Этери провела вечер как всегда: с любимой Дианой. О личной жизни — ни слова, по классике обсуждение тренировок, фильмов и: «Что приготовить завтра на ужин?». Так и дошли до сна, у Диши он неизменно начинался почти в одно и то же время, Этери считала минуты, как скоро дочь, закрыв глаза, уснёт. Как убедилась, так сразу пошла в свою комнату, соответствующе переоделась и выехала на такси в знакомый ей клуб. Этой ночью узнала в себе другую Этери — переступала порог не ради развлечения и довольствования пластичностью и красотой тонких тел, а преследовала цель и прокладывала к ней неизменный путь. Зайти, заказать приват, пройти до комнаты и зайти внутрь. Свет в маленькой комнатушке горел ярче, чем в прошлые разы, интерьер приелся и преобразовывал в мыслях образы их только двух встреч, но, несмотря на это, ладони не тянулись к повязке, и перестало закидывать внутри болотной грязью чистые пространства. Созданы для того же «чистого» — любви, белой, как облако, и осязаемой, как течение тёплого воздуха по коже. С Женей по-другому не описать сотворимое с фигурой Этери, кажется, никогда за тридцать лет не знавшей, как это — быть хорошей,
настоящей.
— Женька…
Девушка была в ожидании. Сидела на диване в образе, выпячиваемом среди эстетики страсти и принимаемого разврата. Одежда по стандартам клуба — коротенькое платье выше колен, с углублённым вырезом до груди, оголённые плечи, ключицы и руки; сексуальна своей красотой и цветущей молодостью, макияж скромен, но удачно выделял пухлые светлые губы и черноватые, сливающиеся по цвету с зрачком глаза, бездонные, но невообразимые красотой. Однако поверх «дресс-кода» накинут тёплый красный плед, скрывающий за плотной тканью открытые участки выше пояса, по большей части оставляя ноги, покрывшиеся мурашками, открытыми для некогда встречаемой прохлады.
— Этери… — прошептала с тягучим смакованием букв, чередующихся гласными-согласными, что внутри — проход взрывной волны; зов голоса по каналам от сердца, полюбившей её души. Никто так не звал. Нет.
Женщина мчится к ней. Стремится, тянется руками, спешит к той, которая так нужна. Без которой всё — ничего. Без анализа принимает в себе эту истину, падает в разведённые руки, и они смыкаются вместе с пледом на спине; холод переходит в согревающий, резкий перепад температуры — внутри точно такой же. Из Снежной королевы в «Этери».
— Я так соскучилась по тебе, — раскрытые ладони поглаживают спину, а руки стягивают, притягивая к себе близко и сильно.
— Я тоже очень скучала, — признание тоже тихое, в подтверждение — пару коротких поцелуев в шею, которые становятся источником нитей электричества, от них Этери вздрагивает.
— Замёрзла? — женщина не отстраняется: так продолжает согревать.
— Нет. Кто-то забыл закрыть окно, поэтому так прохладно. Сейчас потеплеет. Но мне с тобой хорошо.
Обеим так. Этери — на несколько сантиметров назад, чтобы держать в объятиях, но видеть представшую перед ней красоту. Кроме макияжа небрежно убранные в пучок вьющиеся шоколадные линии волос — тоже не похоже на образ здешних девушек и Жени, не сходившей со сцены месяц назад. Причёска — атрибут, заплетали и делали их иногда часами, но Жене было достаточно заправить заколкой пряди, чтобы придать своему виду распущенности. Сегодня — смежное между рабочим и домашним, и у Этери есть выбор. Слишком очевидный. Заводит ладонь на затылок и тянет резинку вниз. Волосы выходят из плена, расплескавшись по плечам и прикрывая изящную тонкую шею. Ещё прекрасней, у притягательности этой девушки есть предел? Женщина его не предвидит, в полную меру наслаждается и находит в себе разборчивые отклики. Женя прикрывает глаза и улыбается, но через минуты поднимает веки, держа зрительный контакт с гостьей. Впитывает, что видит, вампиром поглощает бешеную энергию, не пропускает и капли без желания делиться хоть на единицу. Удаётся дышать, ровно соблюдать последовательность вдох-выдох, но приближающаяся ладонь сбивает ритм до его, кажется, остановки — кончики пальцев захватывают выбивающиеся пряди и проводят их за ухо. Что-то на понятном для них двоих языке. Этери говорит: «Я восхищаюсь тобой». Женя отвечает: «Я тоже».
