Танцуй, танцуй, танцуй!

Голова болела не на шутку, но мисс Месмер уже привыкла к нерадивой спутнице, учтиво улыбаясь пациентам с самого утра. Такая у нее уж работа, где показать свою слабость все равно, что разрушить веру в долгую и упорную терапию. С самого открытия уже опустила настроение старушка, пытающаяся запихать своего сына на прием, но тот лишь матерился на весь коридор и, развернувшись, скрылся молниеносно, стоило ему узнать к какому именно врачу его привела мать. Впрочем, чрезмерный запах алкоголя от него говорил, что Ада и правда мало чем могла помочь. Затем шел странный худощавый мальчишка, забитый своими же сверстниками за внешность и женщина, борящаяся с неуверенностью в себе из-за отсутствия ухажеров. Но самый интересный, вместе с тем и ненавистный пациент только-только открывал дверь, заставляя раздраженное лицо психолога вновь озарится дежурной улыбкой - уж Зелле точно не стоит видеть пренебрежение в свой адрес. Не для того она пыталась разговорить зажатую пациентку так долго. - Добрый день, Маргарет! - Ада привстает, ожидая, когда та закроет за собой дверь, хоть любопытство пробирает уже сейчас. Обычно траурная и потерянная танцовщица сегодня казалась немного иной. Темная неопрятная одежда отсутствовала, вместо нее же Зелле сегодня будто сияла снежной пеленой, облаченная полностью в белое, за исключением маленькой розы в нагрудном кармане теплого пальто. Все же уже начинало холодать. Опыт подсказывал, что торопиться нельзя, и Месмер ждет, пока посетительница снимет одежду и сядет на привычный диван, вновь удивляя психолога своей ровной осанкой. Вот только лицо не изменило своего мертвого безразличного выражения. Ада решила, что теперь-то может мягко начать диалог. - Ты сегодня прекрасно выглядишь, - вроде дежурный вопрос, но все же приходится обдумывать каждое слово. - Случилось что-то хорошее? Зелле же задумчиво гладит свою щеку ладонью, осматривая кабинет психолога как-то по-новому, но все еще вяло, прежде чем ответить: - Просто посещала могилу старого друга. Белое - не одежда для кладбища, не подходит она и для траура по всем законам морали, но видимо Маргарет настолько сломана, что нормы смешались, иначе как же еще объяснить такое поведение? Лишь пренебрежением к мертвецу. Это изменение нельзя упускать из виду, и Ада ставит на полях рабочей тетради маленький крестик, прежде чем развернуться и подойти к дивану с журнальным столиком, садясь в кресло напротив пациентки. Она обязательно обдумает это, но потом, ведь сегодня особый день. Месмер ждала этого всю неделю, когда танцовщица заявила в прошлый раз, что готова рассказать как ей удалось сбежать. Неужели сегодня же она поймет чем закончилась история этой покалеченной женщины? - Заварить чаю? - "нельзя спешить" почти как мантра, и Ада отвлекает и себя, и свою посетительницу бестолковыми вопросами, желая хоть еще на секунду задержать, надышаться перед истиной. А вот Зелле качает головой, словно боясь растерять свою решимость, навеянную черт знает чем - странным образом, визитом на чужую могилу или просто прогрессом в терапии, в успехе которого Месмер была уверена лишь наполовину. Брюнетка поджимает губы и откидывается назад, на спинку дивана, скрещивая на животе облаченные в кремовые перчатки кисти рук. И психолог понимает: эта расслабленность лишь обман, попытка мутного сознания спутать реальность и выдумку, отпихнуть прошлое на задний план, словно то произошло вовсе не с ней, не с Маргарет Зелле. И та, наконец, дополняет свой ответ, тем самым начиная свой монолог: - Я уже пила кофе сегодня. *** Чьи-то отдаленные голоса ворвались в тревожный сон, и Маргарет открыла глаза, с трудом фокусируя