Меланхолия, свобода, память и прочие абстракции

      В чайном доме все было наполнено тихим богатством, типичным для гавани. Это не лениво ниспадающие складки воздушных тканей, взметающиеся шторы, небрежно поставленные в безвкусную вазу цветы, поникающие без воды – все, что, по рассказам Венти, так характерно для монштадской аристократии. Нет, здесь вся мебель выглядела приосанившейся, исполненной строгих форм, тяжелых цветов и резковатых линий. Консервативные цветочные композиции на фоне расписных ширм, стоящие так, чтобы под любым углом и освещением не ломалась стройная гармония мозаики цветов. "Не субтильное богатство, деньги на ветер, но богатство вечное, отлитое в золоте", – цитата Господина, не моя.       И люди здесь были преимущественно почтенного возраста, они нерасторопно пили чай, лениво переговаривались и по-доброму перешучивались с работниками – этого всего я, хоть и превосходящий даже суммарный их возраст, никак не мог понять. За ширмой полускрытыми сидели двое, звонкий быстрый голос принадлежал третьему, чья тень просвечивала через ограждение. Я подошел, избегая взгляда глаза в глаза, и посмотрел прямо на шкатулку на столе. – Эти гребни. Создается ощущение, что покрытие состоит из глазури, так характерно блестит на свету поверхность. Вот здесь, – Господин приподнял гребень двумя пальцами и поднес к свету из окна. – Однако это предположение ошибочно, хоть и ожидаемо. Особенно для неискушенного взгляда.       Женщина напротив оперлась на руки, перебирая пальцами с золотыми когтистыми украшениями, скупо поблескивающими в свете фонаря. Она скучающе потянулась вперед, рассматривая гребень скорее из уважения, но в ее нечитаемом взгляде я не заметил ни проблеска эмоции. Воля Небес. Разумеется. – Я могу сказать, что за глазурное покрытие иногда ошибочно принимают лунный нефрит особой огранки. Старая школа ювелирных мастеров еще лет двадцать назад неумышленно похоронила секреты этой техники вместе с подорвавшейся мастерской. Пока воссоздать ребристое матовое гранение удалось лишь полумерой, – сказала Нин Гуан хрипловатым голосом. От нее невесомо пахло опием и сандалом, запах волной дошел до меня, когда она взмахом руки подозвала к себе официанта.       Я запоздало понял, что Венти сидит прямо по правую руку Господина, одетый в традиционное платье, сизое, с серебряной каймой, похожей на перья сойки. Косички он убрал за голову, отчего лицо его теперь казалось еще округлее. Перехватив мой взгляд, он подмигнул и высунул кончик языка в самом невоспитанном жесте приветствия, на который был способен. – Вы правы. Это нефрит, – тепло сказал Господин, словно учитель, получивший верный ответ от ученицы. Если мне не показалось, он бросил мимолетный колкий взгляд в сторону Венти и продолжил. – Подделка выполнена прекрасно. Техника близка к идеальной, но если ударить этот гребень о столешницу, а после приложить к уху, модуляция звука недвусмысленно скажет вам, что гранение неверное. Что скажете? – Он повернулся в мою сторону. – Вам что-то нужно? – Прозвучал сбоку голос моего спасителя, который, выслушав заказ, неспешно удалился. Рассматривал он меня, тормозя и оттягивая момент, я понял по тому, как он чуть ли не свернул себе шею. Этих секунд хватило на то, чтобы собраться с духом. – Мне нравится, – коротко ответил я. – В таком случае, будет непростительно оставить эти гребни себе. Хоть и подделка техники, а выполненная качественно. Страсть, с которой подошли к делу воссоздания забытого искусства, поражает. Так что, если не сочтете за неуважение, я бы отдал вам эти гребни. Путешественница упоминала, что любит собирать редкие вещи. У меня не возникает сомнений, что ваш подарок ей придется по вкусу, – с немым вопросом он повернулся к Нин Гуан, которая лишь коротко кивнула. – Я могла бы купить их у вас, но, боюсь, у меня такие есть. – Прошу меня простить, – Венти лениво поднялся, опираясь на спинку стула (а не выпил ли он часом). – Я вынужден вас покинуть. Мистер Чжун Ли, Леди Нин Гуан, – короткие, исполненные уважения кивки головой, по одному на каждого. – Приятно было провести с вами время.       На ум мне, уместно ситуации, пришло слово «пустословие». – Идем, – шепнул он уже мне, и я последовал за ним.       