Признаки жизни

Весь первый день свеженаступившего две тысячи девятнадцатого Петя проводит будто в тумане. Просыпается уже после обеда, закидывает в себя остатки позавчерашних макарон по-флотски, чутка подогрев их в микроволновке, а потом, сытый и довольный долгожданным выходным еще часа три дремлет под монотонно бубнящий ютубчик, выкрутив звук на минимум. Окончательно очухивается лишь к вечеру и, проторчав какое-то чудовищное количество времени под душем, выплывает из ванной в облаке пара и вполне себе не поганом настроении. Впрочем, прошедшая ночь, полная удивительных и шокирующих откровений из головы никак не идет даже несмотря на этот приятный коматоз первого за долгое время выходного. И даже несмотря на приподнятое настроение. Да, Пете есть чему порадоваться, тут базара ноль - он даже в самых смелых своих фантазиях не мечтал, что Игорь, красиво страдающий по девчонке, внезапно окажется бескомпромиссным любителем хуев, но вот все остальное вызывало вопросики. Не напрягало, нет - тут Петя совершенно не пиздел, ему похуй вообще, что Игорь на деле не такой уж непогрешимый, как ощущалось прежде, - но заставляло призадуматься о том, сколько еще времени пройдет, прежде чем он сам сможет с уверенностью сказать, что знает, кто такой Игорь на самом деле. Наскоро обтеревшись полотенцем, Петя достает из шкафа чистые шмотки и, натянув трусы, вздыхает, пристраивая свою тощую жопу на краешке кровати. Игорь мент. Его коллега, блядь, еще несколько месяцев назад протиравший штаны этажом ниже в главке. И то, как долго он водил Петю за нос и скрывал этот факт, даже не смешно, однако злиться на эту конспирацию все равно не получается, хоть усрись, потому что Петя прекрасно понимает мотивы игоревой молчанки. В самом начале, когда еще не было понятно, что выйдет из этих их ночных созвонов, Игорь явно не хотел по-тупому спалиться и выдать себя. Не хотел, чтобы Петя выяснил, кто он такой - нормальная, между прочим, ментовская паранойя, Пете бы поучиться, - и не желал проливать свет на определенные факты своей биографии, неизбежно бы всплывшие, если бы Петя навел справки. Теперь Петя знает, что именно он так тщательно заметал под ковер, и это, ну, имеет смысл. Не каждый случайный собеседник готов к такой сенсации. Не каждый поймет и примет, как данность. Но Петя принимает без лишних колебаний, а Игорь, осознав, что никто не планирует сжечь его на костре, доверяется окончательно, и от этого с ним становится совсем легко вопреки здравому смыслу. Игорь впускает его в свою жизнь, прежде укрытую завесой тайны, и, от души наплевав на игру в прятки, такую привычную уже и набившую оскомину, начинает наконец говорить о себе открыто, уже не прикусывая язык всякий раз, когда возникает вероятность спалиться или сболтнуть чего лишнего. Обнадеживает ли это? Ну, в целом, да. Возбуждает? Да пиздец как, хоть и не должно вообще-то. Но Петя уверен, что все это - лишь вершина айсберга, а чтобы докопаться до сути, придется как следует попотеть. И Петя бы соврал, если бы заявил, что не собирается сделать этого в самое ближайшее время. Например, послезавтра, когда доберется до архива. Или как-нибудь вечерком, когда опрокинет в себя вискаря для храбрости и решится все-таки полюбопытствовать, какие Игорю нравятся мужики. Ему хочется знать про Игоря абсолютно все, и кто-то сказал бы, что это нездорово, но Петя лишь заталкивает эту предательскую мыслишку поглубже, и улыбается уголком губ. Ему, в целом, похуй. А еще - в его жизни и без того было не слишком много здоровых вещей, чтобы теперь на эту тему заморачиваться. В желудке все еще бродит неясный голод, и Петя, натянув свежую одежду, задумчиво распахивает дверцу холодильника. Однако, набор неутешительный - холостяцкий минимум, в последние дни совсем не до шоппинга было, - и он, запустив кофемашину, торопливо строчит Игорю в телегу, поддаваясь внезапному порыву: “Надеюсь, ты там уже оклемался после вчерашнего загула, потому что мне нужен твой экспертный совет бывалого повара, умеющего сочинить что-нибудь из говна и палок, - и, подумав, добавляет: - Не ответишь за пять минут, я закажу пиццу, клянусь”. И он, разумеется, блефует - ни одна пицца первого января не приедет в каком-то обозримом будущем, самое меньшее, часа через два и наглухо остывшая, - но Игорю-то, если тот все-таки уже в добром и бодром здравии, знать об этом не обязательно. И это, конечно, дохуя иронично, что человека - простого и без выебонов, способного себя обслужить, а не прикидываться безруким инвалидом, - из Пети сделала не тупая солдафонская батина муштра, на которую тот всю жизнь делал ставки, а самостоятельность, ограниченность в средствах и занудный игорев мандеж, пессимистично обещающий язву в тридцать два, если Петя и дальше продолжит жрать всякое дерьмо. Отец долгие годы пытался вылепить из Пети нормального мужика, который даже в казарме не загнется, но материны супчики с котлетками и тщательно отглаженная ею же после стирки курсантская форма сводили все его старания на нет. Петя вырос инфантильным уебком, удобно сидящим на родительских шеях, и даже после, когда слез, все равно не опускался до простых бытовых вопросов, отдавая их на аутсорс - ресторанам, прачечным, химчисткам, узбечке-уборщице, а потом и Нине. А теперь вот, кажется, наконец начинает вдуплять, как нужно было. Учится отпаривать рубашки без заломов - спойлер, выходит пока хуево, - сам надраивает полы и краны до блеска, потому что бесит пыль по углам да белесая шелуха налета, ну и, конечно, как же без этого - постигает азы суровой мужицкой кулинарии. Телефон на стойке оживает почти сразу, вибрирует, проезжаясь по столешнице, и Петя ловит его привычным движением, метя в зеленый кружочек. - Шантаж - это низко, - зевнув, укоризненно замечает Игорь, а потом, не размениваясь на светский треп, быстро спрашивает: - Что в холодильнике? - Молоко, огурцы, вялый лук, остатки фарша и пара кило картохи, - рапортует Петя, а потом, подумав добавляет: - Ну, масло еще вроде и немного подсохшего бекона. О, а еще поллимона, но явно не того, который бы меня осчастливил до усрачки. И, довольный своей шуткой, по-идиотски хихикает. Игорь тяжко вздыхает. - Да ты безнадежный, Петь. Это ж проще пареной репы, - и, щелкнув зажигалкой, командует: - Фарш на котлеты, а картоху пожарить с луком. Высшая математика, да? И он, конечно, прав, только идиот бы не додумался, но Петя все равно уязвленно брякает, разом прекратив веселье: - Если б была не высшая, я б у тебя не спрашивал, - а после, переключившись на громкую связь, снова ныряет в холодильник и ворчит: - Не, ладно, с картохой все понятно, хоть я и рискую остаться без пальцев в процессе, но котлеты, дядь… Че, просто фарш на сковородку ебануть? - Горе ты мое луковое, - ржет Игорь в ответ совсем не обидно, и, выдохнув дым, добавляет мягко: - Я подскажу по ходу пьесы. Батон какой-нибудь не заплесненевший есть? - Только черствая половина багета из “Цеха”. Засох он вроде раньше, чем успел сгнить, - с некоторым сомнением вздыхает Петя, оглядев кухню и зацепив взглядом фирменную коробку, но Игорь одобрительно хмыкает и заверяет, что сойдет, если и впрямь только засох. Под игоревым чутким руководством все получается, ну, не сказать, что легко и просто, но однозначно бодрее, чем если бы Петя гордо корячился в одиночку. Да, весь последний месяц он, конечно, старательно пытался отыскать в себе внутреннего Гордона Рамзи, но по четким инструкциям из рецептов, закупаясь в доставке по списку, и явно не осилил бы экспромт из прошлогодних скудных запасов. А вот с Игорем ему вполне удается этот финт. Петя старательно чистит картошку, прикусив в зубах сигарету и по-дурацки испуганно ойкая, когда острие ножа оказывается в опасной близости от пальцев; с легким отвращением мнет руками месиво из фарша, размоченного молоком хлеба и размякшего масла, а потом, пуская скупую мужскую слезу, послушно шинкует лук, мысленно проклиная и Игоря, и этот злоебучий лук, и нихуя не работающие толком доставки. Игорь ехидно комментирует его страдания, обещая в следующий раз непременно научить искусству варить борщ; ностальгически вспоминает не без легкого содрогания, как они с каким-то дядь Федей чистили и потрошили шесть кило рыбы, а потом, хмыкнув, предлагает включить уху в учебную программу ближайшего месяца. - Вот уж нахуй, - моментально открещивается Петя, переворачивая аппетитно шкворчащие котлеты. - Я к рыбе не прикоснусь под страхом смертной казни. И Игорь, вместо того, чтобы закуситься, лишь смеется негромко, ворчит добродушно, что рыбу можно и потрошеной на рынке купить, а