Признаки жизни

К четвергу Петя наконец синхронизируется с остальным отделом и впервые, кажется, с прошлого года, выходит на службу не к ночи, когда все поспешно разбегаются по домам, а с утра. Как белый человек, получается. Тот самый, у которого в графике на ближайшие три недели не стоит ни одного ночного дежурства. На проходной встречает замученного и засыпающего на ходу Макса, которого хватает лишь на то, чтобы молча махнуть рукой, прежде чем улетучиться, у лифта - хмурого и недовольного Филимонова, с которым они молча поднимаются на пятый этаж в коматозном и солидарном утреннем молчании, а на своем столе внезапно обнаруживает шуршащий пакет из какой-то пекарни, издающий соблазнительные ароматы. - Там бомба, да? По всем законам жанра это должна быть именно она, - громко заявляет Петя, стряхивая с макушки подтаявший снег и оглядываясь, а потом хмыкает и продолжает: - Впрочем, даже если там бомба, я готов с честью принять эту смерть. Потому что либо так, либо я сдохну, захлебнувшись слюнями, потому что как всегда пожрать не успел, проспав все на свете. Ну еще бы. Накануне они с Игорем почти до четырех обсуждали все, что Игорь успел раскопать прошлой весной и что могло бы навести Петю на след, так что, когда будильник бесчеловечно поднял его трелью около семи, хотелось не завтрак готовить, а тупо умереть от недосыпа. - И вам доброго утра, тащ майор, - бодро отзывается Светочка, помахав ему из-за монитора. - Осторожно только, там в пакете стакан с кофе. Смотрите, чтоб не сдетонировал. - Гаврилова, ты лучшая из женщин, - залезая в пакет и аккуратно вынимая картонный стакан, блаженно стонет Петя, а потом, торопливо присосавшись к питейнику, интересуется уже с легким подозрением: - Так, погоди, если не бомба, тогда что? Яд? Пурген? Лошадиная доза транков, чтобы я свернулся клубком под столом и никого не заебывал? Я заинтригован. Светочка звонко смеется, а затем, покачав головой, снисходительно поясняет: - Всего лишь благодарность. Вы, Петр Юрич, две моих смены на себя хапнули, а я тем временем в отпуск сгоняла, - и, улыбнувшись, добавляет, мечтательно прикрыв глаза: - Пять суток с отключенным телефоном, это ли не рай для опера? Гаврилова и впрямь выглядит посвежевшей и отдохнувшей, и Петя, стараясь не завидовать слишком уж явно, подхватывает дурашливо, прикинув куда зимой им, невыездным, можно сгонять в отпуск по-быстрому: - Если есть на свете рай - это Краснодарский край, да? - а потом светски любопытствует: - Ну что, как там в Красной Поляне, ништяк или все уже засрали? - Как в Красной Поляне - не имею понятия, а в Петрозаводске дубак лютый и делать нехрен, но этим он и прекрасен, - сообщает Гаврилова невозмутимо. - Пара обязательных визитов к родне, встреча с одноклассниками, которые в той дыре и осели, а в остальное время я тупо отсыпалась и дышала свежим воздухом. У родителей дом в пригороде, так что банька, прогулки в лесу и свежая дичь - вот мой рецепт отличного отпуска в глуши. - Ну, дичь и в питерском меню есть. Не первой свежести, конечно, уж извиняй, а перемороженная, но выбирать не приходится, - с наслаждением засовывая в рот чуть ли не половину коричной булки, замечает Петя невнятно. - Позавчера вон труп у Старой Деревни нашли со следами пыток, убойка от него открещивается изо всех сил, так что, походу, наш клиент будет. И когда он только успел наловчиться жрать и одновременно светски обсуждать рабочие вопросы? Еще несколько недель назад от одного вида еды мутило, стоило только коллегам завести речь о подобной хуйне на кухне, а сейчас вон, и сам втянулся. Воистину говорят - дурной пример заразителен. - По всем канонам славного города-героя Ленинграда? - с любопытством уточняет Светочка, но Петя мотает головой и, прожевав, вздыхает: - Да если бы. От расчлененки я б на месте открестился и уехал чаи в отдел гонять, но там и правда картинка скверная вырисовывается - пальчики кислотой свели, зубы вырвали и резали так, будто на ремни пустить хотели, - и, отпив кофе, добавляет задумчиво: - Похоже на стрыкинских пиздец как. - Ну в рот компот, - резко помрачнев, Гаврилова досадливо морщится и с надеждой тянет: - А может, все-таки не они? - Судмед сказал, что состав кислоты абсолютно идентичен с тем, что в старых делах фигурирует, - наконец подает голос Филимонов из своего угла, высунувшись из-за монитора. - Официально заключения еще нет, но сегодня-завтра уже подгонят, и вот тогда точно не отмажемся. Придется из архива этот смердящий кусок говна поднимать в связи со вновь открывшимися обстоятельствами. А после, тяжко вздохнув, выбирается из-за стола и направляется к кофемашине, кажется, нихуево обиженный тем, что булки и кофе ему не досталось в отличие от Пети. Ну или же, весьма озабоченный тем, что очередное его дохуя успешно сплавленное в архив дело внезапно отстрелило, когда по всем признакам уже не могло. - А вот кстати… Напомни-ка, Роман Саныч, а почему ты решил, что всех стрыкинских отловил, и списал дело со счетов? - вдогонку ему бросает Петя, подливая масла в огонь. - У тебя там что, партийные списки были? И да, наверное, он перегибает палку - ну, объективно, - спуская собак на и без того пребывающего в расстроенных чувствах Филимонова, но с другой стороны… Какого хуя? В ноябре Петя уже подчищал за ним хвосты, взяв за жопу работорговцев, которых капитан Филимонов списал со счетов за неимением улик. Потом охуевал от бестолковой и дилетантской прокрастинации, о которой узнал из дела Юли. А теперь у них на повестке дня вырисовываются ебучие беспредельщики, которые запытывают людей до смерти и - сюрприз-сюрприз, - это снова вопиющая служебная халатность Филимонова, в рот его еби. И да, пусть жертвы стрыкинских бойцов обычно тоже те еще мрази - курьеры и связные прямых конкурентов у жирной кормушки нелегального сбыта стволов, - все равно никто из них не заслуживал такой страшной смерти. А еще - никто из этих охуевших палачей, отлавливавших мелкую рыбешку, не заслуживал гулять на свободе, однако они гуляли все это время, пока не приспичило снова покуражиться и высунуться из тени. Тот факт, что в Питере снова всплыл труп со стрыкинским почерком, буквально кричал: в городе опять дохуя левого огнестрела и, как минимум, две ОПГ, которые им торгуют. Осмелевшие и воспрявшие духом остатки стрыкинской банды и те, за кого они взялись всерьез и решили прессануть. И вот это Пете ой как не нравится, потому что если не вмешаться прямо сейчас, есть нихуевые шансы потом разгребать не только бандитские разборки, но и постоянно напарываться на эти стволы со сбитыми номерами на каждой второй мокрухе, когда те наводнят город. И каждую вторую мокруху вести в теснейшем, блядь, сотрудничестве с убойным вместо того, чтобы над своими собственными делами пыхтеть потихоньку. - У меня были показания с перекрестных допросов, - весьма холодно отзывается Филимонов, даже не обернувшись. - И сделка со Стрыкиным. Он сдал всех в обмен на двадцатку вместо пожизненного. Так что, можно сказать, я действительно получил партийные списки. - Ну поздравляю, Стрыкин тебя наебал походу, - поддевает его Петя, все больше заводясь и от ситуации, и от этого нежелания признавать ошибки, а Филимонов, вместо того, чтобы проглотить в общем-то обоснованный наезд, внезапно грохает кружкой по столешнице и едко цедит: - Ну конечно, куда нам, тупым питерским операм до столичной элиты. Вас бы, сто пудов, не наебал, - и, резко развернувшись, рявкает: - Вы б их всех пересажали, да, Петр Юрич? Это я просто дебил, блядь. Как я вообще до капитана-то дослужился? Наверное, по блату, не иначе. Лейтенант Гаврилова поджимает губы, но не вмешивается, а Петя, медленно отложив недоеденную булку, почти с угрозой уточняет: - Намекаешь на что-то, капитан Филимонов? А внутренне обмирает и холодеет. Неужели все-таки выплыло? Неужели кто-то копнул все-таки в его московское прошлое и нарыл то, от чего Петя отчаянно пытался убежать? Но додумать мысль он не успевает, потому что Филимонов, видимо, осознав, на кого быканул, тушуется и бормочет: - Никак нет, товарищ майор, - и, тяжело вздохнув, поясняет: - Я просто хочу сказать, что я не идиот и что в отделе меня не за красивые глаза держат. Но нам всем туго пришлось после того, как майор Павлов… Ну, вы знаете. Голос его становится глуше, а потом он обращает все свое внимание к кофемашине и заканчивает как-то по-уебски честно: - Он нас всех тут в ежовых рукавицах держал, каждое дело на контроле, а когда его не стало, мы потерялись и косячить начали, - и, помолчав, говорит совсем тихо: - Свет, ну скажи ему, а? Петя быстро переводит взгляд на Гаврилову, и та, кивнув, так же честно говорит: - Мы осиротели буквально, когда Кириллыча похоронили, - а потом, помявшись, поясняет, бросая быстрый взгляд на дверь пустого еще начальского кабинета: - Сурков, конечно, крутой дядька, но он администратор, а не Шерлок Холмс питерского разлива. Он умеет за нас вписаться, умеет раздать пиздюлей и погладить по макушечке, но следак из него херовый, - и, прикусив губу, с дохуя печальной и неуверенной полуулыбкой добавляет: - На Павлове весь отдел держался, а без него все по пизде пошло. Ну, вы сами видели, сколько у нас висяков за последние полтора года. И Петя сдувается. Выходит, не только он у майора Павлова учится, как быть хорошим и въедливым ментом? Получается, майор Павлов весь ОБОП натаскивал, как надо работать, но не успел закончить начатое? По самым смелым прикидкам, Филимонов его застал еще будучи старлеем, Гаврилова - чуть ли не сразу после академии, Серебряков - новоиспеченным капитаном, а Миха вообще только этим летом в отдел пришел. Вот и получается, что команда по спасению мира, оставшись без своего предводителя, слепо барахталась в этой куче говна, стараясь как-то выгрестись. К тому же, после смерти Павлова почти целый год в отделе всего три опера было, вот и крутились, как могли, все что можно и нельзя в архив по-быстрому спуская, чтобы окончательно статистику не похерить. И Пете становится пиздец как стыдно за эту безобразную сцену. - В этом ключе я не думал, - с трудом выдавливает он из себя, отводя взгляд в сторону и жадно отхлебывая кофе в жалкой попытке запить им горчащую на языке собственную тупость. Не помогает. Зря Игорь подавал ему ложные надежды, заверяя, что можно быть хорошим человеком и без эмпатии. Пиздел