Я обогнал его и одним движением распахнул двери, Венти проплыл мимо, случайно врезавшись в посетителя и прошипев что-то нечленораздельно-матерное. Уже на улице я попытался придержать его, но он скучающе фыркнул и сложил руки на груди. Когда я огладил его руку, там, где нежный шелк рукава переходит в сгиб запястья, то с удивлением для себя не почувствовал разницы. – Там так душно, мне захотелось проветриться. – Господин выглядит бодрым, – тускло сказал я, удивившись своему голосу. – Это он настоял на вашей встрече, или ты просто… – Моракс… да что же он делает вообще? – риторически вопросил Венти, проигнорировав мой насторожившийся взгляд. – Я его предупреждал. Предупреждал ведь! – Ты должен мне объяснение. – Ау-у! Ветер и камень, свобода и контракт, – он хлопнул в ладоши. – Противоположности по природе, и я говорил ему, что так оно и будет. Когда ему предстоит сделать выбор, выбор будет тяжелым. Бросить контракт и стать смертным, выбрать личную свободу и почивать на лаврах! И что меня бесит, он скинул ношу своего решения на тебя! – Ты не понимаешь, о чем говоришь, – сказал я, сжав руки. Вообще-то, Венти прекрасно понимал, о чем говорит, будучи равным Господину. Даже если я этого не понимал, мне и не положено. – Старик, – Венти вздохнул покачал головой. На каждую фразу он делал рубящее движение рукой в воздухе, как бы обозначая свою принципиальную позицию. – Просит свободы, дает себе новое, смертное имя, принимает статус ниже Адепта, ниже тебя, но совсем не думает, как ты теперь должен метаться между своим контрактом с его божественной сущностью и свободой его новой человеческой личности. Ему нужно отдохнуть, пересмотреть свои принципы. И перестать изводить тебя, это уж точно.       Я сдерживал бешенство, которое он бесстрашно подпитывал, но как бы я не хотел его осадить, не мог. Это – дела двух Архонтов, что однажды делили эти земли, делили иногда буквально, ломая горы и возводя их там, где заблагорассудится. Птица не вмешивается в дрязгу двух тигров – как-то так. После Венти извинился, и не раз, но ни одно из извинений я по вышеуказанной причине не принял. – В общем, я устал там сидеть, – раздраженно бросил он, после в его голос вернулось привычное лукавство. – Вернуться-то мы вернемся, а знаешь, зачем? Если нам удастся взять оттуда чего-нибудь горячительного… или, ну не знаю, опия. Тогда я готов терпеть разговоры о камнях и чужих почтенных родственниках. Ты курил когда-нибудь? – Разумеется. – У-ля-ля! И ты доверяешь мне организацию нашей культурной программы на этот томный вечер? – Ага, – просто ответил я, на что Вени в шутку закатил глаза, откинул голову и страдальчески застонал. – Иногда я рад, что у тебя нет чувства юмора. Я не представляю, если бы мне пришлось среди твоих сухо оброненных фраз еще и думать, говоришь ты напрямую, или это был сарказм, а меня ждет смерть.       Я ничуть не расстроился, потому что не любовь к шуткам постепенно превращается в привычку осознанно. Говори я с сарказмом, Венти прав, со мной было бы крайне тяжело. Я беседовал с Люмин, много, но в основном потому, что поток жизнеописаний у двух долгожителей просто не мог иссякнуть. Юмор ведь скрашивает беседу и спасает ее из пучины заунывного обсуждения «погоды» и «дел», а если спасать разговор незачем, думал я, в чем смысл сыпать остроты? Стоящий напротив Венти все пытался решить, какое у него сегодня настроение: он только что задорно улыбался мне, а вот уже с вызовом глядит на чайный дом, который так недружелюбно выплюнул его минуту назад. Он насупился и поспешно скрестил руки на груди, когда я кивком указал ему войти, и от этого жеста, зеркально повторяющего мой собственный, меня прошиб холодок. – Я ненавижу, когда приходится злиться на друзей, но… – Венти! – Хорошо, извини, я просто не понимаю, какого… – Вен. – Да что такое!? – Ты выглядишь невероятно.       Сначала мне показалось, что он не расслышал: Венти замер, с приоткрытым ртом глядя на меня, но потом, когда он опустил взгляд, как будто виноватый, и прошептал «Спасибо», до меня дошло – нет, все он прекрасно расслышал. Иногда я удивляюсь, как легко он краснеет.