все еще мутный взгляд, ловя нечеткий силуэт стула недалеко от себя. Еще пару раз моргнув и зажмурившись, пленница приподнялась на дрожащих руках, оглядывая комнату вокруг, ничуть не изменившуюся с момента, когда она засыпала. Вселенная не перевернулась, особняк никуда не исчез, и ее тюрьма оставалась все такой-то темной и глухой, неведомой никому, кроме жертвы и ее мучителя. Пелена с глаз спала, и Маргарет перевела взгляд на свои перетянутые одеялом ноги, вспоминая, что, кажется, засыпала прямо на полу, свернувшись калачиком под подоконником в надежде, что холодный ночной воздух опустится вниз и подарит ей тяжелую пневмонию, избавляя от необходимости сидеть тут. Как раз голоса из-за этого самого окна и служили причиной ее пробуждения. Зелле не без труда выдернула ноги из скомканного одеяла, вставая и касаясь пальцами деревяшек, перекрывающих оконную раму. Судя по едва пробившемуся солнцу вдали, было еще слишком рано, Мортона ждать не стоит, но тогда что же происходило снаружи? В маленькой щели между досками удавалось мало что рассмотреть, лишь крошечные фигуры горничных, извозчиков и других людей в неизвестной ей форме. Все они - безмолвные соучастники, злодеи, просто равнодушные обертки от людей, копошатся, собираются куда-то, пригоняют к воротам маленькие автомобили. Это явно не просто так. Может быть, они готовятся увезти Зелле куда подальше, в сырой грязный подвал, где ее не найдет никто, кроме Мортона? Щелчок двери. Хозяин легок на помине, но все равно Маргарет удивляется, вздрогнув и тут же метнувшись от окна в угол, накидывая на свои колени одеяло. Он не должен был приходить так рано по ее расчетам, это вводит в ступор, отчего руки стискивают постельное белье сильнее, чем нужно. А что, если успел заметить ее у окна и уже готов накинуться, не давая раскусить свой план? Маргарет следит за фигурой внимательно, наблюдая как Майк закрывает за собой дверь одной рукой и проходит к столу, оставляя на нем поднос с завтраком, а затем замечает свою пленницу неподалеку и присаживается на одно колено рядом. Внимательный взгляд отмечает, что тот сегодня не только в рубашке, но и в роскошном черном камзоле, украшенном чернильными и алыми лентами. Такие наряды не носят просто так: хозяин поместья словно готовился к чему-то, подтверждая самые страшные мысли Зелле. - Ну что ты тут делаешь, Марджи? - Мортон протягивает руку, гладя с широкой улыбкой танцовщицу по щеке, любовно убирая взъерошенные после сна волоски за уши, и та, прикусывая губу изнутри, хмурясь, все же жмется к его ладони. Нежность всяко лучше издевательств. - Простудишься же. Давай я отнесу тебя на кровать? Прилипчиво-милый, но ей доподлинно известно, что Мортон такой лишь пока все идет четко по его планам. И все же находятся силы отрицательно покачать головой в ответ. - Я приду сегодня попозже, милая Марджи, - тот как обычно не обращает внимание на отказ, наклоняясь и, аккуратно беря за подбородок, касается губ Зелле, прижимаясь к ним в отчаянной попытке поцелуя, и пленница знает - лучше не сопротивляться. Майк хмыкает и, отстранившись, заключает нежное женское лицо в ладони, касаясь большими пальцами уголков рта. Честно, она не знает кто из них больше сошел с ума, когда пальцы тянут вверх, отчего лицо Маргарет приобретает неестественную вымученную улыбку: почти как у самого пленителя. - Не грусти. Я люблю твою чудесную улыбку. Неприятно и немного больно, отчего танцовщица хватает чужие запястья, сжимая их, пока ее, наконец, не отпускают. Хозяин особняка поднимается с колена и уходит к дверям, кажется, что-то говоря напоследок, но Маргарет не различает его слов, сжимая пальцами свои губы в попытке избавиться