же, Петя, вот, не справляется, как выяснилось. - Да вы вообще редко думаете, прежде чем открыть рот, - вырывается у Филимонова даже не с раздражением, нет, а с какой-то совершенно непонятной грустью, и от его слов становится еще гаже. Получается, Петя не только считал себя Д’Артаньяном среди пидорасов совершенно напрасно, но и перед самым носом у себя проглядел тех, кому нужна была помощь, а не лучи поноса в карму. И вот в этом, кстати, тоже был виноват Игорь. Тем, что, не стесняясь, называл Филимонова ленивым мудилой, палец о палец не ударившим толком, когда дело Юли перекочевало в ОБОП, а на деле капитан Филимонов оказался лишь растерянным юнцом, не сообразившим, за что уцепиться. Вот же говно собачье. В голову внезапно закрадывается мысль, а что если пресвятой Игорь еще в чем-то был не прав в своих суждениях и обвинениях, например, когда привел в исполнение собственный приговор Урушанову? Но ее Петя решительно гонит прочь. У Игоря были улики. Весомые улики, которые даже особисты признали если не легитимными в силу способа их получения, то хотя бы правдоподобными, раз связали дела. Так что Игорь знает свое дело, он просто херово разбирается в людях. Ну или, попросту не хочет разбираться. - Ром, ну ты хули в бутылку-то лезешь? - цыкает на него Светочка, предостерегающе сощурившись, но Петя лишь головой качает, очнувшись от своих невеселых размышлений. - Да все так, - признает он спокойно, - реально редко думаю. Теперь постараюсь думать почаще, - и, поддавшись порыву, хмыкает: - Поменьше раззевать ебальник не обещаю, это для меня задача невыполнимая, но разрешаю выражать коллективное негодование, если меня заносит. - Вот прямо-таки разрешаете? - как-то недоверчиво уточняет лейтенант Гаврилова, и Петя, вздохнув, кивает: - Более того, я настаиваю и надеюсь, что это избавит нас в дальнейшем от раскладов, в которых я мудак ебаный и кого-то чморю не по делу, - а потом, прикусив губу, признается: - Характер у меня говняный, и там, где я раньше служил, преимущественно все были такими же хмырями. Так что вам, конечно, несказанно повезло с пополнением, но, тем не менее, я готов признавать ошибки и расти над собой. Ну, в разумных, конечно, пределах. - Ну, то есть, если я правильно уловила, мудачить вы продолжите, но нам это делить на два? - ужасно понятливо уточняет Светочка, улыбнувшись уголком губ, на что Петя лишь неловко усмехается и обезоруживающе честно соглашается: - Типа того. - И с затыками по делу тоже можно прийти? - недоверчиво тянет Филимонов, явно не ожидавший такого поворота событий. И, глядя на них обоих, Петя думает, что эту пламенную речь, пожалуй, нужно было толкнуть еще в первую свою неделю в Питере. - Нужно, - быстро кивает он в ответ, а потом, подмигнув, добавляет чуть насмешливо: - Ты, Филимонов, конечно, сначала будешь обложен хуями в три этажа, потому что у меня самого работы до жопы, но потом я всенепременно сяду рядышком и мы вместе покумекаем, как дальше быть, - и, хлебнув кофе, заканчивает почти весело: - Так что, давайте, братцы, все-таки не воевать, а пытаться одно дело делать, и не воротить друг от друга нос. Я понимаю, что вы не такого майора в отдел хотели, но придется смириться. - Да мы, честно говоря, хотели уже какого-нибудь, а лучше двух, - ворчит Светочка, чутка помрачнев. - Без Кириллыча тут совсем пиздец настал, а на его место не то чтобы очередь выстроилась. Пока вы на хуевый соцпакет и уникальную возможность сдохнуть до сорокалетнего юбилея не повелись, ни одного смельчака так и не нашлось за год с лишком. Сурков даже, подсуетившись и с кем-то поскандалив, зарплату два раза в вакансии поднимал… И Петя, не удержавшись, громко ржет. Да, это истерика, и нет, ему нихуя не стыдно за свой гогот. Сорокалетнего, блядь. Да тут бы до тридцати дожить и не наебнуться в люльке. У него, так-то, было уже два нихуевых шанса переехать поближе к Юле, если бы не подфартило, а с момента, когда трудовая осела в местных кадрах, едва ли три месяца прошло. - Ну что сказать… Именно на зарплату, интересные задачи и молодой коллектив я и повелся, - наконец сообщает он, слегка ехидно, а после серьезнеет и продолжает: - Короче, коллеги, до Павлова мне, конечно, как до Китая раком, тут базара ноль: опыта у меня меньше, да и в специфику я еще не до конца въехал, даже если делаю вид, что самый умный на деревне. Однако Сурков меня взял не затем, чтоб вам было против кого дружить, а потому, что рук не хватает. И да, я, может, не самый приятный человек и вообще гондон, но я в Москве не в кабинете сидел, как вы себе навоображали, наверное, а в полях работал. Не закладчиков по дворам гонял, а ловил в последние годы рыбу покрупнее, включая мозги и используя ресурсы прежнего наркоконтроля на полную катушку… - Петр Юрич, да мы и не думали, что вы лох какой-то кабинетный, - перебив его, неуверенно брякает капитан Филимонов, но Петя лишь отмахивается: - Да по-любому думали, Роман Саныч, не пизди. Особенно когда я первые недели во все папки отдела нос совал по очереди, - и, коротко усмехнувшись, говорит спокойно: - И сюда я приехал не из-за того, что в Питере в звании легче двинуться, а из-за того, что хочу работать в поле, а не столичной прокуратуре жопу лизать. Хочу не для галочки дела закрывать, а потому, что все виновные либо сидят, либо гниют за счет госбюджета на погосте. И если вы, коллеги, придерживаетесь той же философии, то я готов подхватить любого даже во внеурочные часы и редкие выходные. Все на благо Родины и во имя премий. И, дурашливо козырнув, чтобы разрядить обстановку, замолкает, чувствуя, как пересохло в горле. В голове кавардак и сердце частит так, будто бы он инфаркт сейчас хватит, но Петя знает: он наконец-то все делает правильно. Он работает тут почти три месяца, но в бесконечной погоне за личными ачивками совершенно по-глупому забывает, что все его коллеги - живые люди со своими мыслями, чувствами и ожиданиями, а не дурацкие, сгенерированные кем-то NPC, действующие строго по алгоритму. Забывает, что к ним, наверное, нужен подход и хотя бы некоторая открытость - в наркоконтроле с этим никогда не заморачивались, потому что любая инфа про тебя моментально становится болевой или компроматом, - и абсолютно упускает из виду тот факт, что невозможно стать своим среди чужих, если ты держишь глухую оборону и никого не подпускаешь к себе на пушечный выстрел. Поэтому Петя, наплевав на прежние, глубоко пустившие в него корни установки, приоткрывает ворота крепости и ждет сурового вердикта. Ждет, что весь его душевный стриптиз не возымеет никакого эффекта, но, надеется, конечно же, на обратное. И чудо, мать его, происходит. Филимонов кивает первым, забирая свой кофе и перемещаясь за стол, а следом за ним, походу, взвесив все услышанное и переварив петину проникновенную речь, коротко кивает и Светочка, солнечно улыбнувшись. И да, Игорь говорил держать с ней ухо востро, но Петя, руководствуясь внутренним чутьем, которое еще ни разу в трезвом уме его не подводило, улыбается ей в ответ. А потом улыбается и Филимонову, не удержавшись. Игорь считал его мудаком, повернутым на том, чтобы поскорее закрыть дело, и Петя, невольно заражаясь этим негативом, тоже козлил на капитана Филимонова почем зря, не вникая в суть, но вот в чем фокус: тот не был ленивым и тупым уебком, как казалось еще вчера, а был лишь зеленым ментенком, получившим внеочередное прошлой осенью и в душе не ебавшим, как реально нужно вести следствие. В свои двадцать шесть Филимонов, лишившийся пристального надзора старшего товарища, поспешил и проебался, но это не повод сейчас спускать на него всех собак и говниться, а повод провести работу над ошибками. И Петя, снова вгрызаясь в булку, интересуется спокойно: - А дело Пчелкиной тоже ушло в архив потому, что никто из старших не доебался? - Какой Пчелкиной? - изумляется Светочка, а Филимонов, досадливо поморщившись, вздыхает: - Заказуха прошлой весной, да? - Она самая, - кивает Петя, стараясь выглядеть совершенно невозмутимым. - Мне видится, что ты, Роман Саныч, на некоторые детали забил хер. И он, честно говоря, здорово опасается, что капитан Филимонов сейчас взбрыкнет, не оценив доебку сразу после такого проникновенного спича, но тот лишь напряженно сводит брови к переносице, будто бы что-то припоминая, а затем как-то задумчиво отзывается: - Да темная там история вообще была, - и, усаживаясь за свой стол, продолжает неуверенно, прикладываясь к кружке с кофе: - Вроде заказуха, но концов нет. Я пытался копнуть в сторону говна, в которое эта вот Пчелкина полезла, думал, что прилетело ей за непраздное любопытство, но тоже зашел в тупик. Три месяца почти бился, а потом киллера грохнули - и привет. - А дальше рыл? - внутренне замирая, интересуется Петя, прикрываясь почти опустевшим стаканом с кофе, однако капитан Филимонов, пожав плечами, лишь раздраженно отмахивается: - Да какое там “рыл”. Меня особисты нахуй послали почти сразу, - и, с грохотом опустив кружку на стол, поясняет: - Если вы читали материалы дела, то знаете, как все было. На стрельбу выехал патруль, почти одновременно с ним убойка по звонку сотрудника. Мне сообщили только часам к двум ночи, когда Гром уже в КПЗ отдыхал после насыщенного вечера. К его допросам у меня доступа не было, только копии протоколов спускали из УСБ, чтобы дело закрыть без лишних заебов. - И ты не запросил допрос от ОБОПа в связи с неоконченным расследованием? - быстро спрашивает Петя. Он не надеется уже подловить - нахуй надо, ясно же, что Филимонов не со зла болт забил на расследование, - скорее, хочет понять, как все выглядело с колокольни ОБОПа, а Филимонов лишь глаза закатывает. - Дважды запрашивал, товарищ майор, - рапортует он, скептически сводя брови к переносице, - но меня дважды послали нахуй, и я забил. В конце концов, Гром этот - тот еще скользкий мужик, и, если честно, я подозреваю, что даже если бы мне одобрили допрос, он бы извернулся, как уж, лишь бы не сболтнуть чего лишнего. Гнул бы свою линию - не соображал, что делал, бес попутал и вот это все. Ну, наплел бы мне то же самое, что и особистам, короче. В кулуарах поговаривают, что он сухим из воды выйдет - максимум, разжалуют до капитана, - но как по мне, отморозок он конченый, и место ему на зоне строгого режима. Пете отчаянно хочется возразить. Отчаянно хочется