Андерс

Мальчик рождается с разбитым сердцем. Врачи собирают его по кусочкам, вновь делают целым, и младенца отправляют домой. Счастье, что остался жив. Сказали, он поправился и может продолжать жить как все. Однако, подрастая, ребёнок думает, что внутри у него что-то не так. Сердце качает кровь, клапаны открываются и закрываются, на снимках всё функционирует должным образом. Но не до конца. Сердце осталось слишком открытым. Они забыли закрыть грудь бронёй, и теперь он чувствует... чересчур сильно. Возможно, кто-то назовёт его впечатлительным, но дело не в этом. Ручка настройки сломана, и громкость выкручена на полную. Радость длится недолго, но воспринимается исступлённо. Болезненные переживания тянутся нескончаемо и невыносимо. Когда умерла его первая собака, Дитер рыдал неделю. После ссоры родителей, не в силах смириться с жестокостью прозвучавших слов, он убежал из дома; его искали целый день. И так во всём: когда брат выбросил его плюшевого мишку, когда Элизабет, первая подружка Дитера, продинамила его с танцами, когда он потерял открытку, подаренную дедушкой незадолго до смерти, когда Хелен изменила ему в школьном походе... Каждый раз, неважно, насколько значительным был повод, Дитеру казалось, что сердце снова разрывается. В четырнадцать Дитер впервые крадёт выпивку приёмного отца, просто чтобы приглушить звуки. В шестнадцать - берёт пару таблеток из шкафчика приёмной матери, лишь бы унять боль. В двадцать так накачивается наркотой, что начинает видеть трещины у себя под кожей и думает, что вот-вот развалится на части. У Дитера в сердце дыра. Через неё проникает свет. Проникают бури. Проникает всё.

***

Время течёт чертовски быстро. Моргнёшь, а учёба наполовину закончена, и тебя парализует мысль: если выберешь что-то одно, сотни других занятий станут тебе недоступны. Поэтому ты шесть раз меняешь специализацию и наконец останавливаешься на теологии. На какое-то время выбор кажется подходящим, но правда в том, что это лишь желание увидеть гордость на лицах настоящих и приёмных родителей, ведь они считают своего сына подающим надежды. Однако на самом деле тебе совершенно не хочется этим заниматься. В Священном писании ты видишь просто легенды и чем больше изучаешь, тем меньше во всё это веришь. Моргнёшь, и тебе уже двадцать четыре, ты путешествуешь по Европе, думая - надеясь, - вдруг перемены зажгут что-то в твоей душе, что кусочек большого, более грандиозного мира поможет сосредоточиться и определиться. Какое-то время так и происходит. Но у тебя всё ещё нет ни работы, ни будущего - только антракт, и когда он заканчивается, твой банковский счет пуст, а ты по-прежнему ничего не добился. Моргнёшь, и тебе уже двадцать шесть, тебя вызывают в деканат, говорят, что к науке у тебя не лежит душа, и советуют выбрать другой путь. Тебя уверяют, что ты ещё найдёшь призвание, но в этом-то вся штука: ты никогда ни к чему не стремился. Нет по-настоящему сильного притяжения к чему-то одному, зато тянет в сотни разных направлений, и теперь кажется, что все они недостижимы. Кроме каких-то написаний стихов и песен... Моргнёшь, и тебе двадцать восемь, все остальные опережают тебя на милю, а ты всё ещё пытаешься нащупать тот самый путь. Есть какая-то ирония в том, что в попытках жить, учиться и обрести себя ты заблудился окончательно.

***

Моргнёшь, и ты познакомился с девушкой. Первый раз Дитер увидел Эрику, когда она танцевала. На сцене было, наверное, не меныше десятка танцоров. Дитер пришёл посмотреть на представление Луиса, но лёгкая стремительная фигура Эрики притягивала внимание, словно магнит. Взгляд то и дело падал на неё. Она обладала той красотой, от которой перехватывало дыхание, которую невозможно запечатлеть на фото, ведь всё волшебство заключалось в движении. Танцем - изгибаясь телом, протягивая руки, плавно опускаясь на тёмный пол, - при помощи одной лишь мелодии она рассказывала истории. Впервые они встретились на вечеринке после представления. На сцене черты Эрики казались маской, холстом, на котором рисовали другие. Но здесь, в переполненной комнате, Дитер видел лишь её улыбку. От улыбки всё лицо девушки от острого подбородка до линии роста волос сияло, излучая всепоглощающую радость. Дитер не в силах был отвести от неё глаз. Эрика над чем-то засмеялась - он так и не узнал над чем, - и ему почудилось, словно кто-то вдруг зажёг все светильники в комнате. И у него тут же заболело сердце. Только через тридцать минут Дитер набрался смелости с ней поздороваться, но затем всё пошло как по маслу. Ритмы и частоты синхронизировались, и к концу вечеринки Дитер влюбился. Он и раньше влюблялся. В старшей школе в Хелен. В университете - в Лауру. Потом он повстречал ещё многих - но отношения всегда были непростыми, запутанными. То начинались, то заканчивались, то упирались в тупик. Но с Эрикой было легко и просто.

