Признаки жизни

Остаток января и начало февраля Петя проводит если не с жопой в мыле, то, как минимум, с опасно близко поднесенным к ней вонючим куском хозяйственного обмылка, грозящего вот-вот вторгнуться в его интимное пространство. Послепраздничный расслабон в управлении сменяется кипучей деятельностью почти во всех отделах, включая ОБОП, и за месяц их маленький, но гордый коллектив успевает закрыть аж три дела к великой радости Суркова. Серебряков наконец садится на хвост своим подрывникам, вздумавшим хлопнуть три чиновничьи тачки в самом центре Питера, и проводит успешное задержание в последних числах января. Лейтенант Козецкий не без петиной помощи умудряется сплавить в следственный комитет три сентябрьских расчлененных трупа, которые на поверку оказались серией, а вовсе никакими не разборками между купчинскими барыгами. А сам Петя в середине февраля с чувством глубочайшего морального удовлетворения передает в прокуратуру дело Бурковского, утерев пот со лба и выдохнув с облегчением. Арест Бурковского он производил лично, от души пизданув ему по почкам и с наслаждением повозив мордой об пол, потому что, как ни крути, но поймать эту гниду оказалось задачей нетривиальной несмотря на изрядное скудоумие преследуемого, и Петя жаждал не просто упрятать его далеко и надолго, но и добавить от себя лично небольшой бонус. Не то чтобы слишком законный, но кто этого уебка вообще слушать будет с его жалобами на неправомерное рукоприкладство? Уебка, с особой жестокостью убившего по меньшей мере двоих - их январского неопознанного жмура и еще одного кента, чье дело почему-то еще с самого начала осени зависло в убойке. И нет, Пете совсем не жаль было тех, кого гражданин Бурковский запытал до смерти - каждому из них тоже было что предъявить лет на двадцать-тридцать строгача, как потом выяснилось. Просто не поймали вовремя, пока те бурную криминальную жизнь вели в конце девяностых и начале нулевых, так что, туда им и дорога, мразям таким. Петю скорее злило, что злоебучий Бурковский так долго умудрялся от него бегать, заметая следы и прикидываясь невидимкой. Но сколько ниточке не виться - итог все равно один. Вот и Петя, заебавший линейный отдел дежурствами под окнами матери Бурковского, разматывает это дело внезапно и - вот что удивительно, - совсем с другой стороны. Пораскинув мозгами, напрягшись почти до аневризмы и буквально прописавшись в отделе, он начинает заново. Еще раз изучив материалы дела досконально и превозмогая рвотный рефлекс, внимательно рассматривает фотографии судмеда из морга, и тут в голове фейерверк взрывается будто. Сведенные кислотой отпечатки, вырванные зубы - все это буквально кричит о том, что личность убитого хотели скрыть. А что если и одиннадцать шматов неаккуратно срезанной кожи - не только и не столько попытка разговорить похищенного мужика лет сорока пяти, а тоже обязательная часть программы по заметанию следов? И Петя, по самую макушку зарывшись в полицейскую базу, берется за непростую задачу - найти то, не знаю что. Удача улыбается ему примерно через пару недель, но не в отупелом перебирании личных дел разной степени мерзотности татуированных урок, а из полей, когда в пять утра изрядно охуевший собачник сообщает в местное отделение полиции на Парнасе, что его корги выкопал на пустыре за стройкой что-то крайне похожее на бумажный сверток с смерзшейся и, предположительно, человеческой кожей. И вот тут все встает на свои места, подтверждая петины предположения, потому что найденные фрагменты идеально совпадают с трупом - восемь татуировок и три куска с рубцовой тканью, - а еще они совпадают с личным делом Кагарина Вячеслава Васильевича, который лет пятнадцать назад проходил обвиняемым в деле о незаконном обороте оружия в особо крупных размерах. Но самое главное, на месте шокирующей находки корги по кличке Чижик криминалистами были обнаружены припорошенные снегом окурки, с которых, спасибо зиме и внезапно ебнувшим заморозкам, удалось взять образцы ДНК, и те - вот же блядское чудо, - совпали с образцами Бурковского из дела пятилетней давности, списанного в архив. И в тот момент, когда Петя, закусив губу до крови от волнения, читал присланный криминалистами отчет о совпадении биоматериала, он - ей-богу, - был готов, воспользовавшись служебным положением, наведаться к хозяину того самого Чижика и страстно расцеловать пронырливую псину прямо в его наверняка вонючую и слюнявую морду. А уже спустя несколько дней, вычислив по камерам, что за тачка приезжала к этому пустырю в день икс, возил Бурковского носом по полу в его съемной хате и, побольнее заламывая ему руку за спину, торжествующе скалился. Допрос Бурковского, а затем и его лепшего кореша Малинина, которого тот без зазрения совести сдал после первого же ласкового петиного обещания всех кар анальных, пролил свет и на мотив этого беспредела. И Петя, ей-богу, был готов ржать до слез от этой охуительной истории, но приходилось держать лицо. Банально и просто, блядь. Два стрыкинских долбоеба, оставшись без своего пахана и прожрав все накопленные бабки, решили, что пришло время самим стать паханами. Но на поставщика Стрыкина из Чечни они выйти не смогли, не их уровень, а вот прессануть престарелых и отошедших давно от дел торгашей стволами додумались почти мигом. Ходили слухи, что у Кагарина и того, первого трупа - предположительно гражданина Смирнова, старого подельника Кагарина, - были не попавшие под ментовской шмон малины с клондайком, и эти два дебила не придумали ничего лучше, чем подрастрясти ветеранов питерского криминалитета. Дуракам везет, только поэтому им удалось незаметно спиздить Кагарина со Смирновым, не засветиться и не получить по пуле в лобешник. Одного приняли по пути в магаз за хлебушком едва ли не в тапках, другого в подпитии недалеко от дома глухой ночью - сработано, конечно, грязно и со свидетелями, но тем не менее, весьма достойно для полжизни шестеривших идиотов. Однако выхлопа с этих телодвижений горе-гангстеры все равно никакого ровным счетом не поимели просто потому, что хуй ты разговоришь тех, кто в лихие девяностые яму себе копал на разборках и строгач отмотал за Уралом по молодости. Сосунки Бурковский и Малинин могли этим мужикам хоть пальцы начать рубить по одному, и все равно увидели бы только жирный обидный кукиш. Не на тех напали, причем, в самом прямом смысле. В общем, со всей этой круговертью и чудовищными сверхурочными Пете было как-то не до раскопок в хранилище улик. И нет, он, конечно, мог бы забить болт и сразу, как только закончится смена, спускаться на второй этаж, чтобы достать из стеллажа пыльную коробку с вещами Урушанова, но совесть тихонько подсказывала, что это будет тотальным зашкваром. Да, Петя очень хотел освободить Игоря от его сожалений и зудящего ощущения тотальной несправедливости, но не такой ценой. Он обещал Суркову, что расследование дела Пчелкиной не помешает его работе. А еще - он обещал себе, что здесь, в Питере, больше не будет хуевым ментом, как в столице, а будет работать на полную, чтобы не было соблазна снова скурвиться. А положить большой и толстый хер на незакрытое дело в угоду личной выгоде - это самый что ни на есть прямой путь в собственный уютненький и привычный котел. Сначала это, потом что похлеще типа договорняка с фигурантами, а там и до взяток с крышеванием всяких отбросов недалеко. Петя знает, как легко покатиться под откос. Он уже все это проходил много лет назад. Его нынешнее место даже более теплое и хлебное, чем в наркоконтроле, если дать слабину и окунуться в это говнище. Глазом моргнуть не успеешь - и ты уже по уши замазан, а Петя все-таки планировал искупать прежние грешки в Питере, а не насобирать в коллекцию новых, поэтому он, скрепя сердце, делает то, что должен - и будь, что будет. И Игорь будто бы даже его не осуждает за этот выбор. Все так же звонит, все так же пишет, но с каждым днем из него словно уходит то живое, что Петя успел краешком глаза умудрился углядеть в первые пару недель после нового года. Игорь все чаще угрюмо молчит и курит, если его не тормошить. Все реже ехидничает и язвит, и Пете от этого почти физически больно, потому что он, как ни крути, успел привыкнуть к игореву больноублюдочному чувству юмора и почти спортивному стремлению подъебать на ровном месте. А еще Петя успел привыкнуть к тому, как мягко и раскатисто Игорь смеется, срываясь на дурацкий гогот, если удалось шуткануть настолько мощно, что Петя не находится с ответом и просто подхватывает веселье. И теперь, когда Игорь снова покрывается невидимой коркой льда, становится почти невыносимо. Настолько, что сил хватает лишь на дурацкие разговоры ни о чем и совсем их не остается ни на попытки подловить Игоря на чем-то сокровенном, ни на бесконечные задорные срачи о какой-то ерунде, ни даже на то, чтобы, отбросив стыд, подрочить от души. И да, раньше Пете игорева молчанка и односложные ответы нисколько не мешали снять трусы и трахнуть свой кулак, но теперь, когда он знает, что Игорь может быть другим - веселым или нудным, словоохотливым пиздуном или унылым букой, диванным экспертом по любому вопросу или охуевающим неофитом, нормальным мужиком или отмороженной сосулькой, блядь, - уже не получается забыть все эти чертовы грани игоревой злоебучей натуры и поюзать его заочно в качестве объекта вожделения, не впадая в излишнюю рефлексию. Петя честно пытается раза три, но не встает, хоть ты тресни. Даже вслушиваясь в игорев невнятный скупой бубнеж. Даже всматриваясь в увеличенную фотку, присланную им в телеге, и представляя эти вот длинные и наверняка мозолистые пальцы на своем хере. И кажется, проблема в том, что Игорь перестает быть таким уж недостижимым и воображаемым. Петина, нахуй, проблема в том, что он не только пускает Игоря за свои заслоны, но и с грацией слона в посудной лавке топчется на пороге игоревой жизни, которая еще пару месяцев назад казалась абсолютно туманной и примерно никогда не имеющей шансов пересечься с петиной. Но это ведь не так. Они с Игорем оказались куда более похожими, чем могло видеться на первый взгляд. Топтали одни коридоры в главке, хранили одну и ту же тайну о том, что ебаться с кем-то, кто не одарен вагиной, тоже может быть весьма охуенно, а еще они оба потеряли друзей, лучших и, пожалуй что, единственных - и вот это сближало до той ебучей степени, когда абстрактно подрочить уже не возникало желания. Когда абстрактно подрочить - казалось чем-то пошлым и неуместным, а на первый план выходило уже неуемное желание не ебать свой кулак, а наконец встретиться в одной точке времени и пространства, а там - будь что будет. А еще, конечно, проблема была в том, что Пете хотелось, чтобы Игорь выключил этот вот мороз и стал прежним, но попросить об этом не доставало духу и наглости. Прежний Петя - тот, который оценивал окружающих лишь с точки зрения полезности, ебабельности и беспроблемности, - легко бы и на голубом глазу сейчас выдал все, что греет его тупую пустую голову, не испытавая абсолютно никакого стыда. Но тот Петя - беспардонный, наглый и вкрай охуевший, - остался в две тысячи шестнадцатом на грязном зассаном асфальте дожидаться не то скорую, не то суда божьего. А нынешний - тоже не без говна, впрочем, но все же, - здорово опасается, что если на Игоря сейчас надавить, то что-то с оглушительным хрустом сломается. Или в Игоре, или в том хрупком и робком, что вроде бы наклевывается между ними двоими. Нынешний Петя - вот же ебаный пиздец, - не хочет больше никого прогибать под свое видение мира и свои никому не всравшиеся хотелки. Он не хочет больше войны, он хочет худого, но все же мира. Хочет, чтобы Игорь сам - если найдет в себе силы, конечно, - шагнул к нему навстречу, а не в противоположную сторону. Когда посчитает нужным. И даже если прямо сейчас Игорь отдаляется, все больше откатываясь к тому, с чего все начиналось, Петя верит - рано или поздно он вернется. Нужно только набраться терпения. Впрочем, к концу февраля, когда Игорь практически перестает выдавать что-то членораздельное, Пете начинает казаться, что это фиаско, а он сам - самонадеянный долбоеб и слюнтяй, упустивший момент, когда все покатилось по пизде и не сделавший ровным счетом ничего, чтобы предотвратить тотальную жопу. Ему кажется, что это точка. Финальный аккорд. Немного смазанный последними неделями, но все равно окончательный. Так бывает, хули. Сходишься с кем-то легко и непринужденно, а потом так же просто и без лишних сантиментов расходишься с новым знакомцем, как в море корабли, не испытывая сожалений и не переживая разочарований. Вот только в такой дружбе с первого взгляда - в их случае с первого слова, конечно же, - всегда есть победители, которые выходят без потерь, и проигравшие, у которых остается дурацкое и сосущее ощущение незавершенности произошедшего. И Игорь выходит из этой игры номинальным победителем, равнодушно на хую вертя все, что они с Петей успели выстроить вслепую, а Петя чувствует себя так, будто бы по нему асфальтоукладчик проехался раза три, не меньше. Петя ежедневно чувствует себя конченым дебилом, которому стоило бы еще тогда, осенью, с легким сердцем кинуть в черный список номер придурка-сталкера и жить своей жизнью, а