Коснуться звезды

Выйди из комнаты, сделай вперед шаг — с песнями и улыбкой, и совершай, совершай, совершай, совершай, совершай ошибки!

Вару. Солнечный ноябрьский день. Яркие лучи без труда пробивались сквозь тонкие потрепанные временем занавески и падали на поверхность парты, заставляя меня морщиться от их белизны и одновременно с этим раздражаться более, чем я уже был. Пик, до невозможности бесячий своей опекой, к моему большому сожалению, умеет сдерживать свои слова. Несколько дней назад, после той глупой ситуации с Зонтом и его волосами, он сказал, что сделает так, чтобы я не общался с Артемом и Кириллом. Сказал, что имеет право распоряжаться моими знакомыми и пообещал от них избавится. И, сука он такая, у него получилось. Двое этих придурков теперь даже не смотрят в мою сторону, предпочитая отводить взгляд, делая вид, что меня вовсе не существует. Уж не думал я, что местные хулиганы окажутся таким ссыклом, что после прелестного диалога тет-а-тет с моим королем примут все его условия и перестанут со мной контактировать. Ладно, я могу признать, что там был не просто милый разговор, ведь, приглядевшись, я могу увидеть синяки на их телах, проглядывающие сквозь рубашку. И эти иссиня-фиолетовые пятна оставлены никем иным, как Пиком. Да еще как оставлены! С твердым указанием того, что если кто-то из них двоих посмеет подойти ко мне или, не дай бог, Зонту, все, что от них останется — пустое место. Но все это не отменяет вину моего короля. Мало того, что он изо дня в день пытается вести себя как заботливый старший брат, так еще и изолирует меня от всего: «Вару, ты не выйдешь из дома на ночь», «Вару, иди на кухню и поешь, иначе умрешь с голоду», «Вару, только попробуй еще раз прийти домой с кровавыми костяшками и будешь сидеть в комнате все свободное время» и еще куча Вару — Вару — Вару! Я уверен, что он делает все это из жалости. А я не жалкий, чтобы обо мне заботились, ясно? Так ли сложно просто принять то, что я веду себя так, как веду, и никогда не изменюсь? Я так ненавижу его отношение ко мне. Моя голова гудит от мыслей, что огромным пчелиным роем поселились внутри и не хотят меня покидать. Фрагменты воспоминаний, что накладываются на песни, бесконечно проигрывающиеся у меня в черепушке; обрывистые размышления об окружающих меня вещах и людях, что только и делают, что выводят меня из себя; несвязные кусочки чужих разговоров, перешептываний, взглядов, объединенные с моим желанием уйти отсюда. Голова раскалывается на части, а мозг зудит, и мне так хочется почесать его, прекратить страдания, но я не могу — это просто физически невозможно! Я хочу встать и просто двигаться. Не важно куда я пойду и что собираюсь делать — я просто не могу сидеть на стуле и слушать все, что меня окружает. Этого слишком много, я теряюсь в пространстве и, кажется, скоро свихнусь. Мне нужно успокоиться. Выкурить пару сигарет. Нет, нельзя, не здесь. Не хватало мне еще одной ссоры с Пиком на почве курения. Я встал, пытаясь хоть как-то совладать с жаждой движения, и понял, что все вокруг меня затихло. Я осмотрелся и понял, что нахожусь в школе, в классе, посреди урока и кончики моих пальцев мелко задрожали от этого осознания. Я соорентировался на месте, протараторил что-то типа: «Мне нужно выйти», и скрылся из кабинета, бегом отправляясь в туалет, где есть холодная вода, что должна мне помочь. Пустые, безлюдные, тихие коридоры не улучшали мое состояние. Из-за их холодной тишины я вспоминал прошедшую ночь, которую провел лежа на кровати на протяжении шести часов, и за все время не сомкнул глаз — сон просто физически не шел. Мне хотелось гулять по ночному городу, курить, успокаиваясь, но я не мог осуществить этого в жизни из-за моего короля, что тоже не спал — лежал на кровати, глядя в смартфон все то время, пока меня пожирали собственные мысли. Я ждал, пока Пику это надоест, и он отложит телефон, поспит хотя бы пару часов, но мой король словно специально продолжал прокручивать ленты социальных сетей, пока его хмурое лицо можно было разглядеть благодаря слабому экранному освещению. Завернув за угол — туда, где меньше недели назад Артем зажал Зонта и отрезал ему волосы, я разозлился еще сильнее. Это они меня подставили. Я