от навязчивого ощущения. Тихий хлопок двери погружает ее мир в блаженную тишину, в которой вновь придется проводить пугающие часы, в ожидании следующего визита. Маргарет встает вновь, мельком заглядывая в окно, откуда до сих пор слышался шум мотора и отдаленные голоса, а затем, пошатываясь, идет к столу. Еда - просто маленькая надежда, что ей удастся однажды выбраться, а потому пленница садиться и придвигает к себе тарелку с ароматными тостами и кашей. Мортон просто не мог позволить своей "золотой канарейке" питаться отбросами, принося самое лучшее к ней в клетку. Хотя, честно говоря, ей все равно: вкусовые рецепторы реагируют ненормально, попросту не отдавая мозгу отчет о том, что вкусно, а что нет. Время тянется лениво, пока опустевший поднос служит своеобразным зеркалом, в котором отражается та, другая, Марджи. У нее впалые глаза, серая как полотно кожа, да и волосы словно потеряли привычный блеск, которым так гордилась танцовщица, бережно расчесывая короткую стрижку, укладывая ее и пряча от знойного солнца за кокетливыми шляпками. В голове сотни самых разных мыслей, среди которых и желание увидеть саму себя вновь, вот только где-то на задворках сознания Зелле понимает, что прежней ее уже не будет, сколь упорно не пытайся воззвать к призраку прошлого. А может быть, это и к лучшему? Равнодушный усталый взгляд синих глаз хладнокровно скользит от зеркальной поверхности к искалеченному запястью. Всего неделю назад она нашла сломанные часы, те самые, злосчастные, вырвала из них стрелку и попыталась проткнуть просвечивающие тонкие вены, но дрожащие руки промахивались, никак не попадая в цель, лишь царапая тонкую кожу. Маргарет усмехается и бросает поднос на стол, поднимая глаза к окну. Такой глупый поступок, в нем не было никакой логики. По спине бегут мурашки, когда слышится копошение у входа в комнату, и пленница поднимается со стула, обреченно вздыхая и разворачиваясь к двери, но когда та открывается, в груди сердце пропускает удар. На пороге не чудовище, заперевшее ее, а неизвестный мужчина, распрямляющийся в полный рост и прячущий связку звонких железок в карман черных пыльных брюк. Зелле смотрит сверху вниз, сложив у живота руки, пытаясь просто угадать какая же роль у этого человека, нарушившего ее порядок вновь, а в ответ ловит лишь такой же внимательный прищуренный взгляд. Недоверчивый. Друг ли? Враг? Неизвестный во всем черном, кажется, что даже смуглая кожа делает его более незаметным - отойди мужчина в тень, совсем слился бы с ней. Сзади из-под оборванной накидки едва видна рукоять, утопающая лезвием в ножнах, и искрометная мысль проносится в истощенном сознании Зелле, заставляя губы разомкнуться, разрывая повисшую между двумя тишину: - Наверное, мне следует представится? Мое имя Маргарет Зелле, - пленница не узнает свой голос, настолько тот звучит инородно. Спокойно, словно все, и ее плен, и странный освободитель, абсолютно нормальная ситуация. Словно другая Маргарет, наконец, получила свой путь на сцену. - Вы знаете где сейчас Мортон?.. Мужчина молчит, оперевшись на косяк, только не сводит с танцовщицы тяжелый взгляд, словно изучает, пытаясь пробраться сквозь кожу и мышцы внутрь грудной клетки, к сердцу. Она привыкла ждать, а вот незнакомец явно нервничает, отстукивая пальцем по деревяшке, что-то решает в своей голове, сравнивает. Когда он, наконец, говорит, Зелле поражается высокому, но четкому и уверенному голосу: - Четырнадцать комнат налево, - кажется, что вторженец колеблется, но, словно отвлекаясь на какие-то едва слышные шорохи неподалеку, все же выругивается про себя и выдыхает, разворачиваясь. Пленница понимает, что помогать ей этот странный