Танцуй, танцуй, танцуй!

Знойное июльское солнце быстро сменилось сезоном дождей, переворачивая листки календаря с небывалой скоростью. Лужи смешивали землю и пыль в грязь, превращавшую обшарпанные улицы города в серое и унылое месиво. Однако этим погода не ограничилась, отчего Джек с удивлением обнаружил утром, что мутная вода покрылась легкой коркой льда. Через пару часов и вовсе пошел снег. Он уже не жил в клинике, полностью поправившись. Было невероятно поверить, что прошел почти год с того случая, но еще невероятнее было поверить, что художник позабыл о нем. Нет, скорее... он переосмыслил произошедшее. По крайней мере именно так он и оправдывал себя, засунув руки в глубокие карманы черного пальто и что-то напевая себе под нос, пока вокруг белое полотно медленно скрывало грязную брусчатку. Джек находил в этой тоскливой погоде даже что-то поэтичное, представляя как бы снежное платье отлично смотрелось на пышном женском теле. Например, на теле Вики, шедшей достаточно далеко, чтобы не заметить расслабленного преследователя в толпе обывателей. Он не смог бросить свою возлюбленную, но теперь же все эти месяцы его занимало новое хобби, позволившее изучить каждую привычку, каждую мелочь - художник даже знал имя и место работы юного любовничка своей леди. Нет, все же "не смог" - звучит неправильно. Он не должен был бросать ее, ведь та так желала от него избавиться. Глупая, совсем не понимала чего действительно хочет. Когда женская фигура плавно завернула на соседнюю улицу, Джек усмехнулся и достал из кармана небольшие часы на длинной цепи, щелкая крышкой и смотря как стрелки медленно подходят к обеду. Закидывая их обратно, художник развернулся и зашел в ближайшее кафе, заказывая чашку черного крепкого чая и устраиваясь за свободный столик у окна. В соседнем доме был обожаемый кружок Виктории, где та проводила от двух до четырех часов, потому не было даже смысла идти следом. Его чудесная возлюбленная обязательно бы судорожно огляделась, входя в подъезд - кто знает, может в этот раз и смогла бы заметить высокую фигуру наблюдателя? Чай принесли так быстро, что Джек даже не успел раскрыть шуршащую газету, притягательно оставленную кем-то на столе. - Вы как обычно один, господин? - знакомая официантка приветливо улыбнулась, когда художник взялся за тонкую изящную ручку чашки, поднося к губам горячий напиток и делая маленький глоток. Невысокая девушка с длинными кофейными волосами, собранными в тугой пучок, кажется, совсем не желала уходить, ожидая ответ. И, наверное, он бы даже заинтересовался этой милой девчушкой, не будь все его мысли поглощены милейшей предательницей. - Да, мисс, у вас отличная атмосфера для размышлений, - дежурная улыбка вылезает сама, но Джек даже не поднимает глаз, утыкаясь носом в газетные листы и скользя взглядом по черно-белым строкам, пока официантка, наконец, не удаляется к следующему посетителю. Новости скучные все до единой, но разум хватается за каждую, анализирует, прикидывает. Вчера художник воспользовался шикарным светским вечером, устраиваемым в честь открытия нового бутика сестер Наир, и при десятке пораженных гостей сделал Вики предложение. Высокий и статный Сикрет обладал каким-то странным очарованием, а потому разве она могла отказаться, когда на них смотрело столько глаз состоятельных людей? Сердце Джека взволнованно билось, стоило ему лишь представить как искажалось в гневе пухленькое личико, стоило ей вернутся домой. Могла ли Виктория представить, что жених был готов на все, лишь бы она чувствовала себя чудесно-ужасно? Он мечтал, чтобы его прекрасная бабочка запуталась в паутине лжи сама, своими же руками. Глаза наткнулись на маленькую заметку о новом найденном трупе и неизвестном преступнике, и художник