поинтересоваться светски, а что бы сделал сам Филимонов, если бы его близкого и родного человека ебнул какой-нибудь конч, но Светочка опережает: - Слышь, ты коней-то попридержи, - хлестко заявляет она, будто бы прочитав петины мысли, а потом вздыхает и добавляет безапелляционно: - Гром нормальный мужик. Грубиян и хам, конечно, а еще понторез, но следак он отличный. И я, ну, не голову, конечно, но руку точно на отсечение дать готова, что он не на пустом месте пальбу там затеял. И искренне надеюсь, что его не выпрут с работы, как и говорят в твоих обоссаных кулуарах. Убойка без него просела так, что хоть плачь. - То есть, ты считаешь, что особисты его просто так до сих пор мурыжат, бедного несчастного? - взвивается капитан Филимонов, и Петя, положа руку на сердце, готов ему в этот самый момент в ебучку пробить тупо из личных мотивов, в не из-за невнимательности к деталям протоколов, а тот, не замечая петиного недоброго взгляда, гнет свою линию: - Он убил человека, Свет. И как бы вообще не доказано, что именно этот… как его там… - Урушанов, - со смесью любопытства и одурелой бесячки ловя каждое слово, подсказывает Петя, мысленно уговаривая себя не проявлять слишком явной заинтересованности во всей этой истории. Уговаривая себя не выглядеть слишком пристрастным, чтоб у коллег и мыслей не мелькнуло, будто он вцепился в архивное дело из личных побуждений. Он ведь тут, в Питере, без году неделя, в момент убийств еще даже в город не переехал, чтобы иметь свой интерес в доследовании. Он не пересекался с Игорем Громом в управлении, чтобы посочувствовать и бездумно за него вписаться. Он вообще никак не связан ни с одним из фигурантов дела, если не копнуть с пристрастием, и именно так все и должно выглядеть со стороны. Будто бы Пете просто неймется. Будто бы у него шило в жопе и неуемное желание докопаться до правды, даже если всем остальным откровенно похуй. И Филимонов, не заметив наебки, обрадованно подхватывает: - Во-во, - а потом, будто бы припомнив что-то, добавляет: - Короче, не факт, что этот Урушанов какое-то отношение к делу имел. На этот счет у нас в деле есть только показания Грома, ничем не подтвержденные и ничем не опровергнутые. Да, при обыске нашли армейский нож, но квартиру вскрывали отмычкой, и лично я бы не поручился, что этот самый нож не подбросил сам Гром. - То есть, мы сейчас допиздимся до того, что гордость и честь убойки грохнул свою подружку, а потом подставил левого чела и замел следы? - раздраженно цедит Светочка, прищуриваясь. - Самому не смешно? - Ну а что, скажешь, никто и никогда не убивает своих сожителей из-за какой-нибудь хуйни? - упрямо вскидывается Филимонов, а после, отведя взгляд, заканчивает как-то глухо: - Наша братия в этом смысле вообще пиздец, потому что если убивает мент - хера лысого ты вообще до правды докопаешься. Мы знаем, куда смотрят криминалисты и как следаки работают. Плевое дело - разыграть все, как по нотам. И Петя замирает. Так вот как это выглядело со стороны. Пробитые билинги, показания родителей и друзей и выводы, сделанные тупо из того, что Игорь с Юлей были неразлучны. Со стороны казалось - не только Пете, как выясняется, - что у Игоря с Юлей был давний роман, а потом что-то пошло не так. И Пете хочется сказать, что Филимонов не туда воюет. Не туда смотрит и не тем топливом подпитывает свой праведный гнев, но он не может, чтобы не подставиться и не спалиться. Зато может лейтенант Гаврилова, и Петя ей за это благодарен безмерно. - Ой, да завали, - сморщив нос, кривится она, - даже ребята из внутренней безопасности сошлись на том, что они не трахались, так что не выдумывай. Или ты считаешь, что Грома бы кто-то из СИЗО выпустил под подписку, если бы был хоть малейший шанс, что это он ее шлепнул? Да УСБэшники гноили бы его до второго пришествия в камере, если б думали на тщательно заметенную бытовуху, отвечаю. - Я ничего не выдумываю, но ты ж сама знаешь, Гром не из простых, - огрызается Филимонов, на что Светочка лишь глаза закатывает: - Ромка, завязывай, а? Ну ты же тоже не думаешь, что это он, - и, хмыкнув, как-то чересчур ехидно заканчивает: - Ты просто до сих пор злишься, что Гром тебя обскакал. Что первым сумел найти того уебу, что грохнул его подружку и не зассал разобраться по-мужски, невзирая на последствия, - а потом, сбавив обороты, вздыхает негромко: - Мы ж еще тогда порешали, что его показания не выдумка и не пиздеж, так чего сейчас воду мутить и Петру Юричу голову морочить всякими домыслами? И в этот момент, как бы ни хотелось выяснить подробности, Петя занимает обдуманную и выверенную роль арбитра. Вопросов в его голове - минимум пара десятков, но с ними он может приебаться и позже - не к коллегам, разумеется, даже, а к Игорю, - а сейчас разумнее будет завалить ебало и навострить уши, и Филимонов, разумеется, не разочаровывает, войдя в раж. - Да, я злюсь, - выплевывает он раздраженно, - но не из-за того, что он меня обскакал. Я злюсь из-за того, что этот мудила самонадеянный решил, что я к нему не прислушаюсь, и вздумал сам все обстряпать. Я злюсь потому, что если он был прав - что не факт, кстати, но вдруг, - может мы бы и на заказчика вышли. Если бы он Урушанова не грохнул, мы бы его допросили как следует… - С каленой кочергой в жопе, ага, - кивает Светочка с каменным лицом, а потом, бросив быстрый взгляд на Петю, заявляет спокойно: - Майор Гром поступил гуманнее, как мне кажется. - Тебе кажется, - холодно возражает Филимонов, а потом, повернувшись к Пете, беспомощно разводит руками: - Вот вы, Петр Юрич, хотя бы ей скажите, что то, как Гром повел себя - это полная шляпа. Что ему мешало к нам в отдел прийти со своими изысканиями, а не вламываться на хату этого Урушанова и не устраивать самосуд? - Ничего не мешало, - одеревенело кивает Петя, чувствуя, как внутри все полыхает. Игорю мешало все. То, как убойка, а затем и их отдел, забили на камеры в округе, ограничившись минимальным радиусом. То, как небрежно велись допросы свидетелей. И то, как наплевательски все в главке отнеслись к горю коллеги, практически вынудив его вести собственное незаконное расследование. И казалось бы, если жертва убоя - близкая подруга сотрудника главного управления, на дело должны были отрядить лучших из лучших чисто из солидарности, но убийство Юли Пчелкиной, похоже, мало кого ебало всерьез. Грохнули - и ладно, поиграем в горячую картошку. - Ничего не мешало, да? - поджав губы, холодно уточняет Светочка, подперев кулаком щеку, а потом, выдержав паузу, безжалостно заканчивает: - Напомнить тебе, как ты нахер его послал в апреле, когда он к нам в кабинет поскребся? И Филимонов, стушевавшись, молчит. Петя понимает его: он бы тоже нахер послал такого наводчика, отпиздевшись внутренними протоколами, и был бы прав. Ну, формально. А неформально - проебал бы возможность получить дохуя ценные сведения, но кого вообще ебет неформальное положение дел, когда ты служишь в главке? Это он сейчас, спустя почти год, знает - вернее, догадывается, прочитав рапорты особистов, - что Игорь пришел с наводкой, но Филимонов прошлой весной видел перед собой мента, имеющего личный интерес, и посчитал правильным не опираться в расследовании на предвзятое мнение человека, которого даже в убойке не допустили до следственных мероприятий по этому делу. Поэтому Петя, даже несмотря на то, что игоревой правде он верил больше, за Филимонова заступается: - А что, Роман Саныч должен был уши развесить и восторженными глазами на этого Грома смотреть? “Этот Гром” дается ему нелегко. Пиздец как сложно дается, на самом деле, но отдача превосходит все ожидания. - Ну а я о чем? Вот, даже Петр Юрич говорит, что замазанного в деле мента слушать не надо было, - подхватывает капитан Филимонов почти с облегчением, а потом торопливо добавляет: - Когда Гром к нам поскребся, мы только дело забрали, и я ему сказал, мол, давай через недельку, когда я с материалами ознакомлюсь. А он не пришел. - Ну просто удивительно, почему же он через недельку не пришел, когда его почти прямым текстом попросили не доебываться со своими глупостями, - Светочка досадливо морщится и поджимает губы, а после, чуть оттаяв, добавляет: - Ты придурок, Ромка. Такое дело мог раскрутить на чужих наработках, и все просрал. Если бы Гром тебе тогда рассказал, что успел накопать, ты бы, чем черт не шутит, на заказчика вышел, а так - хуйня какая-то получилась. И тебе шиш с маслом, и ему залупа с хлебом. И никому не вкусно, блядь. И Петя жопой чует, если не вмешаться, Светочка с Филимоновым закусятся ни на жизнь, а на смерть, просто потому, что подход у них к оперативно-следственным разный - это он уже успел усвоить даже за жалких три месяца. А разнимать их и рассуживать нет ни сил, ни желания, поэтому он, до крови прикусив губу, решительно говорит: - Я понял, тут у каждого свое мнение по данному вопросу, но что если мы достанем дело из архива? - и, переведя дух, добавляет: - Никто не пойдет жаловаться, что майор Хазин охуел и решительно ебнулся? - Да нахера? - взвивается ожидаемо Филимонов, а Светочка лишь цокает и отмалчивается, разумно и расчетливо не влезая между молотом и наковальней. Петя вздыхает и, переведя взгляд на капитана Филимонова, спокойно объясняет: - Заказчик, если мы берем за аксиому заказуху, все еще на свободе, - вздыхает он, а потом, помолчав, продолжает: - И не то чтобы я уверен в своих силах, коллеги, но этот факт не дает мне покоя. Я внимательно просмотрел материалы и уверен, Урушанов не финал цепочки. - У нас нет зацепок, - понемногу остывая, все еще недовольно бурчит капитан Филимонов, отпивая из кружки кофе, однако Петя, коротко хмыкнув, ему возражает: - Они у нас есть,. Вернее, могут быть, если я не жопой читал всю эту макулатуру, - и, поймав светочкин заинтригованный взгляд, самодовольно напыживается. Да, он не может даже словом обмолвиться, что имеет личный интерес к закрытому делу почти годичной давности, но он может изъясняться на языке фактов. И факты говорят, что не все вещдоки, подшитые к делу, были исследованы с должным тщанием. Не все вещдоки, до сих пор хранящиеся в подвале главка, были изучены вдоль и поперек, а не просто просмотрены беглым взглядом на отъебись. И да, пусть в своей прошлой жизни Петя был тем, кто спихивает отчетность и тщательное изучение улик на кого-нибудь другого, кто ниже по