Танцуй, танцуй, танцуй!

Толстые и тяжелые хлопья снега сваливались куда только можно, соединяясь в одну большую кучу и хрустя под переминающимися ногами. Вечером всегда было холоднее, солнце уже не отражалось от стекол домов, не грело случайных прохожих, побуждая брать одежду потеплее. В этом и была несомненная ошибка прячущегося в тени человека: привыкший к теплу иностранец, сколь горячей кровью не обладал, продрог до костей, одетый в едва ли теплую кофту грязно-серого цвета. Вот и дернул же его черт одеться так легко, выходя сегодня из старенькой съемной квартиры утром, когда дела не ждали. Притаившись у стены жилого двухэтажного дома, теперь же он тер замерзшие руки и дышал на них, будто это смогло бы согреть все тело. Человек знал, что никого в такой час поблизости не будет - он тщательно все распланировал, выгадал время и маршрут, оставалось лишь дождаться приминающих густой снег шагов на тротуаре, который уже успело замести. Вот только шли минуты, а вокруг по-прежнему звучал лишь вой ветра и только. Какие-то совершенно неведомые обстоятельства задерживали искомого, который должен был возвращаться домой именно этой дорогой минут пятнадцать назад. Наиб знал расписание художника до мелочей на всю неделю, так же как и знал, что сегодня у того было свидание, после которого тот будет явно пьян и... более уязвим. Вот только наемный убийца совсем не любил ждать, тем более на морозе, и уже был близок к тому, чтобы перенести свой план на более удобный момент, когда, наконец, послышался хруст снега. Кисти побелели, но, взяв себя в руки, он подвинулся ближе к стене дома, ладонью нащупывая нож, спрятанный в чехле. Человек и правда выпил - и выпил много, оттого казалось, что даже походка плавающая. Оступаясь, бедолага шагал совсем недалеко, совершенно счастливо напевая себе что-то под нос, и Наиб беззвучно вытащил лезвие, замирая как хищник, выжидая когда тот окажется ближе. Вот, еще чуть-чуть... Незнакомец проходит яркое окошко фонаря, сияющее сотней светлячков на сугробах, когда тень от стены отрывается и быстрым рывком оказывается возле, сверкая на доли мгновений чем-то металлическим. Жертва испуганно поворачивается в сторону, и нож утопает по рукоять в боку слева, промахнувшись не столь много, но критично. Поняв свою ошибку, убийца выдергивает лезвие, раздосадованно скрипя зубами, и перехватывает оружие удобнее, чтобы в следующий миг нанести еще удар. Человеку везет: дрожащие от холода руки подводят, в то время как по телу жертвы течет горячительное, да и на улице он не стоял так долго, стряхивая каждые десять минут с головы комья снега. Он протяжно стонет, зажимая широкой ладонью рану, и закрывается от следующего удара рукой, чувствуя как металл проникает сквозь одежду, разрывая мышцы. Субедар просчитал все, но не учел, что жертва не была так проста, как казалась с виду. Худое тело художника, несомненно, было таковым, даже не смотря на приличный рост, и все же было в нем что-то такое... пугающее. Раненный смотрел на него широкими чернильными глазами как загнанный в клетку зверь, готовый перегрызть глотку первому зашедшему к нему, и убийца понял - это именно он зашел в клетку. Второй раз выдернуть нож не дают, художник перехватывает чужое запястье, стискивая его изо всех сил окровавленной перчаткой, пока ничем не сдерживаемая рана открыто заливала алыми каплями снег под ногами. Адреналин с выпивкой будто бы перекрыли боль, делая ее не такой яркой, приглушенной, а вот Наибу так не везло: неудавшаяся жертва заставила-таки выпустить оружие из рук, а затем с тихим шипением вытащила из своего предплечья. Крови становилось больше, даря убийце надежду, что тот хотя бы ослабнет и скончается тут, если задержать его еще немного. Он отскакивает на пару шагов, нащупывая под кофтой еще один нож, радуясь, что опыт научил быть