не проникаться день за днем чужой тоской, причудливо перемешанной с чужим же бытом и чужими сожалениями. Но время назад не отмотаешь, как ни старайся. И эмоции свои - теперешние и тогдашние, - тоже не выкрутить на минимум, и только поэтому Петя, ощущая себя полнейшим дураком и терпилой-чмошником, хавает это дерьмо, не моргнув глазом. Он прикипел к Игорю. Врос в него корнями, впечатался словно какой-то доисторический папоротник в какой-то злоебучий и не менее доисторический известняк с такой силой, что даже через миллионы лет человечество - если оно, ебанутое наглухо, конечно доживет, - увидит этот слепок на суровой горной породе. Игорь действительно ощущается камнем, и все петины попытки его смягчить улетают в молоко. Все петины попытки оживить его и докопаться, сука, до январского - смешливого и ехидного, - Игоря оборачиваются неудачей, однако Петя не теряет надежды и почти каждый вечер, когда не падает мордой в подушку, с трудом добравшись до кровати, говорит с ним ни о чем и обо всем сразу, задымляя свою крошечную студию едва ли не до сизых сумерек. Чем ближе март - тем мрачнее становится Игорь. Тем дольше молчит, тихо и размеренно дыша в трубку, отчего сердце, очерствевшее, казалось бы, за последние пару лет, истекает кровью, одурело агонизируя. Петя знает, годовщина - пятого марта, и ждет этого дня практически с ужасом, умело скрывая свой страх и свое беспокойство за шутеечками и нытьем об очередной папке, зависшей на столе. Он жопой чует: пятого марта наступит апогей этого пиздеца, а дальше либо Игорь покатится по наклонной, сожрав себя с потрохами за Юлю и за то, что заказчик убийства до сих пор не получил свое, либо все вернется на круги своя, и Игорь, перешагнув рубеж, снова оттает, вспомнив, что вообще-то весь этот год не провел в анабиозе, а заводил новые знакомства. По меньшей мере, одно, которое по странному совпадению не только его реанимировало, но и обещает оказаться полезным в деле Юлии Пчелкиной. И да, несмотря на игорево почти скотское поведение, Петя не может его осуждать. В ноябре семнадцатого он тоже обкладывал хуями не только сестричек в рехабе, но и словоохотливых товарищей по несчастью. Не в честь своей годовщины несостоявшейся смерти, а двадцать пятого, прекрасно понимая, что гошанов передоз вообще мало кого ебет на самом деле. Ни ментуру, ни прокуратуру, ни друзей-приятелей, с которыми Гошан вместе упарывался, ни всех его телок. Разве что родителей, да и те, наверное, вздохнули с облегчением, набожные мрази, когда раб божий Георгий наконец отправился в забронированный для него котел за все свои земные грехи. Так что сейчас, когда Игорь огрызается в ответ на петин простой вопрос, жрал ли он сегодня или решил, что еда - это социальный конструкт, Петя лишь глаза закатывает. Он все это прохавал на собственной шкуре, нечего и беситься. И да, Юля для Игоря была куда более близким другом, пожалуй, чем Гошан в свое время для Пети - ему Петя так и не решился сознаться, что кайфует от члена в жопе, хоть и подмывало иногда страшно, - но тем не менее, ощущения были понятные и знакомые. Самоедство, самоуничижение и нескончаемое сосущее чувство пустоты, будто бы от тебя кусок оторвали наживо. Игорь не закрывается именно от него, Игорь закрывается от всего мира разом, несправедливого и охуевшего, и вот это Петя может понять в силу своего собственного опыта. Однако, в отличие от Пети тогда, у Игоря сейчас жизнь бьет ключом. Он не чиллит в элитной дурке, не пытается построить грандиозные планы на отдаленное туманное будущее, а просто прет дальше, точно ледокол, даже несмотря на желание забиться в темный угол и беспомощно скулить. С блеском шлет нахуй особистов - узнать бы еще, на каких таких основаниях, - и реально выходит сухим из воды, как и предрекали Ванги из курилки с начисто стершимися из воспоминаний фамилиями и званиями. О том, что Игоря восстанавливают на службе и в звании - ну охуеть, блядь, даже в капитаны не разжаловали за такую-то хуйню ебучую, - Петя узнает от него самого спустя пару часов после слушания. Игорь сообщает об этом не то с самодовольством, не то с какой-то затаенной жаждой нырнуть в работу с головой, впервые за долгое время оживившись и одурело частя, как пулемет. И вместе с управлением собственной безопасности дело прекращает и прокуратура, будто бы ничего и не случилось из ряда вон выходящего, тянущего на уголовку. Подмывает, конечно спросить - а как такое вообще возможно-то без блата, связей или сеанса черной магии на худой конец, - но Петя благоразумно заваливает ебальник и лишь поздравляет Игоря с долгожданным возвращением на службу. Не важно как - похуй вообще, кристально поебать, - главное, что Игорь теперь в строю, а не останется проперживать диван или не отъедет на зону, а каким образом ему удался этот финт ушами, Петя однажды все равно у Игоря выпытает при случае, когда пыль осядет. В идеале - под пару бокалов вискаря в каком-нибудь непоганом баре. И надо бы радоваться, конечно - хоть какой-то повод подъехал, как ни крути, - но Петя, неожиданно осознав, что по сути он Игорю больше и не нужен шибко, здорово опасается, что вот теперь-то тот и сгинет с радаров бесследно и внезапно. Легко и без сантиментов, ровно так же, как и появился в петиной жизни. Красиво вошел с ноги, не менее красиво выйдет, даже не обернувшись на пороге. Вернется к своей привычной, пусть и покореженной юлиной смертью рутине, а Пете останется только гадать, не убился ли Игорь ненароком или не угодил ли снова под пристальный надзор особистов за какую-нибудь очередную жесть на службе. Из не слишком многословных откровений он делает выводы: Игорь и раньше-то образцовым паинькой-ментом не был, а теперь и подавно чердаком потек на теме справедливости и возмездия любой ценой, умудрившись каким-то чудом наебать комиссию и получить допуск к работе после истории с Урушановым. Так что, случиться может буквально что угодно, был бы повод. Был бы повод разрушить себя и свою жизнь до основания, а там Игорь как-нибудь подсуетится, почти ведь всрал все на свете, устроив пальбу из табельного прошлой весной. Ломать - не строить, а крушить все, до чего дотянется, Игорь мастер дохуя, как показал беглый экскурс по вехам его биографии за две тысячи восемнадцатый. Лишь бы не сорвало, думает Петя мрачно, как-то вечером уловив звон стекла в трубке, потому что синька - вообще чмо, а когда фляга свистит - так и подавно. И хочется иногда малодушно послать все в жопу да слиться по-тихому, пока еще есть такой шанс - Игорь ведь не остановит, не станет обрывать телефон и умолять вернуться, он гордяк еще тот, насколько Петя успел понять, но что-то не позволяет этого сделать. Что-то не позволяет рубануть с плеча и уйти с этой вечеринки, пока никто не вышел в окно. Может, остатки совести, может, проснувшееся наконец, на пороге тридцатилетия бескорыстное человеколюбие, а может, то, что Игорь по-прежнему ему нравится, даже таким - разбитым и не справляющимся со своей тоской. Потому что Игорь, даже несмотря на глубину своего отчаяния, все еще барахтается и хуево, но все же пытается выкарабкаться со дна. Потому, что цепляется за Петю, как за спасательный круг, набирая его - уже точно его, а не юлин, сам же признался, что контакт переименовал, - номер почти каждый вечер, и упрямо гребет, блядь, жаждая ощутить под ногами твердое дно. И даже если у него хуево выходит, все равно это стоит того, чтобы тратить свое время, нервы и вообще себя на то, чтобы звонки не оставались без ответа, а сам Игорь - в одиночестве. Игорю одиночество сейчас - да и вообще, похоже, - противопоказано. Он не привык быть один, не привык вариться в собственном соку, с самого детства имея рядом такую подругу, как Юля. И когда Юли не стало, он ухватывается за Петю. Единственного, кто, походу, готов его такого, разъебанного в сопли, слушать и не сбегать при первой удобной возможности, неловко похлопав по плечу и посоветовав не расклеиваться. Игорь ухватывается за петину мнимую нормальность. За рутину, за то, что на языке не горчит от мерзотного привкуса сочувствия, и за то, что Петя не знал его прежним, а значит, не может сравнивать с тем, что было, и осуждать. Игорь и впрямь считает его нормальным - не без заебов, но вполне уравновешенным мужиком, к которому можно прибиться, чтобы и самому прийти в себя. Вот же дурак дурацкий. Знал бы он только, как Пете порой хочется накидаться до беспамятства тупо ради того, чтобы не крутить в голове картинки своей прежней уебанской жизни. Как хочется - не физически, разумеется, с этим Петя вопрос закрыл еще в прошлом году, а фантомно и по старой памяти, - в минуты слабости вмазаться до невменоза, а потом, не думая о последствиях, сесть за руль и доехать до ближайшего отбойника на предельной скорости, отдав последнюю кровавую и логичную вполне дань давно минувшим дням. И да, такие мысли в голову забредают не настолько часто, чтобы бить тревогу и, уволившись, добровольно вернуться в дурку, но все же. Все же, если бы Игорь знал, какой Петя “нормальный”, он бы наверняка дал по съебам, но Игорь не знает ничего ни о петином прошлом толком, ни о его темной - ненормальной, блядь, - стороне. Он в курсе лишь необходимого минимума, озвученного нехотя в ноябре, потому что это - не соревнование, у кого больше поводов малодушно съебаться в бесконечность, оглянувшись на прошлое. Потому что это вообще нихуя не соревнование, если мыслить здраво. Это просто длинный забег с пит-стопами, на которых, вопреки логике, совсем не зашкварно подождать друг друга. Может, когда-нибудь Петя расскажет Игорю свою историю, чтобы дать ему сил на рывок перед ленточкой к реальной нормальности, а пока он по большей части слушает и изредка заполняет эфир какой-нибудь бессмысленной болтовней о работе и о том, что февраль в Питере сырой и мерзкий аки пиздец. Петя живет от ночи до ночи и все время неосознанно ждет, что вот сегодня все точно закончится, но, вопреки опасениям, Игорь не пропадает из эфира. Все так же звонит, все так же вздыхает в трубку, слушает петин светский треп, а потом, нехотя и скомканно прощаясь, уносится на какой-нибудь - ебать, как непривычно вообще, - вызов. Несется к своим жмурам на всех парах, а Петя, машинально отложив замолкший айфон на вторую подушку, еще пару часов мучается бессонницей, одурев от тишины. Игорев голос звучит будто бы суше день ото дня, а смех, только-только поступивший в арсенал - уходит совсем, но Петя не лезет, хотя хочется, конечно, припереть Игоря к стенке и встряхнуть как следует, чтобы не кис и, ни в коем случае, не дурел от невозможности все исправить. Чтобы, сука, не подставлялся и не натворил глупостей на службе просто потому, что может. Вычислить его не составило бы труда - много ли Игорей работает в убойке? Тем более, что из материалов дела Петя знает его фамилию, не слишком-то распространенную даже на первый взгляд. И можно было бы заявиться к Игорю в отдел, прижать его к стенке и слезно попросить не творить хуйню, даже если очень хочется, но Петя себя останавливает решительно и, прижав уши, надеется, что не ебанет. Не должно ведь? Игорь же взрослый мужик, опер с, как минимум, пятнадцатилетним стажем или около того, не тупой и явно не желающий снова ввязаться в срач с особистами. Он ведь не наворотит дел просто потому, что настроение говняное? И чисто по-человечески это подленько, конечно - иметь возможность предотвратить катастрофу и палец о палец не ударить, но зато великодушно дохуя в контексте их с Игорем странных взаимоотношений. Не лезть, куда не просят - лучшая тактика, даже если чуйка подсказывает, что Игорь на грани и вот-вот рванет, несмотря на всю его деланную выдержку. Пока не рванул, вот и славно. А когда это случится, нужно просто быть наготове и с чувством - вспомнив все материны бредни, - помолиться, чтобы Игорь не обнаружил себя в кризисе рядом с очередным остывающим трупешником. Петя ждет этого срыва с первого дня марта, нервно поглядывая на календарь. Сначала опасливо, затем смиренно, а потом и вовсе с ощущением неизбежного пиздеца. И пиздец, разумеется - ну куда уж без него, - все-таки происходит. Не такой, конечно, как Петя в глубине души боялся, но тем не менее, пугающий до усрачки. Аккурат в ночь с пятого на шестое Игорь звонит ему после пары дней радиомолчания - несколько сообщений в телеге не в счет, нихуя их не растолкуешь, как надо, даже если сильно захочешь, - и натурально воет в трубку, нечленораздельно и страшно, так что сердце от ужаса сжимается. Игорь, кажется, совсем не знает сейчас, что делать со своими эмоциями. Ему бы порыдать всласть, поорать, срывая горло, или что-нибудь разбить вдребезги, но он лишь беспомощно и по-животному воет на одной ноте, и это совершенно невыносимо. Душераздирающе, сука. Наверное, в точности так же он вел себя и год назад, вернувшись домой и оказавшись в одиночестве за закрытыми дверями. Первобытная, совершенно звериная тоска и боль. И в первый момент Петя думает, ну каким же кретином он был, когда пригрел эту одноногую собачку, будто своих проблем было мало, а уже в следующий - тихо бормочет какую-то нихуя не успокаивающую чушь и зовет Игоря по имени, отчаянно пытаясь до него достучаться. Не лезет с дурацким