***

Целых два года. Два года Дитер с ней ужинал и завтракал, ел мороженое в парке, ходил на репетиции танцев, дарил букеты роз. Они ночевали друг у друга, обедали в ресторанах по выходным, запоем смотрели телешоу и даже сгоняли на север Германии, чтобы познакомить Эрику с его родителями. Два года он меньше пил, не прикасался к наркоте, одевался так, как ей нравится, покупал слишком дорогие для его кошелька вещи, потому что хотел подарить Эрике улыбку, сделать счастливой. За два года они ни разу не поссорились. Теперь Дитер думает, что, наверное, это не такой уж и хороший знак. Два года, а потом где-то между его вопросом и её ответом всё полетело к чёрту. С кольцом в руке Дитер опустился на колено в центре парка. Долбаный придурок! Ведь она ответила «нет». Мало того, «нет» - это даже не самое худшее. — Ты замечательный, — сказала она, — правда замечательный. Но ты не... Она не закончила, но этого уже и не требовалось, ведь Дитер знал, что за этим следует: Ты мне не подходишь. Ты не дотягиваешь. Этого недостаточно. — Я думал, ты хочешь выйти замуж… — Хочу. Когда-нибудь. Смысл был кристально ясен, хотя Эрика вслух ничего не произнесла. Только не за тебя. Затем она ушла. Так Дитер и оказался здесь, в баре. Он напивается, но всё ещё почти трезв. Он чётко это знает: ведь мир пока стоит на месте, всё кажется слишком реальным, и он по-прежнему испытывает боль. Дитер резко подаётся вперёд, падает подбородком на сложенные руки, таращась на пустые бутылки на столе, и отводит взгляд от множества собственных искажённых отражениями лиц. В «Ганс в Счастье» полно народа, гул стоит стеной, и Луи приходится кричать: — Да и к чёрту её! — Всё путем, — машинально отмахивается он. Люди всегда так отвечают на вопрос «Как дела?», даже если сердце у них истекает кровью. — Всё к лучшему, — добавляет Ханна, и если бы подобную банальность ляпнул кто-то другой, она сама бы взашей вытолкала их в угол бара: тайм-аут на десять минут для банальностей! Но сегодня все только их и говорят. — Сбавь темп, малыш, — уговаривает Ханна, поглаживая его по шее. — Я в норме, — твердит он. И Луис, и Ханна знают Дитера достаточно хорошо, поэтому прекрасно понимают, что он врёт. Они знают о его разбитом сердце. Им доводилось помогать ему пережить бури. Это самые лучшие люди в его жизни, те, кто помогают ему держаться или по крайней мере не дают развалиться на куски. Но сейчас трещин слишком много. Сейчас между их словами и ушами Дитера, между их руками и его кожей разверзлась пропасть. Они рядом, но кажется, что невыносимо далеко. Дитер поднимает взгляд, изучая лица друзей. Они выражают жалость и ни малейшего удивления. Осознание пронзает его ледяной иглой. — Вы знали, что она не согласится. Молчание длится чересчур долго. Ханна и Луис обмениваются взглядами, словно решают, кто возьмет на себя инициативу, а потом Луис протягивает ему руку. — Дит... Тот шарахается назад. — Вы знали! Он вскакивает, едва не сшибив столик. Ханна сочувственно хмурится: — Ну же, присядь. — Нет. Hет. Hет! — Подожди, — говорит Луи, пытаясь его успокоить, — Я провожу тебя домой. Но Дитеру невыносимо видеть, как Луис на него смотрит, он трясет головой, хотя от этого расплывается картинка перед глазами. — Нет, — противится он, — Я хочу побыть один… Самая большая ложь в его жизни. Но Луис убирает руку, Ханна качает головой, и они отпускают его.