думаю, случай с трефовым был последней каплей, после которой Пик принял решение не спускать с меня глаз. Сейчас мне как никогда хотелось подраться с Артемом — выплеснуть все скопившееся за неделю раздражение и продолжить жить спокойно. Я зашел в уборную и склонился над белой, вычищенной раковиной, которая была слишком похожа на ту, что стоит в нашей квартире. Сняв очки, включил ледяную воду и, набрав достаточное количество в ладони, ополоснул лицо, рвано выдыхая из-за резкого холода. Немного воды попало на волосы, немного на одежду, но я совру, если скажу, что меня это заботило. Медленно поднял взгляд, увидел свое отражение в зеркале и замер, разглядывая его. Смотрел, словно видел себя впервые — тщательно, завороженно и немного удивленно. Не знаю, сколько я так стоял, но холодные капли перестали падать с моей челки, а руки окончательно высохли. Я словно попал в транс, гипнотизируя самого себя своими черными глазами с красноватой окантовкой. И черт меня дернул посмотреть чуть ниже — на свою одежду. Понял, что стою в кофте своего короля, — он отдал мне ее, чтобы я не светил синяками на своей шее — и это понимание всколыхнуло во мне что-то настолько глубокое и неприятное, что сидело внутри меня, кажется, всю жизнь, и я вспыхнул яростью, оттягивая воротник и глядя на небольшие желтоватые пятна на своей коже. Зачем он так обращается со мной, говорит и делает хуйню, но все равно остается рядом? Хочу остаться в одиночестве, там, где меня никто и никогда не найдет. Хочу, чтобы он перестал за мной присматривать — я чувствую себя жалким, неспособным ни на что ребенком из-за его внимания, почему ему это не понятно? Костяшки на моем правом кулаке вспыхнули сильной болью, и я мгновенно вышел из своих мыслей. Сам не понял, что только что сделал и как это произошло, поэтому вперил взгляд в стену передо мной, пока внутри меня разливалось удовольствие от гудящей тишины в моей голове. Пытался понять, почему все резко стихло, и как на это повлияла боль от необдуманного удара сжатым кулаком по стене. И тут меня осенило. Я неосознанно провел мысленную цепочку: удар по стене, радость, отсутствие роя размышлений в моей голове, и ударил в стену еще несколько раз, чтобы убедиться в ее истинности. Убедился. Накладывающиеся друг на друга обрывки воспоминаний, песен и слов притупились, и я чувствовал себя лучше. Почти полностью зажившая корочка ранок на костяшках лопнула и снова пошла кровь, измазывая светлые кафельные стены, оставляя на них красные разводы. Я настолько погрузился в радость от того, что нашел еще один способ борьбы со злостью, — почему-то раньше в мою голову не приходила мысль о том, что можно бить не только живых людей — что не заметил шагов в коридоре, а когда деревянная дверца уборной приоткрылась, было уже поздно. Хлопок двери слева заставил меня зыркнуть в сторону. Я ожидал увидеть там заблудшего школьника, может быть, учителя, но мое сердце ухнуло куда-то очень глубоко, когда я понял, что это был мой король. Он стоял, держась за дверную ручку и немигающим взглядом смотрел на меня, пока я примерз к полу, панически ища оправдание всему этому — мокрые волосы, костяшки не в лучшем состоянии, стены, измазанные в моей собственной крови. Сцена из сериала, когда кто-то сходит с ума — вот, о чем наверняка думает Пик. И если прямо сейчас не оборвать его мысли, то он с концами запрет меня дома, возможно, к кровати привяжет на всякий случай. Я думал, что мне сказать, чтобы он прекратил так смотреть на меня, перевернул все воспоминания верх дном, но в голове было пусто. Всегда так: когда тебе что-то срочно нужно — ни одной дельной мысли, а как хочешь полежать в тишине — получите, распишитесь, рой бессвязных размышлений. Мой король отмер и направился ко мне с таким сосредоточенным лицом, что мне хотелось сбежать от него и закрыться руками, чтобы он не видел меня. Кажется, я чем-то выдал свой страх, ведь Пик замедлился, а его лицо разгладилось, и теперь он обеспокоенно смотрел на меня, пока я думал, что, может быть, лучше бы он ударил и оставил меня одного, чем пытался выдавить из себя эти крохи искренней заботы. Король подошел еще ближе, нас теперь разделяла лишь раковина, воду в которой я, оказывается, так и не выключил. Он