Сухие, но тёплые губы касаются девичьего лба, затем этого места непринуждённо касается лоб женщины. Так слушают дыхание друг друга — в унисон, ровное и обжигающее в близости.
— Ты не сказала, о чём мы сегодня будем говорить с тобой, — Женя хотела начать разговор, иначе сумасшествие остановит кровь в жилах.
— Я держу интригу до последнего, милая, — сладко вторит женщина. — Сегодня я бы хотела с тобой поговорить о… Травмах. Физических и душевных.
О тяжёлом. Женя приготавливала себя к любым разговорам, но Этери ввергла её в замерший поток идей. Она не представляла, какие слова может подобрать, но вытягивать из себя ложь или притягивать непритягиваемое не собиралась ни в одном из обстоятельств. Признаться честно — толк в строящихся отношениях, но Женя наталкивалась на идею, что в первую очередь Этери есть чем поделиться.
— Начнёшь?
Этери кивнула и откупорила бутылку вина, разливая содержимое по бокалам. Женя приняла его с рук женщины и, ударив стеклом о стекло, отпила пару глотков следом за гостьей. Девушка думала, что Этери вернётся снова к ней, но вместо этого отошла назад на пару шагов и коснулась первой пуговицы на чёрной рубашке. Сидя на диване, она с замиранием ждала, что же будет дальше, даже напряжение накалило воздух и давило, по чувствам, на стены. За одной пуговицей поддались другие, и рубашка была распахнута, давая зрительный доступ к почти оголённому телу. Этери развернулась к Жене спиной и приспустила ткань с плеч.
Светлая молочная кожа — полотно, но художник был бесталантлив и мерзок. Его кисть заточенным наконечником провела нестираемые широкие красные рельефные полосы. От шеи до поясницы. Очерствевшие рубцы как маленькие острова заполняли всю спину, и от представшей перед ней правды Женя задрожала, удерживая вскочивший приступ тошноты. Об этом нельзя спросить и вытянуть и слова — она чувствует, как это до сих пор не заживает. Режущая до костей боль обводит вонзившиеся осколки, парализует тело, ибо новое движение — новый приступ боли, усиленный десятикратно.
— Это случилось пятнадцать лет назад в Америке. Я была на гастролях в США. Мы с ребятами пошли в торговый центр. Последнее, что я помню — хлопок и груду камней и стёкол вокруг себя.
Часть этих стёкол и пронзила кожу. Женя представила: её юная Этери под грудой уже мусора беспомощно лежит в ожидании спасения. Поверженная, поломанная, одна с этой болью и страхом, не сравнимыми ни с чем пережитым у девушки. Слёзы — вот выходящий из неё всплеск, словно на несколько мгновений она лично перенеслась в те секунды. Водные нити на щеках жгут, Женя шмыгает носом и встаёт с дивана, следуя к женщине. Руки проходят линией по талии, ладони смыкаются в замок у живота, а кончик носа касается мягкой кожи. Как же она хочет забрать эту дрянь — чтобы это перестало напоминать, тревожить, болеть и кандалами не тянулось за шагом вперёд. Этери показала то, что не часть жизни, а её настоящее — это напоминание, существующее клеймо, несводимое ничем другим, даже силой вечного времени.
Женя не может быть слабой в эти минуты. Собирает свой потенциал и силу, чтобы губами дотронуться до маленького шрама под лопаткой. Она замирает, выдерживает в секундах, но в них выкачивает из живого проросшие корни заразительно мёртвого. Второе прикосновение — у рубца у позвоночника. Третье — чуть левее. Так продолжает в четвёртом, пятом, десятом, но, наверное, на одиннадцатом Этери останавливает Женю самовольно. Отдать свои страдания — это решение, предпочитающее дозированную реализацию; Жене хватит полученного в созданном ею контакте, и женщина не могла не признать, как стали свободнее расправляться лёгкие под рёбрами. Она разворачивается в руках девушки, наклоняется и целует в благодарность, но и тут Женя заводит свои шестерёнки: продолжает принимать на себя оставшуюся часть боли, держится за Этери крепко и с их поцелуем обретает единственную фразу в голове: «Пожалуйста, пусть ей будет лучше».