званию и не может отвертеться от делегированных задач, в этой он собирался сам и без посторонней помощи нырнуть в дерьмо с головой, не будучи стопроцентно уверенным в успехе. Натурально из охуенно чистых побуждений, просто потому, что не верит, будто майор из убойки мог кого-то грохнуть не имея веских причин. Просто потому, что не верит в складную историю особистов, в которой Игорь Гром - убийца, а Урушанов, у которого нашли орудие убийства по делу Пчелкиной - безвинная жертва ментовского произвола. Просто потому, что не верит, что Игорь мог пристрелить невиновного. И Пете кажется безумно важным докопаться до истины, вонзить свою лопату глубже, чем Игорь, но не для того, чтобы приосаниться, а чтобы доказать, что Игорь, несмотря на его одурелую горячность, был на верном пути. Да, Игорь ни капельки не сожалел об убийстве, но он все еще не мог спокойно спать по ночам, зная, что не все виноватые понесли наказание, и Петя собирается сделать все от него зависящее, чтобы Игорь выдохнул с облегчением и перевернул страницу. А следующие полчаса они с капитаном Филимоновым едва ли не до хрипа орут друг на друга, является ли не переданный техотделу телефон Урушанова достаточным основанием для запроса в хранилище вещдоков. Светочка смотрит на них едва ли не с умилением, а потом вытаскивает из верхнего ящика своего стола плитку шоколада и, откинувшись в кресле, наслаждается шоу-программой. Она все еще не вмешивается, но Петя знает: лейтенант Гаврилова на его стороне. Игорь говорил держаться от нее подальше, но вот в чем прикол - Петя не хочет. Может из-за утреннего кофе с булкой, а может, потому что Светочка время от времени ободряюще улыбается ему краешком губ и делает какие-то пометки у себя в ежедневнике. - Да делайте, что хотите, - наконец сдается Филимонов, обиженно насупившись. - Но я в этом не участвую, у меня свой висяк есть, причем посвежее. - Этот - тоже твой, - невинно замечает Светочка, и прежде чем Филимонов успевает снова вспылить, Петя примирительно вскидывает руки: - Так, все, брейк, - и когда они оба замирают, добавляет спокойно: - Я сам проверю вещдоки. Если будет повод возбудиться по новой, сам же дело и возьму. Просто не хотел втихаря этим заниматься, чтоб претензий потом не было, что я мерзкий тихушник и под кого-то копаю. Я просто любопытный и личной жизни у меня нету. И этот дурацкий пассаж, кажется, разряжает наконец обстановку. Петя смотрит на своих гнусно хихикающих младших коллег и вздыхает. Как будто бы он сейчас сказал что-то новое, ну в самом-то деле. Человек с личной жизнью не взял бы на себя пять ночных за неделю с небольшим в зимние праздники. Человек с личной жизнью вообще бы не оказался, блядь, в его ситуации сейчас; он бы просто послал нахуй странного чепушилу, названивающего по ночам, еще в октябре, а не прикидывал, как бы теперь половчее взяться за архивное дело почти годичной давности. Ну да и похер, в общем-то. Зато, вероятно, у Пети получится быть просто человеком. Человеком, у которого есть небольшой шанс дать Игорю долгожданный покой, и нужно быть совсем кретином в его положении, чтобы разбрасываться такими возможностями. Когда январь переваливает за середину, а ленивый коматоз минувших праздников наконец рассеивается, в главном управлении становится горячо, как в аду, и Петя, здорово надеявшийся на то, что ему удастся застать подполковника Суркова в хорошем расположении духа и выклянчить разрешение на запрос в архив, несколько приунывает. Весь вал приключившихся за последние три недели инцидентов, требующих пристального внимания ОБОПа, обрушивается на отдел снежной лавиной и придавливает мертвым грузом, так что не продохнуть и даже не пожрать в обед нормально, а не на бегу, и это практически катастрофа. Два прошлогодних висяка, которые однозначно испортят статистику за восемнадцатый, а еще - три текучки, которые еще есть шанс закрыть до тех пор, пока Сурков, чутка подрасслабившийся в солнечном Вьетнаме на новый год, не взялся за метафорический ремень, дабы ускорить процесс. Жопа горела по-страшному, особенно со стрыкинским - теперь уже официально, - подгоном, и было бы просто тупо сейчас соваться в архив, поэтому Петя, стиснув зубы, не лезет на рожон, а лишь с яростью разъяренного бизона бычит на парочку с трудом разысканных свидетелей похищения их жертвы да через день мотается в изолятор, где обитает теперь большая часть стрыкинских головорезов. Уматывается просто в сопли, но все бестолку, а, вернувшись домой, все еще крутит в голове так и эдак, не стоит ли пригрозить парочке шестерок пошугливее этапом на строгач, чтобы все-таки язык развязался. Петя откровенно в тупике, и Филимонов ему, разумеется, нихуя не помощник в том, чтобы как-нибудь окольными путями вывернуть из этого тупика хоть на какое-нибудь вменяемое направление. Да, в деле была еще парочка фигурантов, на которых не наскреблось ничего путнего для ареста, но те давно уже не значатся по известным адресам прописки и не водят те же тачки, что и полтора года назад. Даже у баб, которые у ментов перед носом засветились, не показываются. Петя проверил. Как в лету канули, мать их, и Петя жопой чуял, что вот отсюда и нужно землю носом рыть - законопослушные граждане не растворяются в городе-миллионнике бесследно, заметая следы, - но попробуй-ка найди тех, кто очень хочет скрыться от пристального внимания правоохранительных органов. Единственной ниточкой была пожилая мать одного из этих уебков, а мамочка для таких отморозков - святое по понятиям, и Петя всерьез намеревался в ближайшие пару дней выбить себе в помощники бравых парней из линейного отдела, чтобы установить круглосуточную слежку за ее домом, а потом, срисовав машину, уже самому сесть на хвост изворотливому гаду. В общем, все было не слава богу и через сраку, и только Игорь с его завидным постоянством и неизменным ехидством не позволял Пете ебнуться наглухо. Игорь гундел, что с ума сходит от безделья, травил какие-то байки про суровые будни убойки, ворчал на Петю, когда тот тащился в управление в свой выходной и с грубоватой, но искренней озабоченностью интересовался, когда тот жрал в последний раз - вчера или позавчера. А еще Игорь просто и без заебов был где-то на расстоянии вытянутой до телефона руки, и от этого Петю крыло порою так, как в прежние времена под порошком не размазывало. Да, сделать вид, что новогодней ночи не было, как не было и разговора в канун рождества, уже бы не получилось, как ни старайся - Игорь спалился по всем фронтам и плевым делом оказалось бы отыскать его, - но у него все еще была опция притвориться, что слабость была минутной и вообще не лезь не в свое дело, Петя, а сходи-ка ты нахуй. Игорь мог бы уйти в глухое отрицалово, мог бы, перетрухнув, дать заднюю и попросить Петю не совать свой нос в эту историю и вообще не копаться в его жизни. Или в принципе слиться непринужденно и исчезнуть с радаров, осознав, что снял забрало перед незнакомцем по сути. Мог бы игнорировать звонки и не отвечать на сообщения в надежде, что Петя отъебется. Или же, напротив, мог начать давить и требовать, чтобы Петя поскорее влез в архив и, бросив все свои дела, занялся прошлогодним висяком просто потому, что сам предложил. Но Игорь не делает ни того, ни другого. Игорь просто остается с ним и не требует ничего взамен: ни милосердного вежливого забвения, ни бурной деятельности. Иногда пиздит без умолку, а иногда по большей части отмалчивается, вслушиваясь в петину вялую бомбежку про очередной безрезультатный допрос и стухший в холодильнике оливье из супермаркета, на который он очень рассчитывал, вернувшись домой в половине двенадцатого. Игорь звонит - и тишина привычно оживает знакомыми звуками из чужой квартиры и чужой жизни. Щелчок зажигалки, тихий смешок, звон какой-то посуды и голос, от которого напряжение будто бы разом отпускает. От которого напряжение внутри скапливается заново, но уже другое - тягучее, сладкое, одурелое. То самое, которое либо разорвет тебя на части, если ничего не сделать, либо же позволит заново родиться, если подрочить не сходя с места, стыдливо жуя свою руку или подушку. И если бы не Игорь, Петя бы давно уже, наверное, и безудержно спускал бабки на вебкам, доперев все-таки до простой мысли, что это вот напряжение должно все-таки находить выход не с бездуховной порнухой, а живым человеком, однако Игорь, стоя на страже его бюджета, набирает чуть ли не каждый день, и Петю такой расклад более чем устраивает. Не только потому, что спускает в свой кулак он регулярно и чуть ли не быстрее, чем тогда, когда был прыщавым юнцом, но и от того, что Игорь - дурацкая и пиздец какая сладкая его слабость, - все еще на связи, а не исчезает бесследно, как сигаретный дым в вытяжке. Ведь так - с Игорем, - можно наивно воображать себе, что он хоть кому-нибудь всрался в этом холодном и недружелюбном, до краев наполненным отборным говном мире. Ввалившись домой, Петя душераздирающе зевает и, быстро скинув верхнюю одежду, целенаправленно устремляется к холодильнику, бросив беглый взгляд на часы. Соорудить себе бутер, а потом перезвонить Игорю; обещал же, что как освободится - наберет. Входящий часа полтора назад пришлось скинуть - Игорь как раз застал его в пути, когда они с Козецким возвращались из Пушкина, сорвавшись по звонку местного участкового. Якобы кто-то там видел засветившуюся в деле тачку, в которую упихнули неопознанного по сей день гражданина, с особой жестокостью убитого стрыкинскими бойцами. Порожняк, конечно, оказался, одна цифра в регзнаке не совпала, но три часа времени они с Саньком проебали на отлично. - Кого на этот раз винтил? - вместо приветствия интересуется Игорь слегка насмешливо, стоит только Пете устроиться с бутербродом за стойкой и набрать последний в журнале звонков номер. И да, он, конечно, ерничает, но палку не перегибает: знает, что если Петя сбрасывает его, то значит, либо где-то на вызове застрял, либо какой-то слабоумный долбоеб решил, что стянуть из кармана мента айфон и не выключить его сразу же - идея на миллион. Второе, конечно же, из области фантастики, а вот первое - вполне возможный сценарий. - И тебе хорошего вечера, - спокойно отзывается Петя, слегка улыбнувшись и отхватив здоровенный кусок бутера всухомятку, а потом, едва не давясь, добавляет: - По стрыкинскому трупешнику катались с