***

      Венти, ушлый и вечно находящий себе неприятности, о своей «культурной программе» не забыл, и даже умудрился при содействии Господина купить трубку, прикрывая истинные намерения внезапной эстетической тягой к коллекционированию. – Старик мне доверяет, – сказал он мне, вращая трубку на пальце в подражании Воле Небес. После трех-четырех удачных кругов трубка соскальзывает с пальца, Венти размахивает руками и ловит ее прямо у пола. – Сегодня я обещал Господину зайти на несколько часов, – сказал я, Венти хотел было возразить, но я остановил его. – Опережая твой вопрос, я хочу научиться красиво писать. Я думал, ты шутил. – Я шутил про «культурную программу»? Я кто, по-твоему, монахиня из храма Барбатоса? Ты видишь сияние чистой энергии, что обрамляет мою голову? Видишь благостный свет моих очей? Если я по пьяни вписался в гражданскую здравоохранительную инициативу, и ты меня от этого не уберег, я тебя не прощу, – Венти все беззлобно подшучивал, а я подыгрывал, лишний раз подмечая, до чего божественные сущности все же бывают ветреными. – Скажу по секрету, но я бы и Сердце Бога пропил, если бы мне дали шанс. – А что нет? – Я неплатежеспособный теперь! Это был последний мой авангард алкоголизма, падший и раздавленный! Еще и мой собутыльник отказывается делить со мной тяжелую ношу! – Я окажу тебе посильную поддержку. Когда напишу письмо Люмин, сразу приду к тебе разделить твою «тяжелую ношу».

***

      Слово «почерк» я навязчиво повторил про себя столько раз, что оно превратилось в набор букв без сути. Я методично переписывал раз за разом предложение-панграмму, которую Господин терпеливо продиктовал:       Съешь еще этих мягких жирных инадзумских булок, да выпей чаю.       Каждая буква медленно рождалась в муках под пером. Иногда я раздраженно давил на бумагу, из-за чего чернила обильно проливались на припадочные слова, и я ненамеренно разводил грязь. Если Люмин получит подобное письмо, кто знает, возможно, именно я стану причиной ее незапланированной смерти от эстетических терзаний. Поэтому, я старался, как мог, и все ради нее.       Я думал о Люмин. Она говорила, что я никогда не мыслил правильно. Что я не контракт, не слуга, не оружие, я – все сразу и гораздо большее. Только с ней это подспудное знание впервые неуверенно переступило порог понимания, на мгновение, но этого хватило, чтобы поразить меня. Ты – живее всех живых, у тебя больше одной функции. Пойдем бесцельно прогуляемся, пойдем запустим фонарики, я позову тебя, когда захочу показать тебе новое блюдо, которое ты не пробовал, пойдем поговорим с Гань Юй. Поэтому, когда ребенок (младше меня в сотни раз, но все равно выше) просит меня показать ему боевые техники и устроить «посвящение», я не могу отказать ему.       Почему и как все свои настроения я вверил двум перелетным птицам? С Венти я мог тянуть время, которого было предостаточно: наше общее проклятие называется «бессмертие». С Люмин не мог, потому что каждая минута, проведенная вместе – подарок. С ней появлялся страх ошибаться, ведь то скупо отмеренное время, что у нас было, я боялся тратить на ссоры. Парадоксально. Только она одна поддерживала меня после каждой ошибки. Венти же всегда молчал. Казалось, он способен гулять, пританцовывая, вокруг любой темы, но когда дело касалось нашего темного, в чем-то общего прошлого, становился поразительно недвижим и тих. Прошло два года, а я так и не мог понять, как я чувствую себя рядом с ним? – Успешно? – вопрос Господина еле слышим, словно я медленно выходил из воды на звук его голоса.       Я сжимал листы, борясь с желанием их разорвать. В порыве бушующей внутри истерики я не заметил, как исписал все страницы одним словом:

