Драбблы по МК

Миновала середина лета, принеся в Огненные Сады липкую влажность, от которой невозможно было скрыться даже в самых темных уголках храмового комплекса. Над полями стояла колышущаяся в знойном мареве мокрая дымка, затуманивая обзор на покрытые лесами горы, откуда потенциально могла подкрасться опасность. Воины занимались вяло и неохотно, быстро уставали, что расстраивало и Куая, и Томаша, все еще помнящих суровую дисциплину взрастившего их Лин Куэй. Ширай Рю пока что и близко не стоял с теми суровыми воинами, какими были их бывшие соклановцы. И, однажды дав себе клятву всячески избегать жестких методов тренировки бойцов из их прошлых жизней, оба уже тихо жалели о скоропостижном решении быть понимающими и терпеливыми. Харуми страдала от жары сильнее остальных, даже будучи привычной к местному климату. Она все больше проводила за медитацией в их покоях, иногда тревожно прислушиваясь к чему-то, чего Куай Лян не мог слышать. Он списывал ее состояние на беременность, сделавшую ее рассеянной и сонной, будто всю ее жизненную энергию забирал себе их еще не рожденный ребенок. Не зная, как он может помочь ей, Куай в основном пытался оградить ее от любых новостей извне, которые могли напугать ее или даже просто встревожить. Муж из него, взращенного среди суровых мужчин, получался такой же неловкий, как из тех сыновей фермеров, что приходили на обучение — хорошие бойцы. Все они выпячивали грудь и таскали камни, били ногами по шесту и всячески пытались изобразить из себя опасных парней, но по итогу легкая подсечка валила их лицом в пыль. И все это чертовски напоминало Куай Ляну его попытки стать хорошим мужем для женщины, которую он однажды повел под венец. — Ты рассеян последнее время. Будучи поваленным на траву ударом ноги в живот, Куай Лян закрыл глаза и тяжело вздохнул. Жар ударил в лицо при мысли, что он позволил своим тревогам поглотить его настолько, что слабость его стала как никогда очевидна. Та самая слабость, демонстрировать которую он не желал именно этому человеку. И из-за этого тренировка превратилась скорее в фарс, потому что это был уже четвертый удар, пропущенный им за последние десять минут. — Ты прав, — он разжал пальцы, позволив звеньям цепи кольцами свернуться на мягкой траве. Влажность липла к коже, словно паутина, окутывала плотным коконом, не давая нормально дышать. Волосы растрепались из пучка, прядками прилипая к вискам и щекам. — Я сегодня только зря трачу твое время, Ханзо. — Это из-за погоды, — титан опустился на траву рядом с ним, откидывая капюшон и сдирая с лица маску, — долбанная жара. И правда. Даже птицы умолкли, словно храня свои трели для вечера, только истерично кричали цикады, будто от невыносимой боли. Местные считали их монотонные песни романтичными, Куай Ляну же всегда чудилась в них лишь агония. Тяжелые многоярусные облака стояли в высоком небе неподвижно в ожидании хоть малейшего ветерка, которого не предвиделось в ближайшее время. Одним из таких облаков он себя последнее время и чувствовал, замершим в ожидании чего-то, принесенным сюда чужой волей и застрявшим на месте. В горле вдруг встал ком и Куай скосил глаза на Хасаши, но тот лишь смотрел перед собой, вглядываясь в мокрую дымку над рисовыми полями, доходящими до самой опушки леса, где они тренировались теперь. Посидев еще с минуту, Ханзо тихо выругался и потянулся к ремням, отстегивая доспех и стаскивая его с себя, после отстегнул наручи: — В такие дни я подумываю, что быть криомантом было бы не так уж и паршиво, — он невесело хмыкнул, потом все же скосил глаза на лежащего рядом на траве мужчину, потребовав: — Куай Лян, расскажи мне, что тебя тревожит. При слове «криомант» он вдруг понял, что дать ответ спокойным ровным голосом не получится и тяжело сглотнул, снова закрывая глаза. Мысль, плавающая на краю сознания и не дававшая