Козецким, но там голяк. Времени проебали уйму, ты нас на обратной дороге застал. - У тебя же выходной сегодня, - Игорь, чутка озадачившись, чиркает зажигалкой, но Петя, прожевав наконец и вздохнув, лишь отмахивается: - Ну а хули толку? Это мое дело. Саня позвонил - и погнали, - а потом, вздохнув, почти риторически уточняет: - Мне что, нужно было туда, где может такой отморозок, как Бурковский, отсиживаться, отправлять щегла зеленого, которому не подфартило с дежурством? И Игорь, немного стушевавшись, отмалчивается. Он в курсе, конечно же, кто такой Руслан Бурковский, Петя ему все уши прожужжал этой гнилой историей, и поэтому, видимо, ловит свой проеб на лету, но гордость не позволяет признать, что Петя, в сущности, прав по всем фронтам. Не спорит и не уверяет, что молодняк в полях учить нужно, чтоб пороху нюхнули - и то хлеб. Таких вот учителей Петя на дух не выносит и сам им становиться не планирует, ибо нехуй. Слишком часто на его прежней службе менялись лейтенанты по причине переезда в морг из-за офицерской халатности, чтобы теперь всерьез думать, будто бы такие методы помогут воспитать молодое ментовское поколение и не проредить его по ходу пьесы. И Пете кажется, что Игорь его понял, но когда тот раскрывает рот, становится кристально ясно, что нихуя подобного. - Я смотрю, ты тоже адепт церкви “я все сам разрулю, идите нахуй, тупицы”, - тянет он как-то расслабленно, а потом, усмехнувшись, цокает: - Хороший подход. Хочешь сделать хорошо - сделай это сам. И Петя заводится с полоборота. - Я адепт церкви “сначала научи, потом дрочи”, - резко отзывается он и, сдуру глотнув обжигающе горячего чаю, почти с яростью припечатывает: - Это куда эффективнее, имей в виду. А твоя парадигма - хуйня полная, и приводит лишь к подписке о невыезде и интересу особистов, умник. А потом, резко прихлопнув варежку, с ужасом ждет неминуемой расплаты за свой длинный язык. Ведь не может же Игорь спустить ему такую хуйню? Не может же он сейчас пожать плечами и, как ни в чем не бывало, схавать эдакое вот говнище? Но Игорь, как ни странно, хавает. Он замолкает на долгую минуту, которая кажется Пете вечностью, а потом, вздохнув, тихо соглашается: - Туше, - и, подумав, добавляет с некоторой прохладцей: - Я ранен и убит. - Игорь… - тянет Петя примирительно, но Игорь лишь хмыкает все так же прохладно: - Да нормально все, ты прав. Зелень учить нужно, а не как пушечное мясо гнать амбразуры, я просто… - замявшись, он выдыхает дым, а потом, будто бы очнувшись, заканчивает: - Я просто всегда сам справлялся, когда только после академии в ментовку пришел. Лез на рожон, старших по званию не слушал, рвался на передовую, даже если никто не просил, и отхватывал за это нещадно. Вот мне и кажется, что все такими должны быть. Самостоятельными дохуя и бесстрашными. - Самонадеянными и непуганными, ты хотел сказать? - передергивает Петя, все еще не до конца остыв, и тут же отвешивает себе мысленную оплеуху. Ведь мог же промолчать, мог же не подкидывать дровишек, а он вместо этого будто бы нарывается и раззадоривает Игоря на новый виток остервенелой дискуссии… Но Игорь, слава всему сущему, не ведется. - Ну типа, - вздыхает он негромко, а потом, съезжая со срачегонной темы, быстро спрашивает с некоторым сочувствием: - Все реально так глухо с этим твоим Бурковским? Он прям основной подозреваемый, да? Я слышал, что в прошлый раз ему предъявить нечего было. Изворотливый, гад. - Ну, не прямо совсем глухо, но реальных зацепок пока нет, только домыслы, я даже не уверен пока, что именно он мне и нужен, однако других идей все равно не завезли, - нехотя признается Петя, торопливо дожевывая остатки своего ужина и потянувшись к сигаретной пачке. - Надеюсь, завтра удастся выбить наружку на колесах, а там поглядим. Может и выгорит чего. На быстрый результат не рассчитываю, правда, не то место, куда как на работу приезжают, но есть мнение, что в течение пары недель Бурковский засветится на точке. А пока буду прессовать его корешей дальше, вдруг кто сдаст какой-нибудь запасной аэродром, который мои коллеги не нашли и на котором эта гнида могла обосноваться. - Разумно, я бы тоже так поступил, - соглашается с ним Игорь, что-то обдумывая, а затем, помявшись, тихо и как-то неуверенно интересуется вдруг: - А как насчет, ну, телефона Урушанова? Нашел что-нибудь? И Петя, едва не поперхнувшись сигаретным дымом, закашливается. Сглазил, бляха. Игорь не такой, Игорь на него не давит и ничего не просит... Каким же кретином он был, если думал, что открыв ящик Пандоры и заявив Игорю, что намерен в этой истории знатно поковыряться, останется без пристального надзора и осторожных расспросов. Да, Игорь почти неделю стоически держал воду в жопе и даже не заикался про их маленький секрет, но всему рано или поздно приходит конец. Например, его железной выдержке и четко обозначенному желанию не знать примерно нихрена о ходе петиного расследования. Игорь все еще под колпаком особистов, но несмотря на это он все же решается спросить о том, чего ему бы знать не следовало, наплевав на последствия, однако осуждать его за это никак не получается. Еще неизвестно, как бы сам Петя себя вел, если бы узнал, что кто-то пытается найти барыгу, из-за которого Гошан не отпразднует свой тридцатый юбилей в конце мая. Пожалуй, вообще прилип бы к следаку, как банный лист к ягодице, а Игорь еще даже приличия соблюдает какие-никакие. - Я работаю над этим, - говорит Петя успокаивающе, крепко рассчитывая, что Игоря это на какое-то время удовлетворит, а потом, не удержавшись, виновато продолжает, затушив окурок и торопливо чиркая зажигалкой вновь: - Пока ни минуты свободной нет, но как только разберусь с этим трупешником и мудозвонами, которые мне его организовали, поговорю с Сурковым насчет хранилища. Без его подписи никак, сам понимаешь, если мы хотим, чтоб все официально было и даже самый доебливый прокурор потом не смог найти, к чему прицепиться. И Петя говорит вроде бы правильные разумные вещи - прокуратура и впрямь не любит мутные истории с архивными делами и бракует их по каждому чиху, чтоб не напрягаться лишний раз, - но сердце все равно не на месте. Будто бы он пиздит без зазрения совести и пытается оттянуть неизбежное. Будто бы передумал трепыхаться, а честно признаться в этом духу не хватает. И Игорь, кажется, сделав примерно те же выводы, вздыхает. - Ты разберешься с одними мудозвонами, появятся другие, - печально роняет он, а потом, помолчав, добавляет как-то совсем безжизненно и убито: - Но, знаешь, Петь, все нормально, не парься. Зря я спросил вообще. И, громко звякнув чем-то, судорожно щелкает колесиком зажигалки. - Игорь, не надо так, - Петя расстроенно хмурится, стряхивает пепел с сигареты и, отхлебнув уже подостышего чаю, беспомощно замолкает. Игорь же, будто бы не замечая его настроя, почти равнодушно уточняет: - Не надо как? Бесит он этим своим деланным равнодушием до пизды, конечно, но Петя, переведя дух и уговаривая себя не заводиться по новой, спокойно отвечает: - Так, будто бы ты мне не веришь, - а затем, осознав, что честность - его самое мощное оружие, продолжает негромко и с легкой горечью: - Если б я мог, я б все бросил и уцепился за это дело хоть завтра, но у меня руки связаны. Я не могу прийти к подполу и заявить, что на хую я вертел текучку и хочу поковыряться в висяке в свое удовольствие. Он же мне пиздячек выпишет и будет прав, а еще затаит и вообще ничего потом не подпишет, даже если я от безделья маяться буду. Чисто в назидание, чтоб я не борзел и не… И, кажется, это срабатывает. - Тормози, - перебивает его Игорь резко, а затем, смягчившись будто по щелчку пальцев, добавляет чуть виновато: - Я понял, Петь, не надо. - А хули не надо, когда надо? - упрямо бычит Петя, грохнув кружкой по стойке с такой силой, что едва не расплескивает остатки чая по столешнице, а после ворчит раздраженно: - Ты имей в виду, дядь, я от своих слов не отказываюсь и не соскакиваю с этой темы, просто я в отделе без году неделя и не могу себе позволить откровенную борзоту. Запрос у меня уже готов с открытой датой, нужно только момент выбрать, чтобы под горячую руку не попасть, а сейчас у Суркова рука всегда горячая, потому что мы всем отделом сосем с заглотом, блядь. Петя шумно дышит, уговаривая себя не выебываться и не лезть в бутылку почем зря, потому что с Игорем, как он уже успел усвоить, посраться можно на пустом месте не на жизнь, а на смерть - язык у того едва ли не острее, чем у самого Пети, - но не выебываться попросту не получается. Вот сейчас слово за слово, хуем по столу - и опять вспыхнет, потому что Игорь тоже вспыльчивый дохера, а петино блеянье, как ни крути, все равно больше похоже на отмазки, чем на реальную причину отложить все в долгий ящик. Лучше бы и правда ебало завалил, когда Игорь милостиво дал ему такой шанс, а теперь вот придется отвечать за базар и… Однако Игорь, кажется уловив петин настрой, неожиданно мирно просит: - Да уймись ты, я правда все понял и больше доебываться не стану, - а потом, вздохнув, добавляет философски: - И вообще, считай, что это не я сейчас к тебе с вопросами полез, а полбутылки джина. В трезвом уме я бы промолчал, Петь. И Петю попускает одним махом. Получается, все нормально? Получается, можно реально не гнать лошадей, а спокойно выжидать удобного момента, и Игорь не станет делать ему мозги? Да, Игорь беспокойный и шило у него в жопе размером с исполинскую кукурузину Лахта-центра, но все же у Пети создается впечатление, что сейчас он действительно принимает правила игры. Вспоминает о том, как легко можно одним неверным телодвижением запороть все на свете, подвернувшись под руку чем-то недовольному начальству и впав в немилость. Наверняка у них в убойке тоже хватает таких вот адептов эффективного менеджмента, как Сурков, которые статистику ставят на пару ступеней повыше раскрываемости. И да, Петя уверен, Андрей Валерьяныч ничего не будет иметь против занимательной археологии в целом, но если это будет не в ущерб делам насущным. Поэтому он выдыхает с облегчением, осознав, что на какое-то время тема закрыта, а потом, резко меняя тему, хмыкает чуть насмешливо: - Джин, значит, - и, покосившись с сомнением в сторону шкафчика, где еще в декабре припрятал бутылку вискаря про запас, уточняет: - Это бытовой алкоголизм, товарищ майор, или у