затем в трубке раздаются его шаги и, подумать только, тихая музыка. Какой-то жутко нафталиновый блюз, как из старых американских фильмов - нихуя не понятно, конечно, но очень завораживающе, - и Петя, приоткрыв от удивления рот, брякает почти машинально: - Ты там что, старые песни о главном включил, что ли? Разумеется, он не настолько тупой, чтобы подумать, будто бы эта странная классика может доноситься из ящика, но иногда заткнуться вовремя просто невозможно. А жаль. Хорошо, что Игорь тоже не настолько тупой, чтобы воспринимать Петю всерьез двадцать четыре на семь, иначе туго бы им пришлось. - Почти, - соглашается тот весело. - Стряхнул пыль со старого винилового проигрывателя. Нравится? И Петя, прислушавшись, рвано выдыхает, а потом, прикрыв глаза, говорит честно: - Да кайф ебейший, дядь. Нихрена я, конечно, не шарю за пиндосский народный фольклор, но это очень круто. Он стоит посреди своей крошечной студии в паре шагов от плиты и охреневает. От запахов домашней еды, от чуть пережеванных динамиком звуков из игоревой квартиры и внезапно от того, что вообще может все вот это сейчас проживать. Что это - не декорация, не иллюзия, а самая настоящая реальность, в которой Петя на самом деле существует. Что бы у него было сейчас, если бы не Игорь? Пустой и могильно тихий каменный мешок, в котором Петя бы сидел в одиночестве, ну, или на крайняк, в компании нетфликса. Какая-нибудь быстрорастворимая, прости господи, лапша из магазинчика на углу, если тот, конечно, сегодня открыт, и ощущение собственной никчемности. А так - Петя чувствует, что живет жизнь. Пусть не идеальную, пусть по чьим-то меркам бесполезную и бессмысленную, но свою. И, наверное, как бы смешно это ни звучало, пожалуй именно ту, которой всегда хотел. Еще пару лет назад ему казалось, что бабки и власть - мерило всего. Он ошибался. Сбился тогда с пути и забыл, как еще пятнадцатилетним пиздюком мечтал выбраться из-под батиного тяжелого форменного ботинка и жить своим умом, невзирая на последствия. Что ж, ему, кажется, действительно, удалось. - Спасибо, дядь, - как-то растроганно выдыхает Петя, потянувшись к сигаретам. А потом, открыв глаза, выключает газ под сковородой с котлетами, повинуясь интуиции. Ворошит в другой картошку, приподняв крышку, а после, сунув в рот сигарету, поспешно прикуривает. - За что? - удивленно тянет Игорь в трубке, кажется, не уловив петин настрой, поэтому приходится пояснить: - Да за все. Ты просто не представляешь, из какой сраки ты меня вытянул, сам того не ведая, - сообщает Петя спокойно, а потом, выдохнув дым, продолжает все так же спокойно: - Я тебе, конечно, не буду задвигать телегу, что вскрыться хотелось, потому что, ну, нет… Не хотелось, я для этого слишком трусливый чмошник и слишком люблю себя. Но мысли о том, что зря меня вообще откачали тогда - вот они всплывали часто. И ты, конечно, не служба психологической помощи и не мать Тереза, блядь, но вот уже несколько недель я не варюсь в себе, как последние два года, а просто нормально живу. А прямо сейчас - так вообще чувствую что-то, уже почти забытое, прикинь? Как будто я счастлив, просто еще этого не осознал в полной мере. Непривычно - пиздец. Но охуенно. И все потому, что есть у меня смутное такое ощущение, что я не один. - Не один, - соглашается Игорь ему в тон. А потом, помолчав, спрашивает как-то с тоской: - И что, чтобы устаканилось все, нужно два года подождать? Тогда отпустит, да, Петь? От его слов - таких простых и таких печальных, - больно сжимается что-то за ребрами, и Петя, стряхнув пепел, решительно мотает головой: - Да нихуя подобного, бобер, выдыхай, - а потом, хмыкнув, экспертно заявляет: - С тобой, я думаю, мы управимся быстрее. Просто нужен кто-то, кому на тебя не поебать и кто готов быть рядом, - и, сбавив обороты, уже тише заканчивает: - Мне вот не поебать. Ты только не шкерься от меня, когда невмоготу будет, ладно? Вместе как-нибудь вывезем. Игорь ему нравится. Даже больше - Петя в Игоря, кажется, вот же срань ебучая, немножко уже влюблен, как бы глупо и по-уебски это ни звучало, - но то, что он сейчас говорит, с этим не связано вообще никак. Даже если Игорь никогда не посмотрит в его сторону, Петя от своих слов не откажется, ведь за добро нужно - и, самое главное, ужасно хочется, - платить добром. Игорь вытащил его из глубокой заморозки, где чувства и эмоции не имели никакого значения. Дал константу, чтобы от нее плясать. И за одно это Петя был готов держать его за шкварняк над поверхностью ледяной воды в ответ. Не из-за призрачного шанса поебаться когда-нибудь, если подфартит и звезды сойдутся, а просто чисто по-человечески. Не по-дружески, конечно - с этим он себе глупо врет, потому что с Игорем дружить не хочется от слова совсем, а хочется ебануть в омут с головой, впервые в жизни снимая мужика не на одну ночь, а по безлимиту, - но если по-другому не сложится, то Петя и на унылую френдзону согласен, лишь бы не рвать эту ниточку. Лишь бы у Игоря все стало когда-нибудь хорошо, как в этот вечер у самого Пети. - Котлеты с плиты сними, - ворчит Игорь, словно бы игнорируя пламенную петину речь, но Петя не обманывается. Голос у него ласковый, тихий и совсем ни капельки не раздраженный. Игорь не переводит тему, он просто принимает слова к сведению и не считает нужным разводить сопли, причитая, как он рад, что кому-то не поебать. - Уже, - с улыбкой отчитывается Петя, снова ковыряясь лопаткой в сковороде с зажаристой картохой, а потом, хмыкнув, сообщает: - Пахнет так, что я уже триста раз слюнями облился. - Значит, ты все сделал правильно, - довольно смеется Игорь, а потом, помолчав, добавляет: - Ну вот, теперь и мне пожрать приспичило. И громко хлопает дверцей холодильника. Петя, подхватывая его веселье, тоже ржет: - Ну и в чем проблема? Первое января создано для похмелья и обжорства, дядь, - и, примостив жопу на высоком барном стуле, глубокомысленно добавляет: - Я вот планирую отужинать, а потом завалиться обратно в кровать и не вылезать оттуда примерно до завтра без всяких сожалений. - Так ты же вроде в клуб собирался? - растерянно спрашивает Игорь, чем-то гремя и шурша под чарующие и чуть приглушенные звуки блюза, доносящегося будто сквозь вату. - Да в жопу, - легкомысленно отмахивается Петя. - Чего я там не видел? Лучше отосплюсь по-человечески, у меня потом две ночные подряд, весь режим по пизде, считай. - Не знал, что Сурков так дрочит, особенно старший состав, - Игорь неодобрительно вздыхает, но Петя поспешно возражает: - Да не дрочит, я сам. Посмотрел на график смен, на хмурые, нихуя не вдохновленные рожи коллег и понял, что мне-то, в принципе, похер, когда в управлении торчать, а они все дома в праздники хотят побыть хотя бы по вечерам, - и, расплывшись в ухмылке, сообщает почти торжествующе: - Зато после восьмого я до конца января без ночных, как самый привилегированный мудила в отделе. Потому что я, конечно, не ебись какой добрый и понимающий, но не бескорыстный. - И то хлеб, - бурчит Игорь как-то не слишком удовлетворенно, и на мгновение в его словах Пете чудится грубоватая, тщательно скрываемая забота. А потом Игорь от души грохает чем-то, очевидно, сковородкой по чему-то, что очень похоже на газовую плиту, судя по гулкому эхо, и прикручивает свой мандеж. Молчать с ним - тоже заебись. Теперь уже не так, как прежде, а будто бы новый левел - Петя вдумчиво жует свой царский ужин, довольно жмурясь, Игорь шебуршит на своей кухне под негромкую музыку, но сейчас они, определенно, вместе, а не порознь, и от этого ощущения внутри разливается тепло. И если закрыть глаза, можно себе представить, что кухня - одна и та же, а винил притулился где-то на небольшом журнальном столике у окна. И кажется, будто время застывает, хотя оно, конечно, неумолимо бежит вперед. - Мне кажется, будто я тебя сто лет знаю, - вырывается у Пети ненароком, на что Игорь лишь усмехается и осаживает его мягко: - Столько не живут. Тем более, с нашей работой, Петь. - Ты зануда, - отмахивается Петя, загружая посудомойку и сыто, расслабленно прищуриваясь. А потом фыркает и добавляет: - Я лично не собираюсь убиться при исполнении, чего и тебе желаю. Игорь в ответ только смеется как-то невесело, а потом, так и не ответив, закуривает. Они перебрасываются какими-то обрывочными и ленивыми фразами весь вечер, изредка закусываясь по ерундовым поводам и раздувая из мухи - нет, не слона, - а целую охуевшую дискуссию и это весело вообще-то, ровно до тех пор, пока Игорь не затихает. Петя зовет его негромко - раз, другой, - а потом, улыбнувшись, откладывает телефон на соседнюю подушку и