остановился и продолжил смотреть мне в глаза, а я чувствовал, что мне чего-то не хватает. Отвратительное чувство того, что Пик знает что-то, чего не знаю я, заставляло меня раздражаться сильнее. Я был зол, но не настолько, чтобы сказать, что я в ярости — скорее это можно охарактеризовать, как «вялое раздражение». Прямо сейчас, смотря на своего короля, я понял, что устал. Мне бы хотелось поспать. Я дернулся, когда почувствовал, как Пик касается моей руки, и вырвал ее из его ладони, с немым вопросом глядя на него. — Отмой кровь, — только и сказал он, отворачиваясь от меня и, сделав пару шагов назад, осел на кафельный пол. Не поняв, что он делает, я еще несколько секунд недоуменно смотрел на него, но потом моргнул и принялся смывать кровь сначала с костяшек своего кулака, а потом со стены. Холодная вода заставила пальцы онеметь, перестать чувствовать жжение и слабую, тянущую боль. Закончив, я последний раз посмотрел в зеркало и понял, чего мне не хватало все это время — очков. Выругнушись и упрекнув себя за глупую невнимательность, я надел их, перенимая от вида мира в них несколько крупиц внутреннего спокойствия, и подошел к сидящему Пику, что все это время наблюдал за мной. Король со вздохом поднялся с пола, еще раз осмотрел меня, но уходить не собирался, а я ждал, пока он что-то скажет, ведь весь его вид кричал о том, что он чем-то заинтересован. У меня была пара представителей о том, что он хочет спросить: «Зачем ты колотил стену?» или «Что это было?», но то, что было интересно Пику, сильно разнилось с тем, чем я бы увлекся, окажись на его месте. — В карточном мире у тебя были зеленые глаза, — сказал он, а я, как болванчик, кивнул, потому что это было правдой. — Почему они черные? — Не знаю, — честно выдохнул я, немного щурясь. Я знал, что цветная радужка моих глаз меняется в зависимости от настроения — преобладающая эмоция приобретает соответсвующий себе цвет и окрашивает мою радужную оболочку — но я знал лишь расшифровку двух цветов: зеленого и красного, а черный действительно был мне в новинку. — Врешь, — нахмурился Пик, а я стал раздражаться на него еще сильнее. — Нахуй тебя, если ты мне не веришь. Я правда не знаю, не смей упрекать меня во лжи. — Недоговариваешь, — исправился он. — Зеленый цвет — базовый, а красный отвечает за злость. Это все, что мне известно. — Я пожал плечами, хмуро глядя на него. Король замолк, постоял пару секунд без движения, а потом открыл дверь и пошел в сторону кабинета, пока я молча следовал за ним. Мы в полной тишине, прерываемой лишь звуками наших шагов, направлялись в класс, пока круговореть из мыслей, песен и обрывков воспоминаний медленно, но уверенно возвращалась в мою голову. Я думал, что если бы сейчас прошел мимо зоркого взгляда охранника — крупного, озлобленного на мир мужичка — мог бы уйти домой. Но, учитывая нашу разницу в весе и предположив, что он сможет меня поймать, я задвинул идею о побеге чуть подальше. Хотя бы пока не посоветуюсь с кем-либо, кто учится здесь дольше меня и знает другие, неохраняемые пути к отступлению. Несколько шагов вперед, и мы оказались бы в душном, убивающем меня помещении, куда не хотелось возвращаться, когда Пик остановился и застыл, стоя ко мне спиной из-за которой я не мог ни пройти в класс, ни уйти обратно — король, развернувшись, быстро бы меня нагнал. Мне пришлось остановится за ним и ждать от него неясно чего. Желания, как и сил, разговаривать с ним не было, поэтому я просто скрестил руки и тяжело вздохнул, где-то глубоко внутри себя радуясь, что отсрочиваю момент, когда мне придется зайти в кабинет к злобной, нудной учительнице. — Больше так не делай, — бросил он через плечо, заставляя меня в удивлении расширить глаза. — Ужасно неприятные мозоли будут. Пик, сказав это, сразу разморозился и без особых проблем открыл дверь кабинета, прошел внутрь, заставляя своими действиями меня двигаться, чтобы зайти в класс за ним и, кивнув учительнице, мол: «Все в порядке», сесть за свою одинокую парту. Я еще несколько раз прокрутил в голове действия и слова моего короля и начал раздражаться из-за понимания того, что мне приятна его забота. Такая братская, ненавязчивая забота, когда он предостерегает меня, а не пытается