Et solus sanguis abluet peccatum tuum

— Откройте же, откройте! Ребята переглядываются. Все они выглядят как побитые щенки, и только Кэйа стучит в дверь, царапает ногтями и плачет, умоляя. Дилюка нет. Нечто ужасное снова ждёт их. Свет гаснет. — Кое-кого забыли, подождите… — в динамик громко пыхтит Итэр, после чего цокает языком. — Всё, сейчас всё загорится, расслабьтесь. Кавех сглотнул. Из его уст слово «загорится» не звучало расслабляюще. Скорее так, будто их прямо сейчас сожгут в этом чёртовом доме. Сяо положил руку на его плечо. Свет загорается. Кэйи нет. Тихо, даже слишком. — Что блять происходит? Куда идти? — Венти явно психует. Его голос совсем тихий и сиплый, он не может нормально говорить после того, как его почти вздёрнули в петле. Ему приходится сглатывать и откашливаться почти после каждого слова. — Если исключить то, что нас собираются всех здесь убить, — начинает аль-Хайтам, осматривая стены в комнате. Он остался здесь чуть ли не единственным в более или менее спокойном и адекватном состоянии, — то нам нужно понять, куда двигаться и что от нас хотят. — И понять, кто этот псих, — нервно тянет Тигнари, отмирая и также пытаясь что-то найти. — Понять, как он узнал о том, что мы все сотворили. — Если бы кто-то не молчал так долго, мы бы уже давно начали это делать! — взвивается Кавех, метаясь по комнате из стороны в сторону. Он напуган, он чертовски напуган. Он не понимает, что делать. Одного из его лучших друзей забрали, он в таком ужасе, что хочется выть. Глаза застилает пелена, к горлу подкатывает кислая жидкость. Его сейчас вырвет от нервов и страха. Он весь дрожит, от тремора он не может даже шевелить конечностями. Он падает на пол и весь сжимается, скручивается и плачет. Сайно стоит виноватой тенью в углу. Они имеют право на него злиться, имеют право ненавидеть. Кавех дышит через раз. Сяо и Тигнари трясут его за плечи, пытаясь привести в себя. Хайтам находит на полу клочок бумаги и оборачивается назад. Это страшно. Это до безумия страшно, видеть, как люди вокруг тебя начинают поддаваться панике и истерике. Если так пойдёт и дальше, то все они сойдут с ума. Надо что-то делать. Венти падает Кавеху головой на плечо и начинает рыдать, шептать, что он хочет жить, что не хочет умереть вот так. Шепчет молитвы и проклятия. Все вокруг понимают, что у этих двоих срыв. Что они не смогут идти дальше, пока кто-то не приведёт в себя этих двоих. Тигнари и Сяо оттаскивают Венти в сторону, принимаясь что-то наперебой шептать. Аль-Хайтам достаёт из рюкзака Кавеха бутылку воды и заставляет того сесть, после чего буквально силой вливает в того почти треть бутылки воды. Это немного помогает. В красных (во всех смыслах) глазах всё ещё стоят слёзы, но он дышит. Нормально дышит, и его не трясёт, лишь тело покрыто испариной. Аль-Хайтам приглаживает слегка влажные от пота и слёз светлые волосы, после чего силой заставляет положить голову на своё плечо. — Я уже говорил тебе, что мы все выйдем отсюда, — начинает мужчина, перебирая в руках светлые пряди и смотря на Сайно, стоящего в углу и, впервые на его памяти, выглядящего виновато. — Я держу свои обещания. Мы отсюда выйдем все вместе. Потом сходим в ресторан. Все или вдвоём, без разницы. И ты сто процентов ведёшь слащавый телеграм канал, и будешь выставлять в истории ежесекундуно как кто-то поперхнулся или самое милое и вкусное пирожное на свете, — Кавех смотрит на него пустым взглядом, но уголки