Blind and Frozen

— Привет, Лиззи. Не умерла ещё, мать? Как тебя ноги держат-то, бедная? — с ухмылкой произносил паренек, которому на вид было около 25-ти лет. Он был одет в натуральный мех и сапоги из кожи, носил модную шапку и был гладко выбрит. На его щеках были волосы, так яро выбивавшиеся из его ушанки. Волосы, этого противно-светлорусого цвета, на солнце к тому же отдающим ржаво-рыжим… Все это — фантазии бедной Лизы, получившей пять минут назад отгул на работе. Она спешила домой, ведь доброта начальства не безгранична, а целый рабочий день она бы точно не выдержала. Она была очень расстроена, к тому же её переполняла ярость и тупая мысль, говорившая: «Месть, Лиззи, месть! Вот что ты должна сделать — отомстить». А как отомстить, что делать — никто не знал, включая обладательницу этой мысли. Девушка была не самым добрым, обязательным человеком, но честь — это то качество, которое действительно воспитывали в ней родители и друзья. Да к тому же, хоть она и была на него безмерно зла, она все же его любила. Да, она корила себя за это, не спала ночами, плакала в подушку, плакала в плечо друзей, сестер, матери, вытирала слезы колючим куском ткани и шла дальше, делала это столько, сколько предоставлялось возможным. Она была очень вымотана событиями, произошедшими с ней в течении нескольких лет. Началось это примерно 5 лет назад, когда наша девочка была совсем юной и неопытной, к тому же, очень доверчивой. А доверчивость эта между прочим не проявлялась всегда, Лиззи была очень настороженна по отношению к чужим людям, но к нему… К кому, к нему? Вас еще не удручает, что мы совсем ничего не знаем про мальчика, без которого не было бы истории нашей? Ах он, этот… Хельтор! — Однако, у него все же противное имя, как у бездомного пьяницы, или вроде этого, — Лиззи усмехнулась, ведь ее состояние немного улучшилось. Она перестала плакать и даже начала шутить про ситуации, которые ее окружали и не давали спокойно жить. Например, два дня назад она растянула ногу, ходила на работу все же, бедняжка. Кстати, оказалась она в такой ситуации из-за Марты, к слову. — Я самый везучий человек в мире, я хотя бы могу шевелить ногой, — у Лиззи начался маленький припадок, так сказать, ведь она начала смеяться часто и без причины. Она всегда так делала, когда долго не могла успокоиться. Даже в детстве, упав с качелей и расшибив коленку, она сначала долго-долго плакала, а потом смеялась со всего вокруг, С лица отца, со своей собаки, со своего друга, жившего неподалеку… Как бы ей хотелось, да хоть в этот самый момент, опять засмеяться с этого глупого друга, вечно ее злившего, растрепанного и неряшливого паренька. Ей было безумно стыдно признаться самой себе. Казалось бы, что может быть легче, чем просто признать то, что ты любишь человека до сих пор, да тем более не рассказывать об этом другим? Догадываетесь, что ей мешало это сделать? [Если говорить честно, то становится совершенно понятно — Лиззи человек с не самым простым характером. Он не плохой, не хитрый и не коварный, а всего лишь навсего невероятно тяжелый. Это был ее характер, ее особенность и ее опыт, не самый положительный. А как мы знаем, опыт складывается годами, формирует мнение и взгляды молодых людей. Годы состоят из месяцев, недель, дней, а особенно интересные выдержки называют моментами. Безусловно, были и хорошие моменты в ее жизни, были счастливые часы, проведенные с любимыми людьми, часы, проведенные за любимым делом. Были дни, наполненные сокровенной нежностью и заботой, счастливыми событиями, новыми открытиями и потрясениями. А еще были дни, которые хотелось бы забыть всем, пережившим схожее. Были дни, когда она была изгнана, были дни, когда она в бессилии падала на кровать и рыдала от бессилия и безвыходности. Были и дни, когда с ней происходили ужасные события, кара настигала Лизу, но она выдерживала и стойко переносила испытания. Такие дни сформировали ее опыт, такой твердый и немного горький, впрочем, весьма обычный для того времени.] Что же ей мешало признаться самой себе в том, что чувствует? Уловили, да? Это была ее гордость, а есть быть точнее — гордыня, грешок, преследующий ее всю жизнь. Гордыня мешала ей пойти на работу, гордыня мешала признаться в любви человеку, который не мог отреагировать на такую информацию насмешкой или презрением. Вот и сейчас она не понимала, почему она вечно оправдывает Хельтора, который сделал ей настолько плохо, поставил в такое невыгодное положение, что только мысли о нем должны вызвать непрекращающийся приступ злости? Ну почему она не может проигнорировать это несчастное письмо, почему по ее чудесным щечкам капает соленая вода? Неужели, настолько слаба?