— Чего плачем? — губы продолжают свое движение по мокрым дорожкам не щеках.
— За тебя переживаю. Это же больно. И страшно.
Женя уткнулась носом в ключицу женщины, вдыхая запах кожи, смешанный со сладковатым парфюмом. Так обращалась к неизвестному с: «Спасибо» — за то, что Этери стоит перед живая и невредимая за исключением тех рубцов.
— Это было далеко в прошлом. Подумай лучше, что я стою перед тобой. Ну же, Женечка.
Холодные пальцы щекочут подбородок, поднимая голову девушки, чтобы она видела Этери. Женя старается отпустить услышанное — Этери здесь, обнимает, целует и разговаривает. Встаёт на носочки и сама находит губами чужие. Что бы делала без этих поцелуев? Как жила раньше без трепета в груди и горячительных ударов сердца?
— Терять близких — это самое ужасное. Я… Я не знаю. Ничего ужаснее не переживала.
Сказала не просто красивую фразу. Выразила в словах что-то личное, пережитое; от того руки крепче сжали плечи, и подрагивающее тело вжалось объятием в стоявшую напротив женщину, обескураженную моментальной реакцией. Всхлипы набирали отчётливость, становились громче, гранича с рыданиями и подходившей истерикой.
— Пойдём присядем.
Этери отвела Женю на диван и хотела укрыть голые плечи пледом, но девушка лишила её движений — держалась за шею и с подачи забралась на колени, закрывая своё лицо мягкими золотистыми кудрями. От Жени ничего не просит — поглаживает спину, затылок и покачивает как ребёнка, нуждающегося в успокоении. Правда, чем-то похоже на дитя, беззащитная и слабая, потерянная и одинокая, но Женя не в поисках матери, а в попытке обрести прочный каркас для своего горя. Чтобы не тонуть или плыть, а держаться.
— У меня месяц назад умерла бабушка, — слова смешиваются с плачем в лишении разборчивого понимания смысла, и Этери наклоняется ближе, дабы расслышать. — Меня не было дома почти год. Мы общались только по телефону, она была единственной, кто мне звонила. А я всё не приезжала и не приезжала. Зато на похороны приехала.
У Жени поднимается температура, а у Этери — холод. От слов замирает в груди, а от осознания остужается кровь. Это реальность — безвозвратно потерять и больше никогда не обрести. Не дотронуться, не услышать, не увидеть. Примеряет это на всех — на родителей, на Дишу, на Женю, и веки не выдерживают тяжести слёз, смачивая линиями покрасневшие щёки. Страшнее, чем умереть самому, Этери не представит чего более безумного, чем безысходность и смирение перед неизменным. Перед судьбой стоишь на коленях и просишь так тошно-жалобно об одном — о всём хорошем для самых родных.
— Мне очень жаль, — она отклоняет голову влево, и Женя, зарёванная до пунцовых щёк и глаз, смотрит на Этери без возможности спрятаться или убежать. — Милая моя, что ты? — фраза обрывается, потому что девушка опускает голову и с новой волной изливает из себя воды оттаявших мучений. О случившемся горе знала только Лиза, она и сидела все ночи рядом, поила водой, давала успокоительные и подбирала удачные слова облегчения без наседания и ненужных мнений. Этери сменяет траекторию поведения — с Женей не нужно говорить, как минимум, болит горло от колючего кома, и из мыслей — плотная ткань без букв и цифр. Успокоится и продолжит сама. Если пожелает.