его губ слегка приподнимаются, а смешок теряется в крепком плече. — И я буду ставить огонёчки на каждую твою историю и на каждый пост в канале, но сейчас нам нужно успокоиться. Мы должны пробраться дальше, чтобы помочь Кэйе и Дилюку. А после этого можешь вмазать Дилюку ещё раз, это было эпично. — Да-да! — фыркает Тигнари, и он вместе с Сяо помогает Венти встать. — И Сайно вмажем все по очереди, когда выберемся отсюда. — Кстати, Сайно, — полицейский отмирает после слов Сяо и подходит поближе ко всем, чтобы внимательно выслушать. — У тебя есть служебная связь? — Да, но я боюсь, что здесь везде стоят глушилки, — полицейский достаёт рацию, задумчиво закусывает губы, и всё-таки нажимает на кнопку. — Дежурка, вы тут? Кто-то меня слышит? Все замерли статуями, слушая шипение. Через пятнадцать секунд оно прерывается. — Лейтенант Сайно? Вы же сегодня на выходном, — раздаётся слегка видоизменённый женский голос, почти сонный. Судя по словам Тигнари, они находятся здесь около сорока минут. А кажется, будто вечность. — Вы можете сейчас отследить мою рацию? — мужчина смотрит на то, как у всех загораются глаза. Он сглатывает плотный комок и сосредотачивается. — Никак нет, лейтенант Сайно, у вас рация, которую невозможно отследить, а вот телефон… — слышится снова шипение. Через минуту оно прекращается. — Кто-то глушит местоположение. Последний раз ваш телефон отслеживался час назад. Вы там же? — Я, считай, работаю на гражданке. Я попал в грешный висяк, — мужчина невесело усмехается, перехватывая рацию поудобнее. — Два-три километра вглубь леса от станции «Япилля». И, ради бога, позовите старших братиков. — Что?… — начались помехи, и Сайно, не своим голосом заорал: «Ну давай же!», колошматя по рации и повторяя одно и то же. — Я-… Не-… Вас-… Где-… Связь пропадает окончательно. Сайно снова и снова пытается вызвать по рации хоть кого-нибудь, но его руку накрывает мягкая ладонь Тигнари. Тот успокаивающе поглаживает смуглую кожу большим пальцем, а потом обхватывает лицо, заставляя смотреть точно в свои глаза. Полицейский равно дышит и пытается понять, что происходит. Венти выглядит так, будто от нервов вместе с ногтями сейчас откусит себе пальцы, Кавех хватается за волосы, Сяо сидит на полу и тянет на себя Венти и Кавеха, что-то полушёпотом им втолковывая. Аль-Хайтам перечитывает что-то на клочке бумажки. — Сайно, ты пытался, — Тигнари говорит учтиво и тихо. — Думаю, они поймут, что ты в передряге, и отправятся на поиски. — Я уверен в этом, — говорит аль-Хайтам. — Надо двигаться дальше, кто знает, что нас ждёт. Здесь написано: «Пять шагов на пути к очищению». — Отрицание, гнев, торг, депрессия и принятие? — почти на автопилоте выдаёт Кавех. Внезапно, в стене открывается выемка, а там актёр уже приглашает их в комнату. Она большая и также поделена на две части, как и комната, где был Венти, но она в разы светлее. Стены здесь светло-голубые, чем-то похожи на больничные. Стекло закрыто огромной портьерой. Актёр осматривает каждого своими мёртвенно-голубыми глазами и смеётся, дёргая за какой-то толстый шнур, отчего тяжёлая ткань раскрывают происходящее. Кавех испуганно кричит и подходит к стеклу вплотную, смотря на друга. Кэйа привязан к столбу, на нём лишь нижнее бельё. Одежда лежит рядом, сложенная аккуратной стопкой. Дилюк тоже стоит в одном нижнем белье, его одежда тоже рядом с ним, а по праву руку стоит высокие постамент с большой кнопкой. Сяо подходит