готовым к любому дерьму, вот только не успевает его вытащить до того, как оказывается на земле от чужого замашистого удара по лицу. Художник хрипло дышит, наваливаясь на упавшего наемника и вдавливая острое колено куда-то в район солнечного сплетения, приставляя окровавленное лезвие к обнаженному горлу нападавшего. Издав очередной болезненный стон, человек хрипло вычленяет из себя слова, буквально шипя их от злости в лицо своему убийце: - Ты кто, блять, такой?.. Дышать тяжело, грудь сдавило, но отвечать Субедар и не собирается, с трудом все же выхватывая второй нож и вонзая в тощее бедро, на что чуть не получает лезвием по шее, лишь по удачливому стечению обстоятельств отделываясь небольшим порезом на смуглой коже. За что ему тут же мстят, протыкая запястье, держащее оружие. Ослабевший художник на удивление точен и агрессивен, сражаясь до последнего за свою жизнь с тем, кто пришел за его головой. Металл вгрызается между костей чуть выше запястья и задевает из-за положения Субедара правый бок, а опьяненный человек, кажется, не собирается останавливаться, с каким-то ненормальным воодушевлением надавливая ладонью здоровой руки на рукоятку, погружающуюся в плоть вслед за лезвием, дробя кости под сдавленный крик убийцы. Страх не часто посещал наемника, но именно в такие моменты он как предатель выползал наружу, поднимая волосы на затылке, залезая холодным потом под одежду. Он не запоминал имена ни своих жертв, ни заказчиков, теперь же вспомнил, смотря в обезумевшие глаза, вопрошающие: "за что?" Джек Сикрет виноват не перед ним, а может не виноват и вовсе, просто обстоятельства сложились так, что сегодня он был вынужден умереть. И, почему-то, тот не захотел, даже сейчас сопротивляясь, хотя Наиб чувствовал как того шатает, видел, что пелена застилает глаза, отчего приходится чаще моргать. И он, и убийца знают правило: засыпать нельзя. Снег понемногу присыпает окровавленные сугробы, пока, качаясь, Субедар поднимается, вылезая из-под недвижимого тела. До безумия больно, а вот руку он, буквально, не чувствует, словно нервный центр отключил ее вовсе. Острое лезвие намертво прибило запястье к боку, вытаскивать самому не вариант - так хоть есть шанс, что сломанные кости срастутся. Холод сковывает, превращая залитую кровью жертвы кофту на теле наемника в тяжелую кольчугу, хочется лечь прямо рядом с телом, в сугроб, и уснуть, но Наиб знает, что должен выжить любой ценой, оттого стискивает зубы, не давая вырвавшемуся стону быть громким, и склоняется, поднимая второй нож, возле бледного худого лица художника. Нельзя медлить, а то и он последует за собственной жертвой, а потому, убийца возвращается к ближайшей стене и, опираясь на нее, аккуратно убирается прочь, пока лишний взор не заметил заливающий алым все вокруг себя труп Джека Сикрета. *** - Так, нет-нет, положи это обратно! - невысокая девушка в кокетливой шляпке сразу же подбежала, стоило ему поднять коробку с пола. Выхватив ту из чужих рук, она наигранно надула щечки, недовольно хмурясь. - Эми говорит, тебе еще нельзя напрягаться. Он смиренно вздохнул и сел обратно на скрипучее неудобное кресло, устраивая на подлокотник руку и упирая кулак в щеку. Все восемь месяцев, что он жил тут, это маленькое недоразумение вместе с врачом по имени Эмили Дайер не давали ему заниматься практически ничем по хозяйству, оставляя скучать без дел. - Да брось, мисс Вудс, я же не рассыплюсь от такой мелочи~ Не то, чтобы Джеку было неудобно за окружившую со всех сторон заботу, скорее было скучно, да и все больше возникало ощущение, что он был заперт в клетке, а не в небольшой клинике, сотрудница которой, маленькая девочка с веснушками, и нашла еле живое тело под окнами своего дома в ту злополучную ночь. Впрочем, у поведения Эммы повод был: когда уже почти поправившегося художника отправили