый смысл, но Игорь готов мириться с тем, что Петя был говном в своей прошлой, московской жизни, и не осуждает его за это. А значит, и Петя тоже не может его судить за то, что быльем поросло. Или еще не успело порасти, раз Игорь все же увиливает от ответа. Но какая, в сущности, разница? Игорь спокойно и без выебонов схавал, что Петя в своем не таком уж далеком прошлом шел по головам и вязал тех, кто не при делах был. Может ли что-то быть хуже? Разве что Игорь кого-то убил и расчленил. Но тогда вряд ли бы он спокойно отсиживался дома, треща хер пойми с кем, и вряд ли бы так сильно сгорел жопой от всем известного издревле кумовства в ментовке. Если бы Игорь по старой доброй традиции славного города Расчленинграда кого-то порубил на куски, он бы, скорее всего, уже либо чиллил где-нибудь в Тае под пальмой, либо засел бы в какой-нибудь провинциальной перди. Ну, в зависимости от финансовых возможностей. Или вообще уже бы нары грел. И уж точно бы не пиздел со случайным знакомым - к тому же, ментом, - по телефону, рискуя ненароком выдать себя по неосторожности. Поэтому Петя не вцепляется в него, как клещ. Не задает тупых вопросов и не доебывается, а, пустив все на самотек, почти светски на правах приезжего интересуется, где можно хорошо тусануть на новогодних и не вляпаться в какую-нибудь сомнительную историю по два два восемь, чтобы лишний раз не пришлось светить ксивой. Прежде он, положа руку на сердце, бывал только в местах, которые то и дело регулярно проскальзывают в сводке местного наркоконтроля. - Эрмитаж, - ржет Игорь совершенно не сдерживаясь и не скрывая своего ехидства. - Сегодня он, правда, закрыт, но завтра экскурсии уже будут по расписанию. И Петя, почти машинально глянув на запястье, понимает эту шутку в полной мере. На часах две минуты первого, и они с Игорем въезжают в две тысячи девятнадцатый вместе, проебав куранты и традиционное “с новым годом, с новым счастьем”, но отчего-то Пете совсем не жаль вот так буднично просрать момент вступления в силу нового календаря. Они с Игорем дружно и не сговариваясь кладут хер на таинство момента, когда одно число - год, целый ебучий год, - сменяется другим, но есть в этом какая-то магия. Волшебство скоротечности момента, чудо похуизма или сакральность проебанной секунды. - Что, реально кроме Эрмитажа некуда податься? - вздыхает Петя с притворной скорбью, и Игорь, тихонько хмыкнув, говорит в ответ как-то смущенно: - Ну, наверное, есть куда, но я не любитель на праздники в пьяную толпу лезть, - а после добавляет задумчиво: - Мы в последние несколько лет всей компанией выбирались на Ладожское на новый год, там у юлькиной университетской подружки дача. Шашлыки, банька, красота нереальная просто и никого нет на километры вокруг. Так что гид по пьяным елкам Питера из меня никакой. - А в этом году чего дома остался? Развеялся бы, дядь, - неосторожно брякает Петя и, тут же прикусив язык, отчаянно надеется, что не попал по больной мозоли, но Игорь лишь вздыхает и отвечает спокойно: - А в этом году, насколько я знаю, не поехал никто. Слишком много воспоминаний на квадратный метр, - и, помолчав, добавляет как-то чересчур равнодушно: - Без Юльки все рассыпалось и расклеилось. Я даже не уверен, что кто-то из наших вообще отмечает сегодня вместе. И, блядь, все опять съезжает на старые и до зубовного скрежета привычные рельсы, где Игорь убивается понемножку и все никак не убьется, а Петя услужливо берет на себя роль жилетки. Зря он вообще спросил, ведь нужно было догадаться, что в праздники такие вещи, как потеря близких, ощущаются куда острее. Петя и сам в прошлом году чуть на стенку не полез, осознав, что как раньше уже никогда не будет. Что не будет простой и понятной жизни, не будет Нины и не будет их ребенка. Что Нина больше никогда не обнимет его, не поцелует дурашливо под обратный отсчет от десяти к новому счастью. Что она больше не будет слать фотки из примерочных, не будет причитать, что потихоньку превращается в бегемота, и вообще ее в петиной жизни больше не будет. Да, где-то она есть, конечно, в отличие от Юли, но это совсем не утешало Петю год назад, а Игорю, он уверен, сейчас еще больнее и еще безнадежнее, чем ему самому тогда. Поэтому, когда Игорь, вероятно, чутка накативший судя по все более тягучим от слова к слову гласным, принимается рассказывать, как в позапрошлом году Юля едва не навернулась вниз головой с его плеч, решительно пытаясь водрузить на верхушку двухметровой, растущей во дворе ели звезду, Петя его не перебивает. Петя даже не морщится, скорее наоборот, вслушивается жадно. Впитывает, как губка, эту всратую нежность; пропускает ее сквозь себя и, старательно абстрагируясь от того, что вся эта игорева тихая грустная любовь никогда самого Пети не коснется, прикрывает глаза. Представляет себе диафильмы из чужой, когда-то счастливой и безвозвратно ушедшей в прошлое жизни, проникается ею и хотя бы сегодня пытается быть если не другом, то хотя бы добрым приятелем, которому можно ссать в уши, не затыкаясь и не опасаясь быть осмеянным. Потому что Петя сейчас скорее себе язык вырвет, чем хоть полсловом влезет в этот болезненно-искренний монолог, чтобы по возможности непринужденно сменить тему. Да, он мудак распоследний, раз дрочит на Игоря с завидной регулярностью, потакая своим низменным желаниям, но Петя все же не совсем конченый, чтобы подменять суровую реальность своими влажными фантазиями. Ему нравится Игорь - глупо, нелепо, контрпродуктивно еще к тому же, - но это не повод быть говнюком. И уж точно не повод злиться, сучиться и - прости господи, - ревновать. Права он не имеет на такую хуйню никакого - ни морального, ни какого-либо еще. У Игоря своя жизнь - была и есть, даже если ему сейчас кажется, что та закончилась, - и если Петя хочет и дальше хоть как-то в ней обретаться, нужно вбить себе в голову одну простую мысль - не светит. Ему с Игорем не светит никогда и ни при каких обстоятельствах. Почти наверняка, с вероятностью девяносто девять и девять процентов. Нужно лишь окончательно убедить в этом свой мозг. Окончательно