к Кавеху и обнимает его крепко, встревоженно глядя на Альбериха. Тот пытается улыбнуться, но выглядит он измученно и убито. Он пытается спрятать то, что спрятать невозможно: светлые полоски шрамов на руках, бёдрах и рёбрах. На животе видно штук шесть круглых неровных рубцов: ожоги от сигарет. На плечах и спине неровные пузырящиеся шрамы. Кавех и Сяо знают, откуда они: Кэйа однажды рассказал им, когда был сильно пьян. Дилюк тоже знал. Он знал о всех шрамах на его спине и задней стороне шеи: это подарок Кэйе от родного отца. Но он не знал об остальных: тонких и круглых, на руках, ногах и животе. Ему было страшно и стыдно смотреть, но он смотрел. И корил себя. Корил, и корил, и корил… И ненавидел. Между «братьями» опускается средних размеров шар на длинной металлической трубе с огромными острыми шипами. Он начинает медленно раскачиваться от Кэйи до Дилюка и обратно. — Что, юный господин Рагнвиндр, играли когда-нибудь в Сабже? — мужчина кивает головой. — Тогда будет просто. Я перечисляю вам слова. Если они связаны с господином Альберихом и вами, а ещё вы понимаете, как связаны, то вы громко кричите «было» и нажимаете на кнопку, булава замедляется. Если вы ошибаетесь или не нажимаете вовремя на кнопку, то булава ускоряется и бьёт Кэйю, — Сайно как будто заметил в глазах Альбериха узнавание. Или неверие. Он не понимает. — Если Вам помогает кто-то из зала, то булава бьёт Вас. Внимание, в зрительном зале тоже есть кнопка. Если не нажмёте, ответ не зачтётся. Если я называю слово «брат», а вы, выполняя все условия для ответа, произносите всё, что ещё не было произнесено, то игра сразу же останавливается и вас обоих отпускают. Как вы понимаете, чем меньше вы угадываете, тем сильнее разгоняется шар в обе стороны. Если не угадаете ничего, то умрёте оба. Если угадаете что-нибудь одно, то умрёт только Кэйа. Вы готовы? Дилюк сглотнул и кивнул. Его руки и ноги дрожали, он видел, как катятся слёзы у Альбериха, он видел, как в отчаянии зажимает рот Кавех, как отечески смотрит на него аль-Хайтам. Кажется, даже в семейном бизнесе на него не накладывают столько ответственности. Там на кону стоят лишь компания и деньги. Здесь же целая жизнь. То, ценней чего не существует ничего вовсе. Булава медленно раскачивается. Актёр перечисляет совсем уж странный набор слов: прятки, кот, игрушка, лошадь. — Квартира, — голос ведущего мёртвый, хриплый и противный. Кажется, что многим идёт хрипотца, но не в этом случае. — Было, — Рагнвиндр жмёт на кнопку. Булава замедляется. До него доходит, что же от него требуется, и он практически смеётся в голос от отчаяния, но удерживает себя силой воли и заставляет слушать. Но, видимо, что-то пропускает. Кэйа вскрикивает болезненно и хмурится, на животе выступает кровь из по меньшей мере пяти небольших круглых ран. Дилюк бледнеет ещё больше, чем он есть, становится белым, точно снег и трясётся. Почти пропускает что-то и видит Кавеха, трясущейся рукой тянущегося к кнопке. — Было, — сипло вскрикивает он. Живот прошибает болью. Он впервые в жизни слышит чвоканье чего-то острого в плоти. От этого тошнит. Голова кружится и его мутит, но он весь обращается в слух. — Готовы продолжать? — мужчина кивает и решительно смотрит на Кэйю. Тот плачет, тоже вспоминает, о чём это. Глаза прячет и задушенно всхлипывает, смотря на стекающую густыми каплями по бледному животу кровь. — Брат, — Дилюк быстро жмёт на кнопку. — Было! — он почти истерически