тебя есть повод? - Ну вообще есть, - нехотя признается Игорь, судя по звукам, подливая себе еще, а потом вздыхает: - Можешь присоединиться, если хочешь. - Тебя с восстановлением, что ли, поздравить? - брякает Петя первое, что приходит на ум, но судя по игореву молчанию, попадает в молоко, а затем в голове что-то щелкает. Ну конечно же, блядь, он видел копии протоколов допроса, и как только можно было не сложить два и два. Семнадцатое ноль первое, как раз сегодня, и Петя, чувствуя себя полным кретином, мямлит: - У тебя день рождения. - Сюрприз-сюрприз, - невесело смеется Игорь, а потом признается глухо: - В жизни бы не подумал, что отмечать тридцатипятилетие буду вот так. Один. - Ты не один, - Петя выпаливает это прежде, чем успевает даже подумать, и Игорь, шумно затянувшись, соглашается не слишком уверенно: - Ну, похоже на то, да. Хоть и странно все это, - он мнется слегка, а затем как-то обезоруживающе честно добавляет: - Знаешь, я всегда не очень-то любил пьянки в барах и клубах, которые каждый год Юлька закатывала как будто мне назло, чтобы побесить и из-под палки социализировать. А сейчас был бы не против завалить ебало и отплясывать в самом всратом клубе до утра с ее подруженциями, лишь бы все как раньше было. Но как раньше уже не будет. Ну и что тут скажешь? Уверять его, что когда-нибудь все вернется на круги своя, Петя даже не собирается, потому что нет, и вправду не вернется. Он знает это щемящее чувство, дважды его уже смаковал с тех пор, как заново родился. Былая легкость уже не вернется, как и не вернутся те, с кем она шла рука об руку. Петя все еще помнит, как отрезвляюще херово ему сделалось, когда в июле семнадцатого он впервые за два с лишним десятка лет не получил от Гошана ни слова - ни лично, ни даже не в одном из мессенджеров. Вот и у Игоря сейчас щека горит от этой метафорической отрезвляющей пощечины так сильно, что он даже за бутылку схватился. Но Петя так же знает, что чем дальше - тем легче будет становиться. Ничего не сотрется из памяти, но припылится немного и перестанет так сильно жечь за ребрами. Закон жизни, мать его: пока не отпустишь прошлое, дальше не пойдешь, хоть усрись. И об этом он, поддавшись порыву, говорит. Не прямым текстом, разумеется, а изо всех сил заметая следы. Затирая что-то про одного знакомого, который имел подобный экспириенс - и ничего, спустя несколько лет слегка примирился с новой реальностью. Он ждет, что Игорь занудно примется мандеть, мол, чужая душа потемки, и откуда Пете вообще знать, примирился там его знакомый с реальностью или тайком рыдает в подушку, когда никто не видит, но Игорь неожиданно вздыхает и перебивает его решительно: - Можешь дальше не стараться, я в курсе, что так и будет рано или поздно, - тихо говорит он, выдыхая дым, а потом признается: - Я поэтому пару недель назад переименовал контакт, привязанный к твоему номеру. - Чтобы душу не травить? - бестактно брякает Петя, осознав, что все это время, ну, до недавних пор, он в телефоне Игоря значился под прежним именем. Юлиным, блядь. Крипота ебучая. А Игорь, будто бы и не заметив его замешательства, соглашается: - И это тоже, - а затем, помявшись, добавляет слегка смущенно: - Ну и потому, что я мужественно признал наконец, что ты ко мне накрепко прицепился, как клещ, и пора бы с этим смириться. И тихонько ржет. - Это я-то прицепился? - ехидно уточняет Петя, фыркнув, а после самодовольно продолжает: - Напомнить тебе, дядь, кто кому названивал и дышал в трубку, как заправский маньяк? Будь я более нервным, я б на тебя заяву накатал, клянусь, но тебя спасло то, что я не из впечатлительных. - Спасло, - эхом отзывается Игорь, задумчиво прокатывая слово на языке, а потом внезапно добавляет: - Если б ты оказался впечатлительным, я б совсем чердаком уже потек в своих четырех стенах, Петь. Так что - спасибо. И Петя, смущенно закашлявшись, жадно допивает остатки чая. Игорь весь из сплошных углов слеплен, он резкий как понос, тот еще грубиян и хам, как верно подметила Гаврилова, но вместе с тем есть в нем что-то такое, от чего Пете частенько воздуха перестает хватать. Что-то настоящее, честное и теплое, как вечернее солнце на пляже. Игорь умеет быть благодарным. Однако Петя прошел бы этот путь - от середины октября и по сей день, - еще раз сто заново вовсе не ради его скупого “спасибо”. Он бесчисленное количество раз начинал бы с исходной снова и снова просто потому, что чисто по-человечески желает Игорю покоя. Покоя, который тот заслужил и, кажется, начинает потихоньку обретать. Ведь только когда у Игоря отболит окончательно, можно будет думать о том, чтобы подкатить к нему неуклюже. Сейчас - все еще рано, но однажды… Однажды, если звезды сложатся в слово вечность, быть может они с Игорем встретятся, а там - как повезет. - Да было бы за что, - ворчит Петя, все еще немного смущаясь от этой звериной честности, а потом, переводя стрелки, интересуется почти светски: - Кстати, о четырех стенах, Игорек… Когда у тебя все-таки разбор полетов в УСБ? - На одиннадцатое февраля назначили, - с готовностью подхватывает Игорь, тоже, кажется, немного обескураженный своими признаниями. - Так что, есть все шансы, что через месяц или около того именно я подложу тебе очередную свинью, сдернув на вызов. - То есть, ты уверен, что тебя восстановят? - с некоторым удивлением уточняет Петя, припомнив материалы дела и неистовый бомбеж Филимонова. В кулуарах, конечно, и впрямь шептались, что майор Гром из этой истории выйдет, не замарав ботинок, но Пете, если честно, казалось это маловероятным с учетом обстоятельств. - Ну, скажем так, я уверен процентов на девяносто, потому что если бы меня хотели отправить куда-нибудь на севера, я бы уже там куковал, - со странным самодовольством отзывается Игорь, а потом, не удержавшись, насмешливо и крайне таинственно заканчивает: - Особисты не все копии вам прислали, кое-что оставили для внутреннего пользования, решив не мутить воду раньше времени. Я бы на их месте тоже постарался не афишировать некоторые детали до окончательного и бесповоротного решения. - Там были еще вещдоки? - быстро спрашивает Петя, но Игорь лишь загадочно отмалчивается и усмехается негромко. Поэтому остается лишь смириться и принять тот факт, что нихуя он прямо сейчас не узнает, даже если примется сыпать вопросами разной степени идиотизма. Остается лишь выдохнуть и осознать: Игорь не так прост, как кажется. А еще понемногу начать привыкать к мысли, что Игорь, возможно, вовсе не такой честный мент, как показалось после его пламенных идеалистических речей. И да, можно уйти из прогнившего насквозь столичного наркоконтроля, уехать в другой город и стремиться стать кем-то другим, но вот ведь прикол - подобное тянется к подобному, зачастую неосознанно и безотчетно. Петя надеется только, что он ошибается, но в глубине души уже почти наверняка знает: нихуя подобного. И вот ведь говно собачье, такой расклад его ни капельки не смущает. Люди не меняются. Что и требовалось доказать. Не изменился и он сам. Может, чутка пообтесался и красиво вписался в рамки новой, чисто номинально безгрешной жизни, однако в глубине души Петя остался все тем же нечистым на руку и абсолютно конченым ментозавром, который без лишних сомнений любой грешок коллеге спишет, успокаивая себя тем, что другого удобоваримого варианта разрулить ситуацию попросту не существует. Или же - и думать об этом боязно и неловко, - он легко и непринужденно списывает грешки именно Игорю, каким бы уебком тот не был. Но потому ли, что Игорь в своем праве, или из-за того, что из личной неконтролируемой приязни попросту не получается осуждать его, Петя понять пока не может. Да и не старается особо. Ему ли не похуй? Без ночных смен январь кажется почти лайтовым, даже несмотря на горящую в связи со стрыкинским делом сраку. Подъемы в семь, унылые пробки, очередной выезд в следственный изолятор, ставший практически родным домом, и лаконичный отчет от патрульных, что Бурковский на адресе не объявлялся. И да, это конечно, не лениво-похмельный январь в столичном наркоконтроле, где можно было даже на службе-то не объявляться толком, потому что все начальство жопу на Мальдивах греет, но все равно какая-никакая передышка. Достаточная, чтобы мозг, за последние месяцы привыкший существовать в режиме тотальной перегрузки, начал ностальгически скучать по тем временам, когда его разгоняли почти до кипения. Достаточная, чтобы к очередному понедельнику Петя, не спавши полночи, осторожно поскребся в кабинет к подполковнику. Да, Игорь, как и обещал, больше не заводит речь об архивном юлином деле. Ведет себя, как паинька - не давит, не торопит и вообще будто бы забывает о том, что Петя в курсе условно позорной страницы его биографии, однако все равно не проходит и дня, чтобы Петя об этой истории не думал. И да, на нем потенциальный висяк с обезображенным трупом, который может быть лишь первой ласточкой в охуевших разборках двух местных группировок, но голова все равно болит не о том, что потянет за собой неопознанное тело и скрывшиеся с радаров бандюки, а о том, что некая борзая журналистка-правдорубка с сияющим взглядом придурочной идеалистки отсталась неотмщенной. Ни по закону, ни по совести. И да, тысячу раз да, блядь, дело Пчелкиной давно списано в архив, а тот, кто пырнул ее заточкой, гниет на кладбище в окружении выцветших и уляпанных грязью венков с надписями вроде “любимый муж” и “любимый папа”, но тот, кто реально хотел, чтобы Юля завалила ебало, до сих пор безнаказанно живет своей жизнью. Дышит влажным морским воздухом - не таким целебным, конечно, как в Крыму или Сочах, но тем не менее, - давит жопой кожаное сидение своего авто представительского класса и по-прежнему наверняка делает то, за что Юля уцепилась в своих изысканиях. Берет нихуевые взятки, лоббирует интересы криминалитета в мэрии, выдает разрешения на строительство там, где лучше бы не человейники строить, а обнести все трехметровым забором, ну или, на худой конец, хотя бы мутит какие-нибудь схемы серого обнала, не опасаясь больше, что менты сядут на хвост. Петя достаточно видосов с ее ютуба посмотрел, чтобы быть уверенным - к образцовому и законопослушному гражданину Юля Пчелкина бы не приебалась. И да, он сказал Игорю, что не возьмется за эту историю, пока не упрячет остатки стрыкинской