отобрать, запереть и следить за каждым моим действием. Мне казалось, что он специально делает это — изолирует от всего, что считает неугодным для себя. Может быть, перестань он это делать, острые углы в нашем общении округлились, а моя обида притупилась бы. Я поймал себя на мысли, что серьезно задумываюсь над тем, чтобы впервые в своей жизни послушать чужой совет. Возможно, мне хватит простых сигарет, а битье стен — не тот способ, что стоит использовать ежедневно. Может быть, мне нужно оставить его и кровоточащие костяшки кулаков на случай крайней необходимости: если уже никотин перестанет мне помогать, потому что перебираться к алкоголю не было никакого желания. Слишком муторно. Резкий, режущий мой слух, шум звонка заставил меня поморщиться и одновременно с этим приятно удивиться — урок был окончен, настала длинная пятнадцатиминутная перемена, во время которой я мог слегка — самую малость — расслабиться. Натянув на свое обычно недоброжелательное лицо легкую улыбку, я блаженно прикрыл глаза, разваливаясь на стуле. Было что-то хорошее в том, что армейские 45 минут, отведенные на урок, прошли, и сейчас дети могли слоняться по кабинету, разговаривать и разводить суету, которую так желала моя душа. Теперь шум вокруг казался равным шуму внутри меня, и это неестественным образом делало нахождение в этом душном кабинете чуть более сносным. — Привет, — негромким, но по-детски живым голосом сказал кто-то справа от меня. Я перевел незаинтересованный взгляд в сторону и узнал обладателя этого яркого голоса. Хотя, наверное, я мог бы додуматься об этом, не открывая глаз. После того, как в первую неделю обучения я посылал каждого, кто пытался со мной заговорить, а следом из-за драки с Артемом из которой я, естественно, вышел победителем, одноклассники предпочитали меня игнорировать. Уж не знаю, считают ли меня загадочным и опасным или просто ебанутым, но факт остается фактом — до меня никто и никогда не докапываться, не желая связываться с таким, как я. Но у всего есть подводные камни, верно? Два человека, что раздражают меня своей назойливостью и упорством, из раза в раз пытаются как-либо достучаться до меня, чтобы я был дружелюбен с ними. Рыжий парень, что является для большинства девушек красавчиком по умолчанию, — Витя и девчонка-блондинка, подружка моего короля, со светло-голубыми прядями волос, — Милана. И если у первого было хотя бы пара плюсов в виде безумно приятного, мелодичного голоса и умения молчать, храня секреты, когда того требует ситуация, то у подружки короля не было абсолютно ничего, что могло бы заинтересовать меня в ее персоне. Она просто была раздражающей и местами надоедливой, пока я был открыт в своей неприязни к ней. Именно поэтому я понятия не имел, зачем она подошла ко мне, скромно поприветствовала и села на ближайший стул, давя меня взглядом своих светло-карих глаз, пытаясь сделать так, чтобы я сказал ей что-либо в ответ. Не дождешься, Блонди, мне слишком все равно на тебя. А история с осуждающим взглядом не сработает — за столько лет я уже привык видеть его ото всех окружающих меня людей. — Меня зовут Милана, — не выдержав игру в молчанку, наконец сказала она. Я хотел проигнорировать ее, притворившись спящим (хотя прекрасно понимал, что у меня не получится — я двигался меньше минуты назад), но что-то внутри заставляло меня быть импульсивным, разговорчивым, подвижным. Добавить к этому то, что я был неестественно сильно раздражен и из меня получалась гремучая, опасная для окружающих, смесь. — А меня «как же похуй», приятно познакомиться, — резко дерзко сказал я, посматривая на реакцию Блонди из-под полуприкрытых век. — Почему ты так относишься ко всем окружающим? — Улыбка сошла с ее губ, что только укрепило мое отрицательное отношение к ней, заставляя вместе с этим напрячься, ведь раньше мне было просто на нее плевать. — Какие окружающие? Я никого не трогаю, пока ко мне не пристают. — Есть вещь, которая называется «дружелюбие», она очень упростит твой процесс социализации, — Блонди говорила это с легкой, маленькой улыбкой на губах, и я не мог понять: она на самом деле мне дерзит или не понимает, как выглядит то, что она говорит со стороны. — Какого хуя ты ко мне привязалась? У тебя есть