домой пару месяцев назад, в тот же вечер он надорвал спину, замыслив перестановку в своей пыльной маленькой квартире. Не было в этом никакого смысла, да и сам Джек тоже это знал - им двигало навязчивое ощущение, заставляющее искать ответ и задаваться каждый раз одним и тем же вопросом. Художник был обычным, совершенно никому не сдавшимся человеком, так почему тот незнакомец пришел именно за ним? Какая в этом всем была причина? Когда Эмма вернулась, отряхивая ладошки от пыли, оставшейся после коробки, он все еще сидел на том же кресле, закинув ногу на ногу и задумчиво постукивая пальцем по подлокотнику. Подняв глаза на вошедшую, Джек широко ей улыбнулся, мягким голосом произнося: - Можно мне хоть сходить к Виктории, мисс Вудс? - и та сдается, вздыхая и прикладывая ладонь к щечке с россыпью веснушек. Кивает. Ну в самом деле, не держать же им его тут вечно. - Я сообщу Эми, - девчушка смотрит на непослушного пациента и, стоит ему подняться, скрипнув жесткой кожей кресла, упирается кулаками в бока, строго добавляя. - Только вернись к утру! Но Джеку уже все равно на Эмму - он совершенно счастлив. Его не так часто выпускали одного, да и чаще скорее Виктория приходила в клинику, каждый раз подолгу держа художника за руку как юная девица, даже не смотря на то, что их отношениям скоро должен был исполниться второй год. Скука и навязчивые мысли туманятся, заменяясь на необъяснимую легкость и трепетный образ нежной шелковой ночнушки, так чудесно смотревшейся в уютной женской комнате. Переодевшись в любимую рубашку и брюки, Сикрет невольно засмотрелся на длинный яркий шрам на левой руке, когда поправлял рукава - почти зажил, хоть и отдавался до сих пор фантомной болью, пробуждая своего хозяина ото сна по ночам. В первое время он кричал и рвал украденным столовым ножом простыни, но теперь уже привык, адаптировался, лишь изредка просыпаясь в холодном поту и просверливая острым сощуренным взглядом пустоту перед собой. От злополучной зимы не осталось и следа, но Джек все равно успел нарисовать столько красного на белом за все те месяцы, что зеленый цвет растительности казался каким-то неживым, ненормальным. А вот дышалось приятно - машинное масло, выпечка, трава, да даже нечистоты и рыба с недалёкого рынка окружали, забивались в нос, отчетливо говоря, что все вокруг живое. Художник не спешил, все равно еще до вечера было далеко, любимая, наверняка, все еще не дома, занятая делами своего клуба вышивания. Его всегда смешила эта идея, но та относилась к своему увлечению серьезно, словно это была ее работа. Хотелось уже поскорее забыться в теплых объятьях. Когда Джек понял, что вокруг все затихло и переулок оказался пустынным, то, остановившись возле стены какого-то дома, невольно нащупал в кармане холодную сталь складного ножа. Та успокаивающе легла в ладонь, и художник вздохнул, спеша дальше - все же лучше было бы оказаться в человеческом обществе побыстрее. Там было спокойнее. Нужная квартира была уже близко, когда, наконец, раздались долгожданные голоса, и он невольно замер, не решаясь завернуть за угол, сам не понимая причину своих действий, словно что-то подсказывало ему не двигаться с места. Оставалось только прислушаться, жадно впитывая каждое слово. - Да ничего, моя дорогая, хорошо, что сейчас он далеко... Голоса были тихими, но Джек даже во сне мог бы узнать свою Викторию, а вот второй голос был едва знаком. - Какой кошмар! - покопавшись в памяти, он все же узнал и вторую, прилипчивую подружку своей возлюбленной, с которой та часто вела светские беседы. - Вики, да он же жуткий, бросай его поскорее. Каждое слово словно розги на открытые раны, и Сикрету уже начало казаться, что это очередной кошмар, после которого он проснется в старой-доброй клинике, но он так и оставался за тем же углом, прислонившись лбом к крошащемуся