вскрикивает, вспоминая, на что ответил Кавех «было». Кажется, машина. — Участок, наследство, деньги. — Ох, юный господин Рагнвиндр, ваша память достойна похвалы, — булава втягивается обратно в потолок. — Отдыхайте и идите в следующую комнату. Мужчина срывается с места и принимается отвязывать Альбериха. Плачет, о чём-то шепчет, а после обнимает, оглаживая каждый шрам, смешивая свою кровь с чужой, и рыдает, доказывает что-то. Понимает, что Кэйа тоже плачет, тоже обнимает, вжимается в плечо лбом и молит о прощении. — Это я, я виноват, прости, Кэйа, — Рагнвиндр выводит их обоих в общий зал, где их тут же подхватывает Тигнари, принимаясь обрабатывать раны. — Нет, мы оба виноваты, — студент-криминалист улыбается, смотря на бледную руку, что сжимает его собственную. — Я сейчас это понял. В той ситуации виноваты мы оба. — Та ситуация? — Барбатос склоняет по-птичьи голову вправо, его голос сипит и хрипит. — О чём это вообще было? Что за брат? Кэйа кивает Дилюку, и тот решается рассказать. Ему десять. Отец решает, что благотворительность — лучшее вложение свободных средств. Никто и не спорит особо, потому что некому. Мать умерла во время родов, а дедушки и бабушки все на родине. Дилюк не хочет туда ехать, но встречает его. Улыбающийся, светлый, с повязкой на одном глазу и пустотой в другом. Ему шесть лет он подбегает к Дилюку и тянет за руку за собой. — Давай поиграем в прятки! — мальчик улыбается и тащит его за собой. — Или в салки… Или в выше ножки от земли, — мальчик смотрит на лицо юного Рагнвиндра и немного испуганно отшатывается, прижимая руки к груди. «Наверное, опять нахмурился», — думает Дилюк, закусывая губу. — Но если ты не любишь шумные игры, можем поиграть в молчанку или порисовать. — Я люблю любые игры, — он перехватывает руку юного мальчика, и тот светится миллионом лампочек, кипит и бурлит энергией, подпрыгивая на месте, тянет и тянет его в детскую, где множество игрушек. — Меня Дилюк зовут, а тебя? — Меня Кэйа, — мальчик сажает его в центре комнаты и что-то лепечет, даёт игрушки и они смеются. Пока малыш Кэйа не обмолвился шёпотом, что ноги после вчерашнего непослушания болят. Мальчик закрывает рот руками, извиняется и продолжает дальше играть, будто ни в чём не бывало. Но Дилюк всё запоминает, внимательно осматривает заднюю сторону шеи, которая, почему-то, привлекла его внимание. Через минут десять он понимает почему. Волосы Кэйи достаточно длинные, но когда тот вертится туда-сюда, можно увидеть страшные розовые рубцы, будто у Фредди Крюгера. В тот же вечер, когда они возвращаются домой, он всё рассказывает отцу. Крепус соглашается тайно прокрасться в церковный приют, чтобы прсмотреть, что творится с Кэйей, а после усыновить. Когда Дилюк видит, что происходит в таком «светлом» и «лучшем для детей» месте, он впервые рыдает взахлёб. Когда они с отцом подглядывают в окно небольшой часовенки, Кэйа посреди комнаты давится слезами и молчит, пока его ставят на колени, заставляют поднять вверх сжатые в кулаках руки и молиться. И маленький мальчик всхлипывает и молится. Запинается от слёз, за что его бьют ремнём по щиколоткам и заставляют молиться заново. Ревущий во всё горло Дилюк рушит всю конспирацию, из-за чего Крепус властно заходит в часовню, подхватывает маленького мальчика на руки и сразу же требует документы на усыновление, увозя ребёнка домой. Угрожает, что если их не сделают сейчас же, то сдаст полиции. Матушка заканчивает