Пик, будь хорошей девочкой, отвали от меня, а? — Я больше не хотел слышать ее голос и находиться рядом. Своей навязчивостью и активностью она напоминает мне Феликса, которого я предпочитаю избегать. Их обоих для одного меня слишком много. — Я просто хотела сказать, чтобы ты не обижался на своего брата. Он правда о тебе волнуется, но не может сказать этого вслух. Я, не ожидавши, что речь зайдет о моем короле, нахмурился. К чему она ведет? Я не желаю слушать о ком бы то ни было во время перемены, предназначенной для моего отдыха, а не для того, чтобы я напрягал свои извилины и размышлял о своих с Пиком отношениях. Они слишком тяжелые для моего понимания — я не могу выбрать одну модель поведения рядом с ним, ровно так же, как и он со мной. — Это он послал тебя ко мне? — раздраженно, недовольно выдохнул я, поглядев по сторонам и не найдя короля в поле моего зрения. Мне не нравились их игры. — Нет, я сама решила подойти, — твердым тоном ответила мне Блонди, а я ни капли ей не верил. С чего бы ей заниматься подобным? Я не доверяю людям с такой милой улыбочкой, как у нее. — Ты чего так смотришь? Я говорю правду, честно. Пока я размышлял об их с Пиком совместном плане и выгоде, которую получит каждая из сторон, девчонка что-то говорила, заставляла мой мозг зудеть из-за тупой болтовни. Я был на грани: или сейчас она закроет свой рот, или я сделаю что-то, что в нормальном обществе делать не принято. Мне казалось, что любое следующее раздражение заставит меня двигаться, перестать сидеть на месте, может быть, сделать больно. — Привет, Вару! — громким, веселым, мелодичным тоном прогремели слева от меня и мне даже не нужно было поворачивать голову, чтобы узнать его обладателя. Только тот чудаковатый рыжик может говорить подобным образом. — О, Лана, доброе утро. Что делаете? — Болтаем, — кратко ответила Блонди, и мне вдруг сделалось так нехорошо от одновременного присутствия их двоих рядом со мной, что, казалось, я скоро задохнусь от нехватки чистого, прохладного воздуха в моих легких. — Круто, тогда я с вами, — начал Витя, но я его перебил. — Отвалите оба уже наконец. Как же вы меня заебали. — Яростно встав со стула, я оттолкнул стоящего одноклассника и размашистыми шагами пошел прочь из кабинета — неважно куда, главное подальше от этой головной боли. На меня накатила волна нового раздражения, и я боялся ударить кого-нибудь из них, поэтому решил уйти подальше. Кругом было много людей — детей, что спешили дойти до другого кабинета, толкались, пытались пролезть рядом со мной, касались меня. Я одергивал руку, не желая трогать кого-либо из них, я никогда не любил и также никогда не полюбую всю эту тактильную ерунду, которую так отчаянно пропагандирует Феликс. Ноги сами несли меня прочь, пока я для себя решил, что не появлюсь на следующем уроке. И похуй на то, что подумает или почувствует мой король — это не его дело где, с кем и чем я занимаюсь. — Вару, постой! — окликнули меня сзади, и мое тело, не советуясь с сознанием, в одно мгновение замерло, заставляя меня остановиться. Витя быстро нагнал меня, пока я про себя отметил, что он быстрый, и ничуть не запыхавшись, тепло мне улыбнулся, показывая свои белоснежные зубы и небольшие ямочки на щеках. — Чего тебе? — недовольно буркнул я, отвернувшись от него, и продолжил идти вперед по коридору, полному снующих из стороны в сторону детей. — Ничего, — сказал он и, окончательно догнавши меня, подстроился под мой шаг так, чтобы идти рядом со мной, не отставая, пока мой глаз, кажется, уже начинал дергатся. — Твоя рука выглядит не очень. Ты разбил костяшки, а ходишь так, будто вообще этого не замечаешь. Бро, у меня есть пластыри, давай заклеим это месиво, а то сейчас на него без слез не взглянешь. Ты вообще боли не чув- — Ты умеешь драться? — перебил я его, заколебавшись слушать всякий бред. — Н-нет, — голос рыжика дернулся, словно он был очень озадачен моим вопросом. — Жаль, — выдохнул я. — Знаешь тут места, откуда можно уйти незамеченным? — Нет. — Ты такой бесполезный, — вынес вердикт я, косо смотря не него. Витя замолк, но продолжил следовать за мной, словно я был собакой, а он моим хвостиком. Первые несколько минут меня это сильно раздражало, но то, как спокойно он себя