и бессмысленным сочувствием, не затирает уебскую и бессмысленную херню про то, что Юле бы все это не понравилось - да хер бы ее знал, может, она бы и в восторге была от того, что по ее персоне так убиваются, Петя не в курсе. Он просто пытается привести Игоря в чувство, потому что ну невозможно же, блядь. Он просто пытается быть рядом, обозначает свое присутствие и изо всех сил старается донести до Игоря одну простую мысль: что бы ни случилось, я с тобой. Смешно и пугающе, но даже с Ниной он не был настолько близок и однозначен: он говорил, что, ну типа, хочет их ребенка, однако в глубине души был в панике и нихуя не одуплял, что с этой незапланированной беременностью вообще делать. Он говорил, что любит, слал сердечки-эмодзи ей в чат, но внутренне обсирался от перспектив, которые эти глупые сердечки могут за собой потянуть. Он надиктовывал письмо для Нины буквально накануне того, когда жизнь его поделилась на “до” и “после”, но так и не смог его отправить, чувствуя в своих словах фальшь, и ломанулся на свиданку к шмаре, которая и не то чтобы была сочной и ебабельной, но точно бы отвлекла от мыслей о неизбежной ответственности хотя бы до утра. А для Игоря он был готов спокойно, искренне и сбивчиво выдать: это не твоя вина. Живи дальше, пожалуйста, просто живи, даже если кажется, что ты проебался. Игорек, не будь дураком, не сходи с ума, это все равно никто не оценит. Не губи себя потому, что кажется, будто бы ничего больше нет. За чертой все есть, я проверял, и даже если есть подозрение, что это наебка, стоит, как минимум, чекнуть, как на самом деле обстоят дела. Петя несет какую-то херь, жалко и беспомощно выцарапывая из глубин себя больное и настоящее, и это - вот же ебаное чудо, - неожиданно срабатывает. Вот только совсем не так, как Петя рассчитывал, потому что вместо того, чтобы успокоиться и почувствовать хоть какой-то вкус к жизни - дерьмовой и без вариантов бьющей тебя наотмашь по ебалу, но хотя бы не убивающей, а лишь делающей сильнее, - Игорь натурально звереет. - Ты вообще когда-нибудь близких терял? - ощетинившись, почти зло цедит он, а потом добавляет быстро: - Или ты мне, блядь, рассказываешь, что станет легче, начитавшись умных книжек в библиотеке своей элитной психушки? И Петя, словно словив удар под дых, задыхается и хватает ртом воздух. - Терял, - тихо отвечает он, нервно потянувшись к сигаретной пачке, и не давая себе передумать, почти равнодушно роняет: - Мой лучший и единственный друг в шестнадцатом отъехал от передоза кокаином, - а потом, уже совершенно теряя связь с реальностью, почти мазохистски добавляет: - А еще у меня мог бы быть сейчас ребенок. Почти двухлетний пиздюк, прикинь? Я не знаю, сын или дочка, срок слишком маленький для узи, но мне было пиздец как ебано, когда я узнал, что моя бывшая решила избавиться от проблемы ровно тогда, когда я с пробитой башкой под системой валялся, - и, скривившись, едко уточняет: - Ну как, опыт релевантен, или я могу с ним нахуй сходить? А после внезапно задыхается - от первой судорожной затяжки или от того, как глаза жжет непрошенной и уже забытой за давностью лет солью. Это тоже один из его проебов. Наверное, самый фатальный в жизни, хуже уже не будет. Даже Гошан и его безвременная бесславная кончина отходят на второй план, когда Петя изредка, давая волю прежнему себе, вспоминает о том, что умудрился невзначай просрать. Да, Петя в прошлой своей жизни никогда, даже в страшном сне не видел, чтобы хоть одна из его девчонок - даже относительно постоянная, как Нина, - залетела, но когда узнал о нининой беременности, будто бы все свое жалкое существование переосмыслил за несколько недель. И если поначалу хотелось дурниной орать “делай аборт”, то после, когда у Нины слегка округлился ее всегда плоский, даже чуть впалый живот - совсем чуть-чуть, но весьма однозначно, - Петя почти сразу переобулся по вопросам семьи, ощутив себя папашкой, только ссался честно об этом сказать. Блядовал отчаянно, от Нины гасился, слал какие-то невнятные месседжи и в конечном итоге проебался, пропав из поля зрения по причине интенсивной терапии в Склифе после своего последнего - как он думал, - холостяцкого демарша и уебской молчанки. И да, Нина тысячу раз была права, что решила не сохранять свою беременность в условиях тотального игнора в телеге. Чисто по-женски права была. Она же не знала, что Петя собирался поскрестись в ее дверь с букетом и кольцом в пятницу утром, еще не купленным в вечер четверга, но обязательно сногсшибательным, чтобы у всех подружек жопа от зависти отвалилась, и сделала выводы. Верные, если брать за основу прежнего Петю, и весьма опрометчивые, если бы она, насрав на поджимающий срок, дождалась звонка петиной матери. Двенадцать недель, ни о чем вообще и одновременно целая начинающаяся жизнь, которую Петя просрал по собственной тупости и стечению обстоятельств. И кто бы там что не говорил про горошины и фасолины, для Пети вся эта история с абортом все равно была потерей. Самой большой в его жизни и самой больной, и Игорь своим этим выплясом вынул ее наружу, сам того не желая. Очнувшись тогда в палате, опутанный проводами и окруженный противно гудящей аппаратурой, Петя твердо, хоть и слабо соображая от головокружения и тошноты, осознал внезапно, как же, блядь, был не прав, морозя Нину своими заебами. Нужно жениться, думал он, с трудом хватая воздух через трубку. Не потому, что так хочет Нина, и не затем, чтобы выбесить отца хуевой партией, а потому, что хочет сам. Потому, что это их ребенок - сын или дочь, - которому, конечно, с родаками не слишком свезло, но уж как есть. Однако сложилось, как сложилось. Петя узнал об аборте и бегстве Нины из Москвы от матери, все еще отлеживаясь в Склифе и готовясь к перевозке в госпиталь Вишневского, а дальше старался об этом не думать вообще, чтобы не свихнуться. Получалось неплохо ровно до нынешнего момента, пока не пришлось вывернуться наизнанку и козырнуть самым сокровенным. Однако куш за этот душевный стриптиз Петя получает почти царский, потому что Игорь, будто бы очнувшись, бормочет невнятно и едва ли не виновато: - Релевантно, Петь, - и, помолчав, добавляет: - Я ж не знал. Ну, про… - Ты и не должен был знать согласно моему плану, - вяло отмахивается Петя, осознавая понемногу, как сильно проебался в своей стратегии не сливать Игорю слишком много личного, а потом, шумно выдохнув, просит, без зазрения совести приврав: - Давай мы не будем обсуждать то, что ты сейчас услышал. Во-первых, не обо мне речь, а во-вторых, я уже это все на групповой терапии обмусолил триста раз. Не горю желанием обмусоливать в триста первый, лады? - Лады, - хмуро соглашается Игорь, даже не подозревая, что все групповые сеансы в рехабе Петя на хую вертел, а Петя, вконец охренев от безнаказанности, интересуется нарочито грубо, не до конца еще успев остыть: - Все, плач окончен, или мне придется еще что-нибудь выдать из своей неприглядной биографии, чтоб ты завалил ебало и не ныл, как девчонка? И Игорь, вот же внезапность, не окрысивается, не говнится и не воет волком в ответ, а вполне вменяемо, но как-то глухо бормочет: - Не, все, я в норме, кажется, - а потом, помолчав, роняет едва слышно: - Прости. Не стоило мне тебя о таком спрашивать, но я ж не думал, что… - он мнется и, так и не найдя подходящих слов, вздыхает: - Забей, короче. Нахуя я вообще… Договорить ему Петя не дает - еще чего, а вдруг уцепится за новые подробности даже несмотря проснувшуюся внезапно совесть, - и поспешно перебивает: - Нахуя звонишь? - а после, сжав пальцами сигарету, быстро заканчивает: - Потому, что мне не все равно, и ты это знаешь. Это, конечно, вряд ли именно то, что Игорь имел в виду, ну да и похер, потому что петин ответ универсальный, что бы он там не собирался выдать. Это - ответ на все вопросы, уже заданные и только маячащие впереди. Пете и впрямь не все равно. У них обоих до минувшего октября была какая-то своя жизнь, полная разочарований и достойная порицания, но Петя готов прикрыть глаза не только на собственные пыльные воспоминания, но и на игоревы спорные жизненные решения и причуды, лишь бы все оставалось, как есть. И да, его попытка перевести разговор в безопасное для себя русло, сконцентрировавшись на Игоре, слабо тянет на крепкое плечо и нормальную человеческую поддержку, но Петя в таких вещах не силен, как ни крути. До Игоря он вообще ни разу в подобные истории не влипал, когда нужно быть для кого-то всем сразу, а не просто маячить поблизости без особых обязательств. Будто плевать на всех было, а на Игоря - вот ведь блядство, - совсем не плевать. Будто Игорь, мать его, дохуя особенный, и хочется, чтобы у него все и всегда было хорошо тупо по умолчанию, даже если Петя по каким-то причинам не сможет саппортить эту охуительную благостность. - А почему тебе не все равно? - так же глухо уточняет Игорь, явно смущенный этим внезапным и неконтролируемым выплеском петиных эмоций. Болезненным, обнажающе честным и откровенным выплеском, который он совсем не ждал нынешней ночью, и никак к нему не готовился. - Да если б я сам, блядь, знал, - Петя прикрывает глаза и судорожно присасывается к недокуренной сигарете. Пиздит, конечно, безбожно, но куда деваться. Не затевать же сейчас душещипательный разговор на тему своих робких и пока не очень внятных чувств. Не вовремя от слова совсем, да и глупо. В прошлый раз, когда об этом зашла речь, Игорь не задавался подобными вопросами. Не пытался понять, почему не просто кому-то там, а вполне себе конкретному Пете не насрать на него с высокой колокольни, а просто принял все, как данность, замяв для ясности. В этот раз - спрашивает в лоб, и, ну, с одной стороны - это дохуя прогресс, а с другой… Что ему сказать-то? Петя не имеет ни малейшего понятия. Ему нравится Игорь - и тот настоящий, что смущенно пыхтит прямо сейчас в телефонной трубке, и тот, которого нарисовало петино буйное воображение из обрезанной фотки, но Игорь пока к такому не готов. А заявить, что регулярно недосыпает Петя от большого человеколюбия и из самых чистых побуждений - значит спиздеть безбожно. Возможно, с этого все началось, но Петя старается быть с собой честным и прекрасно понимает - окажись Игорь на поверку душным унылым чмошником без изюминки, скорее всего, давно бы уже нашелся повод от него отделаться, и никакое человеколюбие бы не помешало Пете забить болт на всю эту историю и жить своей жизнью, даже не вспоминая о странном чепушиле, обрывающем его телефон. Так что да, лучше отбрехаться. Достаточно на сегодня откровений. На часах начало четвертого, сна ни в одном глазу, а Игорь прерывисто дышит в ухо и, судя по звукам, походу, лакает прямо из горла. Третий, кажется, раз на этой неделе бухает в одну каску. Такими темпами сопьется, как нехуй делать, если не возьмет себя в руки, отстраненно думает Петя и сокрушенно качает головой. Читать Игорю морали он, разумеется, даже не собирается - по крайней мере, прямо сейчас, - но мотает на ус и делает себе мысленную пометку понаблюдать, станет ли Игорь искать утешения на дне бутылки, когда минует годовщина юлиной смерти и жизнь пойдет дальше. Может, он навоображал себе лишнего, а Игорь всего лишь, как и он сам, циклится на датах. Не скатился же он и не ссинячился за этот год, хотя, безусловно, мог. Так что, глядишь, и дальше молодцом будет, а это - просто слабость, которую стоит понять и простить. Петя прикрывает глаза, вспоминая себя в ноябре семнадцатого - если бы не строгач прилизанного рехаба, он бы тогда и сам, наверное, обнюхался до блевоты в ожидании часа икс, чтобы когда тот придет, не чувствовать примерно нихуя, - а потом, не до конца еще осознавая, что именно говорит, предлагает негромко: - Давай я приеду? - и, знатно охренев от самого себя, поспешно добавляет, чтоб не передумать: - Напиши адрес, я сейчас тачку прогрею и через полчасика буду. Ну, может, минут через сорок, если ты где-то на островах. И это ужасно тупо, напрашиваться посреди ночи к незнакомому, по сути, мужику в гости. Тупо и, более того, обычно довольно небезопасно, ведь с виду безобидный анонимус всегда может оказаться извращенцем или клофелинщиком, съебаться от которого не так-то просто. Петя кучу таких историй слышал на службе еще в Москве и всегда старался выбирать нейтральную территорию для первой встречи с новыми знакомыми. Но ведь Игорь не маньяк какой-нибудь, а целый майор полиции, да и напрашивается к нему Петя не для того, чтобы перепихнуться по-быстрому, списавшись в тиндере, поэтому и переживать не о чем. В крайнем случае, можно прихватить с собой табельное и параноидально следить за своим стаканом, если Игорь вдруг предложит накатить с ним за компанию. Чисто для галочки следить, разумеется, а не потому, что Петя всерьез считает, будто бы Игорек способен отмочить какую-нибудь дичь, которая ему ой как не понравится. И пусть Петя совсем не планировал срываться сегодня куда-то посреди ночи и вообще уже переоделся в домашние треники после душа, ему кажется ужасно правильным предложить Игорю свою компанию прямо сейчас. Без подтекста, без сальных намеков и не имея в виду пьяный утешительный секс по дружбе, после которого им обоим будет стыдно. Петя просто хочет побыть рядом и