буквально за два часа, в течении которых Кэйа успокаивается в объятиях Рагнвиндра-младшего, принимаясь совсем неуверенно лепетать о чём-то, что ему нравится: о мандаринах и конфетах, которые кушать здесь нельзя, потому что это грех. О вкусных котлетах, которыми их однажды угостила хозяйка дешёвой столовой напротив. — Матушка Евгения потом дала нам двадцать пять ударов розгами, но это было так вкусно! — Кэйа хлопает в ладоши, а ужас и ярость на лице Крепуса такие яркие, что матушка Евгения начинает креститься и молиться, пятясь к двери. — Ты когда-нибудь пробовал котлеты? Тут их есть нельзя, матушка Евгения говорит, что это грешно, и они сами съедают все котлеты и конфеты, чтобы мы не попали во власть греха. Рагнвиндр-старший в медвежьих объятиях сжимает двух мальчишек и обещает маленькому всё: и котлеты, и стейк, и целую корову зажарить если тот захочет. Кэйа только хлопает глазами и спрашивает, что такое стейк. В доме становится шумно впервые на памяти Дилюка. Кэйа первый месяц неуверенный, без Дилюка боится отойти от своей или его комнаты. Но потом скатывается по перилам, бегает и носится, хохочет и устраивает бардак. Крепус журит его совсем ласково, треплет по отрастающим синим волосам и смеётся, когда его родной сын тоже начинает баловаться. Когда тот подрастёт, отец признается, что рад, что Кэйа появился в их жизни, потому что Дилюк наконец стал настоящим ребёнком. Кэйа никогда не запирает дверь. Однажды ночью Аделинда на обходе закрывает дверь в его комнату, и Дилюк просыпает от затравленного крика. Он забегает в комнату и видит маленького мальчика, который накрыл голову руками, будто на него вот-вот потолок свалится, молит о прощении, говорит, что будет послушным мальчиком. Дилюк хорьком ластится к мальчику, обнимает и качается с ним из стороны в сторону, убаюкивая. Аделинда с отцом что-то в Кэйю вливают, какой-то травяной чай, и Крепус сидит с ними, пока оба не уснут. Кэйа ходит к психотерапевту и психиатру. Ему ставят что-то страшное, но таблетки не выписывают. Потом, годами позже, Кэйа скажет четыре страшные буквы, и это объяснит многое. Объяснит их детство. Кэйа приходит от врачей уставший и замученный, но стоит увидеть Дилюка и корзинку печений, он сразу бодрится и бежит навстречу и крепко обнимает, начиная быстро-быстро говорить обо всём-всём. Рассказывать, что его спрашивали, о чём он говорил, хотя и без подробностей. Дилюк лишь цокает и говорит: «Ты печенье любишь больше, чем меня!» — с хитрой ухмылкой возмущается Рагнвиндр-младший, смотря, как маленький комочек его счастья надувает в притворной обиде щёки. «Неправда, Люк, я никого-никого сильнее тебя не люблю. Даже папу Крепуса», — совсем тихо лепечет ребёнок, пряча розовые щёки в его домашней футболке. Кэйа растёт красивым, поистине красивым. В пятнадцать он, рыдая, захлёбываясь слезами, находит смелость рассказать ему о своём детстве до приюта и семьи Рагнвиндров. Он растирает слёзы по щекам, дрожит и еле выдавливает слова, но говорит, говорит и говорит. Дилюк в ужасе, он никогда не думал, что в чьей-то семье может твориться такой ужас. Он обнимает крепко-крепко, радуется, что сейчас Кэйа живёт там, где никто с ним так не поступит. Позже, он узнаёт, что Крепус знал об этом. Он присутствовал вместе с маленьким мальчиком на приёме у психотерапевта и тот рассказал обо всём, не отрываясь от рисунка. Рагнвиндра-старшего тогда пришибло к земле желание поколотить этих