камню, вслушиваясь в каждое слово, которое непринужденно говорили девушки. Он просто не в силах был поверить, что это говорят о нем, а не о ком-то еще. Его чудесная Виктория, с волнением и восхищением смотрящая на каждую нарисованную художником картину - не важно, удачны ли они были или нет. - Вики, а может шаманка на него хворь нашлет?.. Джек испуганно отшатнулся, когда голос показался громче, словно девушки подходили все ближе. Сердце билось как сумасшедшее, гулом замещая все звуки в ушах, и навязчивая мысль заставила отступить на шаг, затем еще один, потом еще, пока художник и вовсе не развернулся, утыкаясь взглядом себе под ноги и идя в совершенно обратном направлении, лишь бы его не заметили, не поняли, что он тут был, что слышал все. А может, было лучше, если бы он действительно умер той ночью? А может и не было ничего хорошего в его жизни никогда, если даже Виктория мечтала от него избавиться, называя жутким и ненормальным. Видимо, действительно он такой. Брови сводит от легкой боли, и Джек трет лоб ладонью, а затем непонимающе смотрит на нее, словно там должен был быть ответ на все его вопросы. А ведь если подумать, пьянел он редко, тем более от вина... но могла ли Вики по ошибке подлить туда более крепкий алкоголь? Тело решает за него раньше, чем навязчивая мысль вновь засоряет всю голову, и Сикрет сворачивает в первый попавшийся бар, садясь у стойки бармена и заказывая все подряд. Мысль проста, но не дает покоя: а может, он сможет узнать вкус пойла, позабытого восемь месяцев назад? Того самого. Первая рюмка долго держится в руках художника, темная, зеркальная, как гладь безмолвного озера, прежде чем Джек аккуратно пробует содержимое, оказавшееся коньяком, и отставляет почти полную стекляшку в сторону. Нет, не оно. Когда же тянется за второй, его прерывает заинтересованный голос по соседству. А ведь художник совсем не заметил сидящего, когда входил в помещение. - Если собрался напиться, бери сразу большую, а не все и сразу. Голос для Джека незнаком, но стоит с любопытством посмотреть в сторону, закрадываются сомнения, сливающиеся с внутренней паникой, когда невысокий незнакомец поворачивается. Правильно, в тот день он едва ли имел возможность запомнить внешность своего убийцы, но педантичность художника цеплялась за чужие лица, сама по себе отправляя интересные черты лица на задворки сознания. Сейчас же смуглый иностранец сидел совсем рядом, такой с виду спокойный и размеренный, и лишь сжатая в кулак рука и прищуренный взгляд из-под капюшона накидки серо-болотного цвета говорили о том, что убийца насторожен и готов к драке в любой момент. Но Джек не может заставить широкую улыбку сползти с губ, не понимая как это все могло с ним произойти. Фигура, оставившая его умирать на холодном снегу, истекая кровью, не раз являлась во снах как безликая смерть, поднимая дыбом волосы, заставляя сердце вырываться из грудной клетки от паники, и это все как-то... неправильно. У сидящего рядом, у его неудавшегося убийцы, вполне себе человеческое лицо. Да и голос непривычно высокий, совсем юный. Беря в руки следующую рюмку, Сикрет прислоняет ее к губам, в этот раз залпом выпивая содержимое, а затем ставит ее на стойку - аккуратно, беззвучно. Указательный палец обводит стеклянные бортики и надавливает, отчего посудина наклоняется в сторону, отражая в одной из ребристых стенок стекла ухмылку художника. Он склонил голову набок, подперев второй рукой, не в силах оторвать взгляд от человека рядом. Кажется, стоит ему отвернуться - кровь мгновенно хлынет из перерезанной глотки. Вот только показать свою панику было равносильно проигрышу, потому нервная улыбка так и не слезает с лица. Вот только убийца слишком спокоен. Скрытый глубоким капюшоном взгляд рассматривает, изучает, что-то прикидывает, но его хозяин с места все же