группировки за решетку, но обстоятельства решают все за Петю. За Петю все решают затишье, тонны просмотренных видеороликов, желание докопаться до истины и то, что в сутках все еще двадцать четыре часа, а не восемь, обозначенных трудовым кодексом. И, безусловно, скорее всего, Игорь окажется недоволен тем, что два-три дня в неделю Петя будет срубаться раньше, чем наступит полночь, но это, как ни крути, стоит того. Поэтому, выждав примерно полчаса с того момента, как подполковник Сурков скрывается в своем кабинете, утром двадцать первого января Петя негромко, но решительно стучится в его дверь, а потом, не позволяя вот прямо так, с порога, послать себя нахер, заглядывает внутрь и, состроив самую что ни на есть невинную рожу, интересуется: - Андрей Валерьяныч, можно? - Если осторожно, - ворчит Сурков, отставляя в сторону кофейную чашечку, а потом, вздыхает: - Чего тебе, Хазин? Летучки дождаться невмоготу, что ли? И настроение у него, конечно, так себе, раз бычит с порога, но Петю это мало ебет, по сути. - Невмоготу, товарищ подполковник, - бодро заявляет он, просачиваясь в кабинет и замирая навытяжку почти, а потом чуть тише, почти заговорщически продолжает: - Не для летучки тема вот вообще. Частная беседа. - Отпуск не дам, - тут же отмахивается Сурков, расстегивая пуговицу на кителе, - не заслужил еще… Но Петя, с трудом подавив ухмылку, чеканит: - Никакого отпуска, товарищ подполковник, я по другому вопросу, - и, не давая возможности Суркову и слова вставить, добавляет спокойно: - Хочу одно дело поднять прошлогоднее. Из архива. Подпишете запрос? - А что, вся текучка, что ли, кончилась? - изумляется Сурков с нихуевым таким, даже не деланным сарказмом, на что Петя лишь вздыхает: - Никак нет. И в принципе, ну ожидаемо все это, но обидно все равно, а подполковник Сурков, отмахнувшись, лишь вздыхает: - Ну так вот ею и займись, - а потом, немного оттаяв, заканчивает: - Петя, я понимаю, что у тебя зуб горит схватиться за все и сразу, но давай-ка как-нибудь поэтапно искоренять преступность в Петербурге, ладно? В подполковники тебе все равно пока рано, а статистику на архиве не сделаешь, даже если заговор века раскроешь по остывшим следам. Приоритет у нас сейчас в тех вопросах, из-за которых мне прокуратура и пресс-центр жилы тянут, так что глупостей не выдумывай. И голос его по-отечески ласковый, почти вкрадчивый, но Петя, вместо того, чтобы повестись на это вот дерьмо, бросает запальчиво: - А если я пообещаю, что этим делом буду заниматься только в свое свободное время, а не по приоритету? - и, переведя дух, добавляет поспешно: - Андрей Валерьяныч, под честное слово и не в ущерб текучке, дайте добро, а? Я в материалах вижу, что херня какая-то вышла, а не следственные мероприятия, и имею представление, куда копнуть. И Сурков, откинувшись в кресле, все же несмотря на свой скепсис и откровенное нежелание тратить ресурсы на порожняк капитально призадумывается. Смотрит на Петю долго, пристально, что-то вертит в голове, а после, видимо так и не придя к окончательному решению, осторожно интересуется: - Что за дело? - Заказуха с прошлого марта, когда журналистку шлепнули, - внутренне замирая, почти равнодушно выдает Петя и отводит взгляд. - Там же заказчика так и не нашли, тащ подполковник, а я хочу попробовать. - Погоди, так это та история, где майор Гром из убойного замазался? - пошевелив мозгами, тянет Сурков с сомнением, но Петя, предвосхищая все дальнейшие возражения, хмыкает: - Вы уж простите, Андрей Валерьяныч, но мне кристально похер кто в этой истории замазался. Я этого майора Грома не знаю и в дела особистов не полезу, потому что не дурак, - выдает он на голубом глазу, а потом, поджав губы, ворчит: - Я просто заметил, что телефон предполагаемого киллера никто толком не смотрел, и хочу исправить этот прое… - и, быстро осознав свою оплошность, поправляется слегка смущенно: - Эту оплошность. Может, технари ничего и не найдут, а может, там есть что-то, что позволит нам прихватить заказчика. Утверждать заранее, что это зацепка - тухлая затея, сами знаете, но если ворошить архив, то лучше официально, чтобы в случае чего можно было к материалам пришить свои телодвижения. И, ну, по большому счету, Петя даже не врет. Майора Грома из убойного отдела он и впрямь не знает, даже если доебаться. Не имел чести пересечься с того момента, как заступил на службу в питерском главке, и по сей день в глаза его не видел просто в силу обстоятельств. Он знает лишь Игоря - потерянного, опустошенного и по-уебски прижатого к стенке особистами. Знает странного мужика, лелеявшего все эти месяцы свою боль, и отчаявшегося наказать реально виновных в смерти его близкой подруги. И этот терпила, в которого Игорь умудрился превратиться меньше чем за год, действительно мало общего имел с майором Громом, про которого терли в курилке мужики из убойки, патрульные и даже его собственные коллеги. Тот майор Гром, о котором слагали легенды, и его тихий, спокойный и в глубине души, кажется, ебанутый вкрай Игорек - как как ни крути, два разных человека, поэтому Петя не кривит душой вообще ни капельки. И, если повезет, петина связь ни с одним из них не вскроется по ходу доследования, санкционированного подполковником внутри отдела, если тот, конечно, соизволит дать добро. Если повезет, никто даже не догадается, что Петя зубами и когтями вцепился в эту архивную муть не просто так, а потому, что дохуя сильно хочет не просто справедливости, а справедливости в отдельно взятой истории и для вполне конкретного человека. Двух людей, на самом деле, и немножко - для себя. Если, конечно, повезет. И если Сурков его сейчас не пошлет так далеко и надолго, что проще будет навсегда забыть об архивных изысканиях и сосредоточиться на делах насущных. - Ты понимаешь, что делаешь, Хазин? - с некоторым сочувствием уточняет подполковник, подбираясь в кресле, и когда Петя, уставившись на него почти неверяще, хлопает глазами, поясняет скорее для проформы: - Я даю официальный ход делу, списанному в архив, и старшим оперуполномоченным назначаю тебя. Официально. Обделаешься - пощады не жди. Окажется, что зря воду мутишь - без квартальной премии останешься, уж не обессудь. И Пете бы призадуматься, Пете бы здраво осмыслить эту вот раскладку - деньги никогда не лишние, да и в грязь лицом ударить в первые же месяцы на новом месте удовольствие ниже среднего, - но он лишь поспешно кивает и, улыбнувшись, дурашливо козыряет: - Не за премии работаем, тащ подполковник, - а потом, решив ковать железо, пока горячо, быстро уточняет: - Так что, нести запрос вам на подпись? - Неси, - нехотя соглашается Сурков, расстегнув пуговицу на воротничке форменной рубашки. И да, Петя почти физически ощущает, что не нравятся ему эти телодвижения, но чуйка все равно берет верх. Сурков подмахивает запрос еще до обеда, а уже вечером, в последние минуты рабочего дня Петя, посветив этим подписанным запросом, заграбастывает из хранилища ящики с вещдоками и закапывается в них, точно голодная псина в гнилостно-сладкую помойку. Контейнера всего два. В первом - вещи Юли, те самые, что были на ней и при ней, когда в арке своего двора она не сумела вовремя съебаться от киллера, а во втором - скудный скарб ее убийцы и то, что следователи обнаружили в его квартире по наводке Игоря. В первый пластиковый ящик Петя даже нос не сует - нахуй надо, почти все он видел на фотографиях криминалистов, вряд ли обнаружит что-то новое, - а вот во второй ныряет с головой, пытаясь восстановить картину произошедшего в подъезде дома на Садовой в тот вечер, когда Игорь слетел с катушек. Тонкий свитер и джинсовка, залитые когда-то кровью. Потускневшая обручалка. Бумажник с бурыми пятнами. Ключи от тачки - той самой, засветившейся на камерах, - с отпечатками. Пете кристально похуй, нет никакого сочувствия, лишь злость. Ну и еще, конечно, бесчисленные вопросики, почему все это барахло в принципе ему сейчас доступно, а не пришито к делу УСБ вместе с отстрелянными пулями и игоревым табельным под грифом строжайшей секретности для простых смертных сотрудников главка. Вот же ебаный пиздец вообще. И да, Петя догадывается, что особисты сейчас пытаются выяснить не то, кто убил Урушанова - это-то вполне очевидно, - а за каким хуем майор полиции ебнул его в подъезде собственного дома и насколько правомерно было применено оружие, но все равно, ощущение создается такое, что на часть улик по делу просто закрыли глаза, списав их со счетов. Как, быть может, спишут и Игоря, если не подфартит на закрытом слушании. И это, ну… Мерзко? Это предвзято и нихера не объективно, но зато определенно играет Пете на руку. А потом он докапывается до телефона, упакованного в пленку, и все мысли будто по щелчку пальцев из головы испаряются по причине не ебет больше ни капельки. Смартфон разряжен, разумеется, в ноль, но Петя, присосавшись к зарядке, выклянченной у дежурного, все же добирается до его содержимого. Пароль - вот же ржака, дата и месяц рождения сына, - слитый супругой Геннадия Урушанова, даже спустя почти семь месяцев ожидаемо подходит, и Петя, разлочив экран и моментально врубив самолетный режим, тупо пялится в дефолтный рабочий стол. Что он сам делал, когда нужно было не спалить переписки? Разумеется, переходил с более или менее известных мессенджеров на сигнал, и уже там не стеснялся и без всяких там экивоков обсуждал наркоту с заинтересованными лицами. Но иконки сигнала он, к своему большому разочарованию, не находит точно так же, как и не нашел некий подполковник Гилев, прессующий Игоря с прошлой весны. На первый взгляд все невинно - телега, вотсап с несколькими чатами, пара игрушек типа “три в ряд”, приложение сигналки, банкинги, - и судя по его телефону, Урушанов был самым скучным пидорасом во вселенной, отправляющим анимированные открытки теще, фоткающим жирного рыжего кота и бездарно проебывающим часы напролет в мобильном гейминге, пока жена не видит. Однако в голове неожиданно громко щелкает, и Петя, припомнив старый трюк технарей из ФСКН, проваливается в настройки телефона. Андроид кажется непривычным и каким-то кривым после чистенького юзер-френдли пространства айфона, но своего Петя все же добивается. Отыскивает меню “все приложения” и, тапнув по нему, листает список. Сигнал он обнаруживает даже быстрее, чем ожидал, и, вернувшись на