поделиться своей уверенностью в том, что когда-нибудь точно станет легче. И плевать, что в управлении нужно быть к девяти. Плевать, что до вечера дожить, не спавши полночи, ему поможет только упрямство и пара литров кофе. Ради Игоря можно и не на такие жертвы пойти, чтоб его черти драли. Не так Петя себе представлял их с Игорем встречу, наивно надеясь на более легкую и непринужденную обстановку, а не на поминки, ну да и похуй вообще. Он Игорю сейчас нужен, и быть голосом в трубке в такой момент тупо из-за своих фантазий о славной приятельской посиделке в баре, где они оба появятся с самыми своими парадно-выходными рожами, попросту ебанизм чистой воды. Петя готов сорваться прямо сейчас. Напялить, что под руку подвернется, и, прихватив все же табельное на случай, если от Игоря придется ехать прямо в управление, через весь город метнуться, игнорируя светофоры и болт положив на камеры. Поскрестись в игореву дверь уставшим, сонным и с такими синячищами под глазами, что любой маргинал бы обзавидовался, но все же поскрестись, а не завалиться в постель. Но Игорю, кажется, компания нахрен не сдалась, потому что он Петю, уже было подорвавшегося с места, останавливает резко и решительно, безжалостно рубанув с плеча. - Не нужно, - а затем, осознав, видимо, что получилось как-то грубо, неуловимо смягчается и уже спокойнее и вместе с тем как-то виновато заканчивает: - Не надо, Петь, правда. - Да ну какого хера? Ты ж, блядь, там на куски разваливаешься и бухаешь, как скотина, - взвивается Петя, едва не подпрыгнув на месте, и, обиженно поджав губы, уточняет: - Можешь мне объяснить внятно, по какой причине я не могу приехать и набухаться с тобой на пару вместо того, чтобы беспомощно что-то мямлить в трубку? - Могу, - неожиданно выдает Игорь, а потом, помолчав, признается нехотя и как-то стушевавшись: - Тебе спать осталось часа четыре от силы. А еще я не хочу, чтобы в первый раз ты видел меня таким. - Каким таким-то? - быстро спрашивает Петя, остолбенело замирая посреди кухни. Он намеренно не цепляется за это игорево “в первый раз”, хотя очень хочется, отмахивается от своего внезапно ебанувшего вскачь сердца и пытается дышать ровно. Вдох-выдох, вот так. То, что Игорь предпочитает ебаться с мужиками, а еще в какой-то там далекой перспективе намерен с Петей все-таки встретиться - еще ни о чем не говорит ровным счетом, так что не нужно надумывать себе лишнего. Не нужно, блядь, обольщаться, чтобы потом не разочаровываться. И неважно, что своими словами Игорь попадает точно в цель. Точно в петины собственные мысли и фантазии, в которых они с Игорем сводят личное знакомство не так - по нужде и не в самой своей лучшей форме, - а как-нибудь по-другому. За кружкой пива или за парой бокалов виски, но уж точно не в трауре и не в тотальном ахуе от недосыпа. А Игорь меж тем делает очередной глоток из своей бутылки, молчит, а затем, глухо лупанув, кажется, кулаком по стене, беспомощно вздыхает: - Жалким, - и, помявшись, добавляет как-то щемяще тихо и почти ласково: - Петь, ложись спать, ладно? А то ведь завтра никакой будешь. Зря я вообще позвонил. Надо было сегодня выключить телефон, чтоб соблазна не было набрать тебя, и спрятать его куда-нибудь. И Петя, только представив такой сценарий, внутренне обмирает. - Ты совсем ебнулся, дядь? - набрасывается он на Игоря, нервно прикуривая. - Если бы ты сегодня не объявился, я б сам до тебя доебался, и, услышав, что абонент недоступен, обосрался бы по самые помидоры, решив, что ты там драматично из окна вышел, мудила. - Ты такой паникер? - тепло интересуется Игорь, тоже чиркая зажигалкой. - До луны и обратно, - заверяет его Петя, немного покривив душой. Нихуя он, конечно, не паникер, если быть честным, но за Игоря действительно испугался бы так, что, невзирая на возможные насмешки, поднял бы под ружье дежурку, лишь бы проверили неизвестный ему адрес вполне конкретного сотрудника главка, чтобы унять свою тревогу. И пусть над ним бы потом угорали от души, когда нетрезвый Игорь послал бы ко всем хуям патруль, не открывая дверей, Петя все равно бы не жалел ни о чем. Схавал бы все шутеечки, написал бы пару объяснительных, как он вообще оказался знаком с майором Громом из убойки и откуда посреди ночи узнал, что его номер недоступен, перечеркнув всю свою конспирацию в деле Юли, но все это было бы ерундой сущей по сравнению с тем, если бы он, услышав равнодушное “абонент временно недоступен”, лег бы спать, а наутро узнал, что ночью приключилась какая-то необратимая хуета. Да, Игорь вообще не похож на того, кто стал бы мылить веревку, это правда, но он похож на того, кто поперся бы посреди ночи за догоном, потому что наверняка знает всех продавцов круглосуток в округе, и ввязался бы по пути, например, в какую-нибудь поножовщину или драку. И вот это реально могло бы закончиться весьма хуево. Петя бы себе никогда не простил, если бы его знакомство с Игорем - ну или тем, что от него осталось, - состоялось бы в морге или на кладбище. Петя бы ебнулся. Поэтому он, не дожидаясь очередной игоревой неловкой попытки замять вопрос, пересекает свою студию и, щелкнув по брелоку сигнализации, твердо говорит: - Слушай, тебя это ни к чему не обязывает, но, имей в виду, я уже завел тачку и за базар свой отвечаю, Игорек. Я могу и хочу приехать, просто чтобы ты один там не сидел в четырех стенах, - и, шумно выдохнув дым, добавляет спокойно и с деланным равнодушием: - Мне похуй на твои немытые патлы и небритую подпитую рожу. Убираться и мыть посуду тоже не обязательно, если что. Я просто посижу рядом, пригляжу за тобой, дурила, чтоб ты не заблевал все вокруг себя или не поперся куда-нибудь геройствовать. Ты же знаешь, что мне все равно, жалкий ты там или нет, я и сам бывал совершенно опиздошенным, вот прям совсем, так что не буду осуждающе хмурить брови и читать нотации. Если захочешь, можешь вообще потом сделать вид, что этой ночи не было никогда, и я подыграю. Я просто хочу, чтобы ты не натворил каких-нибудь глупостей, а остальное неважно. Игорь молчит несколько минут, переваривая услышанное и лишь судорожно выдыхая в трубку сигаретный дым, а потом, все же осмыслив наконец петины слова, подает голос. - Для меня - важно, - возражает он тихо, но решительно, а потом как-то лихорадочно частит: - И я пока не готов столкнуться с тобой нос к носу, Петь, хотя, видит бог, мне очень хочется. Но время не подходящее. - Да куда уж более подходящее-то? - беспомощно интересуется Петя. - Да, мы что-то там обсуждали на тему клубешника, я помню. Отличные планы, просто заебись, Игорек, но если тебе сейчас хуево, почему я просто не могу оказаться рядом и подставить плечо, чтоб ты вволю поплакался и поныл? - Потому, что я не хочу в тебя плакаться и ныть, по крайней мере, при нашей первой встрече, - обрывает его Игорь решительно и, как-то судорожно выдохнув, продолжает: - Я знаю, блядь, что ты уже сделал обо мне свои выводы, не мог не сделать, но, Петь, я не такой вообще. Был не таким раньше. Я не размазня и не унылый страдалец, не тюфяк и не тот, кого отчаянно хочется погладить по макушечке и сказать, что все будет хорошо, а если вдруг не будет, то сопли на кулак можно мотать порционно, а не все сразу, и тогда жизнь не будет казаться такой беспросветной, - он замолкает, глубоко затягивается, сочно выдыхает дым, кажется, носом, а потом припечатывает спокойно: - Короче, прежде чем мы с тобой увидимся, я хочу стать собой. Тем, на кого ты будешь смотреть нормально и без брезгливого сочувствия. Понимаешь? - Не очень, - честно признается Петя, мысленно отвешивая себе знатного леща, лишь бы не цепляться отчаянно за путанные и нетрезвые игоревы слова, надумывая что-то, чего на самом деле нет, но Игорь, не замечая его замешательства, четко и, кажется, совсем потеряв страх, говорит: - Петь, не тупи, - а потом шумно выдыхает и продолжает до пизды серьезно и вместе с тем едва заметно глотая окончания слов от волнения: - Я хочу с тобой встретиться, правда очень хочу, но определенно не сегодня, не завтра и не на следующей неделе. А когда-нибудь, когда я буду не таким жалким придурком с вагоном загонов. И если к тому времени у тебя никого не будет, я позову тебя не просто дернуть пивка или потанцевать в клубе, а на свидание, понятно? - Игорь, ты… - начинает было Петя, даже не до конца осознавая, что именно хочет сказать, но Игорь его перебивает: - Нет, ты дослушай, раз уж подписался слушать весь мой бред, - запальчиво продолжает он и, дрогнув, скомканно продолжает: - Я не хочу дружить с тобой, Петь. С такими, как ты, не дружат. Ну, вернее, дружат, конечно, но всякие там законченные натуралы, а я не такой, ты знаешь. И я просто наглухо ебнулся с того, какой ты. - И какой я? - растерянно брякает Петя, все еще не веря своим ушам. Нет, он точно либо спит и видит десятый сон, либо крышей поехал начисто. Но Игорь, коротко усмехнувшись, без всяких раздумий отвечает: - Настоящий. Честный. А еще - вовсе не такой сухарь, каким себя считаешь. Мудак ты иногда, конечно, изрядный, и нос свой любишь совать, куда не просят, но кто нынче без греха, да? - он тихонько усмехается, мнется немного, а потом, понизив голос, заканчивает: - Короче, я запал, Петь. Так что, если я не слишком самонадеянный придурок, а тебе не противен мой жгучий интерес, я бы предпочел не форсировать события. И пересечься тогда, когда ты сможешь посмотреть на меня без брезгливой жалости и ощущения, будто бы ты мне что-то должен потому, что я весь из себя такой жизнью обиженный. Он осекается, пьет снова, жадно глотнув, а Петя, до крови прикусив губу, тупо переспрашивает: - Ты сейчас серьезно вообще или за тебя градус говорит? О щипает себя за запястье - больно, сука, - и, убедившись, что все-таки не срубился ненароком, нервно крутит в пальцах зажигалку, все еще не разрешая себе радоваться раньше времени. А с другой стороны… Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, и с этой непреложной истиной тоже нужно как-то считаться. - Серьезнее некуда, - заверяет Игорь, чуть запнувшись, а после, вздохнув, заканчивает: - Впрочем, я так и знал, что ты не поверишь, история-то действительно дурацкая и нелепая, а я в ней выгляжу полным придурком, от которого бежать надо куда подальше. Зря я все это на тебя вывалил, не нужно было. Все это пиздец как неожиданно, не к месту и вообще внезапно, как понос, но если именно Игорь заводит сейчас речь о них двоих несмотря на совершенно неподходящий момент, то так тому и быть. Да, у Пети все еще сердце частит от этих нетрезвых признаний, да, все еще не дает покоя мысль, что наутро Игорь сделает вид, что ничего такого и не говорил, как было после новогодней ночи, но все же. Все же - ощущение безграничного и всеобъемлющего мэтча ебет точнехонько в мозг, хотя Петя и пытается изо всех сил притушить эту эйфорию. Игорь хочет позвать его на свидание. Игорь, отбросив условности, прямым текстом, без всяких там экивоков говорит Пете, что на него запал, мать его, и это полнейшее, просто тотально невероятное совпадение. Неожиданное, заставшее врасплох и невероятно сладкое, будто бы Петя, наплевав на последствия, чистейшего сахарного сиропа въебал. - Нужно. Очень нужно, чтобы я даже не начал выкраивать в своем плотном графике время на ни к чему не ведущие толком и крайне разочаровывающие по итогу знакомства, когда такой мужик на меня глаз положил, - поспешно говорит он немного смешливо и, что уж скрывать, весьма польщенно, а потом - откровенность за откровенность, - признается негромко: - Я тоже об этом думал, Игорек, - и, коротко усмехнувшись, добавляет, слегка смущаясь: - Ну, конечно не так масштабно, как ты со свиданиями там и прочей шелухой, но закрадывались в голову мыслишки, что бесхозным тебя, такого придурочного, острого на язык и бесконечно обаятельного в своем занудстве оставлять натуральное преступление. Просто посчитал неуместным доебываться с пикапом, ну, ты сам догадываешься, почему. - Значит, мне не показалось, - будто бы не удивившись, констатирует Игорь, враз расслабляясь и окончательно оттаивая. А потом, помолчав, просит тихо: - Ты просто подожди, ладно? Я возьму себя в руки, Петь, я обещаю. А потом все будет, если ты не передумаешь или не найдешь себе кого повменяемее, пока я ищу себя самого. И в голосе его неожиданно столько тоски по нормальному, простому и человеческому, что Петя, слизнув с губы соленую кровь - вот же блядство, опять прокусил ненароком, - так же тихо отвечает: - Не передумаю, - и, поддавшись порыву, добавляет с легкой усмешкой, надеясь Игоря подначить: - Есть подозрение, что с моим графиком никто не захочет позвать меня на свидание, даже если я зарегаюсь в тиндере и буду свайпать всех подряд. Так что, можешь не слишком спешить. - Издеваешься? - кисло уточняет Игорь. Петя слышит его тихие нервные шаги по квартире и поспешно открещивается, давя улыбку и совершенно не скрывая при этом дохуя довольный тон: - Да ну нет, конечно. Ты за кого меня принимаешь вообще? - и, вздохнув, все же поясняет уже без всякой подъебки: - Я просто хочу сказать, что не стану тебя торопить. И в тиндере у меня никакого аккаунта нет, не до него, бля. Мы вот с тобой знакомы почти полгода, и знаешь, какой у меня счетчик свиданий за