родителей. Отец рассказал ему всё о том приёме и рисунке. Кэйе тогда едва-едва исполнилось семь, он только девять месяцев как переехал к ним. Психотерапевт попросил Кэйю нарисовать его семью. Рисунок был страшный: две совсем маленькие фигурки по краям листа, одна из которых выглядит так, будто убьёт прям с листа, а справа фигура совсем без головы. Сверху, уже больше по размеру, расположены Крепус и Дилюк, оба строгие, но улыбчивые, в каких-то причудливых камзолах. В самом низу же маленький чёрный квадрат. — Кэйа, расскажешь папе, что ты нарисовал? — спрашивает Рагнвиндр-старший, а ребёнок радостно хватает рисунок и прыгает на крепкие колени. — Конечно, папа Крепус! — мальчик начинает водить пальчиком по листу. — Это папа Крепус и малыш Люки… Ой, только не говори ему, что я так его назвал, он обидится, — Крепус кивает и слушает внимательно дальше. — Вы похожи на короля и принца из какой-то древней страны, поэтому у вас наряды, как в сказке! Это отец, — он указывает на злобную фигуру. — Он всегда-всегда злиться, наверное, он кушает мало печенья! А это мама, — ребёнок показывает на фигуру без головы. — Но я не знаю как мама выглядит, в старом доме на всех фотографиях не было маминого лица. — Малыш, а где ты? — Крепус прижимает к себе ребёнка ближе, а тот притворно обижается. – Папа Крепус, ты глупый, да? — Кэйа тыкает в чёрный малюсенький квадрат, не больше сантиметра на сантиметр (даже его родные родители были в длину около пяти). — Я тут, в коробке. Потому что вчера я скушал пять печений, хотя Аделинда сказала, что мне нельзя больше двух, потому что у меня будут болеть зубы. Аделинда на меня не обиделась, но я себя наказал, потому что я плохой. И когда Крепус дома Кэйе говорил, что он может есть сколько хочет печенья, что зубы они вылечат, а в коробке Кэйю никто не заставит сидеть, тот недоверчиво спросил: «Правда?». А когда ему ответили согласием, разрыдался так, что у него поднялась температура. Когда Альбериха исполнилось шестнадцать, Дилюк признался Кэйе в любви. Тот рассмеялся и расплакался одновременно, говоря, что тоже его любит. В тот же день Рагнвиндр-младший потащил их обоих к отцу, где на одном дыхании выпалил что-то вроде: «ПапмысКэйейвстречаемся». Крепус рассмеялся и улыбнулся широко-широко, лучики морщин в уголках глаз украсили его лицо. Он обнял обоих сыновей, приподнял и сказал, что он безумно счастлив. Раструбил об этом всей родне и поссорился со всеми, кто не принял их решение. Тридцатое апреля. Дилюку исполнилось двадцать два. Ровно через семь месяцев Кэйе исполняется восемнадцать и они, возможно, будут собирать документы для эмиграции. Или просто для свадебной поездки. Пока они не уверены, но весело смеются и ждут Крепуса. Полицейский, стоящий в проёме, снимает головной убор и прикладывает к груди. Кэйа закрывает рот руками и рыдает, а Дилюк крепко обнимает его, прижимая к своей груди. — Господин Крепус Рагнвиндр погиб в автокатастрофе. Не справился с управлением и влетел в КамАЗ. Две недели Дилюк ни жив, ни мёртв. Он не может нормально спать, если рядом нет Кэйи, который гладит его по голове, укладывая к себе на колени. В кошмарах в той машине ещё сидит Кэйа. Сердце бьётся как сумасшедшее, когда их зовут в участок. Они похоронили отца на третий день, живя в ожидании расследования. В полицейский участок они оба срываются посреди ночи, стоит только услышать, что виновник установлен. Взмыленные и растрёпанные они сидят в