человек дальше не собирается, следуя собственным правилам и желаниям. Он оглядывается на стоящую неподвижно Маргарет еще раз, прежде чем кратко добавить еще всего одно слово, а затем скрыться в коридоре. - Субедар. И почему-то ей кажется, что так и должно быть. Даже если они больше никогда не встретятся, эти минуты, проведенные в молчаливом ожидании запомнятся обоим на всю оставшуюся жизнь. Словно порванная нить, после которой нужно вставить новую, прежде чем продолжить шить полотно жизни дальше. Только вот ей нужна для этого игла. Руки как-то сами аккуратно поднимают поднос со стола, прежде чем Зелле нерешительно перешагивает порог своего маленького мира. Дальше нет неизвестности, все предопределено, оттого в голове совсем ничего, пока она плетется по пустующему коридору прямо босиком. Интересно, а всегда ли тут никого не было или сегодня ей просто повезло и особняк застыл как в сказке про спящую красавицу? Значит ли, что пока красавица еще спит, кружащаяся в трансе мимо череды дверей, сказка не окончится? Тринадцатая... четырнадцатая. Вот и нужная дверь, и Зелле замирает, оперевшись на холодную стену рядом, стискивая в руках безжизненную железку. Кажется, что сердце сойдет с ума, ладони вовсе вспотели, ритм в груди отсчитывает минуту, затем пять, десять. Она просто не может заставить себя войти - все ведь начнется сначала, цикл замкнется. Через полчаса ничего не меняется, но ноги не слушаются, не дают уйти, будто приросли к пыльному ледяному полу как корни. В голову закрадывается странное сомнение - а там ли он вообще? Но вот, наконец, уши ловят скрип сбоку, и Маргарет действует молниеносно, перехватив металлический поднос покрепче. Слышится глухой удар. Опешивший человек инстинктивно закрывается рукой от следующего, но Маргарет размахивается и бьет с другого бока, вызывая в голове бывшего акробата оглушающий звон. Еще пара ударов летят следом без раздумий, прежде чем тот падает на пол, заваливаясь через порог туловищем в комнату. Зелле падает следом, садясь на сопротивляющееся тело и вновь размахиваясь, лишь краем глаз замечая на измятой зеркальной поверхности чьи-то дикие синие глаза, похожие на осколки сумерек - и кажется, это ее собственные. Руки трясутся, но перед глазами только шокированное лицо, покрытое веснушками с заплывшим кровью и слезами глазом. Эти чертовы омерзительные веснушки ей уже настолько надоели, что хочется стереть их все, и Маргарет вновь обрушивает свое оружие на чужую голову, вкладывая всю оставшуюся силу лишь в эти мгновения, словно именно для этого она и осталась жить. Мортон хрипит, пытаясь что-то сказать, но как жаль, что сбежавшая пленница не слышит ни слова, ни звука - все они сливаются в белый шипящий шум в съедаемой болью голове. Ребро подноса с хрустом приземляется на горло своей жертвы. Удар. Ещё. Ещё. Ей жарко, просто невыносимо, все тело покрылось испариной, и приходится остановиться, судорожно вбирая ртом в легкие воздух. Откинув в сторону окровавленную железку, уже не похожую на часть столовой утвари вовсе, Маргарет замирает, понимая, что наступила тишина. Майк больше не издавал ни звука, лежа в собственной крови под своей пленницей, едва теплый, с открытым изуродованным ртом. И явно уже не дышал. Взгляд Зелле плывет, боязливо обращаясь на собственные руки, тонкие, с сломанными короткими ногтями, покрытые багряными брызгами по локоть, посиневшие от того, насколько сильно она сжимала проклятый металл. Мысли возвращаются в голову, словно проламывая тонкую стену, заставляя танцовщицу почувствовать... все и сразу, вырываясь наружу не сдерживаемым судорожным плачем. И она просто не может остановить этот поток слез, задыхаясь.