не двигается. - Как рука? - первым нарушает эту безмолвную идиллию, на удивление, Джек, кивая на правую кисть убийцы, с явным удовольствием растягивая уничижительные слова, напоминающие о чужом провале. Хочется язвить иностранцу до тех пор, пока сосредоточенное лицо не исказит гнев. Странно, но кроме страха, до художника доходит ошеломительная мысль: он ведь не проиграл, а значит ли это, что не по зубам тому его жизнь. Приятное ощущение переполняет все тело, касаясь легкой дрожью кончиков пальцев. Наемник медленно качает головой, делая жест бармену, на что вскоре получает откупоренную бутылку. И лишь сделав пару глотков из горлышка, небрежно отвечает. - Было неприятно, но почти зажила, - и для наглядности даже сжимает и разжимает кулак, подняв в воздухе. В голосе убийцы нет раздражения, только какая-то отрешенность и усталость, словно он и не злится вовсе на оставившего ему такую травму. Но ещё больше Джека удивляет чужая честность. Кажется, никто не был с ним столь просторечен и открыт уже давно. - Как раны? И, наверное, это даже подкупает. - О, все хорошо~ - Сикрет хочет добавить еще что-то, но лишь растерянно вздрагивает, переводя взгляд на источник резкого звука, понимая, что надавил на рюмку слишком сильно, и та завалилась на бок, укатываясь по столешнице в сторону. Джек раздраженно хмыкает и ловит ее, ставя со звонким стуком обратно, на что слышит рядом тихую усмешку, а затем и видит как неожиданный собеседник отводит взгляд, снова пригубляя свое пойло. - Не жалеешь, что не смог убить меня? Лишь произнеся это вслух, Сикрет, наконец, осознает, что за навязчивое ощущение сковало все тело. Такое простое, древнее и желанное чувство, о котором думал хоть раз каждый... Азарт. И художник с каким-то ненормальным упоением рассматривает задумавшееся лицо ненавистного человека, поглаживающего кончиками пальцев скрытое кожаным наручем предплечье. Воображения достаточно, чтобы прикинуть, что именно там красуется короткий, но глубокий неровный шрам - сделанный им, Джеком, шрам. Почему-то в голове возникает безумная мысль, что смуглая кожа была бы отличным полотном для еще парочки таких же. Наемник молчит слишком долго, допивая все, до последних мутных капель на дне, со звоном опуская донышко бутыли на барную стойку, после окидывая взглядом неудавшуюся жертву и как-то обиженно признаваясь, неспешно произносит: - Это моя ошибка, - а после совершенно неожиданно добавляя, смотря прямо в растерянное лицо художника. - Но нет смысла жалеть о том, за что ты уже получил оплату. Тревожные мысли возвращают в реальность, словно облив Джека ушатом воды, но он все же провожает сощуренным взглядом уходящего, пока тот не исчезает за дверями. Странно, но Сикрет знает, что в темной подворотне его ждать не будут, не будут караулить возле дома, не будут искать в клинике - убийца лишь просто инструмент в чужих руках. За свою жизнь художник повидал множество лиц, он же видел и чувства на человеческом лице этого орудия: сомнения, сожаления... облегчение. Нет, не он виноват в сломанной жизни Джека. Догадки жуткие, но лишь те истинно правильные. Его картины не все были гениальны, но в последнее время вовсе не продавались, оставляя жить на гроши, да и привычка доводить любую свою эмоцию до одержимости тоже была не из приятных - он мог понять, почему Вики так желала от него избавиться. Не мог лишь понять лживость обожаемой женщины, с легкой руки решившей направить его на плаху. Собственноручно. Жестоко. Он словно застрял в капкане из мыслей, беря третью рюмку и без задней мысли выпивая ее содержимое, лишь бы утопить сомнения в спиртном. Да не удается. Джек растерянно выдыхает, ощущая на губах жгучее бренди, опускает ее обратно на стойку и расплывается в широкой довольной улыбке, ощущая как тяжёлое спокойствие накрывает с головой его полностью.