вел, лавируя в потоке мельтешащих перед моими глазами людей и при этом напевал себе что-то под нос, медленно выводило меня из снисходящей спирали озлобленности на все, что делало неправильный шаг в мою сторону. Этот парень неестественным образом излучал спокойствие, и мне это совершенно не нравилось. Меня беспокоило то, что мне комфортно находиться рядом с ним — обычно такое заканчивается плохо. Я не хочу привязываться к людям, чтобы потом с болью в сердце вспоминать ушедшие времена, как это произошло с Руной. Воспоминания о карточном мире, что резко навалились на меня вслед за всей нервотрепкой, связанной со школой и моим королем, заставили меня почувствовать себя хуже. Я хотел курить настолько, что мои кисти, сжатые в кулаки, мелко подрагивали, а сам я был чересчур взвинчен. Могу ли я просто выйти на улицу и выкурить сигарету, вдыхая такой долгожданный для себя никотин? В теории — да, на практике — нет. За те два месяца обучения в этом здании, я еще не успел обнаружить местных курилок, где могли бы собираться такие же как и я курящие парни, но уже успел выучить расположение большей части камер видеонаблюдения, что в большом количестве выходили на улицу, делая побег из школы просто невозможным. В не особо приятной компании рыжего чудика, я свернул налево — вроде там должен быть выход на крышу. Думаю, администрация школы не решилась тратится на то, чтобы поставить камеры в таком месте, потому что это просто бессмысленно. Я надеялся на то, что мне удастся выбраться наверх, чтобы скрыться от учителей и одновременно с этим немного покурить. Надеюсь, Витя не увяжется за мной. — Знаешь, Влад, я думаю, не надо было тебе с ней так. — Да, стоит только вспомнить о человеке, так он сразу дает о себе знать. — Мила хорошая и веселая. Такая, знаешь, добряшка. Мы когда-то даже хорошо дружили. Мне было абсолютно плевать на то, что из себя представляет подружка моего короля и то, с кем и когда она дружила, но в последнее время я часто делал что-то, прежде чем мысли успевали полностью сформироваться в моей голове, поэтому я снова, не подумав, спросил: — И че перестали? — Я просто не могу долго находится рядом с такими активными людьми, как она. Признаюсь, я одновременно удивлен и восхищен твоим братом из-за его выдержки, — чудик глянул на меня так, словно сделал этот ужасно-тупой комплимент мне, а не Пику. — Мила чересчур наполнена энергией, и у нее часто нет барьеров в своих действиях, а еще она болтливая. Но это не значит, что она мне не нравится. — А мне не нравится. — я недовольно скривился, взглядом ища дверцу, что вела бы на крышу и, наконец, найдя что-то похожее, я двинулся к ней. — Такие люди раздражают меня, — прикрыв рот на некоторое время, я дергал металлическую ручку двери, разочаровываясь от того, что она мне не поддается. — Ты, кстати, тоже. — Да ладно тебе, я клевый, — самоуверенно отозвался он, отвлекаясь от заинтересованного рассматривания моих попыток выломать дверь. — Вовсе нет. Ты надоедливый чудак, что увязался за мной и все еще не может оставить в покое. — Хватит называть меня так, — слегка нахмурившись, попросил он. — Иди нахуй, — ухмыльнулся я, веселясь со всего происходящего. Я думал, что между нами начнется спор, что перерастет в драку, но Витя лишь пожал плечами и с невозмутимым выражениям лица продолжил напевать себе под нос разные мелодии. Разочарованно выдохнув и осмотревшись по сторонам, я взглядом наткнулся на небольшую деревянную дверцу, что сливалась со стеной и была практически незаметна из-за темно-коричневой краски на ней. Я, победоносно улыбнувшись, подлетел к хлипкой дверце и одним рывком раскрыл ее, срывая давно прогнивший замок с петель. Закашлялся от слоя пыли и маленьких кусочков опилок, попавших мне в нос, и с трудом выровняв дыхание, смог зайти в небольшую, освещаемую лишь светом из одного небольшого окошка, комнату. Я думал, что эта дверь является альтернативным выходом на крышу, но привыкнув к минимальному освещению этой комнатки и рассмотрев в ней наличие нескольких ведер и тряпок, понял, что попал в кладовку. Если быть точнее, по какой-то причине заброшенную кладовку, ведь здесь было слишком пыльно для места, куда каждый день заявлялась бы уборщица. Да и отсутствие