усмехнулся, откладывая в сторону газету. Интуиция подсказывала, что его старый добрый убийца все еще был в городе, прячась от любопытных глаз в своем убежище. Интересно, а догадывался ли тот, что Джеку посчастливилось узнать номер дома и даже квартиры иностранца? Бутылка дорогого виски, врученная нужным людям творила чудеса. Прошел всего час, когда Виктория выскочила на улицу, быстрым шагом направляясь в неизвестном направлении, и наблюдатель взволнованно замер, забыв на мгновение как дышать. Оглядываясь по сторонам, та явно куда-то торопилась. Джек вскочил, оставляя деньги на столике и ринулся следом, судорожно перебирая в голове догадки: такое поведение не было свойственно женщине, да и по стремительным шагам было видно, что она не хочет преследований. Ловко избегая прохожих и придерживая шляпу рукой, художник вскоре завернул за угол следом и осторожно подкрался к толстому дереву во дворе, касаясь кончиками пальцев шершавой коры и прислушиваясь. Вики стояла у неизвестного ему подъезда и копалась в сумочке, что-то пытаясь найти, пока, наконец, не вытащила толстенький блокнот, открывая на закладке - судя по всему, сверяла адрес. - Боже, ну почему это все со мной! - художнику был знаком этот истеричный тон, с которым невеста говорила, когда хотела чьей-то жалости. Уголки рта приподнялись сами, ведь именно этого он так желал. Прищуренные темные глаза не отрывались от женщины, а потому сразу же заметили как из блокнота вырвали листок, скомкали его и, опасливо озираясь, засунули в ближайший тощий сугроб. Виктория даже не пожалела свои дорогие кожаные перчатки, запихивая улику глубже, а после отряхнула руки и, гордо вскинув голову, вошла внутрь. Джек не мог позволить себе не знать, что от него скрывают - разве стоило наступать дважды на одни и те же грабли? Прождав десять минут, он уже шагнул, чтобы приблизиться и вытащить из тайника лист, но все же остановил себя, прислоняясь спиной к дереву и скрещивая у поясницы руки. Интуиция ли подсказывала ему оставаться там, либо страх, но кто знает, стала бы испуганная женщина смотреть из окон, выгадывая своего преследователя, убившего на свое тайное увлечение несколько месяцев. Нельзя было давать ей даже малейшей причины на скандал - так решил Джек. Минуты он не считал, задумчиво изучая облака на сером небе и размышляя о предстоящих планах, каждый из которых был связан с возлюбленной. Не мог художник жить как раньше, не мог спать, все его мечты и желания... узнавать себя удавалось с трудом, настолько сознание поглотила навязчивая идея искусной мести. Но выходило так, что мстил он и не только Виктории, но и себе. Когда та вышла на улицу, успело стемнеть, из чего художник примерно прикинул, что сейчас около шести вечера. Смотреть на часы было некогда: только женщина скрылась из виду, Джек тут же вышел из укрытия и вытащил из снега промокшую бумажку, с трудом разбирая в тусклом свете окон потекшие чернила. Лишь последние строки удивительно четкие. "Мер...ти... Ули..а, 4. Шаманку з... Патр...ия. Вики, заплати ей двойную цену, она не откажет." Взгляд из-под бровей тяжелеет. Почерк чужой, и он даже знает чей: лишь один человек, помимо его, называл Викторию не полным именем. Рука как-то сама по себе комкает записку и бросает в карман, натыкаясь на твердый предмет внутри, проглядывающий из внутренней части пальто. Что она задумала на этот раз? Что его любимая нелюбимая забыла здесь? Джек спешно шагает туда, где совсем недавно скрылась женщина, совершенно не ощущая как мороз кусает бледные щеки. Кажется, что наткнись он на кого сейчас, не заметил бы бедолагу, сбивая с ног, но улицы пусты ровно так же как и голова. Ах, как прекрасно было бы, одень Вики белоснежное платье - тонкое, полупрозрачное, словно готовое