Просидели двадцать минут. Этери не переставала гладить и целовать макушку головы. Иногда тихо звучали банальные обращения: «Моя хорошая», «Женечка», «Котёнок», «Солнышко», но, честно, — Женя их не слышала. Не могла пробиться сквозь заполонившие её чувства и воспоминания, груда камней разве что открывала клочок для воздуха, но верёвкой у шеи стали свои же непрекращающиеся слёзы. Первое, к чему девушка стала подключаться в реальности, — это движение чужой грудной клетки и немного сбитое дыхание. Ощущает Этери — так и обнимала, Женя чувствует поглаживания и наконец слышит шёпот у своего уха; отсюда не хочется уходить, надёжно спрятали от окружающих невзгод, и у обессилившей девушки нет и пары в фраз. В голове болтается: «Спасибо», но не выговаривает. Закрывает глаза, когда Этери тянется к пледу и укрывает им Женю, поверх удерживая и девушку, и мягкую ткань своими руками. Сидят ещё минут десять — тогда Женя выходит на минимальный уровень для продолжения взаимного контакта, набирается сил, чтобы не только забирать, но и отдавать.
— И всё-таки я могла приезжать к бабушке чаще и видеться с ней. Мне делает больно, что я не была рядом в последние дни её жизни, — она поднимает голову, смотря на Этери; лицо побледнело до здорового розоватого цвета.
— А сейчас ты ездишь к родителям и сестре? — девушка молча стыдливо прячет взгляд. — Почему?
— Не знаю. Работа, наверное, — Женя пожимает плечами. Обращает внимание, что Этери всё ещё сидела в расстёгнутой рубашке — из-за заботы и желания успокоить разошедшиеся эмоции, она начинает медлительно продевать пуговицы в предназначенные разрезы.
— Тебя ещё что-то тревожит, Женечка? Я вижу по глазам. Дело не только в работе.
Не только. Да. Женя не произносила этого вслух, запретила себе и вспоминать. Однако настало время прийти к этой мысли снова.
— Не только, — пальцы теребят пуговку на уровне груди, — мне стыдно появляться дома.
— Это ещё почему? — хмурится Этери от несложения фактов в своей голове.
— Потому что меня отчислили из университета, и я работаю танцовщицей, которой в трусы суют деньги и заставляют обслуживать пьяных мудаков. Классный повод для гордости. Особенно когда тебя растили для лучшей жизни, нормальной профессии и заработка. А я всё проебала. Что я скажу маме и папе? Извините, так получилось?
Женя на себя зла, крайняя степень — ненависть к своей личности. Оправданная неоправданными надеждами чужих, и она, говоря себе под нос, что вышла из-под власти кого-либо, не отвязывалась от мнения близких. Не смогла бы врать о месте работы, призналась бы и не выдержала взгляд матери, и в нём не будет ни презрения, ни злости, но Женя пожелала бы такого. Что угодно, не разочарования и не: «Мы в тебя верили». Этери не переживала и половины подобного — все ставили на неё, как на фигуристку, но родители не огорчились, когда их дочь выбрала тренерство; гордились громко, записывали баллы девочек и медали, которые они получали из соревнования в соревнование. Женщина не представляла, какой станет жизнь, если убрать из неё поддержку мамы, папы, сестёр, брата и Дианы. Наверное, давно переломала бы себя без права на восстановление.
— Моя хорошая, но тебя же любят не за работу и не за диплом. Для родителей ребёнок — это априори любимое. Неважно какой. Поверь мне, я об этом знаю как никто другой.
— Нет, Этери, нет, — машет головой девушка, — ты не знаешь моих родителей.
Весомо — женщина говорила о эфемерном с высоты личного опыта, возможно, подменяя характеры людей и понятия. Однако хотела продолжить, хотя бы попробовать привести Женю к иному видению ситуации.
— Во-первых, ты прекрасная танцовщица. Таких ещё поискать надо. Не принижай свой талант, им надо гордиться. Да, работаешь в баре, но ты не бегаешь голая по сцене, у тебя красивые наряды, никто не лапает, не лезет с пошлыми предложениями. И не смотри на меня так, я — другое, — Этери рассмеялась, когда Женя сказала прямо: «Шутишь?». — Во-вторых, тебе, вероятно, и не нравилось учиться. Почему тебе должно быть стыдно за отсутствие бесполезного диплома? Отучишься, если захочешь, ты не глупая, и всё впереди. Начни отстаивать свои интересы. Это твоя жизнь. И, в-третьих, я верю, что твои родители не тираны.
Женя задумалась — за этот промежуток времени застегнула рубашку и погладила женщину по плечам.
— Что предлагаешь?