зарубить на корню все то робкое и ебнутое, что ворочается внутри, и расставить все точки над “i”, чтобы Игорь словами через рот донес до него очевидное, пусть и не догадываясь об этом. И когда Игорь замолкает, Петя, прикусив до крови губу, решается. - Ты ее любил? - в лоб интересуется он, прикрывая глаза. Два с лишним месяца - достаточный срок знакомства, чтобы можно было вот такие вопросы задавать. Будто бы невзначай, но, разумеется, сука, с умыслом. С той самой противно-кислой на языке ревностью, на которую Петя - все еще, - ровным счетом права не имеет, но та все равно подтачивает, зудит где-то глубоко внутри и кровоточит время от времени. Чаще всего, когда Игорь вот с такой вот нежностью треплется про свою мертвую подружку. Петя знает, что это пиздец полный, отдает себе отчет в том, что его опять тянет безудержно в какую-то ебучую трясину - на этот раз для разнообразия, чисто человеческую, а не завязанную прочно на связях, бабках и договорняках, - но поделать с собой ничего не может. А надо бы сжать яйца в кулак и перестать распускать сопли. Перестать жалко надеяться на то, что жизнь - не сука все-таки, а ласковая тетушка. Он сам подписался быть жилеткой тому, кого в глаза не видел. Подписался слушать его исповеди и отсчитывать дни, когда Игорь звонит не в пустоту, не в воображаемую могилу, а ему самому. Чтобы когда-нибудь все это закончилось и жизнь пошла дальше. Чистый альтруизм, так Петя думал поначалу, но уже несколько недель ловил себя на мысли, что проебался. Что все зашло слишком далеко и вырвалось из-под контроля. Потому, что Игорь тревожил чувства и - пиздец, блядь, - пробуждал эмоции. Не сочувствие, не сострадание и не желание подставить плечо, а скорее неясное какое-то ожидание чуда. И казалось иногда, что это сама судьба их столкнула лбами, чтобы… Чтобы что? Ответа на этот вопрос Петя не знает, но очень хотел бы узнать. Игорь нравится ему - своим голосом, ходом мыслей, чем-то неуловимо простым и притягательным, - и Петя, не удержавшись, все-таки спрашивает то, что давно хотел. На несколько долгих мгновений в трубке повисает тишина - звенящая, напряженная, а потом Игорь, хмыкнув, мягко говорит: - Ну разумеется, любил, а как иначе-то? - и, пока Петя, смиряясь с отрезвляюще непреложным фактом, еще больнее закусывает губу, Игорь спокойно продолжает: - Мы с самого детства вместе, Петь. Мне двенадцать было, когда мы познакомились, как раз когда я переехал. Шел в школу, увидел во дворе рыдающую над разбитой коленкой пиздючку с бантиками и не смог пройти мимо. Утер ей сопли, подул на ссадину, отвел домой за ручку, чтоб переоделась и мордаху умыла, и следующие двадцать с хером лет уже никакого “я” не было, только “мы”. И это больно пиздец. Не потому даже, что чуда не случилось и Игорь не открестился от большой и светлой - к этому-то Петя в общем и целом был готов, - а просто потому, что жизнь бьет по ебалу тех, кто этого не заслуживает вообще. Мальчик и девочка. Когда-то вся жизнь впереди, когда-то общее счастье, чистое и незамутненное - может, они даже пожениться собирались, - а теперь остается только перебирать стирающиеся понемногу воспоминания, отчаянно за них цепляясь, как утопающий за соломинку, чем Игорь и занимается. Перед этим даже петина маленькая личная трагедия, завязанная на недотрахе и недолюбленности меркнет. Перед этим, если честно, меркнет вообще все. Если бы Юля была кем-то, кого Игорь встретил пару лет назад, еще можно было бы питать какие-то смутные надежды - вдруг переобуется, когда отболит, вдруг и до Юли своей не был прямо уж убежденным натуралом. Ну, вот, как сам Петя, например. Ему после ухода Нины тоже несладко было, а теперь - ничего, жить можно. И небо на землю не упало окончательно, и даже снова стояк по утрам радует. Но Юля, очевидно - для Игоря первая и единственная. Самая-самая. Выросший у него на глазах эталон идеальной женщины, так что Пете теперь остается лишь признать техническое поражение и уныло дрочить до скончания своих дней. Ну или, как минимум, до скончания этого странного наваждения, где мужик в телефонной трубке кажется привлекательнее любого реального шанса потрахаться. И Петя очень надеется, что скорее рано, чем поздно он дойдет до концепта ебаться где-то на стороне с реальными людьми, а не наяривать на голос из динамика. А с голосом из динамика можно просто проводить свободные ночи и, ну, типа… дружить, если получится? Ведь Игорь интересный, иногда смешной, когда не предается унынию, а еще Игорь - такой же как он, походу. Одинокий и никому не всравшийся, раз звонит Пете, а не друзьям из той самой компании, с которой они на Ладоге фестивалили. Молчание, кажется, затягивается. Игорь коротко щелкает зажигалкой, и Петя, чувствуя зуд в кончиках пальцев, тоже безотчетно тянется к сигаретной пачке, но тут же одергивает себя. Только пожарной тревоги ему тут не хватало, конечно. Только выговора с занесением ему и не достает за курение в здании главка для полного счастья. Поэтому Петя убирает пачку обратно в карман, поднимается с пола, кое-как стягивает пальто и задумчиво, с легкой горечью, интересуется: - Первая любовь, значит? - а потом, не удержавшись все же от шпильки, не без ехидства и с деланным сочувствием уточняет, прикинув бесхитростно спаленную Игорем разницу в возрасте: - Тяжко, наверное, было лет после восемнадцати хер в штанах удержать? Или ты, как джентльмен, дождался, пока девочка созрела? Он ждет, что Игорь отшутится; что начнет что-нибудь смущенно и невразумительно мямлить, ну или, на крайняк, загадочно отмолчится, чтобы подъебка петина улетела в молоко. Но Игорь закашливается надсадно, видимо поперхнувшись сигаретным дымом хрипит в трубку, а после, отдышавшись, совершенно обалдело тянет: - Чего? - а затем, громко и как-то неприлично весело заржав для складывающегося разговора, тянет изумленно: - Петь, ты чего себе там напридумывал вообще? - А что я напридумывал? - растерянно уточняет Петя, жадно ловя отголоски этого искреннего и безудержного смеха, в то время как Игорь, все еще веселясь, шумно затягивается. Игорь