Вирт просто так не сдается.

Для Курсива пропало слово "жить" и  слово "существовать" тоже. Все, что делал недоагрессивный текст — был. Он просто был. Без цели и смысла. Да и как в такой ситуации можно нормально функционировать? Проще умереть. Курсив бы никогда в жизни и не подумал, что будет таким же, как Марк Персон. Но события вынуждают. Тексту, как говорится, можно все. О серьезных намерениях Вирта стало ясно в тот момент, когда спустя день, два, а в последствии три и дальше, никто не выпустил Курсива. Текст оставался сидеть в этой проклятой комнате в компании виртовского. За Курсивом даже не пришли, никто его не нашел. А значит, что этот ЧБЧГ яндере Æ тщательно готовился, раз сюда еще  не ворвались с целью спасти "заложника". Всяко та же Дево4ка уже забила тревогу, ведь не нашла того, кому обычно она трахает мозги. Однако мысль о том, что Виктор (Курсиву хотелось в это верить) переживает о Курсиве и отчаянно пытается его отыскать, очень льстила тексту. По крайней мере это не давало сдаваться и, несмотря на все действия Вирта, раскиснуть окончательно. Виктор — вот ради кого Курсив старался хоть как-то выживать. Недоагрессивный текст перестал считать дни от своего похищения тогда, когда его нахождению здесь стукнуло 2 недели. Какой смысл знать, сколько ты страдаешь? От понимания того, что тебя, блять, насилуют и держат взаперти вот уже как 14 дней, становится лишь хуже. Проще уже принять происходящее и свое учение и смириться. Смириться с Виртом. Курсив в любом случае себя уже похоронил. Недоагрессивному тексту было невыносимо плохо. Особенно морально. Да, он брал у Попы Енота книги по психологии и читал их, но меньше всего ему хотелось оказаться на месте жертв, испытавших на себе физическое и не только насилие. И зачем он только туда полез... Зачем только был так добродушен к Вирту, когда тот только появился... Виртовский же казался нормальным... Ага, ключевое слово "казался". Курсива тошнило от слов Вирта о любви. Тошнило от его комплиментов. Тошнило полностью от него. Текст ненавидел себя и свою слабость. Ненавидел, что он не может остановить виртовского, что не может сбежать, что фактически изменяет Виктору. В такие моменты Курсив думал о том, что, возможно, будет лучше, если Вирт в один момент перестается и убьет Ланьчжиня. Курсив не мог так. Он медленно, но уверенно ломался. У него не получалось нести бремя, как бы смешно и не звучало, "хрупкой омежки" и изменщика. Если не Виктор, то Курсив точно не простит себе это. Недоагрессивный текст запоминал каждое место, где его касался и целовал Вирт. Виртовский наивно полагал, что Курсиву нравится то, что его берут против воли. Собственно, так же наивно Ланьчжин уже после секса пытался смыть с себя все, что было. Он натирал места до покраснения, лил на них кипятком в надежде, что таким образом они растворятся, но все тщетно. Становилось только хуже. Курсив не мог смотреть на себя в зеркало: взгляд сразу же цеплялся за бордовые отметины на шее, которые появились явно не из-за аллергии или Виктора. Причиной этому был кое-кто другой. Курсив ужасен. Вирт мог насиловать текст, когда хотел. И это, несмотря на все слова про любовь и то, что "я докажу тебе, что ты достоин всего самого лучшего", в большинстве своем было весьма болезненно. Виртовский плевал на прелюдию, ставя Курсива раком, хотя второму важен зрительный контакт. Ладно, не в этом случае. Тут Ланьчжин даже был рад этому. Ведь Вирт не мог видеть его слез. В такие моменты недоагрессивный текст пытался представить на месте насильника Виктора, но моментально отказывался от этой идеи. Он не имеет права осквернять образ Пеплова, как бы самому Курсиву плохо бы ни было. Отвратительно. Ланьчжину от своих мыслей становилось лишь хуже, ибо в любом действии Вирта он пытался найти Виктора. Не получалось. Каждый раз, когда виртовский уходил по своим делам, Курсив плакал. Ведь при нем самом этого делать было нельзя, ибо, судя по лицу Вирта, он испытывал только удовольствие от данного процесса. Да и его попытки успокоить не привлекали сам текст. Лишние прикосновения, лишние слова, лишние действия... Гадость. Курсиву приходилось тщательно промывать свой рот после поцелуев с виртовским, ведь к ним он испытывал особое отвращение, но если бы недоагрессивный текст сказал бы что-то против — было бы только хуже. Как жаль, что после такого Ланьчжин чувствовал себя еще более грязным. Один раз, когда Вирт был напористее, чем обычно, так как после работы пришел уставшим — Курсива вообще вырвало. Слишком много поцелуев. Слишком много прикосновений там, где категорично не надо. Слишком много лживых слов, произнесенных самым ужасным голосом в мире. Голосом, который никогда слышать бы и не хотелось. Против Курсива был весь мир, и он сам. Он не выдерживал. Ланьчжин не мог остановить Вирта, не мог сбежать от него, не мог ровным счетом ничего. И радовался такому раскладу только виртовский. Ему все сошло с рук. Он добился того, чего желал все это время. Он может делать с текстом все, что захочет. Курсив чувствует, что он остался совершенно один. Ему не выбраться из этого туннеля. Света в конце не будет.