улыбается. Сегодня Игорь впервые за все их сравнительно недолгое знакомство, кажется, вырубается на полуслове, не дотянув даже до полуночи. Вырубается наглухо и безоговорочно, забив на крутящий винил проигрыватель и, наверное, свет в квартире. Внезапно выпадает из реальности, так и не домандев на тему, что сериалы - это тупая жвачка для мозгов, а не досуг, и Петя, одурело лыбясь в потолок, с пульта выключает освещение у себя, погружая студию в темноту. Прислушавшись, он с некоторым трудом, но все же различает игорево дыхание - глубокое, спокойное, - и удовлетворенно прикрывает глаза. Пусть Игорь и не стал обсуждать с ним дальнейшие перспективы, пусть и не захотел как-то словами через рот обозначить, что ценит это вот петино “не поебать”, но сейчас становится ясно, как день, что слова не ушли в молоко. Что-то затронули, что-то задели и что-то отпустили на свободу, потому что Игорь сопит ему в трубку абсолютно расслабленно и умиротворенно. Потому что не ждет подставы или осуждения теперь, после вчерашнего, а просто становится самим собой. Бесконечно уставшим и жаждущим понимания великовозрастным пацаном почти тридцати пяти лет от роду. Да, Игорь не идеальный вообще ни разу и кого повменяемее Пети он бы, скорее всего, своими откровениями отпугнул, как пить дать, но Петя не из робких. Петя отбитый наглухо, а еще - он из тех, кто прошел свой собственный Вьетнам, поэтому и не ему Игоря судить. Да, Игорь убил человека. Намеренно ли или поддавшись своей злости и боли - пока неясно, но разве это повод вычеркнуть его из новой, так складно выстраивающейся жизни? Да, блядь, ни разу. Петя тоже убивал и убьет снова, если так будет нужно. Если так будет правильно, и похуй на агонизирующую совесть маленького мальчика-идеалиста, все еще живущего где-то в дальнем и пыльном углу подсознания. Наверное, стоило об этом вчера сказать. Игорь считает себя замаранным и неправильным, но правда в том, что даже самой ебанутой хуйне есть оправдание и прощение. И даже самые эгоистичные и эгоцентричные, на первый взгляд, поступки, имеют свой резон. Тот сутенер, которого Петя отправил в шестую камеру на верную смерть, скорее всего, вышел бы под залог, уехал на родину, а спустя несколько месяцев вернулся бы в страну и под другим именем продолжил свое дело, в ус не дуя. А тот обдолбанный фраер, которому Петя всадил всю обойму в грудь весной пятнадцатого на задержании, наверняка бы положил несколько зеленых лейтенантов, если бы Петя побоялся тогда замараться и вытащить из кобуры макаров. Так почему Игорь был уверен, что тот, кто убил Юлю, не убил бы кого-то еще? Почему жалел эту мразь и мазохистски терзал себя чувством вины? Потому, что дурак, прости господи. Потому что слишком, сука, хороший, и для этого мира, и для своей профессии. Вымирающий в ментовке вид - человек совестливый. И Пете бы подальше от таких держаться, чтобы собственные грешки наружу не полезли в приступе немотивированного покаяния, но свет для мотылька слишком уж притягателен, чтобы лететь в другую сторону. Поэтому он упрямо липнет к Игорю и не может ничего с собой поделать. Игорь, блядь, не замаранный, он просто еще не понимает, что все сделал правильно. Не пришел еще к мысли, что отбросы нужно утилизировать, а не пытаться переработать, но Петя обязательно когда-нибудь заведет с ним об этом серьезный, без всякой там клоунады разговор. Тогда, когда Игорь будет к этому готов. А пока он прикрывает глаза, ловит вдохи и выдохи и, осознав значимость, сука, момента, просто впитывает в себя звуки чужой, погруженной в сон квартиры. Пете снится лето - оно ведь обязательно наступит даже в этом сером промозглом городе, - снится солнце, щекочущее нос своим теплом сквозь щель в шторах. Снится, что кто-то, навалившись удушливо жарко со спины, крепко его обнимает и сопит в загривок. И это сладко до одури. Настолько, что сердце сжимается и бьется чуточку чаще. Петя уверен: там, за его спиной точно Игорь, ну потому что, а как же иначе? Очнувшись в половине пятого утра в темной и тихой квартире, Петя оборачивается почти машинально, даже спросонья уже понимая, что никого в его кровати нет. Лишь на соседней подушке лежит айфон с давно погасшим экраном, и из его динамика долетает размеренное и глубокое игорево сопение. Лайф из лайф, думает Петя сонно. Просто игры разума и разыгравшееся воображение. А потом накрывается одеялом с головой и, перевернувшись на другой бок, снова отрубается замертво. В канун Рождества Петя, уже изрядно охуев от жизни такой, мотает одну из последних своих на ближайшее время ночных смен. Отчаянно борясь с зевотой, он потягивает из большой кружки горячий чай и - из чистого альтруизма, не иначе, - подбивает дневной рапорт Козецкого о безрезультатной проверке какого-то склада в области. Дежурка, едва заслышав о предполагаемой взрывчатке на заброшенной спичечной фабрике, перекинула сигнал в ОБОП, а Саньку просто не посчастливилось оказаться на дежурстве, вот и пришлось хватать СОБР и нестись через три пизды проверять наводку. Никакой взрывчатки они там, конечно, не обнаружили, хотя облазили все, но бумажки - есть бумажки, и никуда от них не деться. И если черновик рапорта лейтенант Козецкий успел худо-бедно накидать за вечер, то вот оформить по всем правилам - уже нет, и Петя любезно вызвался закончить начатое, чтобы не помереть к утру со скуки. Звонка от Игоря он сегодня не ждет; тот еще утром предупредил, что полночи будет занят, и не дожидаясь, пока Петя успеет надумать себе всякой херни, признался - пойдет на рождественскую службу. Нет, не один, нет, не потому, что дохуя верующий или грехи собрался замаливать, а просто традиция в семье такая. В бога не верит никто особо, но атмосфера светлого христианского праздника помогла когда-то пережить темные времена, вот и повелось. И Петя, пораженно прихлопнув варежку, тактично не полез с расспросами, хотя и подмывало со страшной силой. Выходит, у Игоря все же есть семья. Не то чтобы Петя думал, что тот один, как перст - он ведь упоминал как-то тетю с дядей вскользь, - но небезосновательно предполагал, что Игорь с близкими контакт не поддерживает, раз от одиночества на стену готов был полезть, когда они только познакомились. Ошибался, значит, как и множество раз на игорев счет. Представить Игоря среди истовых и праведных христиан получается с натяжкой, конечно, но попросить пару фоток для пруфа было бы совсем верхом наглости, поэтому Петя лишь просит не кантовать его после смены хотя бы до обеда и не развивает тему. Нудный, с кучей мелких подробностей рапорт изживает себя до обидного быстро, хоть Петя и всерьез намеревался растянуть его на всю ночь, чтобы не осталось свободного времени и сил на другое дело. Старое, почти годичной давности и вот уже три дня отлеживающееся в верхнем ящике рабочего стола. Уголовное дело в двух томах, аккуратно подшитое в картонные коричневые папки и выданное архивом без официального запроса под честное слово вернуть максимум через неделю, чтоб начальство не хватилось. И оттягивать дальше, в общем-то, особо некуда. Послезавтра у Пети последнее на этот месяц ночное дежурство, когда он может в одиночестве прочесть оба этих талмуда и не привлечь к себе лишнего внимания коллег, но стоит ли откладывать на послезавтра то, что можно сделать сегодня? И Петя решительно открывает ящик. Папки шершавые, чуть пыльные, и, пробежавшись взглядом по обложке первой - заведено пятого марта две тысячи восемнадцатого, прекращено двадцать второго мая того же года, - Петя вздыхает: сколько их таких, отправленных в архив, но все еще болючих для непосредственных участников событий? Да миллион, нахуй. Игорь отнюдь не первый и далеко не последний, к сожалению. Но до других Пете особого дела нет, а вот Игорь и его личная драма волнуют не по-детски. И да, есть такое смутное у Пети, конечно, ощущение, что он копается в грязном белье и лезет на запретную территорию, хоть Игорь и сам скинул ему архивный номер, но он себя успокаивает тут же и открывает первый том. Если бы Игорь не хотел, чтобы Петя в эту историю совал свой нос, он бы попросту отмолчался и все, а не вручил бы Пете карту сомнительных сокровищ с крестиком, где зарыто дерьмо. Значит, Игорь хотел, чтобы он знал. Игорь хотел, чтобы Петя в полной мере понимал, с кем имеет дело, чтобы не было потом сюрпризов. Игорь долго таился, но, в конце концов, распахнул себя настежь - на, смотри и суди, - в отличие от самого Пети, малодушно промолчавшего о львиной доле своих подвигов, и грех было бы пренебрегать таким приглашением. Грех было бы сделать вид, что ему не интересно, потому что интересно, черт возьми, и еще как. С первой страницы на Петю смотрит Юля. Спокойная и расслабленная, заглядывающая прямо в душу. Красивая и уже не живая. Пчелкина Юлия Викторовна - так ее звали. Ей было двадцать девять, когда все случилось; столько же, сколько Пете сейчас, и это несправедливо просто пиздец. Несправедливо, что даже таким, как Петя, выпадает второй шанс, а Юли вот уже почти год, как нет в живых. Она была журналисткой и занималась независимыми расследованиями. Лезла без мыла в любую жопу и за несколько лет успела изрядно поднасрать многим власть имущим в городе, вытаскивая наружу грязное белье, коррупционные схемы и дела, которые менты по каким-то причинам предпочли замять. В общем, если бы Пете на стол попали бумаги по этому убою, он бы ни минуты не сомневался, что убийство преднамеренное. Как минимум, из-за того, какой занозой в жопе оказалась игорева подружка детства и из-за того, с каким огнем она играла в последние годы. Так думал и капитан Грошев Н.