в ответ выдыхает дым, фыркает громко и, слегка успокоившись, заявляет: - Да херню какую-то. Вон, уже в педофилы меня мысленно записал, например, - и пока Петя стыдливо хватает ртом воздух, гадая, что еще он понял не так, Игорь предельно серьезно, поясняет: - Мы друзьями были, Петь. Самыми лучшими, понимаешь? Самыми близкими, почти как брат с сестрой. Я морды за Юльку бил всяким чмошникам, когда подросла, а она мне день за днем доказывала, что жизнь не черно-белая и за шкирку тянула первых несколько лет на люди, даром что мелкой совсем была. Без нее я бы, наверное, вообще не выплыл после… - он осекается и, коротко затянувшись, заканчивает глухо: - Тогда, таская розовый рюкзак с котятами за этой соплячкой, я думал, что мы в ответе, за тех кого приручили, а сейчас понимаю - это она меня тогда приручила. Взяла на буксир и зорко смотрела, чтоб я не скатился. Это “после” режет ухо, конечно, надроченное многочисленными допросами, но Петя усилием воли к нему не цепляется. Просто ставит мысленную зарубку - что-то случилось такое у Игоря в детстве, после чего обычно в двенадцать идут по пизде и после чего переезжают. Развод родителей - самое очевидное, но Петя лишь откладывает эту мысль в голове на полочку особо важных, а сам прет напролом. Наглеет молниеносно, заслышав про дружбу - читай, френдзону, - и спрашивает торопливо, не позволяя Игорю соскочить с крючка: - А потом? Че, прям никогда даже мысли не было? Она ж шикарная деваха была, - и кусочки мозаики все никак не хотят складываться в картинку. Даже спустя все это время Игорь для него чистый лист, и Петя, нихуя не одупляя, растерянно уточняет, понимая тупость своего вопроса: - Неужели не заглядывался? Если да - заглядывался, и еще как, - то шансы все еще малы, где на уровне шестьдесят приблизительно и выше при удачном стечении обстоятельств, так что лучше бы не питать надежд, как он и собирался делать до скончания веков еще минут десять назад. Но если вдруг нет - то Пете, можно сказать, повезло, и в его поле зрения совершенно определенно попал латентный и сидящий глубоко в шкафу пидорас, который обделил вниманием реально сногсшибательную мадам в близком окружении, и с этим можно работать. С этим можно как-то жить дальше, наивно теша себя дурацкими и ничем не обоснованными надеждами. - А потом мы выросли и вовремя поняли про себя многое, ну, я по крайней мере. Так что умудрились ничего не испортить по глупости, - со все той же бесяче-дурацкой нежностью выдает Игорь и, судя по звукам, доносящимся из трубки, подливает себе в стакан что-то не идентифицируемого градуса. Значит, не показалось, и Петя был прав - сегодня он реально бухает по старой памяти, цепляясь за традиции, что в ночь с тридцать первого на первое стакан не должен был пуст. А после Игорь хмыкает, стучит по столу посудой - видимо, накатил для ясности, - и заканчивает как-то непривычно залихватски: - Мне с Юлькой всегда легко было, и с каждым годом все легче и проще становилось. Она, конечно, сосала из меня оперативные данные, как голодный клещ, хитрая и расчетливая бестия, но зато к ней в любой момент можно было завалиться хоть посреди ночи и под кислое мерзкое винишко пожаловаться на своих мужиков и поныть, что все нормальные, походу перевелись… И, резко осекшись, замолкает, видимо нихуево обосравшись с того, что только что ненароком выдал, расслабившись и не уследив за языком. А Пете кажется, что так не бывает вообще нахуй. Ну потому что, он-то думал, что тут великая гетеро-драма с френдзоной и безнадежной пожизненной скорбью по неслучившемуся, а на деле - всего-то простая человеческая драма о том, как сложно отпускать друзей насовсем. Нет, не простая, конечно, мысленно поправляет Петя себя, но лично для него - дохуя обнадеживающая. Особенно если Петя сейчас на радостях не ослышался. Тишина в трубке повисает гробовая, и нужно что-то сказать наконец, чтобы не выглядеть полным придурком. Чтобы не выглядеть гомофобным - да блядь, ну в самом-то деле, - мудаком, шокированным внезапным признанием и не знающим, хули с ним теперь делать, поэтому Петя, шумно выдохнув, брякает растерянно, уцепившись за до боли знакомую косноязычную формулировку: - Ты что, мент, что ли? А у самого сердце внезапно на ровном месте сто двадцать в минуту выдает или даже больше. Потому что Игорь говорит “мужиков”. И это либо кенты по работе или собутыльники по гаражам, либо… - То есть, то, что я сейчас про мужиков сказал, тебя не смутило? - как-то сипло уточняет Игорь, немного помолчав, и Петя не сдерживает нервного смешка. - Поправь меня, если я не прав, - чуть дрогнувшим голосом уточняет Петя, мысленно обмирая и все еще не веря в свою ебанутую и совершенно охуевшую удачу: - Твои мужики - это вот те самые мужики, с которыми ты трахаешься, или все-таки те, с которыми ты пиво пьешь в гараже, перебирая дедов москвич? - У меня нет москвича, - как-то хрипло и напряженно выдает Игорь, а потом, видимо, одурев от безнаказанной анонимности, с вызовом заканчивает: - Поэтому да, я именно о тех самых мужиках, с которыми я трахаюсь, - и, окончательно ощетинившись, выплевывает: - Что, осуждаешь теперь ты, да? Пидоры же второй сорт, правда? И Петя, чувствуя его взвинченность, не тратит время на принятие ошеломительных новостей. Не смакует мысленно каждое слово, не прокручивает их в голове бесконечно на репите, а поспешно успокаивает, боясь проебаться и не успеть: - Дядь, расслабься и не бычь, я би, меня еблей в жопу не смутить, - а потом, шумно выдохнув, добавляет слабо: - Трахайся, с кем и как хочешь, мне вообще побоку. И он врет. Разумеется, пиздит, как дышит, потому что одна только мысль, что Игорь предпочитает в койке не упругие сиськи и мокрую пизду, а крепкий хуй, выносит куда-то в стратосферу без возможности нормально вдохнуть. Единственное, в чем Петя не врет, так это в том, что ему действительно насрать на то, как. И в этом вся проблема. И да, прежде, когда Петя не только охуительно много думал о сексе, но и занимался им с любым, кто удачно под руку подвернется, все было весьма однозначно. Он ловил кайф с