ему нормально жить последние пару месяцев, на самом деле должна была быть озвученна Смоуку, имевшему право на то, чтобы разделить его чувства по праву родства, пусть не кровного, но духовного. Однако, Куай бы скорее сломал себе руку, чем рассказал названному брату то, что не давало ему спокойно спать по ночам и сосредоточиться на обучении воинов. Ведь это он увел Томаша за собой. О, сколько решительности в нем было тогда, сколько гнева, сколько ярости. Он бы пошел на что угодно тогда, лишь бы сделать Би-Хану как можно больнее, чтобы разбить его обледенелое сердце в блестящую, кровоточащую крошку точно так же, как старший брат разбил его собственное. Но правда была в том, что… — Я скучаю по дому, — больное сердце остро заныло, стоило произнести это вслух, а в голове стало тяжело и горячо от стыда. — И достоин всяческого презрения с твоей стороны, потому что это подло. Подло по отношению к клану, который я у тебя украл, к дому, который я у тебя украл, и к женщине, которую я у тебя украл. Я заслуживаю лишь ненависти и презрения, и жить с этим становится все труднее, потому что никто вокруг не знает, какая я на самом деле жалкая дрянь. Куай замолчал и уставился в голубую ввысь, а перед глазами было совсем другое небо, затянутое низкими клубящимися снежными тучами. Он звонким мальчишеским голосом доказывал Хану, что там полосатый тигр, вон же его пасть, а вон — хвост и даже когтистая лапа, а брат холодно фыркал и отрезал своим уже ломающимся низким голосом: там дракон с шестью лапами, и тянул его за руку обратно в храм мимо жуткой ледяной статуи, второй рукой закрыв младшему глаза, чтобы не боялся клыкастой пасти страшного божества. — Куай Лян, — после недолгого молчания выдернул его из прошлого Ханзо, задумчиво крутя в пальцах какую-то травинку, — послушай. Хотеть вернуться в дом, которого больше нет — не подлость, но слабость. И все мы в этом слабы, а я — даже больше остальных, иначе зачем бы я возвращался сюда снова и снова? На самом деле нет твоей вины в том, что ты не на своем месте. Я уже говорил тебе, что этот таймлайн — сплошное недоразумение, поломавшее все, что можно было сломать, и ты ничего у меня не воровал. Не удивительно, что ты страдаешь. Но скажи, как я могу помочь? Куай сглотнул горький ком, сжимавший горло, не смея смотреть в глаза воину, вместо этого проследив взглядом волны темных блестящих локонов, струящихся по спине и плечам титана. Он знал, конечно же, знал, что Ханзо Хасаши не станет его ненавидеть. Поэтому, именно ему он осмелился сказать вслух то, что скрывал ото всех остальных, чтобы оно перестало цепляться за зубы, взрезая болью глотку и исцарапанное до крови нёбо. Осталось признаться только в одном: — Я скучаю, — он прошептал это так тихо, что сам едва услышал, — по брату. — Мне, — Хасаши приподнял бровь, — притащить сюда твоего братца? Куай Лян представил себе лицо Би-Хана, который вываливается из огненного портала, весь растрепанный и злющий, как сто чертей Преисподней. Из груди вырвался тяжелый, невеселый, короткий смех. И тут же он вздрогнул, когда сильные сухие пальцы вплелись в его волосы, убирая их с лица. Куай закрыл глаза, в памяти зеркальная поверхность отражала его побледневшее от нервозности лицо, пока пальцы Хана собирали его непослушные пряди в тугой пучок на макушке, голос брата был спокоен, руки холодны: «ты пройдешь испытание, ты моей крови, поэтому, прекрати дергаться и делай, что должен». Скорпион задумчиво прочесал его влажные пряди, и было в этом жесте столько отеческого, теплого, понимающего, что Куай закусил щеку изнутри, понимая, что сердце не выдерживает от непомерной болезненной тяжести и мучительного томления. — Скорбеть по семье, — Ханзо невесело дернул уголком широких губ, — наша судьба, Куай Лян. Твоя и моя, во всех мирах. Мы разделили это однажды и, видимо, разделим снова.