А., даже несмотря на то, что декорации были выставлены идеально: поздний вечер, темная арка во двор-колодец и два ножевых. Типичная, вроде бы, история о том, как случайной жертве грабежа не посчастливилось отделаться легким испугом. Как по нотам, а потом звенящая тишина в зрительном зале. Слишком идеально, тем и подозрительно. Переворачивать страницу отчаянно не хочется - Петя уже наперед знает, что он там увидит, - но сделать это все же приходится. Хотя бы ради того, чтобы сорвать пластырь и понять, с чем именно Игорь живет с прошлого марта. Он ведь всяко был на месте событий вместе с опергруппой, не мог не быть. Дело ему, конечно, судя по всему, не досталось в итоге по каким-то причинам - может, не в управлении был, когда все случилось, а может, Юля, как барышня видная, примелькалась в управлении, и дежурный вполне себе понимал, что Игоря туда пускать нельзя в качестве официального лица… Но Петя все равно уверен, что Игорь там был. Сообщили ли ему или просто паучьим чутьем угадал, что случилось какое-то говно, но он по-любому примчался к юлиному дому еще до того, как увезли тело. Даже разбитый наглухо, Игорь с его упрямством барана точно попытался бы пролезть за желтую ленточку, примазавшись к коллегам, чтобы увидеть все своими глазами. Чтобы убедиться, что это не идиотская шутка. Чтобы отпечатать всю сцену целиком на сетчатке и быть уверенным, что выехавший на вызов опер не проебется и ничего не упустит. От фотографий натурально хочется выть. Грязный серый снег в свете полицейских переносных прожекторов, рассыпавшиеся по нему красные юлины волосы и кровь, такая же красная и расползшаяся здоровым уродливым пятном. И если Игорь действительно там был, Петя вообще не догоняет, как тот не ебнулся на месте. Наверное, на улице уже был легкий плюс, отстраненно отмечает про себя он, поспешно пролистывая несколько страниц со снимками, иначе бы крови было куда как меньше. Потом бегло просматривает отчеты криминалиста и патанатома - ничего такого, о чем бы он сам не догадался по фоткам, - все банально, смерть наступила почти мгновенно, оба удара были фатальными, нанесены острым армейским ножом со следами животного жира, будто им обычно колбасу строгали, но что-то все равно не дает Пете покоя. Что-то, что он видит и на фотках с места убийства, и из прозекторской, но не может пока сформулировать. Однако его задача сейчас - не раскрыть дело, с этим Игорь и без Пети уже управился, - а узнать, в чем же соль всей этой истории, поэтому Петя листает дальше и проглядывает отчеты об осмотре места преступления и первичных следственно-оперативных мероприятиях. Из сумочки испарились телефон и банковские карты, минут через пятнадцать или около того в соседнем подвальном магазинчике без камер с одной из карт была оплачена дешевая водка, а симку откопали опера в мусорке у крыльца все того же магазинчика. Айфон, кстати, через несколько дней всплыл на Апрашке, но без всякого шанса найти концы, потому что только сам дьявол сможет чего-нибудь добиться от местных обрыганов. Все кричало о том, что это банальный грабеж с неудачным для жертвы исходом, если бы не одно жирное “но”. Именно за него Петя неосознанно запнулся, изучая фотографии, и именно в это вцепился некий капитан Грошев, с облегчением выдохнув и передав дело в ОБОП. Удары ножом были нанесены филигранно - в горло и в сердце. Работал явно профессионал, который не только знал, как убить, но и как уйти, не оставив улик. Следы его на снегу были смазанными, будто бы убийца шаркал ногами - не определить ни размер, ни рисунок протектора, а еще - этот якобы пьянчуга умудрился не запалиться ни на одной из камер, будто бы прежде чем напасть, долго и скрупулезно изучал их расположение. Его никто не видел и не слышал во дворе, а подслеповатая престарелая кассирша минимаркета, на которую у следствия была вся надежда, лишь развела руками и невнятно заявила, что, вроде бы, тот синяк, который взял две чекушки, был высоким. По крайней мере, выше нее самой, и это, блядь, не говорило примерно ни о чем, потому что рост гражданки Макушевой составлял ровно полтора метра. И в свете этих обстоятельств дело об убийстве Юлии Пчелкиной перекочевало в отдел по борьбе с оргпреступностью, следователем по которому был назначен капитан Филимонов. Конец первого тома. Вторая папка оказывается значительно тоньше первой: страниц пять скупых отчетов о доследовании, копия допроса соседки-собачницы, нашедшей тело, вялые неохотные потуги построить хоть какую-нибудь версию и отработать последние громкие юлины разоблачения, но все бестолку. Петя узнает этот стиль - имитация бурной деятельности при нулевом КПД, - и закатывает глаза. У Филимонова висяков - как говна за баней вовсе не потому, что не везет ему так с делами, а потому, что работать надо лучше. Петя вот, например, даже с наскоку видит в его списке предполагаемых заказчиков убийства парочку ущемленцев, у которых был реальный мотив, но их Ромка разработать как следует даже не почесался. Отвлекся, забил или намеренно оттягивал этот сладостный момент - хер разберешь, а потом все как-то разрешилось само собой. Десятого мая разрешилось, когда в папку была добавлено постановление о прекращении уголовного дела в связи со смертью подозреваемого, некоего Урушанова Г.В. А дальше - приложенные копии рапортов с уже совсем другого расследования, в котором этот самый Урушанов Г.В. - жертва ментовского произвола, пристреленная из табельного макарова в подъезде собственного дома майором полиции Игорем Константиновичем Громом. Гром, значит. И только теперь до Пети доходит, что Игорь не просто дает ему возможность понять, что именно нахреновертил, но и в принципе скидывает с себя маску анонимности одним легким движением, но эту вот мысль и всестороннее ее обсасывание Петя откладывает на потом. Не до нее сейчас. Фамилия кажется знакомой, где-то Петя ее точно слышал, но это тоже сейчас имеет мало значения, по крайней мере пока, и Петя, тряхнув головой, возвращается к чуть грязноватым ксерокопиям. Игорь ему не пиздел и не преувеличивал, он действительно убил человека. По версии следака из УСБ - хладнокровно и по личным мотивам. По версии самого Игоря - как становится понятно из протокола допроса, - потому что нервы сдали. И почему-то игоревым словам Петя верит больше. Не из-за того, что хочется его оправдать - а чисто по логике. Игорь, проделав колоссальную работу, вышел на исполнителя, но заказчик так и остался безнаказанным, а это вряд ли входило в игоревы планы. Скорее всего, он и правда обезумел от ярости, и Петя, положа руку на сердце, осуждать его не может. Он бы и сам, пожалуй, наломал дров в такой ситуации, хотя до недавних пор считал себя бревном бесчувственным и душевным инвалидом. Юлино бледное неживое лицо и светлый ворот дубленки, залитый кровью, до сих пор стоят у Пети перед глазами, и от этого сжимает горло, а он ведь даже ее не знал. Игорь же был ей близким другом черт знает сколько лет. Немудрено, что у него случилось затмение рассудка. Оставшиеся страницы Петя читает очень внимательно, въедливо вертя в голове каждое слово. Особое внимание уделяет тем листам, где данные записаны со слов Игоря, и понемногу картинка складывается, а Петя замирает в ахуе, потому что он бы до таких комбинаций в жизни не допер. Игорь находит Урушанова только потому, что он не просто хороший следак, а буквально боженькой в макушку поцелованный. Цепкий, как бультерьер, и прущий напролом, не теряя цель из виду, даже когда кажется, что она скрылась за горизонтом. В обход всех должностных инструкций и внутренних