растаять при первых же лучах солнца. И как же иронично признавать, что виной всему его упрямость и желание отомстить. Уйди он из жизни ненормальной женщины сразу же после той роковой встречи, не пришлось бы вновь чувствовать себя таким жалким и беспомощным. Но нет, он не беспомощен. Каждый раз Джек боролся до последнего, бросал вызов себе, пусть и не мог до сих пор этого осознать. Так почему бы не сделать это снова? Всего один шанс освободиться от оков собственных страхов, чтобы почувствовать себя свободным хоть на мгновение. Ладонь в перчатке с силой зажимает пухленькие девичьи губы, не давая закричать, и Джек с удовольствием чуть ли не мурчит на ухо "любимой": - Ох, Вики, не ходи так поздно одна. Ведь я мог бы и проводить, - она пытается вырваться, хоть и вяло. Узнала-таки, а потому потеряла бдительность, уповая на годы знакомства с собственным будущим женихом. Перед глазами появляется знакомый помятый лист с растекшейся надписью. - Ты, кстати, обронила, держи, моя... дорогая. Паника вновь берет за шкирку, но уже поздно: ее грубо бросают на землю, а в следующую секунду все, что видит Вики - как из внутреннего кармана расстёгнутого пальто появляется тонкий изящный нож, явно подготовленный заранее. Вот только для чего?.. Джек не шутит как обычно, его улыбка будто мертвая, в зрачках отражается лежащее на снегу тело ее самой, а после художник ловит запястья и вонзает в ладони металл, обездвиживая женщину. Наслаждаясь испуганным криком, Сикрет лишь напевает под нос, расстегивая пуговицы на верхней одежде Виктории, а затем с удовольствием гладя округлую грудь с глубоким декольте. - Ты даже оделась для меня? Как мило. - Гори в аду! Гори! - женщина плачет, извивается, пытается вырваться, да все без толку. Джек накрепко придавил ее к земле, разрывая на дрожащем теле одежду. - Кто-нибудь! Пожалуйста!.. В груди что-то болезненно сжимается. Он едва ли может видеть фигуру Виктории под собой, взгляд плывет похлеще чем от спиртного, по всему телу разносится холод, будто бы это на художнике не осталось одежды, но вот рукам приятно-тепло. Боль сковывает каждую косточку, и Джек кричит, совершенно не понимая что, черт возьми, происходит. Время теряется. Смысл теряется. Он просто хочет, чтобы это все закончилось. Хочет вдохнуть без боли, но выходит далеко не сразу. Из легких вырывается не воздух, а скорее мутный дым, и когда зрение медленно возвращается, он обнаруживает отчего рукам было так приятно - те погружены кистями прямо в тело безмолвной Виктории. Кажется, еще чуть-чуть и он дотянется через ребра до все еще трепещущих легких, выталкивающих воздух наружу вместе с кровью. На сердце спокойствие, и Джек поражается своему равнодушию, как-то отстраненно воспринимая все: мертвое тело, сам факт убийства, холодный ветер, бросающий хлопья снега прямо в лицо. Мир сужается до невероятных ощущений тепла и умиротворения, которые приносит чужая плоть в легких пальцах. Никогда еще он не чувствовал, чтобы его руки были столь послушными, подвижными... и лишь вытащив их, Джек осознает почему: нет привычных перчаток, вместо них теперь тонкие черные кости, заляпанные густой кровью. Фаланги касаются лица, точнее того, чем оно стало, и нервно царапают по металлу под капюшоном. Художник, - нет, скорее нечто не до конца живое, - вскакивает на ноги, в панике осматривая наполовину призрачные ноги с такими же угольными костями, прежде чем кричит вновь. Вики отправила его в ад. Видимо ад снизошел на него прямо здесь, вцепляясь тонкими коготками в черный рваный плащ, которым в итоге стало старое любимое пальто. Ещё чуть-чуть и утащит на самое дно, чтобы Сикрет видел лицо невесты в соседнем котле до скончания веков. Каждый день, каждую минуту, секунду... Джек отшатывается, глубоко