рабочий стол, методично принимается проверять все иконки до единой, запуская приложения. И, в принципе, не сильно удивляется, когда “Кэнди краш” оказывается вовсе не головоломкой для идиотов с вагоном свободного времени, а мессенджером, в котором висит несколько чатов. Бинго, блядь. Теперь Петя может с чистой совестью и торжествующе скалясь показать капитану Филимонову и операм из УСБ средний палец, убедившись, что оказался догадливее и въедливее их всех, но это, разумеется, как-нибудь потом, а сейчас Петя жадно листает чаты один за другим и, крепко пожалев, что в здании нельзя курить, до крови вгрызается в нижнюю губу. Контактов в сигнале всего восемнадцать. Два, судя по беглому анализу фени, с поставщиками оружия - холодного в количестве шести единиц и огнестрела разного калибра во всех остальных случаях. Главное требование Урушанова каждый раз - чтобы будущее орудие убийства уже было замазано в какой-нибудь уголовке, и это пиздец как умно, отстраненно думает Петя, невольно восхищаясь. Найдут - свяжут с другими убийствами, и концы в воду. Для какого-нибудь серийника или бандюка уже без разницы, прижмут его только за свои грешки или еще и чужой прицепом добавят, а доказывать, что дела разные и друг с другом не связанные - заебешься, даже не начав. И Урушанов пользовался этой гнильцой в системе на полную катушку, будучи справедливо уверенным в том, что даже если на орудие выйдут, он все равно останется не при делах. Остальные шестнадцать чатов Петя читает, уже пребывая в некотором ахуе от новых обстоятельств и прикидывая, как громко и остервенело Сурков будет на него орать, срываясь на хрип, когда узнает, что из архива придется достать еще по меньшей мере двадцать дел, потому что для некоторых своих заказчиков Урушанов выполнял подряд не единожды. И до Юли, сука такая, ни разу не спалился. Но с Юлей случилась осечка - убив ее, Урушанов наступил на хвост Игорю, и все пошло по пизде. У самого Урушанова, у Игоря и теперь вот у Пети, судорожно размышляющего, как теперь быть со свалившимся на его голову откровением. Он не может проигнорировать полученные сведения. Не может отмахнуться от того факта, что шестнадцать ебучих мудозвонов за последние три года решили, будто за деньги можно стать демиургом и по-тихому кого-то грохнуть чужими руками. И он не может быть настолько самоуверенным ублюдком, чтобы понадеяться на то, что в одну каску можно размотать этот змеиный клубок и натянуть по всей строгости закона причастных. Сурков его придушит голыми руками, блядь, и будет прав, потому что Петя сейчас, ей-богу, открыл ящик Пандоры и понятия не имеет, как его чутка прикрыть, чтобы искать лишь заказчика, который хотел юлиной смерти, а не всех тех, кто за последние годы оказался в черном списке Урушанова, любимого мужа и любимого папы, нахуй. И хочется завыть в голос, но Петя усилием воли сдерживается. Хочется тут же набрать Игорю, чтобы долго и смачно материться, ни разу не повторяясь, как минимум полчаса, но Петя берет себя в руки. Вместо эмоций - ими можно в муках разродиться и чутка попозже, правда? - он направляет свою энергию в другое русло и возвращается к тому единственному чату, читая который, он сделал охотничью стойку. “Она копает под меня. Нужно убрать, но так, чтобы у ментов вопросов не было”. Потом идет ссылка на юлин канал в ютубе, а после лаконичное: “Готово. Всю сумму завтра”. Петя перечитывает первое сообщение раз десять, доводя себя почти до исступления. Потом переключается на второе и, окончательно охуев от мыслительного процесса, внезапно осознает: есть посредник. В этом диалоге нет ни “здрасьте”, ни “до свиданья”. Нет никаких договоренностей о сумме, о месте передачи или реквизитах. Только заказ и его статус, обновившийся через полторы недели, и это наводит на идею, что Урушанов и впрямь был только исполнителем. Послушным и безотказным киллером, за которого все прочие, не связанные с непосредственным спектаклем, вопросы решал кто-то другой. Кто-то, у кого могут быть десятки таких Урушановых, и кто до сих пор работает по Питеру как агрегатор, принимая заказы на мокруху и скидывая их наиболее подходящим исполнителям. Номер заказчика - ну разумеется, а как же иначе, - скрыт, посмотреть можно лишь ни о чем не говорящий пока юзернейм, но было бы глупо надеяться на обратное, и Петя, тяжко вздохнув, решает, что на сегодня хватит шокирующих открытий. Время близится к десяти, курить и напиться до поросячьего визга хочется страшно, а он, сидя в опустевшем архиве, лишь оттягивает тот сладостный момент, когда в полной мере придет осознание, в какое же зловонное дерьмо его угораздило ввязаться. И Петя, устало прикрыв глаза на мгновение, разумно капитулирует перед своими низменными желаниями. Домой, нахуяриться и баиньки - отличный план, чтобы попустило. В машине выкурить примерно четверть пачки за полчаса, торопливо затягиваясь и все еще крутя в голове так и сяк успешно просранное особистами золото, а наутро - в свой выходной, между прочим, - вернуться в архив и еще раз на свежую голову изучить весь телефон Урушанова вдоль и поперек. А еще сунуться в техотдел и выдать кому-нибудь партийное задание прошерстить соцсети на предмет совпадений юзернейма из сигнала. Вдруг повезет. У безвременно почившего Урушанова точно была крыша, подкидывающая жирные заказы, в этом Петя даже не сомневается, но вот то, как человек, убивший Юлю, с этой самой крышей связывался, пока оставалось загадкой. Сигнал никаких идей не подкидывал, значит оставались стандартные мессенджеры или личные встречи, но сегодня разбираться с этим уже нет никаких сил и никакого желания. Тем более, что с санкцией от Суркова Петя теперь может наведываться в хранилище улик как к себе домой, и глупо было бы сидеть тут сейчас до морковкина заговенья чисто из упрямства и желания объять необъятное. Вздохнув, Петя аккуратно упаковывает вещдоки обратно в коробку, стягивает перчатки и прикидывает, стоит ли составить рапорт о своих находках или пока рано. И с одной стороны, надо бы, раз решил все чин-чином делать, а с другой… С другой, рапорт может и подождать до тех пор, когда особисты наконец отвянут от Игоря и забудут про эту историю, переключившись на что-то другое. А сейчас есть нихуевый такой риск, что кто-нибудь из УСБ спалит апдейт по делу и изымет материалы под предлогом доследования. И в этом случае хуево будет всем: и Пете, потеряющему доступ к вещдокам, и Игорю, чье слушание может отложиться на неопределенный срок. По дороге домой Петя привычно набирает последний контакт из журнала звонков и, дождавшись ответа, одурело несет какую-то невнятную чушь про послеобеденный выезд на ложную тревогу в Мурино, где некие гении спутали учебную гранату с боевой, и переполошили не только местных ментов, но и главк, а потом, мечтательно повздыхав, рассказывает, что дома его ждет вчерашнее, но вполне себе охуенное азу из говядины, сварганенное в приступе кулинарного безумия и оказавшееся не просто съедобным, а практически экстатическим по сравнению с прежними самостоятельными экспериментами. И Игорь, не почуяв подвоха, ворчит, что к мясу нужен гарнир, а потом пускается в долгий и пространный мандеж на тему отличий боевых гранат от муляжей, будто бы Петя этого не знает. И, паркуясь во дворе, Петя правда размышляет над тем, стоит ли рассказать Игорю о своих сегодняшних открытиях, но, услышав его вполне себе искренний смех, решает - да нахуй надо. Пока не стоит, коли он не хочет, чтобы Игорь, почуяв след, из вполне себе уравновешенного и даже местами распробовавшего вкус возвращающейся жизни человека превратился если не в машину для убийств, то, как минимум, в одуревшую от запаха застарелой крови гончую. Во-первых, Игорь еще не готов к тому, чтобы критически воспринимать информацию - еще ебнется вкрай на радостях, осознав, что был прав насчет Урушанова, а не просто вальнул левого мужика, основываясь на домыслах. А во-вторых, следствие по его делу все еще не закрыто и незачем дразнить гусей. Ведь если Игорек хоть как-то продемонстрирует, что знает чуть больше теперь, чем говорит в своих показаниях, особисты напрягутся сто пудов. И возможно, не ради того, чтобы докопаться до истины, а просто тупо ради того, чтобы хоть одно из десяти дел закрыть обвинительным позорным приговором, а так рисковать Петя не готов. И да, вряд ли Игоря отправят по этапу - слишком редко даже за неправомерку менты отъезжают на зону, таков порядок вещей и закон системы, - но его точно разжалуют и уволят к хуям, а это явно лишнее. И для Пети, здорово рассчитывающего на тяжелую артиллерию бывалого местного опера, и для самого Игоря, которому придется как-то жить эту жизнь, смиряясь с тем, что как раньше уже не будет. Игорь должен сохранить свое если не место, то хотя бы корочку, чтобы подключиться к расследованию в случае острой необходимости и чтоб и не ебнуться от перемены мест слагаемых ненароком, и ради этого Петя пока, как минимум до решения комиссии, завалит ебало. Фрагментация информации, бля. Кажется, так Игорь это назвал, когда притырил юлин ноут от ведущего дело капитана? Он управится и сам, копая неизведанные ранее дыры хранилища улик, а Игорю сейчас важно остаться по возможности чистеньким и ни в чем не замазанным. Поэтому Петя, коротко хмыкнув, не перебивает его и, сворачивая с Обводного, тянется к сигаретной пачке. Вряд ли Игорь, учитывая специфику его работы, хоть когда-нибудь имел дело с боевыми Ф-1 или РГД-5 в поле, саперы бы на пушечный выстрел на подпустили, но Петя его не перебивает и не умничает понапрасну. Пусть мандит, пусть хоть лекцию по учебнику прочитает о том, как вычислить мнимого подрывника, Петя и слова не проронит, хотя куда лучше теперь знает, в чем отличие муляжа от реальной ручной гранаты, к сожалению. Пусть лучше так - ни о чем, по сути, - чем о важном. О том, что Юлю, действительно убили потому, что кому-то она перешла дорогу. О том, что Урушанов все еще, даже кормя червей, может вывести на заказчика убийства. Об этом Петя расскажет - обязательно и всенепременно, - Игорю потом. Когда тот выберется из-под колпака особистов и, схавав любое из своих наказаний, больше не будет обязан давать показания под присягой. А за это время Петя постарается выяснить как можно больше. Столько, сколько позволят пронюханные порошком мозги и свободное время.