регламентов, он, посветив ксивой, доебывается до кассирши в магазине и, истрепав ей все нервы, выясняет, что мужик, купивший водку той ночью, был одет в черную куртку до колена, а еще - что в руке у него были какие-то ключи с брелком, и Игорь делает охотничью стойку. Показывает тетке фотки брелков от автомобильных сигнализаций, и та, наморщив лоб, все же кивает. Мол, да, похоже. А дальше Игорь идет вразнос: втирается в доверие к какому-то зеленому старлею из местного участка, навешивает ему на уши лапши, что убойке очень нужно, просто жизненно необходимо отсмотреть все камеры в округе, чтобы выйти на соучастника бытовухи, а потом методично и одурело изучает предоставленные в обход запроса записи. И где-то к апрелю наконец засекает высокого мужика в куртке до колена, садящегося в неприметную старую хонду седан без номеров. Зацепка - так себе, но Игорю хватает, и следующие пару недель он тратит на то, чтобы через знакомых оперов выйти на какого-нибудь гайца, который бы слил по доброте душевной или за разумную мзду список всех машин этой модели, стоящих на учете в области на регистрационных знаках или транзитах. А потом долго и нудно прощупывает каждого из ста двадцати семи владельцев аккордов в порядке строгой очереди, сверяя их на глазок со скриншотом с видеозаписи, не исключая из выборки никого. Логика его проста и понятна - ни одна тачка не может слишком долго оставаться без регномеров, если она, конечно, не автохлам или не стоит в гараже до востребования. Эта хонда должна была кому-то принадлежать, и, судя по тому, что номера убийца все же скрутил, прежде чем идти на дело, именно эта ниточка и могла привести к нему. Впрочем, машину Игорь все равно вычисляет не по ее владельцу, а по дурацкой груше-вонючке, болтающейся на зеркале, а еще - по небольшой царапине на переднем бампере, которую не заметил сразу на записи, но умудрился разглядеть в свете уличных фонарей глубокой ночью, заявившись по адресу регистрации собственника и осмотрев тачку во дворе. И, сверившись со своими распечатками, понимает с облегчением - кажется, оно. Каждую свободную минуту Игорь трется у того дома, где обнаружил хонду, и где-то к началу мая начинает казаться, что все это порожняк - на машине с открытой страховкой ездит женщина, иногда с ребенком лет восьми, однако девятнадцатого числа он все же застает за рулем мужика, и сомнения развеиваются. Тот двигается резко, порывисто, шагая к подъезду - совсем как на записи, пусть на нем сейчас и не куртка, а легкая джинсовка, но это точно он. И Игорь идет ва-банк. Дожидается, когда на майские все славное семейство сваливает из города - две ночи подряд в окнах не горит свет, - и на третью вскрывает квартиру отмычкой. Обшаривает обшарпанную и ничем не примечательную трешку аккуратно, чтобы не оставить следов своего пребывания, и уже где-то под утро обнаруживает на антресолях пыльную черную сумку, а в ней старые фотографии, какие-то награды, судя по всему, с чеченской и армейский нож. Чистый, вроде бы, но ультрафиолет не обмануть. Десятое число Игорь выбирает не случайно: знает уже, что по четвергам жена юлиного убийцы вместе с пацаном приезжает поздно. Кружки какие-нибудь, наверное, но еще ни разу за месяц они не появлялись дома раньше девяти, в то время как отец семейства входил в подъезд неизменно в половине восьмого. И Игорь, судя по показаниям, правда хотел его задержать до выяснения, а потом свистнуть ОБОП на обыск, но что-то пошло не так. Что-то замкнуло в его голове. Что-то внутри сломалось с треском, и Игорь, войдя в подъезд следом, светски поинтересовался, как спится с кровью на руках, а потом, когда его подозреваемый - его единственная ниточка к реальному убийце, а не исполнителю, - обернулся, пустил ему две пули в грудь. Может, потому что нервы ни к черту уже были, а может, потому что тот потянулся ко внутреннему карману своей джинсовки. Петя жадно переворачивает страницу, надеясь узнать, чем же кончилось в итоге дело, на мгновение забыв, что ничем оно, по сути, еще не кончилось, и досадливо морщится. Дальше - только протокол обыска квартиры гражданина Урушанова, опись документов, подшитых к делу, и перечень вещдоков, отправленных в хранилище улик. Этот увлекательный, без всякого сомнения, бестселлер имеет открытый финал. Шумно выдохнув, Петя захлопывает папку и, откинувшись на спинку кресла, прикрывает глаза. Особисты своими наработками не поделятся, нечего и мечтать. Игорь тоже вряд ли захочет - да и права не имеет, по сути, - обсуждать с Петей ход следствия, но Петя не первый год работает в ментовке, поэтому примерно может себе представить, что было дальше. Скорее всего, следующие несколько месяцев - как минимум, два, - Игорь провел в СИЗО, потому что история реально гнилая и, скорее всего, получила огласку в СМИ. Сейчас, вероятно, под подпиской или домашним арестом с некоторыми вольностями, раз смог выбраться сегодня за пределы своей квартиры. Но самое главное, он все еще взаперти себя самого, и теперь у Пети совсем не остается вопросов к этой его звериной тоске. В говняном две тысячи восемнадцатом Игорь, кажется, потерял вообще все: близкого друга; работу, которую умел делать так, как многим и не снилось, а еще - самого себя и шанс, хоть и призрачный, найти все-таки того, кто действительно хотел юлиной смерти. Устало растерев веки кончиками пальцев, Петя открывает глаза и, быстро убрав архивные папки в ящик стола, чтобы потом не забыть ненароком, бросает взгляд на запястье с часами. Шесть доходит потихоньку. Интересно, а до скольки вообще сегодня идут в храмах ночные службы? У матери бы точно нашелся ответ на его вопрос, а вот Петя в душе не ебет, в каком часу разбредается этот православный шабаш. Дома ли уже Игорь или все еще с одухотворенной рожей выстаивает под сводами одной из питерских церквей в душевной компании своих родственничков? Позвонить ему прямо сейчас хочется нестерпимо, почти до нетерпеливого подрагивания пальцев, крепко сжимающих айфон, но Петя себя сдерживает. Неловко выйдет, если Игорь еще не освободился, но еще более неловко, если он уже вернулся домой и завалился спать. Договаривались же - сегодня без созвона. И вроде бы Петя уже достаточно взрослый мальчик, чтобы потерпеть и на несколько часов придержать при себе прорывающиеся наружу эмоции и многочисленные вопросы, но на деле это оказывается почти невыполнимой задачей. Теперь, когда он знает, что именно случилось прошлой весной, Пете хочется сделать хоть что-нибудь. Сказать Игорю, например, что тот ни в чем не виноват, по сути, и любой бы на его месте с катушек слетел после такой вот хуйни. Спросить, блядь, почему после этой истории Игорь остался один: сам ото всех гасится или же его родные и близкие не оценили вендетты? А еще… Еще Пете нестерпимо, просто до боли где-то под ребрами хочется докопаться до правды. До самой, сука, сути докопаться и выставить счет тому, кто Юлю заказал. Попытаться - вполне в его силах, если подойти к этому вопросу с умом. Да, прошел почти год уже, но любая заказуха оставляет следы - это он хорошо усвоил за последние месяцы, перебирая архивные дела и анализируя методы ведения расследований. Прежний майор, сидевший за петиным столом до июня семнадцатого и выбывший кладбище после перестрелки на какой-то заброшке, был лучшим петиным учителем и его опыт подсказывал: невозможно заказать кого-то и остаться в тени. И да, возможно, учиться у того, кто героически откинулся в тридцать семь, было не лучшей идеей - не ровен час, станешь дохуя умным и гениальным, да и сам помрешь ненароком, - но разбирая кейсы майора Павлова, Петя натурально кончался, как личность. В них он находил ответы на свои вопросы, на них он тренировался видеть то, что ускользает от невнимательного взгляда ленивых уебанов типа Филимонова. И именно благодаря им он сейчас понимает совершенно ясно, что в деле Юли остались слепые пятна. Благодаря им он даже навскидку замечает, где Филимонов наебался, спеша скинуть с себя очевидный висяк и выдохнуть с облегчением. Никто - никто, блядь, - не удосужился отдать спецам из техотдела телефон Урушанова. Просмотрели для галочки - и все, а Петя, не понаслышке знакомый с манией преследования, сопровождающей рука об руку человека с нечистой совестью, был готов сейчас поклясться, что в смартфоне что-нибудь можно было накопать, если знать, куда всадить лопату. Но смартфон отправили в хранилище улик, а дело - в архив, и от этого у Пети неиронично горит жопа. От этого у Пети болит что-то фантомное, ровно в том месте где у нормальных людей квартируется душа. Потому что он понимает неожиданно