***

Подули теплые западные ветра, уносящие с собой влажность и проясняющие взгляд, и к концу лета горы, окружающие Огненные Сады, снова стали четкими в своей сочной зелени. Фермеры приносили клану дары — свежие фрукты и овощи, собранные с полей, и сколько бы Томаш не пытался их уверить, что это лишнее, столы их ломились от свежей пищи. — Традиции сильны в этой части страны, — Харуми опиралась на его руку, второй поддерживая живот, — так что просто позволь им делать то, что делали их предки веками. Они знают, что мы здесь для защиты, не для нападения. Куай Ляну же все это напоминало сбор налогов, что было сильно не по душе. Но видя, как каждый раз жена выходит навстречу гостям и улыбается, он не стал перечить и запрещать брать из рук незнакомцев все, что неслось на их территорию. В конце концов поводов для улыбки у Харуми становилось все меньше, она подолгу рассеянно смотрела на него во время ужина, не особо вслушиваясь в то, что он ей говорил. А однажды, прямо посреди вечернего доклада Томаша о предстоящих пробных испытаниях для кандидатов на вступление Ширай Рю, она вдруг тихо и задумчиво спросила: — Кто такой Ханзо? Сердце Куай Ляна пропустило удар, руки похолодели. Томаш замолчал и вопросительно приподнял бровь, не понимая, о чем речь, но моментально подмечая его замерший на чашке чая в руках взгляд. Слишком долго они были рядом, чтобы названный брат не понял, что внезапно стал лишним за столом, поэтому, положив палочки на тарелку с рисом, он поднялся и тихо вышел в коридор, прикрывая за собой раздвижную дверь. Харуми проследила за ним сонным взглядом и покачала головой: — Я не хотела портить ужин. — Ты его не испортила, — уверил ее Куай, пытаясь успокоить дрогнувшие пальцы, палочки стукнули о край чашки. — Не о чем беспокоиться, у него много дел, он поест на кухне позже. — Он попытался сделать голос как можно более безразличным, получилось не очень. — Откуда тебе известно это имя? Жена тихо вздохнула, прикрывая глаза: — Ты говоришь во сне, Куай Лян. Зовешь это имя так, как никогда не звал моего. — Кровь бросилась в лицо так внезапно, что он даже проверил свои пальцы — не пляшет на них незваное пламя. Харуми, будто специально давая ему путь для постыдной капитуляции, добавила: — Еще ты зовешь Би-Хана, и об этом человеке мне известно. Но кто такой Ханзо? — Наставник. Он произнес это слово легко, будто бы и не соврал, но в глубине души понимая, что честь его запятнана отвратительной ложью перед этой женщиной, которой он клялся в верности и любви. Оба обета были священными, и он не преуспел в выполнении ни одного из них. Страшная догадка, мучившая его все эти долгие месяцы, вдруг ударила в затылок с такой силой, что он чуть не пошатнулся — все, что он до сих пор знал о любви, было замешано скорее на братстве, чем на романтической связи с женой. Он уважал Харуми, он хотел защищать ее, быть ей опорой и поддержкой, он сражался бы за нее до последней капли крови, но ровно то же самое он сделал бы для Томаша, ранее — для Би-Хана. Пальцы не подрагивали от трепета, стоило ей взять его за руку, а сердце так ни разу и не сжалось от волнения, когда он видел ее, ступающей из-за угла ему на встречу, ее улыбка радовала, но не согревала до костей, до самой темноты в глубоких катакомбах его души. Куай прикрыл глаза, понимая, что скрыться от реальности больше не получится. Он находился в углу, из которого был только один выход, если слово «честь» еще что-то для него значило. Да, он не смог выполнить вторую данную ей клятву, но уж точно сделает все, чтобы выполнить первую. — Тебе не о чем волноваться, тцума-сан, — он протянул руку и взял тонкие пальцы Харуми, ласково и подбадривающе сжав их. — То, что преследует меня во снах, никак не повлияет на нашу жизнь, обещаю.