того, что кто-то трахает его в очко, и даже мысли не допускал, чтобы поиметь какого-нибудь мужика самому. Он даже девчонок своих в задниницу никогда не ебал просто потому, что слишком много запары. Но с Игорем, если бы вдруг представился такой шанс, был бы согласен по любому. Хоть по привычке и с нескрываемым удовольствием подставить зад, хоть запариться и впервые в жизни изучить вопрос анальной ебли с другого ракурса, если Игорю нравится именно так и никак иначе. Так что нет, конечно же, ему не побоку, с кем Игорь предпочитает кончать в койке, но ведь не скажешь же ему об этом прямо сейчас - опять наизнанку все вывернет и иголки растопырит. И даже если у Пети есть некоторые пожелания по этому пункту, не озвучивать же их на второй или третьей минуте взаимного каминаута. Не признаваться же Игорю, что Петя вот уже несколько недель дрочит на - казалось бы, - несбыточную мечту с ним потрахаться. - Ты вот сейчас серьезно? - все еще как-то напряженно уточняет Игорь, и Петя, нервно усмехнувшись, заверяет: - Серьезнее некуда, Игорек, - а потом, решив, что немного юмора всей этой поистине идиотской ситуации не повредит, хмыкает: - Могу на уголовном кодексе поклясться. Ну, если найду его в нашем бедламе, конечно. А если не найду, могу запилить пару кулстори из безнравственных нулевых, которые ни один приличный и гомофобный натурал тебе не рассказал бы, не проблевавшись раз пять. Сойдет за верификацию? - Лучше поищи уголовный кодекс, для твоих кулстори я, пожалуй, еще слишком трезв, - каким-то странным тоном тянет Игорь, а после, с явным облегчением расхохотавшись, добавляет: - Петь, ну как так-то вообще вышло? Я реально был уверен, что ты несгибаемый и твердолобый гомофоб. Ну, знаешь, из этих, которые шутки про жопу воспринимают как глубочайшее личное оскорбление. - Ага, а потом в нее же ебутся, - философски выдает Петя, прикрывая глаза, и, помолчав немного, заканчивает: - Ну ты вообще с какой луны свалился, Игорек? Эти вот несгибаемые гомофобы обычно и оказываются самыми что ни на есть рьяными пидорасами. - То есть, ты вот такой? - ехидно поддевает его Игорь, но Петя не ведется. Петя вздыхает и терпеливо поясняет: - А я, дядь, придерживаюсь идеи, что секс - это просто секс, и неважно с кем, - а затем, поразмыслив, добавляет спокойно: - Я никогда не задвигал никому ни в курилке, ни по пьяной лавке, что трахаться с мужиками зашквар, если ты об этом. Никогда не кривил ебало, увидев в клубе сосущихся пацанов, чтобы все мои кенты не сомневались, что натуральнее меня только греческий йогурт. Но и с радужным флагом я никогда не выйду на улицу, чтобы самоотверженно выхватить пиздов за честь комьюнити и с позором вылететь со службы. Так что со стороны я вполне сойду за снисходительного толераста, а на деле - я просто живу и все. Кто-то скажет, что это шкаф, а я тебе скажу, что это разумная оценка окружающей действительности и забота о собственной безопасности. - Да я разве спорю? - вздыхает Игорь негромко. - Я и сам на прайд в десятом не ломанулся по тем же причинам, так что вопросов ноль. Я просто все еще пытаюсь переварить, потому что, ну, блядь, каковы были шансы вообще, что ты окажешься не просто нормальным мужиком, а еще и в теме? - Не, сорян, тема - это вообще мимо, - не сдержавшись, ржет Петя нервно и, почти физически чувствуя игорево жгучее смущение, быстро добавляет, переводя разговор совсем в иное русло: - Не знаю, хули ты прицепился к тому факту, что на обоим нравятся члены, но лично я больше охуеваю от того, что мы оба при погонах, дядь. Вот это реально совпадение - так совпадение, и имей в виду, я весьма обижен, что ты про свои так долго молчал. Я в ОБОПе горбачусь, а ты? Свернуть с опасной дорожки, уйти на относительно безопасную. Не топкую и не зыбкую, потому что обсуждать с Игорем вопросы бытового пидорства оказывается совершенно невыносимо. И как только Юля справлялась? Они, вроде бы, говорят о простых и совсем не личных вещах - о проблемах насущных, о том, как зашкварно в органах спалить свою интимную жизнь, и о том, что каждый раз, знакомясь с новым человеком, долго гадаешь, получишь ли пизды за свои предпочтения в койке или пронесет, но все это, так или иначе, бередит душу. Все это, энивей, заставляет шестеренки в голове со скрипом крутиться и думать одну-единственную мысль - а будет ли продолжение? Будет ли буря, искра и безумие когда-нибудь, или они с Игорем просто продолжат пиздеть по ночам ни о чем и обо всем, а потом однажды либо Петя, окончательно озверев от недоеба, кого-нибудь склеит в клубе от безысходности, либо Игорь как бы невзначай обмолвится, что у него появился новый ебырь. Ему нравится Игорь. Ужасно нравился даже тогда, когда Петя считал его махровым натуралом, а сейчас вообще мозги начинает коротить, вот только Игорь никаких поводов не давал, чтобы на что-то надеяться. Иногда мэтча просто не случается, даже если к нему ведет вообще все, и Петя старательно себя осаживает, чтобы потом не было мучительно больно. Чтобы потом не разочаровываться слишком сильно из-за того, что ничего толком не срослось. - Убойный, - совершенно спокойно отзывается Игорь, то ли не заметив петиной задумчивости, то ли милосердно сделав вид, что не заметил, и Петя, очнувшись, растерянно бормочет: - Да в смысле? - а потом, все еще, видимо, тупя отчаянно и беспощадно, продолжает: - Я в прошлом месяце с убойкой работал над одним тухлым дельцем… Мы что, виделись, что ли, и ты, скотина такая, даже не подмигнул мне прикола ради? По-любому же давно вычислил, из какого я отдела по моему нескончаемому пиздежу про работу. А сам судорожно перебирает в памяти лица и имена. Игоря там, вроде бы, никакого не было, но, может, графиками не совпали ни разу? Игорь же тем временем выдыхает дым прямо в динамик, мнется немного, а потом нехотя и с досадой признается: - Да не виделись, уймись. Я отстранен, давно уже в главке не объявлялся, - и, невесело хмыкнув, добавляет с какой-то болезненной неуверенностью в голосе: - Но думаю, в течение пары месяцев наконец вернусь на службу. Комиссия скоро. Надеюсь, дадут