вдыхая и понимая через мгновение, что пути назад теперь нет ровно так же, как и смысла его жизни. Да и был ли он вообще, когда вся суть существования стремилась лишь к этому кульминационному моменту? Разве не должен ли он был вздохнуть свободно, после свершения правосудия? Взгляд еще раз касается мертвой женщины, и Некто понимает, что не испытывает почти ничего, кроме желания убить еще раз, погружая руки в горячую плоть. И все же есть еще что-то... Страх. Желание, чтобы Джек Сикрет остался жив. Вот только никому тот не нужен. Художник нравится всем, но помочь ему некому, ведь каждый из них - лицемерен. Лишь только вспоминается чужой изучающий взгляд и вырезка из утренней газеты. Наверное, так даже лучше... пускай убийца завершит начатое. Джек тащится через весь город, прямо через спешащих домой прохожих, которые изредка оборачиваются, испуганно смотря не на него, а скорее на появляющуюся прямо из воздуха дорожку крови, пока, наконец, руки не высыхают. Никто не подозревает о сгорбившейся дымчатой фигуре, безразлично таращащейся в дорогу перед ногами, лишь каждый отдаленно ощущает зловещий холодок, ползущий по спине от случайного взгляда в пустоту. А может, убить их всех? Тонкие кости чернильного цвета дрожат от возбуждения, и художник сжимает их в кулак, раздраженно рыча и ударяя стену рядом. На секунду кисть обретает кожу, возвращая привычный вид, а вместе с тем и болезненно ноя от сильного удара, но тут же пропадает как мираж, стоит ему испуганно вздохнуть. Джек смотрит на свою руку задумчиво, сжимая и разжимая кулак, со странной надеждой пытаясь разглядеть малейший клочок плоти, пока, наконец, не поднимает взгляд, понимая, что достиг адресата. - Ну наконец... - он произносит с облегчением, но скорее для того, чтобы убедиться - хоть голос не подводит. А после быстрыми шагами входит внутрь дома, поднимаясь на второй этаж и стуча в добротную деревянную дверь. Стуча долго и упорно, хоть та не отзывается в ответ. Разве ж художник знает, что сказать едва знакомому человеку? Тем более тому, кто однажды чуть не убил его. Из квартиры тишина, но куда-то в позвоночник медленно упирается дуло пистолета и слышится щелчок. - Не двигайся, - Джеку хватает секунды, чтобы развернуться и разорвать крепкими острыми фалангами грудь чужака, хватая падающего за шкирку. Глаза неизвестного мужчины расширяются, не смея оторваться от "лица" своей собственной смерти. - Что ты... такое?.. Но проклятый человек не удовлетворен, лишь раздражаясь сильнее и выпуская из рук слабеющее тело. Джек стучит вновь, более злобно, утробно рыча: - Ну же, твою мать! - и тут же прислоняясь лбом к своей костяной кисти, обреченно добавляет уже более тихим голосом. - Открой, прошу. Тишина сваливает минуты в одну кучу, пока, наконец, дверь неторопливо не распахивается, показывая на пороге вскинувшего оружие в руке хозяина квартиры, которое тот благополучно опускает с тихим вздохом, стоит понять, что стучавший в дверь - не человек. Субедар отшатывается назад, в то время как художник входит внутрь, едва держась на ногах от охватившего душу ощущения внезапно появившейся надежды. Опираясь на обшарпанную стену, Джек пачкает серую побелку свежей кровью, невольно растирая ладонью длинный след, и наемник переводит глаза за спину страшного гостя, смотря на того, чьей краской теперь были украшены стены небольшой квартиры. Бесформенной кучей лежит знакомый силуэт, следивший за убийцей последние четыре дня, и он явно мертв. Но был и еще голос, что Наиб уже слышал раньше. - Это... ты? - смутное ощущение опасности не тревожит, он уже привык жить, оглядываясь по сторонам, но наемнику хочется знать сразу, насколько рьяно придется защищать свою жизнь. Пусть даже и от черт знает чего. Однако незваный