все это время? Ноль. Дырка от бублика. - Гонишь, - неверяще тянет Игорь, но Петя от него лишь отмахивается. - Да думай, как хочешь, но вот тебе факты - я не могу одновременно пиздеть с тобой по телефону и жрать с кем-то суши или ебаться, - выходит грубовато, конечно, зато дохуя честно, отчего Игорь на мгновение задыхается, а Петя, улыбнувшись, с удовольствием заканчивает свою мысль: - Так что я готов хоть до морковкина заговенья ждать, когда ты, Игорек, изволишь проявить ко мне интерес не только в плане безлимитных ушей, но и безлимитных глаз и прочих не тарифицируемых частей тела. А знаешь почему я готов ждать? - Почему? - тут же, ухватившись за крючок, жадно спрашивает Игорь, и Петя, стряхнув пепел, тут же, не затягивая паузу до драматической, поясняет: - Потому что я, как ни странно, несмотря на расхожесть наших кейсов, тебя понимаю, - а затем, затянувшись почти дотлевшей сигаретой, говорит слегка нервно: - Я же рассказывал тебе, что меня едва не пристукнули в позапрошлом году? Так вот, до минувшей осени я, блядь, в душе не ебал, как дальше жить эту жизнь, прикинь. Иногда даже думал, что зря не подох, потому что, как прежде - уже не моглось, а по-другому еще не получалось. Болтался, как говно в проруби по больничкам, и прикидывал, как выгребать со дна и не ебнуться, - он замолкает ненадолго, прокручивая внутри себя тогдашнее постоянное желание съебаться из рехаба по причине полного высвобождения от зависимости, граничащее с глубинным желанием обдолбаться до предела по-тихому, чтобы все это закончилось раз и навсегда, и продолжает: - И вот, знаешь, даже если бы я тогда встретил кого-то пиздецки идеального - ну, эталонного мужика или телочку, - я бы прошел мимо, потому что нихуя не в ресурсе был даже на себя. А ты не зассал обозначить намерения - значит, есть свет в конце тоннеля. Поэтому я подожду, сколько нужно, - и, неожиданно ласково даже для себя, заканчивает: - Ну, если ты, конечно, в процессе становления мозгов на место не передумаешь. Игорь слушает его внимательно, едва ли не затаив дыхание, а после шумно выдыхает и роняет едва слышно: - Не передумаю, - а затем, залихватски грохнув бутылкой об какую-то весьма твердую поверхность, заявляет горячно: - Мне повезло, что этот номер достался тебе, ты знаешь это? - Еще неизвестно, кому больше повезло. Мне кажется, если бы не ты, я б уже от одиночества ебнулся, дядь. С коллегами особо не попиздеть за жизнь, а с тобой - запросто, - чуть смущаясь, бормочет Петя себе под нос, а затем, не удержавшись, продолжает ехидно и уже громче: - А еще с тобой не соскучишься. То ворчишь, как столетний дед, прикидываясь валенком, то шок-контент подвозишь, то, нажрав репу, зовешь на свидания. Разнообразие, мать его, - и, не позволяя Игорю и слова вставить, спрашивает неожиданно мягко: - Ты там как, в норме вообще или тупо мне сейчас зубы заговариваешь и отвлекаешь внимание от действительно важных проблем, которые нам обоим потом аукнутся? - Вообще-то в норме, - с некоторым удивлением в голосе отзывается Игорь, немного помолчав. - Ну, насколько это вообще возможно сегодня, - а после, неловко помявшись, осторожно тянет: - Петь, я могу тебя спросить кое о чем? Если не захочешь, можешь не отвечать. - Валяй, - соглашается Петя с легким сердцем, а про себя думает - даже если не захочет, ответит все равно. Это же Игорь, а Игорь, в отличие от него самого, без причины не доебывается с тупыми вопросами. - Твой друг, про которого ты говорил, - начинает Игорь неуверенно, и легкость из Пети выходит моментально, будто воздух из сдувшегося воздушного шарика, но отступать уже некуда. А Игорь, будто бы осознавая, что лезет в осиное гнездо, совсем тихо спрашивает: - Ты хорошо его помнишь? Знаю, звучит по-дурацки, просто… Он не заканчивает, а Петя, призадумавшись, раскуривает очередную сигарету. Помнит ли он Гошана? Да как себя. Худой, как палка, вечно при параде и шуточки его эти дебильные. Как это вот можно забыть за каких-то жалких два с небольшим года? Родинка на тыльной стороне ладони, шрам под коленкой - летом перед восьмым классом неудачно на футбольном поле наебнулся, - движения нервные и быстрые, будто бы суетливые. А еще это его бесконечное Педро-Педро-Педро и улыбка простодушно-открытая. В детстве - из-за вкладыша от жвачки, который так долго пытался найти для своей коллекции, в юности - из-за очередной разведенной на секс девицы или халявного бухла на вписке, а в последние годы чаще всего из-за третьей дороги, которую вдолбал несмотря на петины раздраженные увещевания не перебарщивать. В последние годы Гошан Петю частенько бесил просто до усрачки своим неумением вовремя остановиться, и это глухое свое раздражение на в сопли упоротого Гошана, которого время от времени приходилось выдергивать из каких-нибудь притонов, Петя тоже отлично помнит. - Что ты имеешь в виду? - растерянно уточняет Петя, чуть хмурясь, и Игорь, будто бы уже пожалев, что вообще затеял этот разговор, негромко отзывается: - Имею в виду, что еще несколько месяцев назад я закрывал глаза, и Юлька как живая передо мной вставала, а теперь приходится несколько минут мучительно вспоминать, как она улыбалась. Я даже голос ее начинаю забывать. Поначалу, когда набирал твой номер, почти слышал, как она сейчас ответит, а теперь - уже нет, - и помявшись, уточняет: - У тебя тоже так? И игоревы слова заставляют задуматься: а правда ли он так хорошо помнит Гошана, как себе вообразил, или помнит только привычный образ, отпечатавшийся на подкорке мозга, а остальное воображение лишь услужливо достраивает из каких-то обрывков. - Я не знаю, - честно признается Петя. - Раньше, до того, как ты спросил, мне казалось, что я отлично помню этого придурка до мельчайших подробностей, а теперь уже и не уверен… Он вздыхает, и Игорь поспешно перебивает, торопясь замять эту странную, почти шизофреничную тему: - Знаешь, Петь, не бери в голову, - бормочет он, а потом, шумно затянувшись, добавляет ласково: - Лучше спать ложись. - Да а смысл уже ложиться? Ты на часы смотрел? - безнадежно вздыхает Петя, на мгновение прикрывая пиздец как ноющие от усталости и недосыпа глаза. - Я лучше после летучки слиняю из отдела, разменяв один из отгулов. Один хер копятся они у меня быстрее, чем я их успеваю тратить. - Уверен? - Игорь с сомнением хмыкает, и Петя, душераздирающе зевнув, согласно мычит в ответ. Да, пожалуй, Сурков будет не в восторге, ну да и хуй бы с ним, все равно ничего срочного сейчас в разработке нет, только бумажки да вялые попытки Серебрякова с Козецким дотумкать, кто в центре повадился элитные мерсы пиздить пачками. И так-то угоны, конечно, не их профиль, но ребята из РОВД, взвесив все факты - рыночную стоимость тачек, единый почерк и территориальную общность хищений движимого имущества уважаемых горожан, - запросили у главка помощи, намекая, что действует одна и та же группа лиц, поэтому пришлось Максу, скрипя зубами, взять дело под личный контроль. Но это вот Петю совершенно не касается, слава всему сущему. У него в списке первостепенных задач лишь последние отчеты по делу Бурковского для прокуратуры да чашечка кофе каждые пару часов, так что никто не умрет, если он, приврав чутка, скажется больным и свинтит отсыпаться. И да, спать хочется зверски, базара ноль, но завалиться сейчас в кровать - значит, оставить Игоря наедине с ним самим и его дурными мыслями, а это сегодня ни к чему, поэтому Петя, затушив недокуренную сигарету, решительно сползает с высокого стула и запускает кофеварку. Организм, конечно, ему спасибо не скажет и за бессонную ночь, и за пропущенную таблетку, и за кружку-другую кофе сверх суточного лимита, выдав какой-нибудь финт вроде скачущего давления или ощущения, будто бы кто-то его голову тяжелым пыльным мешком пиздил, но Пете плевать. Игорь важнее. Игорь весь сейчас сплошной оголенный нерв, и не стоит отворачиваться от него, пустив все на самотек, иначе потом Петя рискует оказаться в той точке, где он снова нихуя не одупляет, как себя вести и что говорить. Рискует оказаться чужим, проявившим равнодушие и недостойным откровенности даже несмотря на то, что Игорь, кажется, и впрямь к нему неровно дышит. Ведь проебать хорошее к себе отношение до смешного просто. Достаточно лишь намекнуть, что тебе похуй, и все меняется будто по щелчку пальцев. Петя уже проходил это с Ниной, решившей, что испуганный великовозрастный пацан отказался и от нее, и от ребенка, и сделавшей выводы. Петя не собирается повторять ошибку с Игорем, которому он сейчас так нужен, пусть Игорь и никогда в этом не признается, хоть на ремни его пусти. Петя научился усваивать жизненные уроки и делать из них правильные умозаключения. - Ты только поговори со мной, ладно? - просит он негромко, едва уловимо вздрогнув от вьетнамских флэшбеков с Трехгорки. Горюнов, мать его, бормотал то же самое - поговори со мной, просто поговори, - но Петя, взяв себя в руки, выкидывает из головы все лишние мысли и добавляет твердо: - Если ты будешь молчать, я усну нахуй, просплю все на свете и никакой американо мне не поможет. Так что давай, Игорек, жги. Ты сегодня на страже моего бодрствования до будильника, так что настало время охуительных историй. - А, может, лучше ты что-нибудь расскажешь, а я послушаю? - так же негромко и как-то неуверенно предлагает Игорь, а потом, не дожидаясь, пока Петя возмутится или примется допытываться, с хера ли именно он должен задавать тон их ночной беседе, добавляет скомканно: - Петь, ты не подумай ничего такого… Просто я сегодня могу думать только про Юльку, а говорить о ней сейчас как-то совсем погано и грозит догоном из ближайшей круглосутки. - Не надо никаких догонов, - категорично вскидывается Петя, забирая кружку из кофеварки и делая первый глоток, а потом вздыхает и, смирившись со своей участью, спрашивает почти спокойно: - Что ты хочешь узнать? И не то чтобы у него есть большое желание прямо сию минуту откровенничать - ни про свою прошлую жизнь, ни про Нину, которая Игоря, сто пудов должна была цепануть за мягкое нутро, ни про еще какую-нибудь душещипательную херь. Петя предпочел бы, чтобы Игорь вообще про это вот все никогда не узнал, приняв за аксиому, что новый Петя за поступки прежнего не ответчик, а значит, и нехуй в говне копаться, но Игорь бьет совсем в другую мишень и попадает в яблочко. - Расскажи про своего друга, - неожиданно серьезно выдает он и, будто бы смутившись, замолкает. - Хочешь знать, как загибаются, перебрав с коксом? - резко вскидывается Петя, психанув, а потом, шумно выдохнув, добавляет со внезапно захлестнувшей его злостью: - Хуево загибаются. В блаженном экстазе, не догоняя, что это финиш. Захлебываются своей рвотой, обделываются и трясутся в припадке. До последнего думают, наверное, что все по кайфу и… - Петь, остановись, - обрывает его Игорь мягко, но решительно, а потом, не позволяя Пете разойтись еще больше, тихо заканчивает: - Я не это имел в виду. Расскажи просто, каким он был. Как я тебе про Юльку рассказывал. Познакомь меня со своим старым другом, ладно? И Петя сдувается. Это звучит абсурдно и, чего уж скрывать, дохуя крипово - познакомить Игоря с Гошаном, блядь. С мертвым торчком, который Игорю наверняка не понравился бы от слова совсем, доведись им когда-нибудь столкнуться нос к носу. Но с другой стороны - вот же ебанина-то, - Игорь столько рассказывал ему про свою Юлю, что это тоже было как бы знакомство. Весьма близкое, навалившее Пете проблем на службе и приведшее к осознанию, что не такой уж он и бессердечный истукан, раз может испытывать жгучее сожаление о смерти кого-то, кого даже не знал лично. И пожалуй, стоит отплатить Игорю той же монетой. Это будет справедливо, хоть и до пизды неуютно и даже больно, наверное. Про Гошана он еще ни с кем не говорил с тех пор, как… Петя чувствует, как дрожат руки и - совсем немного, но все же, - нижняя губа. Нет, он не будет реветь, как девчонка. Не теперь, спустя два с лишним года, и не перед Игорем, сука. Еще чего не хватало. Свою звериную тоску Петя оставил далеко позади, перелистнув страницу. Ну, так он, по крайней мере, думал до тех пор, пока Игорь не решил копнуть в шестнадцатый и глубже. Гораздо глубже, блядь, чем стоило бы вот так, походя, копать. И Петя, судорожно чиркнув несколько раз зажигалкой - подкурить не с первого раза выходит, вот же блядство, - честно отвечает, несмотря на неистовое желание послать Игоря нахуй с его каверзными и слишком личными вопросами: - Он был эталонным дебилом, - а потом, жадно затянувшись, поясняет: - Телки, наркота, тусовки, якобы полезные знакомства с ворами в законе, торги на бирже с плечами и на чужие бабки, а еще тотальное отсутствие чувства самосохранения как в бизнесе, так и по жизни. Чудо просто, что этот дебил бестолковый дожил до своих лет, а не отъехал еще раньше. Вопрос времени был так-то. Звучит грубо, да, зато честно. Звучит так, как Петя боялся сказать самому себе последние два года, на самом-то деле. Если бы Гошана не прикончила наркота, его бы, сто пудов, рано или поздно, ебнул какой-нибудь облапошенный партнер или клиент, озверевший от солидного минуса на банковском счете, и дело с концом. Или какой-нибудь ревнивый мудак из омосквевшей дагестанской элиты. Или просто