— Я? — Этери притянула к себе девушку, расслабившуюся на её коленях. — Съездить и посмотреть, что будет. Если совсем будет невыносимо и плохо, то приедешь и сходишь к психологу. Проработаешь эту проблему, хотя я бы посоветовала обратиться к специалисту уже сейчас. Жень, в нашей жизни важны действия. Мир меняется от них. А неразрешимого нет, поэтому… Действуй. Но это моё мнение, решать тебе.
О психологах говорила ещё Лиза, но Женя закрывала свои проблемы плотными рабочим графиком и подходом, что решится всё само. Этери слова подруги повторяет, однако немного углубляется в размышлениях — и про жизнь, и про учебу, и про принятие. Обо всём, чего Жене так не хватает, но у слов женщины есть подкрепление, которое и заставляет поверить в пресловутое: «Полюбят такой, какая есть». Ведь Этери полюбила. Полюбила двадцатилетнюю отчисленную танцовщицу, не задумываясь ни о заработке, ни о университетах и дипломе; всё за просто так — за то, какая она Женька.
— Ты права. Я попробую. Спасибо, ты лучшая, Этери.
Губы — в привычном нежнейшем поцелуе, во взаимных придыханиях и стонах; Женя так и остаётся на коленях женщины, но теперь их разговоры — о другом.
***
Паша выпивал с рук нового бармена. Имя — неинтересно, наливает по заказу и данным купюрам, и на то взаимодействие считается достаточным; тормозил себя в скорости потребления горячительного, потому что напиваться в его статусе и возрасте — непотребство какое-то. За последней рюмкой текилы задерживается, Паша крутит её на столе, уперев ладонь в висок, таким образом придерживая потяжелевшую от впитого голову.
Часы натикали почти двенадцать ночи, он и планировал побыть в этом кабаке до половины первого, если не сопьётся раньше. У Паши продержаться дольше пятнадцати минут без алкоголя не выходило — в ослабевший от получаемой дозы разум приходили разные мысли. Вспоминал раз за разом сегодняшний ничтожный рабочий момент с Этери: не поздоровалась, включила начальницу перед Димой и не приблизилась к нему ни четверть шага в своей любви. Как будто и не было совместного года, не жили, не спали, не проводили время в объятиях друг друга и не ожидали дальнейшего совместного будущего. Так может, Этери и не любила? Пережила симпатию? Паша хлещет две рюмки подряд и затыкает нос рукой, втягивая запах своей кофты — он взрослый мужчина, не страдал как девчонки в шестнадцать лет, но больно было первоочерёдно от неизвестности и не найденных виноватых. Нужны причины, однако он не знал, что от правды станет нехорошо.
Паша повернул голову на вход, где увидел входящую в бар Этери. Резко отвернулся, чтобы не узнала, но она и не смотрела на стойку за ненадобностью: переговорила о чём-то с Валерой и направилась в комнату для приватной встречи.
Как за Этери охранник прикрыл дверь, так Паша просидел неизвестно сколько, чтобы обдумать. Успел и сказал себе, что свихнулся, и эта женщина — не Этери, но внезапное расставание, отсутствие по ночам, слова Алины убеждали в обратом. Внутрь ушло ещё стопок пять, и их было мало.
***
— Так, это аксель!
Женя попросила включить ей выступления учениц Этери. О фигурном катании знания ограничивались тем, что: «Они точно катаются на коньках», однако с появлением в её жизни известнейшего тренера хотела проникнуться темой. Этот вид спорта — важнейший пунктик для понимания Этери, в нём вся её жизнь, признание и душа; в каждой ученице и поставленной ею программе — маленькая жизнь, образ, воссозданный фантазией, передаваемый мироощущением и личной философией. Вместе они просмотрели прокатов пять, и Женя искренняя в восхищении и восторге. Девочки — великолепны, но больше следила за кудрявой блондинкой за бортиком, в порыве стучащей по нему прямо во время выступления учениц.
— Вот, видишь, выучила. А говоришь сложно, — Этери поцеловала в макушку девушку. Внимание льстило. Не первый принимающий её талант человек, все бывшие повторяли мантру: «Ты — лучший тренер», но в Жене так важно, что она вообще сама решилась на просмотр и без «так надо» смотрела все видео, задавала вопросы и комментировала по-взрослому.