гость не спешит накидываться, а лишь прислоняется плечом к стене и скатывается вниз, хрипло посмеиваясь. Острая маска под капюшоном плывет и подрагивает, после вовсе испаряясь, оставив на своем месте узнаваемое лицо, отрешённо смотрящее в ноги Субедара. Тот убирает нож и опускается на колено, сосредоточенно рассматривая уже не такого, как раньше, но все еще Джека. - Что с тобой случилось? Но ждать ответа глупо: голова художника забита явно иными мыслями, гудящими, кружащимися в вихре, не дающими покоя. Черные кисти вытягиваются в немой просьбе и касаются мягкой щеки, отчетливо ощущая ее текстуру и тепло, вот только наемник ее тут же скидывает, тряхнув головой и испуганно трогая лицо - когда тебя гладит смерть, от которой упорно бежишь, становится не по себе. Наиб поднимает глаза и замечает разочарование и тоску на вполне себе человеческом лице. Джек не произносит ни слова, словно поддерживать облик и говорить пока слишком сложно, но этого и не надо: его старый знакомый практически слышит зов о помощи, отчаянную мольбу утопающего. Ему больше некуда идти. - Я убил Вики, - наконец, разрушает молчание художник, впиваясь глазами в сосредоточенное лицо напротив, сцепляя пальцы в замок у себя между колен, едва ли ощущающих холод жесткого пола. - Я убил ее, Субедар. Наиб молчит, слушая чужой тихий голос, и отчего-то чувствует к этому проклятому человеку нечто иное, чем жалость. В его жизни было множество ошибок, но вот, спустя миллион из них, он, наконец, не сожалел о неудавшемся убийстве в тот злополучный вечер: наемник видел безумное желание жить в черных как бездны глазах, ничуть не меньшее, чем у него самого. Вероятно, именно этого он так испугался в зимний вечер. Вероятно, именно это настигло его сейчас. Его одиночество нагло разрывали. Бросив взгляд на безжизненное тело следователя за порогом вновь, Наиб поразился и странной мысли в собственной голове - а было ли что-то страшное в Сикрете? Он выглядел как самый настоящий жнец, но пришедший все же не за душой, а за его помощью. Несчастный и одинокий, единственный, что не требовал от Субедара ничего, не пытался обмануть и убить, а лишь довольствовался его компанией. Так было ли это... плохо? - Пора убираться отсюда, а то ты неплохо наследил, - наемник вздыхает, смиряясь со всем: со своим положением, со странным гостем, с необходимостью покидать старенькую квартиру. А затем встает, протягивая Джеку руку и с усилием поднимая высокого мужчину на ноги, что-то ворча себе под нос и добавляя уже более громко. - Деньги с собой есть? Художник качает головой, и Субедар не спрашивает больше ни о чем, удаляясь в комнату за дорожной сумкой, практически всегда собранной самым необходимым, и докидывает туда деньги, разворачиваясь и с непривычки испуганно отшатываясь от призрачных рук Джека, протягивающих ему короткое теплое пальто. Наемник матерится через зубы и, подняв глаза, долго смотрит на печальное улыбающееся лицо, забирая свою одежку и накидывая ее на плечи. Снег на улице ровно как в тот день, и Наиб поднимает лицо вверх, ловя губами мокрые комья, невольно вспоминая жгучую боль в раздробленной кисти. Только в этот раз плеч касаются осторожно, сжимая их. - Наиб?.. Чужие руки нестабильны, но все же человечны. От ладоней исходит тепло, и ему уже не так не холодно. Да и в голове Джека нет больше наивного и злобного вопроса: "почему?" Снег однажды растает, обнажив труп Вики; знойное солнце обязательно спрячется за тучи вновь; дожди пройдут. А останется только стремительная жизнь, где придется идти дальше, но уже не жертве и не его убийце, а двум далеким фигурам, отчаянно желающим дышать. И танцевать по своим собственным правилам еще задолго до очередной ошибки, о которой ни один из них не станет жалеть.