ясно: пока убийца Юли - настоящий, а не этот дилетант-чмошник с армейской заточкой на антресолях, - на свободе, Игорю не будет покоя. Пока он не сядет или не сдохнет, Игорь не сможет идти дальше, как бы не старался и не хорохорился. Именно это подвесило его в воздухе, а не муки совести или безделье. Игорь просто не может себе простить, что сглупил, что выместил злость на исполнителе и так и не сумел докопаться до правды. Вот что придавливает его тяжелым грузом, а вовсе не какие-то дурацкие метания на тему этики и морали. Это и то, что Юли больше нет. И да, Петя не может отмотать время назад, не умеет воскрешать мертвых и у него нет волшебной кнопки “сделать все пиздато”, но он вполне в силах найти истину. Ну или, хотя бы, попытаться, если он не ошибся и Игорю это действительно важно, чтобы обрести покой. И, не позволяя себе одуматься, Петя быстро строчит Игорю в телегу: “Я просмотрел материалы дела. Перезвони мне, когда проснешься”, - а потом, прихватив пальто, выходит из кабинета, потому что курить хочется почти нестерпимо. Стоило, наверное, наплевав на правила, вынести эти две папки из управления и прочесть дома, где под рукой пепельница и початая бутылка нормального вискаря, но последние несколько месяцев Петя отчаянно старался без лишних поводов не нарушать устав, за что и поплатился. Первая сигарета кончается до обидного быстро, вторая тоже, и лишь к третьей Петя уже вдумчиво впускает дым в свои легкие, а не пытается унять судорожными торопливыми затяжками дрожь в руках. Перед глазами пустая безлюдная парковка, а еще - алые волосы и грязный снег, и Петя, поспешно смаргивая непрошенную картинку, бездумно щелкает зажигалкой. Юля была практически его ровесницей, но всего через полгода Пете стукнет тридцать, а ей навсегда останется двадцать девять, и это пиздец как несправедливо. Она могла бы перевернуть мир с ног на голову, судя по тому, с каким энтузиазмом бралась за самые грязные истории и с блеском их разматывала. Могла бы получить Пулитцера или какую-нибудь там никому не всравшуюся кнопку на ютубе. Могла бы стать любимой женой и любящей мамой. Но вместо этого она истлевала в деревянном ящике в полутора метрах под землей, уйдя такой молодой и яркой, что аж дурно. И за это ответить должен не только Урушанов, в рот его еби, но и тот, кто вообразил себя вершителем судеб, компетентным подписывать смертный приговор. Петя достает из пачки последнюю сигарету - похуй, не жалко, в бардачке валяется еще половина блока, - и, прикурив, прикрывает глаза. Он не станет обещать Игорю возмездия в полном объеме - нужно быть совсем и наглухо ебнутым, чтобы разбрасываться такими обещаниями, - но он может пообещать, что хотя бы попытается выйти на заказчика. И да, Петя все еще порой ощущает себя слепым котенком нескольких дней от роду, слушая на летучке исходные данные по очередному расследованию, но он готов вписаться в эту историю даже несмотря на свою весьма условную компетентность и еще более условную квалификацию. Потому что, во-первых, у него есть опыт безвременно ушедшего и посмертно награжденного какой-то там хуйней майора Павлова, а во-вторых, он уверен, что и Игорь в конце концов не останется в стороне, даже если поначалу идея покажется ему идиотской. Пусть кажется, Пете не принципиально. По сути, не принципиально даже, чтобы Игорь ввязывался во всю эту канитель, но было бы, конечно, неплохо. Одна голова лучше, а две - в самый раз. У Игоря больше опыта в убое, а еще он наверняка в курсе, чем именно Юля занималась в последние месяцы своей жизни. Под кого копала и кому наступила на хвост. И если вдруг телефон из вещдоков окажется порожняком, можно будет попытаться зайти совсем с другой стороны. С той, с которой никто еще толком и не заходил. Остаток смены Петя, вернувшись к себе в отдел, тратит на то, чтобы отксерокопировать обе папки по делу. И да, можно было бы отфоткать страницы, но Петя решает, что лучше вот так, чем потом, щурясь и проклиная свою лень, пытаться разобрать, что там написано в каком-нибудь протоколе. Лучше вот так, чем одурело маяться от безделья, потому что МФУ работает заметно медленнее, чем камера айфона, хоть и придется потом объясниться за девшиеся хрен пойми куда полпачки принтерной бумаги перед коллегами. Впрочем, он все равно управляется раньше, чем отчаянно зевающий лейтенант Козецкий открывает дверь с ноги, и последние полчаса проебывает на то, чтобы, поддавшись порыву и зарегавшись под новым юзернеймом, промотать инстаграм Гошана почти до истоков. Гошан с фоток улыбается ему, как живой. Сверкает упоротыми глазами, кривляется и выглядит так, будто не лежит на Новодевичьем, а словно бы и по сей день фестивалит в самых модных клубах столицы. Отрезвляет лишь тот факт, что последний пост его выложен незадолго до полуночи двадцать четвертого ноября две тысячи шестнадцатого - и недели Гоша не продержался с того момента, как Петя пропал с радаров. На его красивом гранитном памятнике, до пизды дорогом и с позолотой - Петя заглянул на кладбище однажды минувшим летом, - датой смерти значится двадцать пятое. И прежде Петя гнал от себя дурные мысли, а теперь разматывается ими до основания. Они с Гошаном класса с третьего дружили, были не разлей вода: в школьных заварушках с пацанами из параллели, на студенческих пьянках, а после, когда Петя в наркоконтроль угодил - и в сладких приходах под ритмичный, ебущий в уши биток. И нет, Петя не был тем, кто открыл Гошану глаза на мир неземных наслаждений, но он исправно подкидывал дров в топку, и тем самым поощрял. Раззадоривал сладкими скидками для своих и разливался соловьем, что колумбийский - чистый кайф, вместо того, чтобы за шкирку оттащить Гошана в рехаб, а потом показать ему пачку фоток от криминалистов с обблеванными и скрюченными трупешниками торчков всех мастей. Петя был хуевым другом и при гошиной жизни, и после его смерти. Не думал даже искать виноватых, не мыслил о том, чтобы мстить. Но сейчас, пропустив через себя игореву боль и его стремление докопаться до правды, чувствовал, что Гошану задолжал. Не настолько, что возвращаться в Москву и рыть носом землю в поисках барыги, продавшего ему сверх разовой нормы, но достаточно, чтобы смириться с мыслью, что на том свете - сто пудово, в аду, - Гошан с него спросит за оставленный без ответа беспредел. Сдав дежурство, Петя выходит из управления и, забираясь в машину, чертыхается. Совсем вылетело из головы подзавести вовремя, и теперь - впереди минут десять-пятнадцать, пока движок не прогреется. В салоне холодно, аж пар изо рта валит, но Петя все равно приоткрывает окно и тянется к бардачку. Новая пачка, хрустнув оберткой, вскрывается на раз-два, и он жадно закуривает, возвращаясь мыслями к Гошану. Найти дилера спустя два с лишним года и не имея доступа к наработкам ГУНКа - если хоть кто-то, конечно, почесался открыть дело, - вообще без шансов, нехуй и надеяться. Да и в прошлом это осталось вместе со всей московской жизнью, как ни крути, но вот того, кто дал Урушанову наводку на Юлю, вычислить вполне реально даже теперь, и Петя надеется, что это зачтется ему, когда придет время столкнуться в посмертии с Гошаном. Петя надеется, что это поможет Игорю вылезти из своего темного пыльного угла и начать жить новой жизнью, где нет незакрытых гештальтов и можно просто двигаться дальше, а не зацикливаться на прошлом, каким бы болючим оно ни было. Пустые дороги и мерный бит успокаивают почти моментально, поэтому, когда звонит телефон, Петя вздрагивает, выныривая из небытия, а потом, выкрутив магнитолу на минимум и поспешно потянувшись к пассажирскому сидению, сразу выводит звонок на громкую связь. - Перезваниваю, - как-то немного скованно начинает Игорь, - я, правда, не спал еще толком, но увидел твое сообщение и подумал, что стоит набрать, пока твой беспокойный мозг не нагенерировал какой-нибудь хуйни типа, что я от тебя, как ты изволил выразиться, шкерюсь. - То есть, такого ты обо мне мнения? - чуть насмешливо фыркает Петя, притормаживая на светофоре, но Игорь, ничуть не смутившись, заверяет: - Именно такого. Ты параноик, Петь, - и, помолчав, вздыхает: - Что, не понравилась история и ты благородно решил сказать мне об этом лично, а не трусливо слить игрой в молчанку? И Петя на мгновение теряет дар речи. - Ну ты дурак или прикидываешься? - трогаясь с места, осторожно интересуется он, а после, помолчав, заверяет спокойно: - История мне, конечно, не очень понравилась, базара ноль, особенно слайды от криминалистов, но ты реально думаешь, что меня можно таким напугать? - и, преувеличенно-бодро заканчивает: - Дядь, я