добро, и я перестану тухнуть, как падаль в четырех стенах. Помнится, ты удивлялся, как можно с людьми по несколько недель не говорить - так вот тебе идея. Но, честно скажу, на деле - херня полная. Если б не ты, Петь, я б тут, наверное, уже вконец одичал и забыл, как членораздельные звуки издавать. Только мычал бы и привычно отписывался всем немногочисленным интересующимся, что все еще не вздернулся на люстре. И петино веселье резко заканчивается, будто воздух из шарика выпустили. Даже спрашивать не нужно, сколько именно времени Игорь находится в вынужденном отпуске - он и так знает, ну или, по крайней мере, догадывается. Почти три месяца, которые прошли с момента их первой беседы, и еще сколько-то там примерно дохуя. Безопасники любят драматизировать и мариновать оперов до победного. Значит, Игорь реально отмочил что-то из ряда вон выдающееся, раз в него так вцепились и ебут без смазки. Значит, Игорь и впрямь в чем-то капитально замазался, но, сука, в чем? Не на взятках попался точно и не на каком-то ментовском беспределе, раз его так бомбануло от петиных откровений, а на чем-то посерьезнее. А потом в голове щелкает. За что УСБ цепляется сильнее всего? За личные мотивы. За предвзятость в следствии эти упыри сдерут три шкуры, если только почуют, что опер или следак имеет свой интерес в закрытии дела. Отсадят на скамейку запасных и с упоением примутся копаться в грязном белье, вытаскивая на свет божий все личное и сокровенное, если только дать им повод. Месяцами будут обсасывать подробности чужой жизни, с суровыми ебалами демиургов рассуживая, кто прав, а кто говно распоследнее. Мысль страшная и пугающая, и Петя отчаянно надеется, что он не прав, но все сходится одно к одному. Все сводится к тому, что Игорь полез туда, куда ему не следовало, и наворотил там каких-то дел, из-за которых теперь считает себя дерьмом примерно на три четверти, и Петя начинает стремительно складывать в своей голове цельную картинку. А потом, малодушно решив, что почти в половине третьего утра уже вряд ли потребуется куда-то из отдела срываться, идет в сторону кухни, где в шкафу припрятан неприкосновенный запас коньяка. Вполне приличного, вроде, как раз подойдет, чтобы справиться с любой неприглядной правдой. И нужно бы промолчать, нужно бы засунуть язык в жопу, но Петя не может. За последние месяцы он действительно стал куда более годным ментом, чем прежде, и теперь докопаться до истины становится уже делом принципа, а не праздным любопытством. А еще - ему тупо хочется знать, как далеко Игорь зашел за черту и соразмерно ли он считает себя неправым в этой истории, или же он просто ебучий идеалист, прежде никогда не перечивший букве закона и самоедствующий сейчас понапрасну. Первый глоток коньяка обжигает горло, второй - разливается мягким теплом, и Петя, осмелев от мгновенно давшей в голову алкашки, подает наконец голос. - Юля… Ее ведь убили, да? - это не вопрос, скорее утверждение, и когда Игорь бросает короткое “да”, продолжает допытываться: - Ты вел дело и тебя отстранили из-за конфликта интересов или что? Тепло, еще теплее - и, сука, совсем горячо. Петя попал в точку, но лучше бы нет. Лучше бы Игорь сейчас покрутил пальцем у виска, обложил его трехэтажным матом и посоветовал не лезть, куда не просят. Но Игорь лишь громко стукает стаканом по какой-то там неведомой Пете поверхности, нервно щелкает зажигалкой и со вздохом соглашается: - Можно и так сказать, - а потом, не дожидаясь очередного вопроса, негромко добавляет: - Меня отстранили от работы, потому что я его нашел, упыря этого. - Отметелил? - понимающе тянет Петя, усаживаясь прямо на полу кухни и отстраненно думая, что попадись ему сейчас под руку Горюнов, Петя бы его тоже с удовольствием и от души отпиздил за наглухо выпавшие из жизни полтора года, а ведь тут, с Юлей, все куда серьезнее. С Юлей все закончилось не госпиталем и дуркой, а кладбищем, и будь Петя на месте Игоря, он бы тоже не сдержался - хуярил бы до кровавых соплей и несознанки, пока руки не отнимутся. Да что там руки… Если бы Пете попался тот жадный говнюк, который Гошану за раз три дозы продал, он бы его и ногами пиздил, чтобы свершить возмездие невзирая на последствия. А потом нашел бы какую-нибудь арматурину и размозжил бы ему башку, как орех. Но Игорь в ответ лишь молчит, выдерживая звенящую паузу, а потом напряженно и как-то обезоруживающе честно говорит: - Я его, суку, пристрелил, - а после, нервно пощелкав зажигалкой и прикурив, продолжает отстраненно: - Дело из убойного забрали - твои ребята, кстати, - когда выплыли некоторые факты, но это ни хрена меня не остановило. Я искал его почти три месяца, а когда нашел, просто натурально пелена на глаза опустилась, - и, коротко выдохнув дым, роняет тихо: - Я без подробностей, ладно? Если тебе интересно, покопайся в архиве, я не против буду, номер дела в телегу скину, чтоб вслепую не тыкаться. Рассказывать все от начала до конца я не вывезу, особенно сейчас, но и скрывать факты не вижу смысла. Петя молча смотрит на бутылку в своей руке, а потом, почувствовав короткую вибрацию телефона, прикрывает глаза. Полный пиздец, блядь. То есть Игорь и впрямь не кривил душой, когда намекал, что его прегрешения куда серьезнее петиных. А Игорь меж тем не выдерживает и, все-таки дрогнув, интересуется как-то убито: - Что, думаешь теперь лихорадочно, как бы потактичнее свернуть беседу, резко переставшую быть томной, и больше никогда не брать трубку? И Петя, прислушавшись к себе, а потом вспомнив внезапно юлину широкую улыбку с фотографии, отвечает так же честно: - Нет, - и, хлебнув коньяка, с какой-то звериной честностью решительно продолжает: - Я б тоже пристрелил, наверное. Или вообще голыми руками задушил, - и, чувствуя, как неуловимо начинает плыть окружающая действительность от крепкой алкашки на голодный желудок, тихо вздыхает: - Я ее не знал, но, блядь… Око за око. Как мент я по-любому не должен так думать, но мы ж с тобой уже выяснили, что у меня весьма гибкие представления о морали, Игорек. Так что никаких обмороков и никаких заламываний