чья-нибудь шестерка за то, что Гошан, удолбавшись в сопли, горделиво и слабоумно козырял своими знакомствами в криминальных кругах, о которых безопаснее было бы промолчать, а не трепаться на каждом углу. - То есть, ты годами дружил с дебилом? Не верю, - сообщает Игорь мягко и с каким-то невероятным, почти уебанским спокойствием, на что Петя, резко выдохнув, лишь отрезает сухо: - Я дружил с пацаном, который в третьем классе за меня в драку полез с долбоебами из параллели, когда меня задирали за девчачью челку, уроки фортепиано и батиного водителя, поджидавшего мою тощую жопу у школы на тонированной ауди, - а после, глотнув кофе, затягивается вновь и замолкает, осознав, что, кажется, наговорил лишнего. И про семью, подкинув дровишек к тому, что Игорь уже знает, и про свое детство - нихуя не светлое до знакомства с Гошаном, начиная с уебанской стрижки, так нравившейся матери, и заканчивая доебками сверстников из-за всякой хуйни. В детстве - несмотря на батины погоны и материны щедрые пожертвования на шторы в размере пары средних окладов по стране, - он был чмошником, которого не пинал только ленивый. Номинально статусом выше, чем любой из одноклассников, выходцев из рабоче-крестьянского сословия терпил, но на школьной социальной лестнице занимающий едва ли вторую ступень снизу после отпрысков маргиналов. До своих девяти Петя, выросший в тепличных условиях и под мамкиной юбкой, совершенно не умел дать отпор задирам и поставить на место зарвавшихся хамов, но с того момента, как Гошан за него вступился тогда, все переменилось. С того момента, когда Гошан - воспитанный улицей тощий сопляк с последней парты, - за него впрягся, заработав смачный фингал под глазом, Петя начал потихоньку понимать, что в школьной иерархии всем плевать на то, кто твой батя и сколько мамка башляет директрисе. Да и нотная тетрадь вкупе с тщательно отутюженным костюмчиком не сделает тебя неприкосновенной элитой, избавив от издевок и зуботычин, если ты мелкий хлюпик с дутыми понтами. А вот если ты, будучи этим мелким хлюпиком, лаешь, огрызаешься и ведешь себя, как истина в последней инстанции, то, возможно, у тебя будет шанс отвоевать свое место под солнцем. Секрет успеха, доходит тогда до Пети, не в идеально сыгранных гаммах или родительском покровительстве, и даже не весовой категории, а в том, как ты сам ставишь себя с другими. В том, с какой злостью ты готов ввязаться в драку, если тебя подначивают, и в том, как сильно ты можешь накостылять обидчикам, прихватив с пустыря за школой обломок кирпича и отложив модный дорогущий рюкзак с Микки-Маусом на клумбу. Да, Гошан был дебилом. Всегда. И когда бесстрашно попадал в переплет, разменяв третий десяток, и когда отчаянно вступился за белобрысого хлюпика в школьном дворе, но именно он сделал Петю тем, кто сейчас несмотря ни на что не расклеился и не сдался на милость обстоятельствам, жалко и беспомощно бякая лапками. И Петю прорывает. Безудержно и взахлеб он выдает самое сокровенное, чего даже Нине никогда не рассказывал. Перескакивает с пятого на десятое, то взахлеб рассказывая Игорю, как они с Гошаном пиздились со шпаной на районе, то вываливая на него истории о том, как Гошана приходилась прятать по приятельским дачам посреди зимы, потому что тот нихуево задолжал каким-то паханам. То в красках расписывая, как они нагло куражились по ночной Москве на первой петиной тачке - чуть подержанном мерсе из конфиската, пущенного с молотка, - то с легким содроганием вспоминая гошаново двадцатипятилетие, которое отмечали в тесном кругу и трезвыми аки стекло, потому что этот придурок плотно сидел на антибиотиках, леча подхваченный в порыве страсти от какой-то очередной девицы хламидиоз. - Понимаешь, Гошан реально был дебилом, но бесстрашным и надежным дебилом, который мог кинуть кого угодно, кроме меня, - почти с нежностью бормочет Петя, сминая в пепельнице давно дотлевший окурок. Надо же, запизделся и даже не заметил, как сыпет пеплом на столешницу. Хлебнув остывшего вусмерть кофе, Петя выбивает из пачки новую сигарету, торопливо чиркает зажигалкой и, глубоко, с наслаждением затянувшись, продолжает: - С моральными ориентирами у него было так себе, базара ноль, да и долбил Гошан по-черному в последние годы, а это никому очков не добавляет, но он все равно был моим единственным другом, которому было похер на мои бабки и тогдашние связи, а это дорогого стоит, правда? - и, замолкнув, делает еще пару ленивых сочных затяжек, прикидывая, допрет ли Игорек до очевидной мысли, что долбали они с Гошаном на пару, или незамутненно схавает очередную полуправду и не подавится. Но Игорь не говорит ровным счетом ничего, и Петя, забеспокоившись, тихо зовет его, убедившись мельком, что звонок все еще идет: - Игорь, ты тут вообще? Игорь… Но Игорь не отвечает и, вслушавшись в эту звенящую тишину, Петя неожиданно понимает: все, баста, Игоря срубило замертво. Он дышит едва слышно, но размеренно и спокойно, чутка посапывая на выдохе. Уютно, успокаивающе и совершенно безмятежно, как младенец, а не вовсе не как пьяный мужик на грани нервного срыва, и Петю попускает. Что ж, так даже лучше. Не придется юлить и выкручиваться в жалких попытках сохранить свою постыдную тайну, потому что не усни Игорь, он бы точно просек, что в этой истории с гошановой наркотой что-то не чисто. Точно бы спросил, почему Петя ничего не сделал, а просто наблюдал со стороны, как его друг детства опускается на дно, а потом, слово за слово, без сомнения вытянул бы из Пети клещами признательные показания о том, кто именно толкал Гошану кокс, и вот это была бы жопа полная. А так, о чем Игорь не узнал, за то он с Пети и не спросит по всей строгости своих высокоморальных - ну да, как же, блядь, - ориентиров. Идеально. До самого звонка будильника Петя, прижимая телефон к уху, дышит с Игорем в унисон расслабленно и умиротворенно, потягивая остатки кофе и рассеянно множа окурки. Да, пускай Игорь, наверное, и половины его монолога не уловил, но это неважно, на самом-то деле. Важно другое - то, что Петя сегодня наконец выговорился и, как ни странно, попустило на раз. Будто неподъемный мешок, набитый камнями под завязку, с плеч скинул. Будто отдал Гошану дань, вспомнив не только черную полосу последних лет его жизни, но и окунувшись с головой в то светлое и по-детски наивное, что навсегда останется с Петей, сколько бы времени не прошло. Около половины восьмого Петя все же сбрасывает вызов и, свернув телегу, поспешно несется в душ, чтобы чутка взбодриться перед марш-броском до управления. Собирается по-солдатски быстро, натянув на мятую рубашку свитер, а потом, с сомнением покосившись на ключи от машины, все же вызывает такси, благоразумно отмахнувшись от внутренней жабы. Да, ценник так себе - высокий спрос, ночью была метель, - ну да и хер с ним. Лучше отдать двести деревянных, чем крутить баранку с трясущими от недосыпа и кофеина ручонками, рискуя намотаться на столб, поэтому Петя, подхватив портмоне и обувшись, выметается за порог а потом, заперев дверь и бегом спустившись с лестницы, спешит к арке. Желтый солярис уже ждет его у обочины и, забравшись на заднее сидение, Петя на секундочку прикрывает глаза. На секундочку, чтобы через полчаса очнуться у центрального входа главка от настойчивого похлопывания по колену. И, сомнамбулически поднимаясь по ступеням, Петя понимает: день будет бесконечно долгим, даже если удастся все-таки выклянчить у Суркова отгул. Ну да и похуй, впрочем. Оно все равно того стоило целиком и полностью. Утро четверга у Пети начинается далеко не с кофе, а с толкания по утренним унылым пробкам в сторону Пулковки. То и дело бросая раздраженный взгляд на запястье с часами, Петя, отчаянно матерясь, нетерпеливо сигналит и крепко жалеет уже, что решил выебнуться и поехать на кладбище своим ходом, а не вместе с судмедом, каким-то там важным хером из санитарного надзора и понятыми на служебном пазике. С мигалкой точно было бы быстрее, чем вот так, на личном авто, однако, когда Михаил Карлович Пете такую опцию предложил пару дней назад, хитро сощурившись, Петя поспешил откреститься и пробормотал что-то невразумительное насчет стойкой нелюбви к казенному транспорту. И не спиздел ведь, на самом деле - автопарк у главка оставлял желать лучшего, но главной причиной это, разумеется, не являлось. Главная причина крылась в том, что не по себе ему сделалось от мысли, что обратно пришлось бы принять в свою теплую компанию еще кое-кого. Кое-кого полуразложившегося за полгода и крайне неразговорчивого, запаянного в цинк. И да, Петя уже давно почти с равнодушием смотрит на покойников первой свежести, пообвыкся окончательно, даже форменный фарш не слишком-то его трогает нынче, но вот часа полтора трястись в скрипучем автобусе с опаянным транспортировочным ящиком, набитым здорово подгнившими человеческими останками - это для него все-таки слишком. А Светочка, вон, не зассала и, скорее всего, уже вместе со всеми подъезжает к месту, а не жжет бензин в утренней сонной толкучке, проклиная все на свете. И наверняка, попивая кофе из своей дежурной термокружки, ведет сейчас с Михаилом Карловичем светскую беседу, мысленно над Петей угарая, хитрюга прошаренная. Подрезав какого-то зазевавшегося хмыря на ниссане, Петя уходит в левый ряд и вздыхает. Без него, конечно, не начнут, у него на руках постановление для администрации кладбища, но надо бы, наверное, набрать Гавриловой и предупредить, что задерживается немного. Хорошо еще, что скандальных родственничков у этого Смирнова не нашлось, а то бы сейчас такая вонь поднялась, что ни в сказке сказать. Эксгумацию с целью опознания трупа, закопанного под инвентарным номером, Петя выбил легко. Ну, почти. Со стороны главка вообще вопросов не возникло, спасибо Суркову, а вот с санитарным надзором пришлось пободаться немного, потому что, по-хорошему, так рано после захоронения могилы не вскрывают обычно, но Пете сыграло на руку то, что осень и зима нынче выдались стылыми, и, почесав репу, инстанция, отвечающая за безопасность таких сомнительных мероприятий, все же дала добро. Правда, предписав особый уровень предосторожности. И да, можно было бы выждать положенный год и вскрыть могилу по осени, но Пете не терпелось. Петя крепко рассчитывал, что повторная экспертиза наконец позволит поставить точку в деле Бурковского и Малинина окончательно. Убедиться, что те не напиздели на допросах и первая их жертва - действительно Александр Смирнов, а не кто-то другой. Бессмысленная, конечно, в глобальном смысле хуйня - Бурковского с Малининым и так упекут далеко и надолго, а скорбящих и ищущих правды родственников Смирнова на горизонте не маячило, - но зато одним неопознанным трупом станет меньше в системе. Петя был почти уверен, что покойник, которого им сегодня предстояло потревожить - именно Смирнов. И не только потому, что об этом в один голос твердили стрыкинские, а потому, что скрупулезно прошерстил всех бывших подельников гражданина Кагарина, засветившихся в базе, и постепенно отсеял почти всех возможных кандидатов. Сидящих отмел сразу - все оказались на положенных местах. Давно уехавших из Питера с концами, подумав, тоже отложил в сторону, поскольку резона у них не было в родной город возвращаться спустя столько лет; пообжились уже на новых просторах - кто женился, кто до горячки допился, кто в уважаемые бизнесмены подался, а кто и вовсе из страны свалил без оглядки и теперь чиллит с тайскими трансами, понемногу проматывая все, что нажито непосильным бандитским трудом. Шестерых, вернувшихся к нормальной жизни после отсидки, легко застали по месту прописки участковые, которых Петя подключил к своим изысканиям. Только двоих не удалось отследить никак. И у одного из них - собственно, Смирнова, - на петину большую удачу в ноге с две тысячи десятого был установлен титановый имплант, его-то и предстояло найти и сверить серийный номер с медкартой из частной клиники. Или не найти, а потом впаять Бурковскому и Малинину еще и дачу заведомо ложных, чтобы прокурору совсем изи было на суде. Поток машин двигается совсем вяло, но Петя, глянув на навигатор, все же оживляется. Еще пара километров - и эта тошниловка закончится. Вот тогда-то можно будет притопить и даже оказаться на месте почти вовремя. Ну, может, минут на десять позже, чем следовало бы, но что такое десять минут в масштабах вселенной? Мысли вяло крутятся в голове, и Петя цепляется то за одну, то за другую, а потом, притормозив, вздыхает. Сегодня он с этим покончит. Вот бы еще с делом Юли Пчелкиной все было бы так же просто. Но, увы. Еще в конце января он, ведомый небывалым энтузиазмом, заваливается к технарям на третий этаж и, посветив подписанным Сурковым запросом для хранилища вещдоков, настойчиво просит изучить как следует смартфон из заинтересовавшего его архивного дела. Объясняет, что именно было упущено из виду, терпеливо и спокойно, а сам ждет, что в любой момент будет послан нахуй невзирая на субординацию. В ФСКН, например, так и происходило порой, если потыкать палочкой в компьютерных гениев и намекнуть им, что они что-то пропиздоглазили, но техники из питерского главка оказываются куда более приятными ребятами, чем Петя опасался. Его внимательно