электрического освещения говорило о том, что место не используется, а просто стоит без дела. — Ого, я не знал о существовании этой комнаты, — восхищенно протянул парень, ступая на территорию кладовки и начиная вертеть головой по сторонам. — Говорю же: бесполезный, — хмыкнул я и обошел его стороной, чтобы закрыть дверь изнутри. Кажется, я наконец нашел хорошее место для отдыха и курения в школе. Свет из коридора перестал падать внутрь и тут стало еще темнее — маленькое окошко не справлялось с освещением достаточно просторной комнатки. Я перебрался к нему, стараясь не наступать на старые тряпки, и повозившись некоторое время с паутиной на подоконнике и неподдающейся ручкой, смог открыть его. В лицо сразу хлынул поток прохладного ноябрьского воздуха, что сдул остальную часть пыли, лежащую на подоконнике, на меня, заставив пару раз громко чихнуть. — Будь здоров. — Я проигнорировал слова Вити, потер нос и достал из кармана школьных брюк одну сигарету вместе с маленькой, подаренной мне Кириллом, зажигалкой. Рыжик с большим, чем обычно интересом глядел на мои действия — он словно сканировал то, как я щелкаю, вызволяя огонек наружу, подношу к нему сигаретку, и, когда она начинает тлеть, подношу к губам, чтобы сделать долгожданную затяжку. Вдохнув полной грудью и получив порцию никотина, я смог немного успокоится. По крайней мере, мои пальцы перестали дрожать, а возбужденный мозг чуть притормозил, перестал наслаивать несколько воспоминаний друг на друга, подбрасывать обрывки разговоров, что я слышал некоторое время назад. В один момент я просто осел на пол, наплевав на пыль, и блаженно улыбнулся. — Будешь? — спросил я, совершенно не задумываясь о своих словах, когда Витя устроился на полу следом за мной и сейчас сосредоточенно всматривался в мое лицо. — Нет, спасибо. — Да ладно тебе, не бойся. От одной ничего не будет, — настаивал я, внезапно для себя решив, что сигареты и Витя вместе — замечательная идея. — Ты просто обязан узнать каково это на вкус. — Так я знаю. — Даже в полумраке я мог видеть, как он скривился. — Горько и противно. Я несколько раз пробовал разные виды, но мне не понравилось. — Ого-о, — протянул я, — и когда же это случилось? — Давно, мне тогда было около двенадцати наверное. Мой, — он запнулся, — друг и я вместе раздобыли пачку. Ну знаешь, глупые дети совсем. Я промолчал, наслаждаясь атмосферой вокруг и впитывая в себя каждую ее частичку. Настроение улучшилось и мне хотелось петь и улыбаться — все как всегда, мне просто мешало раздражение. Я хотел начать напевать какую-нибудь песню и услышать, как рыжик сначала молчит, а потом подпевает мне своим мелодичным, до жути приятным голосом. — Я случайно подслушал часть вашего с Милой разговора. Не злись на нее, она правда хочет просто наладить между тобой и твоим братом отношения, — внезапно начал Витя, и теперь я понял причину его напряжения на протяжении последних нескольких минут. — Пиздеж, зачем ей это? — хмыкнул я невпечатленно. — Я знаю ее родителей, и они не гордятся ею, скорее предпочитают игнорировать ее существование. Может быть, Мила видит то, что у тебя не все потеряно и пытается что-то с этим сделать? — он вздохнул под моим тяжелым, давящим взглядом. — Я не знаю, Влад, я могу лишь предполагать. — Что там про родителей? — все мое внимание зацепилось за эту незначительную деталь. — Обычные люди. Правда, занятые жутко, в бизнес сфере крутятся. Мечтали о достойной замене в старости, но родилась Лана, и они в ней разочаровались. Что-то типа: «Желали каменную, холодную, расчетливую, а получили… что получили». Я расхохотался с его объяснений, отмечая, что Витя — самый хреновый человек для добычи информации. Однако, он умеет заинтересовать в себе любого. Абсолютно. Даже тот, кого раздражает его копания, не будет яро отгонять рыжика от себя — что-то было внутри него такое, что притягивало, но одновременно с этим отказывалось показываться на свет. И мне хотелось выяснить, что именно тянуло меня к этому раздражающему, чудаковатому парню. — Бля, неправильно как-то получилось, — рыжик поджал губы и немного заерзал на месте. — Это, получается, я трепло. Заинтересованно сощурившись, и глубоко вдохнув витавший в комнате запах, я ждал продолжения