рук. Мне тоже приходилось на поражение стрелять, и вот что я понял - некоторые мрази тупо не заслуживают того, чтобы жить. Их валишь и не чувствуешь ничего, кроме раздражения, что теперь хуеву тучу бумажек придется измарать на объяснительные и рапорты… И, предательски запнувшись, замолкает, чувствуя, как внутри закипает что-то. То, что он сейчас говорит, звучит, наверное, совсем как-то по-ублюдски, однако Пете похуй. Ему не кажется, будто бы Игорь сделал какое-то злое зло, и вряд ли мнение поменяется, когда Петя доберется до архива. Он не знал Юлю и он не знает, по сути, Игоря даже спустя два с лишним месяца, как выясняется, но за такую, как она, Петя тоже порвал бы любого без лишних сомнений и торгов с совестью. И скорбел бы так же, бессмысленно названивая на аппарат абонента, который давно не в сети. Теперь все встает на свои места. Ему казалось, что Игорь был влюблен и не сумел смириться, однако правда выбивала землю из-под ног - Игорь и вправду не смог смириться, но лишь с тем, что близкого человека, того кто понимает тебя и принимает, больше нет. Поначалу не смог. И долго, если брать в расчет, как неспешно обычно рассматриваются у особистов кейсы с неправомерным применением оружия и личными мотивами, но все же. Все же теперь, Игорь, кажется, начинает оживать понемногу - смеется изредка, откровенничает пуще прежнего и говорит о том, о чем со случайными людьми даже не заикаются. О мужиках своих - интересно, он сверху любит быть или предпочитает член в своей заднице? - о работе наконец, приподнимая завесу тайны, и о том, что кого-то хладнокровно грохнул ради собственной вендетты. Или не хладнокровно. И нужно бы остыть немного, слегка упырить мел и не восторгаться всем этим так сильно, но Петя не может. Сейчас, после нескольких глотков коньяка - слишком мало, чтобы реально опьянеть, но вполне достаточно, чтобы мир вокруг начал гротескно смазываться и утрачивать привычные четкие очертания, - Игорь из чмошника-страдальца резко превращается в того, кто готов ради близких на любую дичь. И нормального человека это бы испугало, но Петя - давно ненормальный. Он еще помнит металлический привкус на губах, помнит взрывающие голову сирены реанимобиля, помнит тот животный страх, когда казалось, будто все - пиздец. Помнит свое непослушное тело, резкий удар в челюсть, а сразу после - чудовищную боль в затылке и жалкие попытки разблокировать телефон скользкими от крови непослушными пальцами. И казалось бы, такая сила должна приводить в ужас, но Игорь не пугает, а скорее притягивает, как магнит. Да, он судя по всему, отбитый наглухо, зато честный и надежный. Правильный мужик, пусть и не по закону, как выяснилось, но зато по совести. Игорь еблан, конечно, изрядный - так подставиться, но вместе с тем есть в нем что-то такое, отчего внутри разливается дурацкое тепло. Что-то, что другие назовут тупостью, а Петя - смелостью и бескомпромиссностью. И хочется, конечно, быть тем, за кого Игорь впишется, если вдруг случится какое-нибудь говно, но пока не светит. Пока Петя для Игоря такой же безликий голос в трубке, как и сам Игорь для него. Пока Петя случайный попутчик, которому посчастливилось взять билет в то же купе, что и Игорь, и он, жадно вслушиваясь в игоревы откровения, отчаянно надеется сойти с ним на одной станции и остаться там примерно до второго пришествия. - Петь, ты вот правда сейчас не из вежливости поддакиваешь? - уточняет Игорь как-то напряженно, бездумно чиркая зажигалкой и явно, кажется, охуевая, на что Петя лишь хмыкает и бормочет не очень внятно, но крайне богохульственно: - Правда, вот те крест, - и, рассмеявшись с каким-то дурным облегчением, добавляет: - Я ж сказал, я то еще говно, Игорек. К моему табельному, конечно, по итогу вопросов не было никогда, тут ты сто очков вперед дал, но я все равно не белый и не пушистый, понимаешь? Много всякого дерьма осталось в Москве, но, прикинь, я на своей шкуре прочухал, что мир не черно-белый. И вопросов у меня к тебе примерно ноль, так что расслабься, дядь. У всего есть свои причины, и не мне тебя осуждать. Ты сделал то, что считал правильным. Так какого хера я сейчас должен выебываться и примеривать белое пальто? - Знаешь, что? Ты реально ебанутый, - ворчит Игорь с явным облегчением, а потом, неуверенно усмехнувшись, продолжает: - Я думал, что ты… - В штаны наложу, осознав, что светски треплюсь с чуваком под следствием за мокруху? - фыркает Петя, бесцеремонно его перебив, а потом, приложившись к бутылке, отмахивается: - Да хрена лысого, дядь. Проехали, ладно? Сил уже нет переливать из пустого в порожнее. Сойдемся на том, что мы оба недостойны звания человек года по версии любого из журналов, и погнали дальше, ага? И Игорь, мало-помалу осознавая тот факт, что никто его не собирается стыдить, оттаивает. Охотно треплется про коллег, без зазрения совести сдавая Пете тех толковых, к кому можно подкатить, если возникнет необходимость, и отчаянно говнясь на ленивых остолопов, которым даже бумажки нельзя доверить. Потом переключается на петин отдел и с таким же упоением делится инсайдерской инфой, кому стоит доверять, а с кем лучше поостеречься. - Филимонов ваш - тот еще мудила, - заявляет он безапелляционно. - Ленивый, скотина, и надменный. Серебряков - норм мужик, а с Гавриловой лучше не откровенничай, если не хочешь, чтоб в управлении хоть кто-то прознал, что ты играешь за обе команды. - Согласен, она въедливая, как не знаю кто, - хмыкает Петя, но Игорь лишь расслабленно ржет в ответ и припечатывает: - А еще она - из наших. Глаз наметанный, так что, не спались. - Гонишь? - обалдело выдыхает Петя, закидывая ноги на подлокотник дивана и с хрустом потягиваясь. Время уже к шести, а значит - еще пара часов и можно будет с чистой совестью свалить домой, сдав смену. - А смысл мне гнать? - Игорь фыркает. А потом, поняв, что без пояснений никак, добавляет весело: - Мы ее как-то встретили с Юлькой в “Центральной станции” с какой-то девахой. - Может, с подружкой пришла, чисто заценить коктейльчики и спокойно отдохнуть? - упрямо возражает Петя, расстегивая