полицейском участке в комнате для свиданий, ждут. К ним подходит капитан полиции и садится напротив, устало потирая лицо. — В общем, виновен во всём конкурент вашего отца, — мужчина кладёт перед Дилюком лист с экспертизой машины и фотографию с камер видеонаблюдения. — Это был конкурент вашего отца, Пьеро Альберих. Он испортил тормоза, из-за чего и… — Альберих? — Дилюк смотрит на Кэйю, который плачет и тянет себя за длинные волосы, тянет до боли, и раскачивается из стороны в сторону. До дома они доезжают в относительном спокойствии. Лишь переступив порог дома и убедившись, что все слуги спят, Рагнвиндр хватает Альбериха за волосы и тащит наверх, скидывает на пол у кровати и злобно разглядывает что-то. Парень рыдает и закрывает лицо руками. – Ты мерзкий предатель. — Что? — Кэйа широко раскрывает глаз и вцепляется обеими руками в бедро своего «брата», которое тут же одёргивают. — Люк, ты всё не так понял, да, он мой родной отец, но мы не общаемся с тех пор, как он отдал меня в приют. — Да? — Рагнвиндр разочаровано ухмыляется, наблюдая за своим теперь уже бывшим парнем: он жалкий, униженный, готовый на всё, лишь бы Дилюк поверил. Но он не поверит. Наверняка, Кэйа обманывал его всё это время. — А как бы тогда этот Пьеро узнал, что отец будет ехать именно на этой машине и именно в этом направлении? – Люк, я правда… — Заткни свою мерзкую пасть! — он бьёт Альбериха ногой в солнечное сплетение, и тот скручивается, наверняка сдерживая тошноту. — Не смей даже рассчитывать на своё наследство! Как только тебе исполнится восемнадцать, вали на все четыре стороны! Чтобы я тебя больше не видел. Кэйа рыдает, умоляет послушать, молится, чтобы тот его простил. Сквозь судорожные вздохи спрашивает, поверит ли Дилюк Кэйе, если тот добровольно откажется от наследства и уйдёт сам, прямо сейчас. – Ни за что, Альберих, — взгляд Дилюка рушит внутри Кэйи всё, что семья Рагнвиндров так тщательно в нём выстраивала. — Даже если ты убьёшь себя, чтобы возродить моего отца, я тебе не поверю. Дилюк, подкупив юристов, выписал несовершеннолетнего Кэйю из семейного реестра и наследство. Альберих же уехал из дома через четыре дня. Всё, что напоминало о Кэйе, — это единственная комната, на двери которой нет замка, и ожерелье Аделинды, которое тот подарил ей два года назад. Аделинда периодически грустно сжимала его в руке, слегка касаясь его губами. Она относилась к ним обоим, как к сыновьям, но тот, кажется, выкинул свой телефон и сменил номер. Дилюк сидел в пустом доме и думалдумалдумал. Сердце говорило ему, что он совершил ошибку. Мозг с ним соглашался. Но пелена горечи и гнева застилала ему глаза. — Ты ублюдок, ты в курсе? — внезапно подаёт голос Кавех, печально кося глаза в пол. — Я тогда увидел Кэйю в макдаке. Договорился с мамой, и мы стали жить вместе. — Спасибо тебе, — Дилюк утирал слёзы, прижимая к своей груди рыдающего Кэйю. — Я знаю, что я… Облажался. Но я понял это только сейчас. — Хорошо, что ты это понял, — Кавех чуть потеряно улыбается и слышит визг. Вокруг темно. Кавех шарится руками вокруг себя, пытаясь найти кого-то. Натыкается на чьи-то руки, слышит перешёптывания и переклички. Получается, не хватает только- — Поздравляю с прохождением через ледяное озеро Коцит! — голос Итера слегка сердит. В нём уже будто нет того ехидства. — Что ж, вас ждут Злопазухи! Все начинают синхронно орать, когда под ними проваливаются пол и они куда-то скатываются по… По трубе?!