Одиноко

– Да. Получается неплохо, но мне хотелось бы больше практики, – тихо сказал я, изо всех сил придавая голосу твердости.       Господин кивнул. Я бегло пролистал исписанную бумагу, стараясь выглядеть непринужденным, но чем дальше листал, тем нетерпеливее становились движения. Нет той фразы, что я списывал. Нет и в помине, разве что мираж ее мог промелькнуть лишь в одной строке: «Съешодиноко», чудовищная смесь слов спряталась в кривых рядах из: Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко – Не стоит торопиться. Почерк многое может сказать о пишущем. Почерк говорит и о темпераменте, и о твердости руки, да и об умении доводить дело до конца. Хоть погружаться в анализ почерка интересно, а все же я считаю, что цель у него должна быть, в первую очередь, утилитарная – почерк должен быть понятным.       Слова за спиной звучали, как удары в гонг, каждый слог отдачей бил в голову. Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко       Я дышал все чаще, меня тошнило, и в том числе от того, как же жалко я сейчас выгляжу перед Господином. Зачем я здесь нахожусь, я не помнил, как не помнил, зачем я трачу его время. Хотел бы я потратить эти листы бумаги на письмо Люмин, чтобы она сказала, что делать, потому что она одна знает, как с этим справиться и как мне перестать быть обузой для всех кого я встречаю потому что венти позвал меня провести время с ним и я люблю его сильнее чем ненавижу себя но я все равно нашел поводы отказаться все равно ломался пока он не надавил на жалость а ведь я был прав когда сказал себе хватит убегать от дорогих тебе друзей и прятаться ты не стоишь того чтобы тебя добивались ничтожестводиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Одиноко Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти. Венти.Вентивентивентивентивентивентивентивентивентивентивентивентивентивентивентивентивентивентивентивентивентивентивентивентивенти.       Все началось с него. «Почему», – спрашивал я себя. – «Почему я чувствую себя так, когда он рядом». Почему он не заполняет пустоту. Я винил себя, мне казалось, что любви я не испытываю, что я ее просто выдумал, чтобы не чувствовать больше удушающего одиночества. От этих мыслей я всегда заставлял себя отказываться.

***

      Венти накурился так, что говорил по чайной ложке в час. Он и меня мог бы заставить дойти до такой же кондиции, если бы его в какой-то момент не напугала моя непреклонность. Комната вращалась, смазывая детали интерьера, и только ее центр, где сидели мы, был в фокусе. Я смотрел на зерно древесины, которое казалось размытым лишь поначалу, но если долго-долго туда пялиться, становится видна каждая деталь. Даже царапинки от мебели, что тут раньше двигали. Мазок на тонком слое пыли. Отслоившийся кусочек дерева, который так и напрашивается стать занозой.       Венти лежал у меня на коленях, играясь с прядями моих волос и хихикая – это продолжалось, пока я не выдохнул дым ему в лицо, и тогда в его витках Венти явилось какое-то явно сомнительное откровение. Он резко поднялся и чинно сел напротив. – Послушай, я обожаю Люмин, – с ее именем тут же всплыли в памяти легкие порывистые вздохи, мокрые травинки на плечах и бедрах и запах лилий. – И я знаю, что ты тоже. Точнее… – Да? – хрипло спросил я, готовясь к худшему. – Ты любишь ее? – спросил он, с его еле движимыми занемевшими губами получилось что-то вроде «т-ли-у-у-уюбщ-щё-о-о-о». – Да. – А м-ня? – продолжил Венти после паузы и прикусил большой палец, но ни в интонации, ни в лице я не смог понять эмоций. – И тебя тоже. – Нет-нет, – нетерпеливо продолжил он, отреченно махая руками. Потом глубоко вдохнул, собравшись, и остатки сил вложил в последующие слова. – В-роятно, ты не так понял мой в-прос. Эт нев-зможно. Нельзя любить двоих сразу. – Венти покачал головой и мягко ткнул меня пальцем в грудь. - Здесь места не хватит. – Хватит, если там было пусто. – Если. Но ты опять драматизируешь. Там ведь не было пусто, Сяо, прошу… – Когда как. – Ты… – Венти смотрел то ли с раздражением, то ли с болью, но я боялся спросить, почему. – Ты все усложняешь. – Напротив. – С чего эт вдруг?       Я тактично промолчал – хватит мне уже разгребать последствия своей же прямолинейности. Помнил ли я, приходилось ли мне хоть раз так изворачивать мысли в диалоге? Или скрывать истинный смысл за на первый взгляд безобидными фразами?       «Да потому что с тобой я пытаюсь ухватить ветер», – вот что на самом деле я пытался донести.       «Я люблю тебя», – вот что я сказал ему в ответ, и сказал искренне. Это утешило его мечущийся прокуренный разум, а когда Венти очухался, он и вовсе забыл этот разговор.       Венти ни разу не сказал "я люблю тебя", но я этого и не требовал. Для меня это – не более чем условность смертных, тот камень, что обязательно сдвигается с каждым пройденным отрезком пути, но я все чаще ловил себя на мысли, что жду этих простых слов. Что ловлю все его неловкие жесты и уклончивые фразы, ищу в глазах проблеск решимости или минуту нежности.       Я люблю тебя. Что сложного? Что это за непостижимая идея? Для тебя, Бога поэзии, эти слова – как нож у горла?       Я готов был ждать, сколько угодно, и я смиренно ждал. На то, чтобы услышать эти слова, ушло всего четыре года.