верхнюю пуговицу рубашки и устраиваясь поудобнее. Строгий образ лейтенанта Гавриловой как-то слабо вписывается в то, о чем Игорь сейчас толкует, однако Игорь лишь посмеивается и уточняет невинно: - А ты часто со своими друганами на танцполе гей-клуба сосешься, Петь? И крыть нечем. Нужно просто принять к сведению, что со Светочкой стоит держать ухо востро, чтобы не проколоться на какой-нибудь хуйне. Своевременно, кстати, Игорь начал делиться своими инсайдами, потому что именно с Гавриловой у Пети, как ни крути, в отделе складывались самые легкие и непринужденные отношения в пику субординации. Именно со Светочкой они самозабвенно терли за кузовню в курилке на прошлой неделе, и именно с ней Петя предпочитал чаще всего прогуливаться до пышечной на углу и гонять на дальние выезды, от которых все остальные открещивались единодушно. И казалось, будто бы они просто как-то сошлись характерами, а оказывается, рыбак рыбака видит издалека, даже если сидеть в темном и уютном шкафу. - Туше, - соглашается Петя, а потом, поддавшись неожиданному порыву, признается: - Но вообще я сто лет в клубах не был вот так, чтоб не по работе, а чтобы оттянуться. Не с кем тут, в Питере, а одному как-то ну… стремно, что ли. Да и некогда, - и, помолчав, спрашивает, внезапно уцепившись за игоревы недавние слова: - А Юля… Она тоже из наших была? - Не, даже не близко, - легко отвечает Игорь, - она просто движ любила, а еще любила из первого ряда хуесосить мужиков, которые мне приглянулись, и, вот если честно, права была в десяти случаях из десяти. Если б не она, у меня б неадекватов всяких в анамнезе было куда больше, чем есть. - У тебя такой хуевый вкус? - ехидно уточняет Петя и, услышав тяжкий вздох, тут же добавляет: - Нет, можешь не отвечать, я и так уже все понял. И когда Игорь, коротко рассмеявшись, прикуривает очередную сигарету, Петя, окончательно обнаглев и почуяв неведомую ранее безнаказанность за личные вопросики, спрашивает: - Она давно знала, что тебе девчонки мимо? - Лет десять где-то, - все так же спокойно отзывается Игорь. - Мне двадцать два было вроде, когда я рассказал. - Рассказал? Сам? - обалдело переспрашивает Петя, резко садясь на диване и крепко сжимая телефон в руке. Он-то думал, что Игоря просто к стенке приперли, подловив на горячем. Ошибался, выходит. - Ну да, - Игорь хмыкает. - Юлька тогда уж очень переживала, что личная жизнь у меня не клеится, и пришлось сознаться, что все с этим в порядке, просто не там, куда она смотрит. Слава богу, это вот все случилось раньше, чем она принялась знакомить меня со своими многочисленными подружками и одногруппницами. - И она вот так просто все схавала? - Петя неверяще хлопает глазами, осознавая, что в его жизни, пожалуй, никогда не было человека, который бы без истерики или брезгливого недоумения принял тот факт, что Пете не только девчонок нравится трахать, но и самому подставлять жопу. А Игорь, не заметив его предельного ахуя, лишь простодушно роняет: - Ну а почему нет? Нулевые были классными, никто не заморачивался на тему, кто и с кем спит. Главное, чтоб все высыпались, - и, ностальгически вздохнув, добавляет: - Помню, я в свои семнадцать без палева прямо на Дворцовой набережной целовался со старшекурсником, и даже мысли не мелькало, что отпиздить могут. - Нихуя ты вспомнил, - ржет Петя и, заслышав в коридоре торопливые шаги, поспешно бубнит: - Слушай, погоди немного, тут, кажется, Филимонов пришел, чтобы отпустить меня домой с миром. Так и оказывается. И когда Петя, выслушав сонный говнеж про ополовиненный неприкосновенный запас и натянув пальто, вываливается в коридор и снова включает микрофон, он неожиданно осознает, что надо бы вызвать такси, пока айфон не отвалился от сети вай-фая. Это раньше Петя бы и подвыпившим, и упоротым в сопли бесстрашно сел за руль, не боясь ни бога, ни черта, ни бдительных гайцов, а теперь - нихуя подобного. Теперь он законопослушно и разумно оставит тачку в ограде главка, хоть этого и не планировал, а домой поедет на желтенькой с шашечками машинке комфорт плюса. И даже не потому, что нынче его некому отмазать, как в Москве двухлетней давности, а потому, что душа больше не лежит к такому вот отрыву. Да и тачку будет жалко, если на пути встретится какой-нибудь столб. Но главным образом из-за того, что Пете больше не похуй на то, что будет дальше, и эта мысль кажется чужеродной, совершенно новой и охуительно сладкой. Прежде он болтался, как говно в проруби, но теперь - на своем месте, и от этого чуть меньше хочется влипать в сомнительные авантюры, которые могут всему этому положить конец. Машина приезжает быстро, Петя даже сигарету не успевает докурить под игорев ностальгический треп о давно канувшей в лету юности, где можно было бухать прямо на причале у Адмиралтейства и без страха быть отпизженым до кровавых соплей зажиматься с кем-нибудь в двух шагах от Невского во дворе-колодце. И, садясь на заднее сидение оптимы, Петя улыбается шало и слегка пьяно. Не от коньяка, конечно, хотя и от него немного, но, главным образом, от того, как Игорь, вывалив на него свои самые стремные тайны разом, вдруг раскрывается и легко подхватывает любую тему, даже самую интимную и сокровенную. За эту бесконечную ночь Петя узнает о нем дохуя и больше: что у Игоря руки в крови, что он не терпит грязных блатных ментов, нихуя не раскаивающихся в своем образе жизни, и что он надежный, как скала, и верный своим близким до самого конца, а потом еще немного. Что он совестливый дохуя и честный до усрачки. А еще, что он предпочитает трахаться с мужиками и в данный конкретный момент совершенно свободен, как ветер. И последнего Игорь бы, наверное, ни в жизни ему не рассказал, если бы не прикончил в одно рыло некоторое внушительное количество алкашки, но он рассказывает - непринужденно, как бы между делом, вворачивая в свою пламенную речь мысль о том, что нынче проще найти одноразовый трах, чем серьезные отношения, - и Петя, быстро глянув на водителя такси, бормочет тихо: - Я тоже давно ни с кем. На раз - нет желания, а на подписку все никак не