***

Решительно настроенный держать слово, все последующие утра он оставался в постели и не ходил на место встречи, хоть и просыпался еще до рассвета. За бумажными щеджи светлело небо, и Куай Лян знал, что его уже ждут в садах, чтобы медленной поступью отправиться в сторону леса вместе. Он смотрел на мирно спящую жену, но, стоило ему закрыть глаза, пробуя поспать еще хоть немного, тут же перед глазами вставала широкая спина, закованная в доспех, меч Мурамасы на поясе и узкие бедра, затянутые в черную кожу, покрывающие длинные пальцы металлические когти, тихая поступь тяжелых ботинок. Мысленно Куай Лян шел рядом, шагал рука об руку, принимая покровительство и дружбу, заботу, грелся в тихом одобрении, в поощрении, в каждой лукавой улыбке, в насмешливом блеске темных лисьих глаз. Что он нашел в нем такого, чего так отчаянно искал, но не мог найти в остальных? Манила ли его сила титана, или же понимание, с каким Ханзо всякий раз принимал знаки его растущей день ото дня невольной привязанности? Нашел ли в нем Куай Лян нового «старшего брата», будучи привычным к подчинению и явно не справляющийся с бытием главным в клане? Шли дни, и в своем отчаянном стремлении не оставаться одному, Куай проводил все время либо за тренировками бойцов, чем несказанно обрадовал Томаша, либо с женой, которая ластилась к нему, ища заботы и любви. И вот однажды, когда против него на татами вышел особо крупный боец с длинными темными волосами, Куай Лян забылся настолько, что если бы не оттащивший его вовремя Смоук, парень остался бы без головы на плечах. Тяжело дыша, Куай вдруг понял, что перед ним обычный человек, вовсе не лорд Лю Кан, который привиделся ему всего на пару минут, и которого хотелось разорвать на куски за то, что сделал со всеми ними «из лучших побуждений». Татуировка скорпиона на плече теперь казалась насмешкой над самим собой, и он все чаще перевязывал ее лентой, чтобы скрыть от собственных глаз. Куай Лян даже задумывался над тем, чтобы выжечь ее с собственной кожи, но в последний момент постыдно пасовал. Не из-за предстоящей ужасной боли, а из-за того, что черный силуэт на его руке оставался единственным, что все еще связывало его с тем человеком, от которого ему пришлось отказаться. Он уже выбрал. Уже выбрал. Выбрал. Знать бы, как убивать богов, голова Лю Кана уже бы валялась на дне горного озера, отданная на съедение рыбам. — Куай Лян. Он пришел, когда Куай уже собирался выйти из тренировочной. Была ночь и оставаться в постели стало настолько невыносимо, что молодой Грандмастер Ширай Рю, даже не сменив ночной одежды, опомниться не успел, как уже разбивал кулаки и босые стопы о тренировочный деревянный вин чун. Луна рисовала по татами косые квадраты от светящихся в темноте щеджи, и пылинки кружились в бледном серебристом свете, когда его позвал по имени знакомый до дрожи голос. Сердце замерло, а потом понеслось вскачь, словно обезумевшее. Куай не думал, что Скорпион вторгнется в помещение, ведь до того всегда держал дистанцию, являясь только в садах. Он замер и зажмурился, давя в себе неистовое желание постыдно сбежать, сделав вид, будто не услышал грусти в низком голосе, словно не отозвалось все в нем на эту грусть волной густого трепета. В тишине минуты текли, словно со стола капли пролитого из опрокинутой чаши вина. И, Боги ему свидетели, он бы отдал все, чтобы эту тишину не нарушать. Но. — Не приходи больше, лорд Хасаши, — шею будто сдавили невидимые пальцы, настолько сипло звучал его голос в ночной тиши. — Так нельзя, и это должно прекратиться. Скорее почувствовал, чем услышал, как титан осторожно приблизился к нему. Пальцы дрогнули, а в груди стало так горячо, что почти обожгло легкие. Вот же оно. Как Боги могли допустить такое, чертово пекло. — Что именно должно прекрати… — Ты знаешь, что, — Куай оборвал глупый и ненужный вопрос, поворачиваясь к нему и вздрагивая, потому