выслушивают, записывают номер дела и инвентарный номер вещдока, делают пометки, что именно следует перепроверить, а потом… Потом, по уши заваленные работой от всех отделов разом, обещают разобраться с вопросом как только, так сразу, и дальше - ни ответа, ни привета. Ровно до вчерашнего дня, когда на свою рабочую почту Петя получает список имен и дел - уголовных и не очень, - часть из которых давно и благополучно списана в архив. И это, конечно, совсем не то, что Петя рассчитывал получить, ставя задачу выжать максимум из телефона Урушанова, но тоже дает пищу для размышлений. Всего имен в списке двадцать одно, и Петя, даже не дочитав сопроводительное письмо, понимает: в техотделе сопоставили даты, орудия и что-то там еще, выцарапав из сигнала всех жертв Урушанова, включая Юлю. И работа, базара ноль, феноменальная - сам бы Петя эту инфу по всей полицейской базе лет сто искал, - но все не то. Ни на одного заказчика выхода так и не нашлось, отчего Петя - нет, не бесится, конечно, - но изрядно приунывает. У него есть Урушанов и все его мишени, но все еще нет главного - нет заказчиков и нет того, кто мог бы координировать всю эту убийственную вечеринку. То есть, считай, за два с половиной месяца он и с места не сдвинулся, блядь. Не с чем к Суркову идти по-прежнему, разве что с радостной вестью, что золотые головы из техотдела связали Урушанова еще с двадцатью заказухами помимо Пчелкиной, которыми теперь придется заняться всерьез, пересмотрев дела и переквалифицировав их, если потребуется. Сурков его точно придушит голыми руками и будет прав. Сзади сигналят, и Петя, очнувшись, поддает газу, догоняя впереди идущую тачку, а потом совершенно неожиданно понимает, что все, кончилась эта унылая сонная пробка на выезде из города, и, тряхнув головой, лихо притапливает, дерзко нырнув в средний ряд за тоже куда-то спешащей оптимой. К центральному входу Южного он подъезжает почти вовремя и ловко паркуется рядом с полицейским пазиком в бело-синей оклейке, у которого, мерзляво притопывая, курит лейтенант Гаврилова. - Ну наконец-то, Петр Юрич, - вздыхает она, стоит только Пете выбраться из теплого салона и приветственно кивнуть. - Вас только за смертью посылать, ей-богу. И несмотря на гнетущую обстановку погоста, Петя почти весело скалится. - За смертью, говоришь? - хмыкает он, выразительно оглядывая выставленные чуть в стороне надгробия какой-то местной ритуалки, и, прихватив из машины папку с постановлением и санкцией от санитарного надзора, быстрым шагом направляется к небольшому зданию администрации кладбища. Бумажки оформляет почти мигом - все же и так готово и тысячу раз обговорено по телефону, остается лишь подписи и печати шлепнуть, - и едва ли не бегом несется к автобусу, здраво рассудив, что свою тачку лучше тут бросить. И говна на борта не насобирает лишнего, и штатному водиле будет проще выезжать потом, не опасаясь зацепить майорский джип ненароком, если дорога узкой окажется и с нехорошей колеей. Минут семь в тряском пазике до участка, где закапывают неопознанных; потом - почти час не выпуская сигарету из рук, пока двое здоровых лбов в химзащите долбят лопатами промерзшую землю. И наконец, самому впопыхах влезть в холодный, мерзко шуршащий костюм в уже остывшем пазике, а после вместе с Гавриловой и заскучавшими было понятыми подойти к зияющей яме. А дальше - все как в тумане. И да, Петя бегло погуглил, что его может ждать сегодня - не любопытства ради, разумеется, а чтобы совсем уж сюрпризов не было, - но к такому его жизнь не готовила даже с неоценимой помощью гугла. Слегка подгнивший за дождливую осень гроб, осторожно извлеченный из земли, вскрывают одним махом, и от одного взгляда на его содержимое Пете хочется проблеваться от души. И нет, вовсе не потому, что все совсем уж плохо - на самом деле нет, Петя худшего ожидал, - а просто из-за самого факта, что приходится на это смотреть. Раньше Петя был избавлен от такой вот херни. Но то было раньше, а теперь - гляди в оба и не мороси. Зато Михаил Карлович пыхтит, наклоняется поближе и, окинув то, что еще полгода назад было человеком, удовлетворенно хмыкает: - Ну это же удача, господа. Смотрите, какой подмороженный, любо-дорого. Легко достанем даже не расплескав. И обратно без печки поедем, чтоб не оттаял раньше времени, - а затем оглядывается и распоряжается быстро, махнув двум патрульным, отряженным в помощь от главка: - Молодцы, тащите ящик. Светочка рядом стоит, плотно сжимая губы и хмурясь. Понятым тоже, кажется, шоу не по кайфу, хотя их обоих предупреждали, что будет неаппетитно и лучше бы не завтракать - топчутся рядом, растерянно переминаясь с ноги на ногу и не знают, куда себя деть. А Петя несколько минут неотрывно смотрит на все это великолепие и чуть дрогнувшим голосом выдает: - Понятые, наблюдаем внимательно за процедурой, в конце вы обязаны будете подписать протокол, - а после, не выдержав, отворачивается сам, давая себе передышку. Вот так - если не хуже, - выглядят теперь те, кого они с Игорем помнят живыми и с улыбкой на лице. Так мог бы выглядеть он сам, если бы не подфартило на Рочдельской, когда Горюнов пришел по его душу. И от этого пиздец как не по себе. - Петр Юрич, а шо вы таки отворачиваетесь? - ехидно поддевает Петю Михаил Карлович, присаживаясь рядом с гробом. - Сами эту кашу заварили, а теперь смотреть не изволите. Для вас, между прочим, стараемся. И когда Петя, опомнившись, возвращает виноватый взгляд к останкам, принимается ловко ощупывать их в толстенных перчатках. Прикидывает, видимо, можно ли одним махом в ящик закинуть или придется по запчастям разбирать. Следующие минут сорок пролетают во мгновение ока: Петя почти равнодушно глядит, как тело перемещают, как проверяют ящик понятые и как тот запаивают. После отходит, скидывает костюм химзащиты, зябко кутается в свое пальто и, действуя почти на автопилоте, прямо в выстывшем окончательно пазике заполняет стандартный протокол. Собирает подписи, забирает справку о невложении и, покончив со всеми формальностями, вываливается на улицу, чтобы покурить и прийти в себя. А потом, глядя на то, как закапывают опустевшую могилу, и вовсе решает, что пора сматывать удочки. Пазик тут будет стоять на приколе еще полчаса минимум - пока закончат с ямой, пока погрузят, - а смыться прочь хочется просто до усрачки. Он свое дело сделал, в общем-то; за транспортировку отвечает по протоколу уже судмед, а не следователь, а значит, стоит попрощаться и свалить ко всем хуям. Ну и что, что до машины минут пятнадцать пешкодралом топать - зато прогреться успеет, а Петя тем временем придет в себя и как-то переварит новоприобретенный опыт. Прощается он по-деловому быстро, пожав руку инспектору из надзора и договорившись с Михаилом Карловичем о том, что тот наберет Пете, как только все будет готово ко вскрытию, а затем, глянув на замерзшую Светочку, предлагает ей: - Погнали со мной, Светлана Юрьевна. Прокачу до главка с ветерком, - и, не дожидаясь ответа, неспешно устремляется в сторону центральной аллеи, прикинув по навигатору кратчайшую дорогу, а не ту объездную через три пизды, которой их всех на пазике завезли в эту пердь через служебные ворота. Лейтенант Гаврилова нагоняет его минут через пять. Несется почти в припрыжку и, едва не поскользнувшись на подмерзшей грязи, пристраивается рядом. До машины они топают в гробовом - вот же, блядь, каламбур, - молчании, думая каждый о своем. Лишь на пятачке у здания администрации Светочка подает голос и, чуть помявшись, просит минут пять ее подождать, уносясь в сторону дверей. И Петя, пожав плечами, философски не возражает. Ну приспичило девке, что уж теперь, бросать ее тут? Припудрит свой вздернутый носик в местном казенном толчке, а Петя пока тачку догреет и перекурит. Подойдя к машине он внимательно оглядывает себя, цепляется взглядом за усранные в ноль ботинки, а после, смирившись с тем, что коврики придется сегодня забрать домой и помыть как следует, с тяжким вздохом усаживается за руль. С трудом повернув озябшими пальцами ключ в замке зажигания, Петя выкручивает печку на максимум и трет ладони друг о друга, а потом, едва почувствовав, что руки немного отошли, выбивает из пачки сигарету и торопливо чиркает зажигалкой. От никотина уже тошно, особенно на голодный желудок, но сил остановиться никаких. Петя почти уверен - сегодня вечером он вместо привычной таблетки адаптола нарежется, как распоследняя скотина, чтобы уснуть мертвецким сном и ни о чем не думать. Петя считал, что будет легче - ну что такое, в сущности, вытащенный из гроба труп? - но крепко ошибся. Переоценил, сука, себя. Храбрился, держал рожу кирпичом, когда Фридман довольно цокал над потерявшим - в самом, блядь, буквальном смысле этого слова, - человеческий облик покойником, но в глубине души понимал: не был он готов к такому ни морально, ни даже профессионально, несмотря на браваду. А ведь это еще не конец и, как ни крути, придется и на экспертизе присутствовать по протоколу. Нет, можно, конечно отмазаться и отбрехаться, мол, занят по самые гланды, и послать вместо себя Светочку или и вовсе заехать уже после, чисто чтобы подмахнуть все не глядя и на словах выяснить, удалось ли Фридману найти то, что нужно. Наверное, Петю никто бы за это всерьез не осудил, но потерять лицо и прослыть трусишкой в судебном морге не хочется от слова совсем. Михаил Карлович, этот старый ехидный еврей с золотыми руками и орлиным глазом, сейчас относится к Пете с явной, пусть и тщательно сдерживаемой симпатией, и было бы ну очень глупо такое благоволение проебать из-за небрежности к протоколам следственных мероприятий. А Фридман старой закалки и подобных вольностей точно не простит, так что придется как-то пересилить себя. Петя зябко ежится и вздыхает. Все через жопу - и труп этот, и собственное слюнтяйство, и даже погода дрянная, чтоб ее. В Москве в середине марта уже везде лужи и солнышко припекает, а здесь серая уныль да грязного снега по щиколотку. И холодно, сука, как в склепе. Да еще и Светочка совсем не торопится съебаться из этого гиблого места, где питерская весна ощущается особо удручающе, будто бы назло. Петя бездумно скользит взглядом по небольшому пятачку у главного входа на кладбище - скорее машинально, чем с интересом, - и рассеянно залипает на единственный объект, который подает хоть какие-то признаки жизни на фоне неподвижного, будто бы застывшего пейзажа. У серой каменной стены - хуй проссышь, мемориал это или просто ебанутое архитектурное решение кладбищенских ландшафтных дизайнеров советского разлива, - курит высокий мужик с букетом белоснежных лилий. Косая сажень в плечах и горячая, видать, кровь, раз стоит на пронизывающем мартовском ветру в одной кожанке и в ус не дует. Точно местный, приезжие в Питере, как и сам Петя, чуть ли не круглый год кутаются в теплые шарфы и пальто, периодически доставая из шкафа дежурные трусы с начесом, а этот морж в древнем, побитом жизнью кепарике даже куртку не удосужился застегнуть. А на улице меж тем, ноль градусов, в рот их еби. Мужик выглядит тут чужеродно. Странный выбор для часов посещения усопших - будний день, рабочее время, да и погодка такая дрянь, что мало подходит для пеших прогулок на свежем воздухе, а кладбище-то огромное, как черная дыра, и до некоторых участков пиздовать столько, что не вышепчешь. Однако этот вот приперся - и ничего. Петя, слегка прищурившись, цепко подмечает напряженные ссутуленные плечи, нервные рваные движения и низко надвинутый на глаза козырек кепки, а в голове по-дурацки крутится мысль, что стена эта каменная просто идеальная декорация для такого вот мрачноватого и почти нуарного чувака. Смотрится, как сцена из кино, вот только начало сеанса Петя проебал, да и на финал вряд ли останется. Впрочем, от размышлений о странном мужике и внезапной эстетике погоста его беспардонно отрывает Светочка. Она забирается на пассажирское, как всегда по привычке громко хлопнув дверью, и, выудив из кармана пачку бонда, бубнит невнятно: - Сорри, что так долго, но у них в этой сторожке только один сортир - и тот заперт, а ключ у завхоза, который очень не хотел, чтоб его нашли в подсобке с фуфыриком, - а потом, похлопав себя по дубленке, жалобно просит: - Огоньку для дамы не найдется? - Отчего же не найдется? - хмыкает Петя и, открыв крышку своей зиппо, быстро чиркает колесиком. - Благодарю, - Гаврилова светски кивает, затягивается пару раз жадно и, приоткрыв окно, интересуется: - Что, наши уже уехали? - Да нет, - Петя пожимает плечами и, убрав зажигалку в карман, ехидно добавляет: - Может, еще кого выкопать решили. Кто ж их разберет, - а после, помолчав немного, вздыхает, слегка поежившись: - Надо было понятых с собой забирать, а то ведь околеют там к хуям собачьим без печки, бедолаги. Я сам почти жопу отморозил, а они вообще рискуют прям к Михаилу Карлычу в холодильники отъехать после таких приключений. Удобно, конечно, что пазик и так в морг едет, но с прокуратой потом заебемся объясняться. Светочка, не сдержавшись, хихикает сдавленно и отмахивается: - Да ну скажете тоже, для весеннего Питера погодка прям отличная, а эти двое местные, так что не переживайте, ничего им не будет. Я специально таких подбирала, да еще