вообще-то в ОБОПе работаю, я уже ничему не удивляюсь и не падаю в обмороки при виде трупа. Тем более, что фоток с места убийства Урушанова все равно в подшивку не подвезли. - То есть, ты только это вынес из дела? - как-то даже разочарованно уточняет Игорь, щелкнув зажигалкой, но Петя, втопив по непривычно пустому Невскому, возражает: - Не только, - и, тоже потянувшись к сигаретной пачке, брошенной рядом с телефоном, добавляет все так же спокойно: - Если ты все еще беспокоишься насчет моего мнения - мне поебать, что ты завалил этого Урушанова. Туда ему и дорога, гниде такой, но я не затем просил позвонить, Игорек. - А зачем? - просто спрашивает Игорь, не выебываясь, не строя из себя святую невинность и больше не стараясь доказать Пете, что он должен был ужаснуться тому, с кем ненароком связался. Капитуляция, получается? Получается, до Игоря наконец дошло, что Петя от него не отвянет и пора бы перестать нагнетать тлена? Смирился, походу, с тем, что Петя, даже зная обо всем случившемся, не станет считать его вселенским злом. И выдохнул. Петя торопливо чиркает зажигалкой, чуть сбавляя скорость и придерживая руль локтем, а потом так же просто отвечает: - Я могу поднять это дело из архива, и мне никто слова поперек не скажет, - а потом, помолчав и выдохнув дым в приоткрытое окно, добавляет чутка смущенно: - Ну, то есть, Сурков, может быть, и доебется, почему именно за этот кейс я уцепился, но ведь повод реально есть: заказчика так и не нашли, хотя заказуха налицо. Чутка подразгребусь с текучкой и отправлю запрос в архив, хочешь? - А я должен хотеть? - как-то совсем не вдохновленно вздыхает Игорь, а затем, помолчав, продолжает почти равнодушно: - Филимонов дело закрыл, и странно будет, если ты его из архива дернешь на свет божий. - Мне не в первой, - хмыкает Петя почти весело. - В конце ноября выезжал на арест по архивному, так что Сурков даже не удивится, если я вцеплюсь в мокруху почти годичной давности. Он уже смирился с тем, что я на голову стукнутый, так что вопросов не будет, скорее всего, - и, притапливая на пустой дороге, спрашивает снова: - Так что, мне оформлять запрос или как? - А почему ты меня вообще спрашиваешь? - слегка прохладно интересуется Игорь. - Ты же все уже для себя решил, да, Петь? Уже, небось и черновик запроса набросал, правда? И такого поворота Петя, конечно, не ожидал. Почему-то в его влажных фантазиях Игорь не просто давал добро на эту авантюру, но и воспринимал ее с энтузиазмом, жаждая справедливости и возмездия, а на деле… На деле Игорь оказывается крайне недоволен петиным рвением и, кажется, даже, слегка злится. Вот же залупа, блядь, никогда с ним не угадаешь. - Никакого черновика, - поспешно заверяет его Петя, опуская стекло ниже и стряхивая пепел в окно. Пепел ожидаемо задувает обратно встречным ветром, и Петя, мысленно выматерившись от души, затягивается, а после продолжает: - Да, ты прав, конечно, дядь, я для себя уже решил, что хотел бы эту историю копнуть сам, нашел пару проебов в документах и следственных мероприятиях, но ты знаешь… - он замолкает на мгновение и, выдохнув дым носом, серьезно заканчивает: - Если ты не хочешь, чтобы я этим занимался, я не буду. Не вопрос вообще. Просто я думал, что тебе… - Что мне по кайфу будет, если кто-то снова начнет ворошить этот улей? - уточняет Игорь обманчиво-спокойно, а потом вспыхивает, как по щелчку пальцев: - Ты сказал, что не полезешь в эту историю, если я не захочу. Так вот, я не хочу. Она умерла, Петь. Ее больше нет. А я, как еблан последний, грохнул единственного, кто мог вывести на заказчика. Финита ля комедия. Расходимся, нахуй. И его злость пиздец какая заразительная. Петя стискивает зубы, непроизвольно накаляясь, выжимает педаль газа в пол и, чувствуя, как слегка ведет заднюю ось, выплевывает: - Ладно, файн, блядь, мудак ты упрямый, - орет он, совершенно не сдерживаясь и впервые, пожалуй, не щадя игореву тонкую душевную организацию. - Я понял, сука, тебе охуеть как нравится картинно страдать, винить себя во всем и засовывать голову в жопу, и я тебе мешать больше в этом не буду. Вот только имей в виду, что если я прав, Урушанов до сих пор может вывести следствие на заказчика, но ты, конечно, продолжай выебываться, козлить и делать вид, что ты раскаиваешься дохуя и именно по этой причине заперся в четырех стенах. Вот только ты не раскаиваешься. Ты вообще не чувствуешь себя виноватым за то, что убил этого уебка. Я тебя насквозь вижу, Игорек. Единственное, за что ты себя винишь - что грохнул не того. Шины опасно проскальзывают по льду, и Петя, опомнившись, отпускает газ. Медленно и осторожно тормозит движком, включает аварийку и, прижавшись к обочине, трясущимися руками выкидывает дотлевшую сигарету в окно, а сразу после выбивает из пачки новую. Возможно, Игорь его сейчас покроет хуями и будет прав, но переобуваться в полете Петя не собирается. Он уверен в своих выводах процентов на девяносто восемь, а остальное - лишь погрешность. Только сейчас картинка в голове окончательно складывается. Игорь никогда даже не намекал ему, что жалеет о том, что убил человека, просто констатировал факт - было и было. И еще - Игорь не пытался оправдаться. И блядь, вот же ирония - они оказываются даже более похожими, чем Петя мог себе вообразить. Они оба, блядь, считают, что цель оправдывает средства, а еще оба придерживаются той темной стороны, на которой совесть даже мимо не пробегала, если дело касается извращенной справедливости. Но Игорь, вместо того, чтобы открещиваться от предположений и картинно вызвериться, молчит. Долго, звеняще, а потом как-то даже удивленно вздыхает: - Действительно, насквозь видишь, - и, помявшись, спрашивает напряженно: - И что, совсем не смущает такой расклад? - А должен? - уточняет Петя язвительно и, вздохнув, отмахивается: - Нет, не отвечай. Не сотрясай воздух, - а затем, все же прикурив, продолжает уверенно: - Меня в этой истории смущают только две вещи: то, что Филимонов ленивый мудила, и то, что где-то в Питере безнаказанной осталась мразь, которая считает, что может решать, кому жить, а кого в темном переулке заточкой пырнуть за излишнее любопытство, - и, снова трогаясь с места, добавляет: - В конце концов, то, что дело закрыли со смертью Урушанова - проеб моих ребят, и я хочу попытаться его исправить. Если ты дашь мне зеленый свет и расскажешь, чем Юля занималась в последние, ну, хотя бы, полгода. Сможешь? - У меня остался ее ноутбук, - вздыхает Игорь мрачно, - но я его весь перерыл и не нашел, за что уцепиться. И Петя, удивленно вскинув бровь, едва не давится сигаретой. - Тебе его отдали? - а затем, торопливо закусив ее зубами, невнятно и неверяще уточняет: - Тебе, серьезно? - Ну, можно и так сказать, - соглашается Игорь и, помолчав, признается: - Юлька его забыла, когда тем вечером от меня уезжала. Я через час спохватился, не дозвонился до нее и поехал следом, а во дворе уже наряд выставили и оперов ждали. Так вот как он очутился на месте убийства. Значит, Петя в очередной раз попал в яблочко, когда предположил, что Игорь был там вместе с опергруппой и мотал на ус любые обрывки разговоров даже будучи совершенно разъебанным в сопли. Слишком много он знал для не допущенного до расследования, когда открывал охоту на киллера. - То есть, ты скрыл улики? - все еще охуевая, тянет Петя угрожающе, но Игорь невесело хмыкает и припечатывает: - Не скрыл, а фрагментировал информацию. Думал, что мне это поможет обскакать Грошева, но по факту ничего там не было такого, что позволило бы понять, кому было выгодно Юльку убрать, - а потом, вздохнув, интересуется: - Думаешь, я что-то упустил? - Думаю, ты мог не туда смотреть, - хлестко и безжалостно сообщает Петя и, свернув на Лиговку, чуть смягчается: - Мне-то хоть признайся - ты вот сто пудов нихуя не объективен был, Игорек. - Я не знаю, - честно отвечает Игорь и, ну, вау… Это почти победа. Петя процентов на семьдесят был уверен, что его сейчас снова бомбанет, но нет. Игорь с честью выдерживает нихуевое такое посягательство на его профессиональные компетенции, лишь вздыхает и спрашивает с какой-то странной - да чтоб его, лучше бы продолжал говниться, - надеждой: - Какие несостыковки в деле ты нашел, что аж пригорело? И надо было бы промолчать, надо было бы надавить на то, что все пока вилами по воде писано и вообще лучше бы Игорю пока не быть в курсе деталей до тех пор, пока от него не отъебутся особисты, но Петя не удерживается. Не удерживается потому, что для Игоря это действительно важно. Потому что Игорь сейчас, пусть и не прямым текстом, но похоже дает ему добро на то, чтобы