дозрею, - а потом, прикрыв глаза, улыбается, слушая, как Игорь в трубке неожиданно осмысленно предлагает как-нибудь вместе завалиться в клуб, чтобы это исправить. Звучит двусмысленно и как-то дохуя обнадеживающе, но Петя не обольщается. Додумывает вяло и сонно, что Игорь, разумеется, имеет в виду совместную охоту, а не рандеву с продолжением только для них двоих. Не расценивает это, как намек, а просто откладывает в уме - когда желание выйти в люди станет совсем невыносимым, стоит предложить Игорю составить ему компанию за парой бокалов виски на баре. Ни к чему не обязывающей паре бокалов - чисто треп за стойкой, чисто перемыть кости местным любителям хуев, но даже так было бы неплохо. Впрочем, может, Игорь наутро вообще ничего не вспомнит, нажрав репу с непривычки, или отморозится, сделав вид, что был не в себе. И к такому развитию событий Петя тоже готов. Он не станет давить, не станет напирать, аппелируя к тому, что из песни слов не выкинешь, а просто схавает всю эту хуйню, если Игорь решит, что сегодня ночью спиздел лишнего вообще по любому из сенсационных пунктов. Потому что за год в рехабе Петя понял, что не все сказанное на эмоциях стоит откладывать в своей памяти и считать за непреложную истину. И не все услышанное в такие вот минуты слабости стоит потом использовать как тяжеловесный аргумент в дискуссии. Потому что Петя сам, несмотря на бодрый и вменяемый вид, поломан до основания, а Игорь, наверное - и того больше. Ведь одно дело, когда говно случается с тобой, и совсем другое - когда с тем, с кем не должно бы априори. Потому что Игорь, в отличие от него самого, все еще не пошел дальше, в свое прекрасное и светлое будущее, но застрял где-то между станцией “пиздец” и “жизнь не кончилась” в подвешенном состоянии. Забуксовал на месте, стараясь раскачаться и газануть, как следует, но как-то по-уебищному тупо жалел тахометр. Однако, даже несмотря на эти не радужные мысли, Пете отчего-то кажется, что этой ночью в Игоре что-то меняется. Возможно, он на крошечный шаг становится ближе к принятию. И пусть они с Игорем, быть может, и не увидятся никогда, даже несмотря обозначенное вскользь намерение, но сегодня они явно стали дохрена ближе и откровеннее друг с другом, будто соприкоснулись чем-то неосязаемым. Будто срослись по щелчку пальцев - принимая и не осуждая один другого, - но все равно Пете кажется, будто это вот невидимое теперь и топором не порубить. Может, Петя и никогда не возьмет в рот игоревы охуенные пальцы, как мечтал в своих влажных фантазиях, но вот в чем прикол - после сегодняшнего они, скорее всего, с Игорем смогут стать добрыми приятелями, а может, даже, и друзьями. Не такими, как с Юлей, конечно же, даже рассчитывать глупо, но тем не менее. И этого будет, разумееется, чертовски мало - ебаная, блядь, френдзона, в которой Петя никогда и не думал даже, что окажется, вот же ирония судьбы, - однако и этого будет вполне достаточно, чтобы ощутить себя если не всемогущим, то хотя бы хоть на что-то годным. Ведь Игорю одиноко, как и ему самому, поэтому кто Петя такой, чтобы противиться так удачно складывающимся обстоятельствам. Кто Петя такой, чтобы отказываться от твердого дружеского плеча, даже если его обладателя хочется заебать до полусмерти, а потом еще чуть-чуть? - Петь, ты не уснул там? - мягко спрашивает Игорь, беспардонно вклиниваясь в петины невеселые размышления, и Петя, вздрогнув, отзывается тут же: - Нет, мне еще шесть минут до дома, - а потом, поддавшись дурацкому и полуосознанному порыву, просит: - Ты повиси еще немного, ладно? Я пулей, честно. Умоюсь, разденусь и в кровать, - и, помолчав немного, заканчивает уже почти шепотом, насрав на то, что там себе подумает водила: - Люблю засыпать под твой голос. Сделаешь мне такой подарок на новый год? - Да вообще без “бэ”, - хмыкает Игорь, кажется, чуточку польщенно, а затем спрашивает как-то неуверенно: - Ты где-то в центре живешь, да? - На Кирочной, - не моргнув глазом, сообщает Петя, сонно кутаясь в пальто, а потом задиристо фыркает: - Достаточно центр для коренного или я уже где-то на периферии? - Достаточно, - с достоинством заявляет Игорь и, чуть замявшись, добавляет: - У тебя тихо всегда так, будто бы не в центре. Я ставил на какую-нибудь новостройку бизнес-класса с нормальной шумкой. - Старый фонд, выкуси, - фыркает Петя, чувствуя, как клонит в сон. - Двор-колодец и бризер, с которым окно вообще открывать без надобности. Я сам охуеваю от этой могильной тишины с непривычки, но хули делать. - Наслаждаться, - философски замечает Игорь, а зачем, вздохнув, поясняет: - У меня тоже старый фонд, но без бризера и пластиковых окон и, базарю, ты охуенно устроился. - Да на циане полно годных хат, - тут же вскидывается Петя, встрепенувшись и очухавшись от приятной сонливой комы. - Я за недели полторы нашел без напряга. Мелкая, конечно, но полный фарш. - У меня своя, - как-то смущенно сознается Игорь, а потом поспешно добавляет: - Просто руки не доходят в порядок привести. И Петя теряется на мгновение. Питерский мент, простой, как три рубля, и со своей квартирой в центре, вызывает некий диссонанс. Зарплата - смех один, ни на какую ипотеку не хватит. Наследство, что ли? Но эту мысль он придерживает при себе. Лишь смешливо замечает, выбираясь из такси: - Так приводи. Охуеешь, как в центре Питера может быть тихо, просто охренеть и не встать, дядь, - и, хлопнув дверью, добавляет, ныряя в темную арку: - Если бы я знал, в какой вакуумной тишине окажусь, снял бы квартиру где-нибудь в новострое, где хотя бы пердеж соседей слышно. А то совсем пиздец - будто в гробу уже лежишь. И смеется громко, расслабленно и без задних мыслей. Еще месяц назад ему бы от такой шутки стало здорово не по себе, а теперь вот, ничего, даже весело. Игорю, кажется, тоже, судя по тихому и добродушному смешку. Отрубается Петя почти мгновенно, едва добравшись до кровати. Проваливается в глубокий коматоз, как по щелчку, выронив телефон из расслабленных пальцев. А Игорь, как выяснится утром, еще полчаса вслушивается в его дыхание, прежде чем сбросить звонок.