и крепко порекомендовала термобелье надеть на случай, если копать будут долго. Это вы у нас модник, тащ майор, в пальтишке и ботиночках для еврозимы гоняете, а те, кто в этих краях вырос, до апреля благоразумно пуханы на антресоли не убирают, - а потом, как-то резко посерьезнев, спрашивает уже совсем другим голосом: - Вы лучше мне скажите, как оно вам? - Что, эксгумация-то или мокрые промерзшие ботинки? - с деланной бодростью уточняет Петя и, почти моментально осознав, что с темы соскочить ну никак не выйдет, ерзает на сидении и честно признается: - Незабываемо. Мой первый, между прочим, археологический опыт на кладбище. Пару раз думал, что вот-вот сблевану в респиратор, но, как видишь, пронесло. - Значит, это не я такая нежная, - тихо говорит Гаврилова, коротко кивнув с некоторым удовлетворением, будто бы и впрямь переживала, что с ней что-то не так, как с ментом, раз при виде подгнившего и смерзшегося покойника не сумела сохранить хладнокровие и посмела какие-то эмоции испытать. Вот же дурочка. - Жутко, правда? - тем временем продолжает Светочка, стряхивая пепел и снова затягиваясь, а потом добавляет вообще несвойственным для нее доверительным тоном: - Вы ж знаете, Петр Юрич, я не из впечатлительных, но даже меня проняло. И Петя, смяв окурок в пепельнице, в этот момент окончательно осознает: не один он там оцепенел и мечтал, чтобы все побыстрее закончилось. Гаврилова тоже себя не в своей тарелке чувствовала, как бы успешно ей не удавалось держать рожу кирпичом. От этой мысли становится легче и как-то свободнее дышится даже, поэтому Петя, ободряюще улыбнувшись, замечает: - Зато теперь мы реально, походу, видели все, - и, поразмыслив, добавляет тихо: - Свет, давай на “ты” уже, а? Ну какой я тебе Петр Юрич, мы ж почти ровесники, да еще и боевое крещение, вон, вместе приняли. Завязывай с этим официозом, а то я себя чувствую не то старым пердуном, не то какой-то дохуя важной шишкой, а мне и до того, и до другого еще как до Китая раком. - То есть, просто Петя? - с легким сомнением уточняет Светочка, чуть прищурившись, на что Петя лишь кивает уверенно: - Просто Петя. Я ж не Сурков, чтоб со мной выкать. И да, Игорь несколько раз говорил ему не брататься с Гавриловой, а то как бы чего не вышло, но правда в том, что Петю эта тотальная конспирация и противопоставление себя коллективу заебали до чертиков. Да, разумеется, он не станет с порога трепаться о личном со Светочкой или с кем-либо еще, чтобы не спалиться на горячем и не вылететь из ментовки как пробка из бутылки, но и боязливо держать дистанцию затрахало уже изрядно. Нужно как-то окончательно вливаться в теплую компанию и становиться совсем своим, а не быть тем единственным хмырем из оперативного состава, которого в отделе по имени-отчеству кличут. И начинать стоит с малого. Например, наводить мосты с теми, кто уже готов идти на контакт - со Светочкой, Козецким и, возможно, с Михой, хоть тот и в обморок грохнется от привалившего счастья. А потом уже переключаться на неприступных и ершистых капитанов, которые до сих пор смотрят на него, как на говна кусок, когда Петя отворачивается и якобы не видит этих косых взглядов. - Ладно, - чуть удивленно соглашается лейтенант Гаврилова, явно не ожидая такого поворота, - а в отделе я тоже могу наглеть или там мы играем в субординацию? И это настолько правильный вопрос, что Петя лишь в очередной раз убеждается в правильности своего решения. Умница Гаврилова жопой чует, что Петя не только сейчас рабочие отношения двигает, но и вообще чисто по-человечески ей симпатизирует, и палку перегибать не хочет. Не хочет ставить Петю в неловкую ситуацию в управлении, прощупывает допустимые границы, и именно поэтому Петя и уверен, что ни при каких обстоятельствах Светочка не даст ебу и не полезет на запретную территорию, пока не почувствует, что у нее есть на это право. Гаврилова - удивительного такта человек несмотря на ее деланную бестактность и беспардонность, и, наверное, именно из-за этого Петя и тянется к ней первой из всех коллег. - На твое усмотрение, - пожимает плечами он, чутка приоткрывая окно и вновь потянувшись за сигаретами. А потом, не удержавшись и заржав неожиданно даже для себя, добавляет с легкой подъебкой: - Главное, не переусердствуй с градусом панибратства, чтоб нас кадры на ковер не позвали объясниться за неуставные. - Договорились. Совсем наглеть я буду только тет-а-тет и начну прямо сейчас, - смеется Светочка в ответ почти непринужденно, а затем, как-то резко растеряв всю свою деланную серьезность и деловитость, жалобно просит: - Давай в какой-нибудь мак по дороге зарулим, потому что жрать я хочу просто невероятно. Специально утром не завтракала перед ответственным мероприятием, чтоб не замутило от красоты, но сейчас прям ощущаю жгучее желание вточить бургер и большую картошку. Полчаса ведь погоды не сделают, правда? - То есть, аппетит тебе отбить не так-то просто? - ехидно уточняет Петя и пристегивается ремнем, лихо зажав сигарету в зубах. - Вообще не просто, - просияв, отвечает Светочка, а после, тоже пристегнувшись, бросает: - Погнали, командир, я сейчас поищу, где нам по пути будет перекусить, чтоб не крутиться на разворотах. И Петя, кивнув, плавно трогается с места. Делает музыку погромче, топит педаль по шоссе и, выбросив из головы все лишние мысли, машинально следит за дорогой, почти не вслушиваясь в светочкин непринужденный негромкий треп. Он уже знает, Гаврилова на дальних перегонах со скуки начинает пиздеть о всякой бессмысленной ерунде, лишь бы не задремать, и ее вполне устраивает согласное мычание или немногословные “ага”. Так что Петя даже не пытается вникать, о чем она на этот раз толкует - о своей посыпавшейся в очередной раз ласточке, о ебанутых соседях сверху или о том, что живя в Питере почти пять лет, она так ни разу и не добралась до злоебучего Эрмитажа из-за злоебучих китайских туристов. И не потому, что неинтересно - вот же пиздец, в последнее время ему до жопы интересно стало послушать о том, как живут нормальные люди без заебов, - а потому, что если Петя сейчас начнет вникать, у него попросту случится перегруз. Так что он предпочитает крутить баранку и не отвлекаться лишний раз. А Гавриловой, как он уже знает, диалог в общем-то и не нужен особо, если не клеится, она вполне умеет вещать в режиме радиоточки и не страдать на этот счет. Первые минут десять голова совсем блаженно пустая, а потом беспокойный мозг все же берет свое, и Петя начинает понемногу переваривать сегодняшнее утро. Изумляется сам себе - и с чего он вдруг так до внутреннего содрогания перепугался подсгнившего трупа? Не укусит ведь. Да, зрелище омерзительное, и да, ассоциации от него не самые лучшие, но это все равно не повод вести себя словно впечатлительная барышня. Такая работа у него, блядь, и никуда от нее не деться. Потом вяло возвращается мыслями к белым лилиям. Красивые. Чуть подмерзшие, наверное, но все равно куда лучше, чем бездушная и отчаянно пошлая пара гвоздик. Даже странно, что мужик, одетый как ходячий анахронизм, принес на кладбище именно их, а не кроваво-красные кляксы из кладбищенской лавки. И уже где-то на Московском, встряв на светофоре, Петя внезапно осознает, что именно его насторожило и цепануло до нутра, запустив мыслительный процесс, хотя, по-хорошему, стоило бы сейчас воспользоваться моментом и откровенно забить хер на любые потуги что-либо анализировать. Не в эксгумации насторожило, разумеется, тут Михаил Карлович, старый пройдоха, свое дело знает, а в том странном мужике, курившем у входа на кладбища и будто бы все не решающемся двинуться дальше. Не кожанка в ноль градусов по Цельсию, не идиотский кепарь, скрывающий поллица, и даже не лилии, от которых все обычно кривят ебало из-за их едкого и тошнотворного душка, а часы у него на запястье. Ужасно знакомые часы на ужасно, сука, знакомом запястье, выглядывающем из чуть коротковатого рукава правой руки. Много ли мужиков до сих пор таскают древний, как говно мамонта, “Восток”? Особенно на правой руке и вместе с коричневой, видавшей, наверное, еще прошлый государственный строй, курткой? И это может быть, конечно, чудовищным совпадением, но отчего-то Петя в него не верит. В одно из ночных дежурств где-то в конце февраля, когда Игорь под утро ушел отсыпаться перед сменой, он в сотый, наверное, раз, открыл на экране своего айфона ту единственную в их чате фотку и, поддавшись порыву, не поленился рассмотреть циферблат в деталях, а потом и помучить гугл. Редкий экземпляр оказался, между прочим, на скупках и аукционах были похожие, но то не совпадали стрелки, то длина делений, то состояние было такое, что хоть плачь, из чего Петя сделал тогда логичный вывод, что часы Игорь таскает отцовские или дедовы и бережет их, как зеницу ока, раз те еще в прах не рассыпались. И с тех пор он невольно обращал внимание на чужие запястья - авось и попадется что похожее, - но тщетно: все нынче гоняли с механизмами поновее. Как минимум, из этого века, а не мэйд ин ю-эс-эс-ар. И сами по себе часы “Восток” ни о чем не говорили, не такое у Пети орлиное зрение, чтобы мельком сличить их с засмотренным до дыр фото, но вместе с курткой - коричневой, старой и затертой, - почти кричали о том, что таких совпадений, сука, не бывает. Там, у стены был Игорь. - Ну чего стоим, кого ждем? Зеленый уже секунд пять как горит, - недовольно ворчит Светочка, кивая на светофор, и Петя, очнувшись, выжимает газ. Потом, опомнившись, сбавляет обороты и, шумно выдохнув, признается: - Задумался. - Залип, - немного осуждающе поправляет его Гаврилова закуривая, а после, помолчав, негромко интересуется: - Опять не спал полночи? - Откуда ты… - начинает было Петя, но она тут же его перебивает: - Да у тебя вечно круги под глазами, как у панды, - и, чуть мягче заканчивает: - Не знаю, чем ты там занимаешься ночами, Петь, но лучше бы тебе с этим завязывать и спать побольше, а то, не ровен час, сам себе в ногу выстрелишь. - Не выстрелю. И ничем я не занимаюсь по ночам, у меня бессонница просто, я в принципе мало сплю в последние годы, - отмахивается Петя, досадливо морщась, а затем нарочито спокойно заканчивает: - Все тип-топ, правда. Я комиссию проходил в прошлом году уже с этой хуйней, оснований для недопуска не нашли. И он почти физически чувствует, как Гаврилова, сгорая от любопытства, хочет спросить, а какого черта он вообще забыл на комиссии, но та, справившись с собой, только кивает коротко, выдыхает дым в окошко и негромко сообщает, что на следующем перекрестке нужно будет свернуть направо. Вот и славно. Пете и без душещипательных бесед сейчас тошно. Пульс разгоняется так, что аж в висках отдает. Тупая пульсация крови в артериях туманит голову, и только огромным усилием воли Петя не съезжает к обочине, а лишь перестраивается правее, почти машинально поглядывая в зеркала, и уходит на съезд. Там, блядь, был Игорь. Его Игорь. Тот самый, который ночами с Петей говорит обо всем на свете и который вполне однозначно заявил о своих намерениях Петю захомутать при первом же удобном случае. И как сразу-то не дошло? Как не екнуло, словно в дешевом бульварном романе? Он ведь был всего-то в нескольких метрах - настолько близко, что даже не смешно, - а Петя, погруженный в себя, все проморгал. И пиздец как хочется в лучших традициях бээмвэшника подрезать пару тачек, метнуться в крайний левый, а потом на первом же развороте крутануться и рвануть обратно, но… Но Петя не идиот, чтобы творить такую хуйню и так подставляться. Не со Светочкой в машине уж точно. Возможно, будь он сейчас один, Петя бы и впрямь вернулся на Южное и подкараулил того мужика, который по всем признакам мог - да нет, нихуя, просто без вариантов должен был, - оказаться именно Игорем. Чисто чтобы убедиться в своей правоте или, в крайнем случае, расписаться в собственном кретинизме и том, что выдает желаемое за действительное. Вряд ли бы он решился выйти из машины и задать вопрос в лоб - в конце концов, погост не лучшее место для очной ставки в их с Игорем случае, - но, как минимум попытался бы проверить свои домыслы. Позвонил бы, например, а там - либо да, либо просто воображение, блядь, разыгралось. Но Гавриловой такой странный мув не объяснишь, не спалив себя, поэтому Петя сворачивает с Московского и, прикусив губу, с деланным равнодушием интересуется, куда дальше рулить. В конце концов, это мог быть и не Игорь вовсе, а один из юлиных хахалей, до сих пор страдающий по безвременно ушедшей даме сердца. С чего Петя вообще взял, что на фотографии именно игорева рука, а не чья-нибудь еще? Может, все петины предположения, основанные на домыслах и фантазиях, с самого начала были неверны, а Игорь просто скинул первую попавшуюся фотку из юлиных соцсетей или облака, к которому у него, между прочим, был доступ все это время. Петя думал тогда, что Игорь с Юлей были вместе, не знал еще нихуя о тонкостях их взаимоотношений, и почему-то по дефолту решил, что Игорек точно обрезал со снимка именно себя, чтобы не спалиться. Это было логично, и Петя даже не сомневался, что видит часть совместного селфи. Но мог же он ошибиться? Да как нехуй делать, и как теперь с этим новым озарением быть, Петя понятия не имеет, хоть ты тресни.