выцарапать дело из архива и как бы невзначай поджечь этим пердак Филимонову. - Техотдел не проверял телефон Урушанова, - сообщает Петя преувеличенно спокойно, а потом, испугавшись, что Игорь сделает охотничью стойку, поспешно добавляет: - Пока это, в сущности, не говорит ни о чем, но я крепко подозреваю, что там могли что-то прошляпить. Он должен был связываться с заказчиком, сечешь? И если у него не было левой трубки, которая по какой-то счастливой случайности все же не всплыла… - Я понял, - перебивает его Игорь резко, а потом, будто бы опомнившись, твердо заканчивает: - Давай без лишних подробностей. Я тут, вроде как, еще под следствием, поэтому мне лучше не знать, в какую сторону ты роешь. Вот же умница. В отличие, кстати, от самого Пети, уже было намеревающегося растрепать обо всех своих догадках, наплевав на разумную предосторожность. А потом до него доходит в полной мере, что на самом деле означает игорево любопытство. - То есть, я могу?.. - спрашивает Петя осторожно, будто делая первый шаг на минное поле, и едва не задыхается, когда Игорь бросает короткое “да”. Потому что это - как ни крути, - безграничное доверие. Особенно от такого параноика, как Игорь. И только теперь Петя понимает одну простую истину: облажаться нельзя. На часах почти девять утра, когда он заходит в квартиру и, не включая свет, в кромешной тьме раздевается, а Игорь меж тем, явно меряя шагами свою хату, обстоятельно и подробно рассказывает о том, что не вошло в материалы дела. О том, что Грошев поленился или не счел нужным включить в протоколы - что юлину тачку однозначно пасли по gps-маячку, налепленному под бампер, и что ее моноблок в квартире был ребутнут к заводским настройкам, хотя следов взлома как будто бы и не было. О том, что флешка из камеры исчезла бесследно и о том, что в последние пару недель Юля была какой-то нервной. А еще о том, что ее айфон тоже пылится где-то в вещдоках, изъятый на Апрашке и капитально почищенный. - Облако проверяли? - сонно бубнит Петя, обнимая подушку и практически уже вырубаясь. - Грошев? Да я тебя умоляю, - вздыхает Игорь тяжко, а потом, чуть помолчав, сознается: - Но на ноуте осталась синхронизация. Там есть запароленные заметки. Я не смог их вскрыть. - Значит, нам нужен тот, кто сможет, - глубокомысленно заявляет Петя и, кажется, вот прям так, на полуслове и выпадает из реальности, уже не разбирая сквозь вату сонного оцепенения игорев ответ. На этот раз вокруг не темнота и даже не сладкие влажные фантазии о неодинокой постели. Пете снится то, что, казалось бы, кануло в лету. Снится прошлая жизнь и что-то навсегда утраченное, прямо как Юля для Игоря. Важное, сокровенное, щемяще-болезненное, но даже так Петя не прочь окунуться с головой в теплое молоко воспоминаний. В сизых предрассветных сумерках Гошан из июля две тысячи шестнадцатого улыбается ему пьяненько, заливисто ржет и едва не опрокидывает кальян прямо на дно багажника, взмахнув своей длинной костлявой рукой. Они на какой-то загородной вписке, почти начисто стершейся из петиной памяти; беззаботные, бухие и чиллящие в багажнике кадиллака, как распоследние малолетние обрыганы, а не как серьезные взрослые дядьки. Двойное яблочко, полбутылки макаллана, лет на пятнадцать забытого в дубовой бочке и самые пиздатые задушевные беседы. Гошан ноет, что старость все ближе, а девки все менее охотно ведутся в клубах на его неземное обаяние, заслышав, что ему почти тридцатник. Петя в ответ философски замечает, что всех девок все равно не перетрахаешь, как ни старайся, а потом они вместе придурочно угарают над тем, что совсем скоро выйдут в тираж и со студенток придется перейти на аспиранток. В ту ночь жизнь казалась простой и понятной, не то что теперь, когда один уже лежит под гранитной плитой, а другой пытается забыть обо всем, что было прежде, и начать с чистого листа. Гошан смахивает с глаз челку, присасывается к кальянному мундштуку, а потом, картинно выпустив густой сладкий дым, бормочет невнятно и проникновенно, мол, Педро, как охуенно иметь настоящего друга. Вот прям братана, чтоб с детства и на всю жизнь. И Петя умиленно соглашается, мысленно прикидывая, что раз пошел такой базар, Гошану бы баиньки пора, потому что когда он доходит до стадии восхваления настоящей мужской дружбы, наутро ему гарантированно придет пиздец. А если бахнет еще грамм пятьдесят - то вообще до вечера недвижимостью останется. И Петя почти было собирается выбраться из багажника, скинуть тлеющие угли из калауда в мангал да утащить Гошана в дом, где на втором этаже по его прикидкам точно еще должно остаться несколько свободных комнат, но тут Гошан опускает голову и замолкает. А потом поднимает на Петю взгляд, смотрит неожиданно серьезно и как-то тихо с едва уловимой печалью спрашивает совершенно трезвым голосом: - Ты ведь уйдешь, да? Забудешь меня и пойдешь дальше. И Петя цепенеет. Перед глазами все плывет - ну еще бы, где-то между веселой пьянкой в патио и кальяном в багажнике он лихо въебал пару дорог для разгону, - но все же вот этого в ту ночь точно не было. Он бы запомнил, блядь, если бы Гошан, ужравшись в сопли, внезакпно оказался трезвее стеклышка. Петя бы точно запомнил, если бы тот начал задавать неудобные и опережающие события вопросы. Гошан всегда был простым, как три рубля. Не философом и не королевой драмы, обожающей попиздеть о жизни в сослагательном наклонении, а значит, в приятный сон-воспоминание Петя попросту притащил то, о чем болит. И надо бы проснуться - как там это делается? может, угли рукой сгрести и сжать покрепче? - надо бы вынырнуть из этой теплой июльской ночи, медленно, но верно оборачивающейся крипи-триллером с внезапным плоттвистом, но Петя не может. Он с ужасом смотрит, как глаза Гошана мутнеют и подергиваются белесой пленкой. Мертвые глаза на его живом и улыбчивом лице выглядят просто чудовищно, и Петя чувствует, как все холодеет внутри. А потом Гошан пожимает плечами и совершенно буднично продолжает: - Но ты не думай, Педро, я не в обиде. Мир нынче такой - каждый сам за себя, - а после, подмигнув, заканчивает успокаивающе: - Ты и так за меня слишком долго впрягался. А я не ценил. И несмотря на спокойный, даже дружелюбный тон, Гошан пугает его до усрачки. Гротескный, искаженный и с пустым невидящим взглядом, он напоминает о том, как сильно Петя проебался, когда позволил Горюнову себя почти угандошить. - Я не нашел его. Того, кто тебе толкнул наркоту, - слабо возражает Петя. Губы непослушные, одеревеневшие, будто бы вокруг не летняя ночь, а ноябрьская промозглая ебань. А проснуться все никак не выходит и от этого с каждой секундой все страшнее. Страшно оставаться вот так рядом с Гошаном, Петя боится, что вслед за глазами он весь целиком обратится в живой труп, чтобы Петя хотя бы в своей голове смог увидеть то, чего не увидел ни в морге, ни на похоронах, отлеживаясь в реанимации под системой. - Ну да и похуй, - легкомысленно отмахивается Гошан, снова затягиваясь густым кальянным дымом, - ищи другого. Того, кто тебе по зубам. Ты ведь уже знаешь с чего начать? И, широко улыбнувшись, опускает свою ледяную ладонь Пете на плечо. Петя распахивает глаза и резко садится на кровати. В горле саднит - походу, во сне он орал, как ебнутый, - и холодно так, будто бы батареи не шарашат на пределе. Дыхание успокоить выходит не сразу, только минут через десять или около того, медленно считая вдохи и выдохи. Дурную мысль позвонить Игорю он отметает сразу - еще не хватало, как малолетняя впечатлительная дурища, плакаться ему в жилетку из-за приснившейся срани. Игорь ведь даже не в контексте, Петя ни разу ему и словом не обмолвился про Гошана, и делать это именно сейчас нет ни сил, ни желания, ни смелости. Ведь проронив “а”, придется и “б” из себя выцарапать, а рассказывать Игорю про наркоту прямо сейчас Петя совсем не готов. Как-нибудь, блядь, в другой раз он поведает эту историю, в которой сам много лет сидел на кокаине, да и еще и от щедрот подгонял его по приятной цене лучшему другу детства. Как-нибудь потом признается в том, насколько сильно чувствует себя виноватым в гошановом фатальном передозе. Тем более, что Игорь сейчас, скорее всего, дрыхнет без задних ног после бессонной ночи. Поэтому Петя, мало помалу стряхнув с себя липкий ужас, добредает до кухни, закидывает в себя двойную дозу адаптола и возвращается в кровать. Он думает, что не уснет теперь примерно никогда, чтобы снова ненароком не столкнуться со стеклянным и мертвым гошиным взглядом в очередном липком кошмаре, однако чернота накрывает с головой почти мгновенно. Вот и хорошо. Вот и славно.