— Я думала, у вас всё значительно проще. Пока больше всего мне понравилось выступление Камилы «In memoriam». Так чувственно, она как бабочка порхает на льду, лёгкая в прыжках и катании.
— Нет, ты, наверное, думала, что мы фигнёй страдаем, и оно само катается? Между прочим, прыжки в четыре оборота в женском одиночном делают только мои ученицы, — усмехнулась женщина. — Про Камилу согласна, трудяга. Ещё и талантливая, но ей не говори об этом, а то расслабится, — Женя сама нажала на попавшееся в рекомендациях видео «Анна Щербакова. Мастер и Маргарита». — Интересный выбор. Давай, может, ты уже у меня флип от тулупа отличишь?
— Так, — она внимательно смотрела за прокатом Ани и тем более разглядывала прыжки, — он приземляется на правую ногу! — на это Этери рассмеялась в полный голос, запрокидывая голову назад, — Что?!
— Женя, в фигурном катании все прыжки приземляются на правую ногу!
Девушка закрыла лицо руками, стыдливо прикрывая глаза; но не смогла сдержать и смех — потише, чем у Этери, но всё равно звонко.
— Но как уверенно ответила!
Видео продолжает играть в телефоне, но женщина откладывает его на край дивана, ближе подлокотнику; поворачивается к Жене и берёт её за руки, отводит их от лица, чтобы взглянуть на девушку ещё раз. Вроде было время разглядеть, любовалась, как представлялась возможность, но не могла насытиться — сейчас неотрывно смотрела в глаза, так и держа её руки в своих, сплетает пальцы и греется от тёплых ладоней. Сколько в Жени любви — Этери ни в ком не видела такие глубинные чувства, ни один Паша, Сергей, Эдуард не смотрели на неё как на главную ценность этого мира, проживаемой жизни. Она не представляла, что Женя в её взгляде видела то же самое, идентичное, которое стирает сомнения и не даёт в руки ромашку с «любит-не любит». Не могла забыть, как с порога Этери призналась в своём неравнодушии, но в эту секунду одновременно подобрали одно слово для описания испытываемого. Сказать вслух ещё рано, давали себе время узнать друг друга получше, однако Этери первее поняла: Женя — это на всю жизнь.
— Научишь меня делать аксель? Сразу тройной!
— Боже, — сценически иронично произносит женщина, — если ты запрыгаешь тройной аксель, я тебя в первых рядах на международные чемпионаты отправлю. Ну ладно. Иди ко мне.
Этери встаёт с дивана, и Женя — следом за ней. Пространство комнаты не было большим, но, по-видимому, достаточным: женщина встала позади девушки, обнимая её со спины и целуя плечо. Кожа девушки покрывается мурашками, а томный выход — убедительное утверждение о том, как же ей хорошо.
— Я покажу, как сделать перекидной. Для акселя нужно подразмяться. Значит, смотри, — руки тренера перемещаются с талии на плечи; интонация её голоса с подобия мурчащей кошки преобразовалась в леденящее, слишком серьёзное, и Женю так притягивала эта, пока неизвестная, грань личности, что она была в предвкушении, — в прыжке важны три вещи: заезд, момент прыжка и выезд. Заезды бывают всякие разные по уровню сложности, но в итоге ты должна потянуться вверх от толчка ногой. Ручками себе помогай, — она имитировала то, о чём говорила, впервые отпустив девушку, — потом группировка, чаще всего это скрещенные руки на груди. И выезд ты видела: колено ноги, на которую ты приземлилась, сгибается, а другая вытягивается.
Женя попробовала сделать перекидной не по таким строгим правилам, первая попытка не эталонная — без прыжка, перешла с носка левой ноги на правую с акцентом на правильный выезд. Этери обошла девушку, рассматривая именно эту часть её попытки.
— Какая ты хорошая ученица. Ногу только тяни лучше, тебе гибкость позволяет. И ручки в сторону, — рукой она касается вытянутой коленки, но не тянет ногу выше, — для первого раза очень неплохо. Никогда не хотела быть фигуристкой?