его слов. Без понятия, что означает «трепло», но если Витя выглядит так, словно провинился в чем-то, значит это слово содержит в себе не самый позитивный, приятный для него смысл. — Получается, чтобы быть с ней на равных, мне нужно сказать что-то больное о себе, — рассудил он, а я отметил, что для Блонди тема родителей, кажется, была не той, что она захочет вспоминать. — Вот это да! А я думал, что у тебя нет проблем, — саркастично протянул я и, в последний раз затянувшись сигаретой, потушил ее о каменный пол. — У меня был лучший друг, — начал он, пропуская мимо ушей мою колкость. — Мы крепко сдружились с самого детства — с пяти лет ходили в один детский сад, общались, играли сутками напролет. Потом пошли в школу, сидели за одной партой, ходили в одну спортивную секцию, стояли друг за друга горой. Обычная, спокойная жизнь, но в какой-то момент все стало не так радужно — он начал курить. Я же говорил, что впервые попробовал в двенадцать? Так он через год крепко подсел на это, и мы больше не могли проводить так много времени вместе. Я продолжал заниматься спортом. Один. Но он все равно ждал меня на скамейке, не пропускал ни одного соревнования, — Витя перевел дыхание, прикрывая лицо ладонями. — Влад, понимаешь, даже несмотря на такие проблемы мы были просто ахуительными друзьями, но он предал меня. Я почти присвистнул, услышав это. Получается, слабое место этого рыжего чудака — друг? Интересно, если я буду его упоминать достаточно часто для того, чтобы он раздражался, Витя оставит меня в покое? Потому что ни мои острые, обидные слова, ни тонкие, ехидные шутки на него не действуют. Рыжику на них все равно, он уже на протяжении недели профессионально пропускает подобное мимо ушей и продолжает улыбаться своей красивой улыбочкой. Или упоминание его бывшего друга будет считаться ударом ниже пояса? Мне стоит об этом подумать. — Я так зол на него. Он просто взял и отправил столько лет нашей дружбы в никуда. Растоптал и выбросил. Переехал в другой город после своего признания. Я до сих пор думаю о том, что было бы куда лучше, если бы мы никогда не познакомились. — Еба-ать, какие речи! — с ухмылкой протянул я, веселясь с его тихой ярости. Он похож на домашнее животное — бесится, но сделать ничего не может. — А что за признание? — В любви, — сказал рыжик, заставляя меня удивленно приоткрыть глаза. — Он был влюблен в меня, представляешь? Годами скрывал, что был, блять, педиком, но однажды на ночевке признался мне. Он пять лет смотрел на меня как на человека с которым хотел… Мне мерзко от представления этого. Я кивнул, соглашаясь с его словами. Стоило мне вообразить, как Витя и его друг лежат в ночной полутьме, второй говорит эти отвратительные вещи и рассказывает о том, как любит его, что чуть ли не дрочит после каждой встречи, и меня начало подташнивать. — Я никогда не прощу его. В жизни не буду водиться с пидорами. — В тихой, прохладной комнате его голос звучал так твердо, что на секунду мне показалось, что он дает самому себе клятву. — Я бы тоже не простил. Мы замолчали, раздумывая каждый о своем. Где-то сзади, через открытое окошко, доносился шум улицы и машин — гудели двигатели, разговаривали люди, шелестели редкие листья. Комнатка провоняла сигаретным дымом, но свежий воздух, с каждой пройденной минутой, уносил отсюда горький никотиновый запашок. А я, на удивление, был безгранично спокоен — хоть я и курил раньше, это никогда не приносило мне такого умиротворения. Может быть на меня сказалась атмосфера этого места? Тихая, темная, не удушающая, как опека Пика, и не светлая, как жизнь остальных клонов. Такая же заброшенная, пыльная и поломанная, как я. А может быть мне просто нравилось присутствие живого, молчаливого человека рядом, что просто рассказывает о себе и не ждет ничего в ответ? Я дернулся, ощутив случайное, легкое, невесомое прикосновение к кисти. Взгляд вниз — и на секунду у меня перехватило дыхание. Костяшки на моей ладони не кровоточили. Не было ни крови, ни ссадин, ни проглядывающих сквозь здоровую кожу, синяков. Вместо всего этого там было лишь несколько пластырей, бережно наклееных чьей-то заботливой рукой. Где-то глубоко внутри меня что-то чиркнуло очень-очень маленьким, горячим огоньком.