что титан впервые явился к нему без доспеха. Не давая сбить себя с толку простой рубахой с небрежно распахнутым воротом, он наскреб в себе смелости, чтобы продолжить. — Так случилось, лорд Хасаши, что все решилось до того, как ты явился. Я не дурак и давно прекрасно понял, почему ты не убил меня тогда, в день моей свадьбы с Харуми. Ханзо помолчал немного, потом сделал еще пару медленных шагов, склонив на бок голову. Войдя в полосу тусклого света, он поднял на него темный взгляд. Щетина, покрывшая подбородок, делала его даже красивее, чем раньше, и Куай опасливо отступил на шаг. Заметив это, Хасаши грустно улыбнулся: — Так почему, Куай Лян? Боги, лучше бы прямо сейчас в тренировочную ворвался Би-Хан с мечом и всех их перебил. Вморозил бы младшего брата в пол, и с разворота разбил ногой на куски кровавого льда, спасши его от всего этого. — Я делаю ей больно, когда ты рядом, — тихо и честно сказал Куай, потому что врать не смог. — Ты забираешь себе все то, что должно принадлежать ей. Моя душа в смятении, но я еще помню, что такое «честь», и данные мною клятвы… — Я не просил тебя нарушать клятвы, — титан ступил еще ближе, — делай ее счастливой, будь ей мужем, я же не требую от тебя делать выбор. Просто не гони меня, я не стану вмешиваться в вашу жизнь. — Ты вообще слышал, что я только что тебе сказал? — Куай Лян растерянно опустил руки. — Я не могу быть хорошим мужем для Харуми, пока рядом есть ты. Это предательство. Хасаши глянул на него искоса, будто неверяще. Провел рукой по шее сзади, сорвался с места и прошелся по татами туда-сюда, будто не находя себе места. — Я, — он поднял руку, будто подтверждая весомость собственных слов, — пальцем тебя не тронул. Где же тут предательство? Братство, разделенное нами в первичном таймлайне, я надеялся найти и в этом… — Не лги, — Куай горько усмехнулся и покачал головой. — Нет ни единого шанса на то, что ты был мне названным братом, как Смоук. Повторяю, лорд Хасаши, я не дурак. Тебе нужно было таки убить меня тогда, у источников, и тогда у тебя был бы шанс на то, чтобы быть с ней. По крайней мере она была бы действительно любима, как того заслуживает. Но уже поздно, и все, что мне остается — пытаться сделать так, чтобы Харуми, по крайней мере, жила спокойно. Он дернулся, когда Ханзо внезапно оказался перед ним, хватая за шею сзади и сжимая волосы в кулаке. Куай от неожиданности распахнул глаза и попытался оттолкнуть титана, но руки плохо слушались, а в колени ударил жар. — Ты не любишь ее? — Бешенство, мелькнувшее в темных блестящих глазах, напугало Куай Ляна и насторожило. Он не видел этого яростного гнева во взгляде Скорпиона с тех пор, как они только-только начали свои странные встречи прошлой весной. — Как ты можешь не любить ее? В ней весь мир, а ты настолько слеп, что не видишь? Сильная рука потянула вниз, запрокидывая его голову и заставляя опуститься на колени. Нужно было защищаться, использовать руки, пламя, что угодно, но Куай лишь обессилено прикрыл глаза, в своей темной и хаотичной тоске сдаваясь на милость карающих рук. Он заслужил все это. Нужно было остаться рядом со старшим братом и пытаться переубедить его до тех пор, пока он бы не понял, что ступает на неправильный, губительный путь. Ему было не место здесь, в этих Садах, с этими людьми. Его место было в Лин Куэй, подле своей крови, своей истории, своей настоящей семьи. — Я лишь самозванец, смотрящий в другую сторону, — выдохнул он, смотря снизу вверх на своего разгневанного покровителя. — Мы оба знаем, что она — твой мир, Ханзо Хасаши. Не мой. Его же мир сжал волосы на затылке еще крепче, вырывая из глотки Куая болезненный стон. Потом горячие пальцы внезапно разжались и переместились на щеку, большим пальцем ласково проследив путь шрама, и ниже, на подбородок, приподнимая: — Это так, — грустный голос Хасаши упал до хрипоты. — Но не одна она, Куай Лян.