Женя возвращается в привычную позицию, продолжая стоять спиной к женщине. Этери не даёт развернуться — встаёт сзади, прижимается так близко, что у девушки сводит дыхание; не может вдохнуть, когда правая ладонь ложится на низ живота поверх платья и делает медленные круговые движения — ноги мягчеют, но чуть ниже поглаживания возникает мгновенная ответная реакция, горячительный поток мучительно связывается в узел, который стягивается сильнее — у Этери много сил. Девушка шумно выдыхает и уже сейчас хочет, чтобы это перешло во внечеловеческое, но она — под интригой этих движений. Другая ладонь обхватывает грудь, несильно сжимает, не до боли, но Женя не выдерживает, и рвущийся стон обретает звучание.
— Нет. Но если бы я знала, что у меня будет такой тренер, то только и занималась бы фигурным катанием.
— Правда?
Ладонь, сжимающая грудь, отстраняется и переходит к шее: тёмные вьющиеся пряди сходят с одного плеча на другое, оголяя бархатную манящую кожу. Этери держится в аккуратности и дразнящем, но Женя чувствует, как у неё подрагивают руки — доводит до исступления и себя, в этом плане они в выгодных позициях. Только у девушки — ни свободы движений, однако она и не хочет её обретать: хорошо в державших её руках, а от поцелуев, чередующихся в частоте и настойчивости, самым впечатляющим не пропадает лишь сдавленный до стона высокий голос.
— Да. Мне нравятся методы твоих тренировок, — Жене позволительно запутать свои тончайшие пальцы в светлых кудрях на затылке, притягивая поцелуи ближе, уже к плечу.
— Такое доступно только тебе. Но ты ещё не видела, что я могу.
Мучительное касание живота переходит в другую плоскость; кончики пальцев, постукивая, ведут линию до низа платья и задёргивают его почти до живота — оголённые бёдра предвкушают касания, щекотливые ласки, и от одной мысли в некоторых частях тела начинают стучать молоточки не только в желании, но и в прошении.
— Покажи.
Стук дверь выбивает клином наращённую атмосферу уединённого взаимодействия. Вынырнули из своего мирка, где тактильный уровень контролировался не механикой, а душой, и они самым честными словами ненавидят того, кто так нагло влез.
— Женя, у тебя выход через двадцать минут! Закругляйтесь! — полупьяный голос Валеры поставил точку в их сегодняшней встрече.
— Вот пидор! — не сдерживается девушка, когда от неё убирают руки и поправляют платье; тело так и продолжало гореть, мысли вьются о не случившемся, но Этери в отличие от Жени проживала это спокойней. Ещё и посмеялась, поцеловав в щёку в качестве минимальной компенсации.
— Не ругайся. Мы засиделись с тобой. Мне уже пора, а тебе нужно работать.
Жене грустно смотреть за тем, как Этери собирается уходить: оставляет деньги (до копейки всё уйдёт Валере), заправляет рубашку и надевает осеннее тёмно-синнее пальто, обязательно поправляя кудри так, что они растекаются по плечам. Девушка тянет время — Этери уже вызывала такси, присев на диване, и Женя составила ей скромную компанию: забралась поближе, сложила ручки на правое плечо и заглянула в экран в ожидании отклика водителя.
— Мы встретимся завтра? Можешь прийти вечером, Лиза завтра работает, и квартира полностью в моём распоряжении, — немного жалобно попросила девушка, чем больше позабавила, нежели удивила.
— Слишком заманчиво, как я могу тебе отказать? — снова прикосновение к спине, и Женя готова назвать это настоящей провокацией. — Прекрати печалиться. Я никуда от тебя не денусь. Мне с тобой нравится проводить время. Не хочу расставаться.
Поцелуй тому подтверждение. Потянул навстречу друг другу, слившись в прикосновении губ, как финальной точке совместного «сейчас». Телефон завибрировал, а надпись «водитель будет через пять минут» просит Этери поторопиться.
— Давай провожу тебя до выхода.
Женя стояла на пороге бара вместе с гостьей, где они продолжили что-то обсуждать, шутя и на то смеясь. Слишком счастливы. Как приехало такси, пришлось прощаться: краткий поцелуй в щёку с привкусом ожидания завтра.
Этери, выходя к машине и садясь в неё, не знала и не замечала, что из-за угла здания напротив за ней наблюдал Паша. Злой и разочарованный Паша.
