Коснуться звезды

счастливые люди не курят.

Феликс. Прошло больше недели с того случая, что произошел с Зонтом, а я все не могу прекратить думать о словах Вару, которые он кинул мне тогда, скрутив за спиной руки. «Ты такой же монстр, что любит насилие, как и я», — звенело у меня в голове, не давая покоя ни на минуту. Я размышлял об этом: пытался понять, почему пелена ярости иногда застилает мне глаза, и я ничего не могу с собой поделать, кроме как поддаться этому внезапному импульсу; силился вспомнить, когда инициатором размахивания кулаками был не я, но все мои попытки окунуться в воспоминания, дабы добыть оттуда хотя бы кусочек интересующей меня информации, были тщетны. У меня, на самом деле, ужасная память, и я не могу быть уверен во всех своих суждениях. Может быть, пиковый прав. Я действительно боялся стать ужасным человеком, но никогда не подозревал, что уже являюсь им. Как же, черт возьми, тяжело об этом думать. Так же тяжело, как вспоминать случившееся с Зонтиком. Наверное, через какое-то время мне полегчает, и я не буду видеть его заплаканный, жалкий взгляд каждый раз, когда буду закрывать глаза. Но, думаю, случится это не скоро, ведь глядя на него, такого маленького, напуганного и затравленного, мне хочется разрыдаться самому из-за понимания того, как жестоко с ним обошлись. Я всегда думал, что люблю реальный мир: принимаю его со всеми добрыми, веселыми, порой даже грубыми людьми; мне хотелось кричать о том, как я счастлив оказаться в социуме и завести себе много новых знакомых; был рад, рассказывая о своих прекрасных одноклассниках Зонтику — однако совсем недавно мой внутренний стержень — вера в лучшее среди самого худшего, — надломился, заставив меня потерять безграничное доверие ко всем незнакомцам. В голове не укладывается, что Зонт мог умалчивать о том, что на него нацелились школьные хулиганы! Я совершенно не могу понять, почему те так поиздевались над ним! Ради чего? Им не нравились его прекрасные бирюзовые волосы? Может, завидовали простой, спокойной жизни? Решили унизить, приняв за самого слабого? В тот день, стирая уже подсохшие дорожки слез с щек моего друга, я спрашивал его об этом, но тот лишь молча качал головой, то ли не желая, то ли не зная, как объясниться. Прекрасно помню, как задержался после уроков, согласившись помочь старосте класса с тем, чтобы перетащить несколько коробок, полных благотворительной провизии, а вернувшись домой с отличным настроением из-за совершенного доброго поступка, напрочь разбил его, с порога встретив Зонтика. Я проморгался, пытаясь понять, видится ли мне его новая, честно говоря, неудачная прическа или мой организм настолько переутомился бесконечной волной активности, почти физически льющейся из меня, что начинает заставлять меня видеть галлюцинации. Все мои сомнения отпали сразу после того, как пара горячих слез скатилась по его щекам, и первое, о чем я мог подумать — Вару. — Зонтичек, что произошло? — обеспокоенно спросил я, скидывая с себя осеннюю куртку так быстро, как это вообще было возможно. — Я… — его голос дрогнул, и он, спрятав лицо в ладонях, сбежал в ванную, хлопнув за собой дверью. Моя рука так и осталась вытянутой между мной и тем местом, где трефовый стоял всего секунду назад, пока я несмело размышлял: нужно ли мне идти за ним или следует оставить его одного? Одновременно с этим глухая, клокочущая ярость на пикового закипала во мне; злость разгоралась все ярче, и я был уверен, что встретив Вару, придушу ублюдочного садиста на месте, наплевав на то, что в плане мышц и мускулов тот очевидно опережает меня. Пока я прогонял в голове пару вещей, что мне хотелось бы тогда с ним сделать (а размышляя об этом сейчас, мне не хочется вспоминать их страшное, чересчур жестокое содержание), входная дверь сзади меня приоткрылась и, словно под заказ, там стоял объект, что одним лишь своим видом вызвал во мне ряд сильнейших негативных эмоций. Вспоминая об этом, мне жаль, что я набросился на пикового, предварительно не разобравшись в ситуации, ведь в конечном итоге он оказался совершенно не при делах. Я, как чудовище, против которого клялся бороться, пытался ударить невиновного, и ударил бы, если бы Вару не был так сообразителен, чтобы скрутить мне руки за спину, обездвиживая. Зачем только он сказал мне те слова? Мне не нужно было знать об этом. Не стоило бить в мою грудь той истиной, что я годами не замечал в своем поведении. «Такой же монстр, как и я», — сказал тогда он, вводя меня в ступор, который я до сих пор окончательно не покинул, ведь понял, что пиковый сказал голую, некрасивую правду. Хотя все же в одном Вару не был прав: я гораздо хуже него, ведь на пальцах одной руки можно пересчитать случаи, когда он действительно первым начинал драку, но вместе с этим не хватит и десяти минут, чтобы перечислить количество нашим с ним побоищ. Я был инициатором; я был агрессором; я был плохим человеком. Меня все еще съедает осознание того, что я оказался не тем, за кого себя принимал. Пиковый тогда ушел, отпустив меня, а мне в одно мгновение стало так плохо от внезапности происходящего, что я, даже не подумав о том, понравится ли это моему другу, ввалился к нему в ванную. Там я увидел Зонтика, стоящего напротив зеркала с ножницами в руках и не решающегося поднести их к своим… Ну, тому, что осталось от его длинных волос. Он через отражение встретился своим взглядом с моим, и я без слов понял все, что треф пытался мне сказать. Я подошел ближе, аккуратно усадил его на стул и бережно взял ножницы с его рук. Устроился за спиной и из-за разницы в росте попросил его немного наклонить голову, потому что я не был так высок, чтобы дотянуться до его макушки. Аккуратно перебирая пряди разной длины, что были в спешке срезаны, я пытался успокоиться, чтобы не расплакаться и не усугублять настроение Зонта. Я, конечно, парикмахером не был, но вполне хорошо обращался с волосами из-за Ромео, что в карточном мире вечно просил меня немного подровнять его прическу. Ладонью прошелся затылку, приподнимая волосы и опешил от того, что моя рука наткнулась на участок голой кожи головы. Я замер, на этот раз не пытаясь оправдать человечество — даже самому искреннему и наивному ребенку будет ясно, что волосы Зонтика не только криво жестоко срезали, но и силой вырывали, принося неимоверную боль. Значит ли это то, что его еще и били? Прячет ли Зонт синяки под своей одеждой? Тогда, стоя рядом со своим другом, видя весь тот ущерб, что ему принесли, но без возможности как-либо помочь, — я не выдержал и расплакался, коленями падая на пол, больно ударяясь ими о каменную плитку ванной. Я цеплялся за одежду Зонтика, что развернулся на стуле и теперь обеспокоенно глядел на меня, поглаживая по спине и пытаясь утешить, пока я корил себя еще больше — не я тот, кому нужна поддержка, так почему именно меня пытаются успокоить? Это моя вина в том, что не смог тогда помочь — я должен был заметить тонкие намеки, проскальзывающие в том, что Зонт не желает говорить о своих одноклассниках и том, как умело он избегает ответа на мой ежедневный вопрос: «Как прошел день в школе?» — Все нормально, Феликс, ты не виноват. Никто из нас не виноват, — тихо шептал трефовый, не обращая внимания на то, что мы оба плачем, крепко держась друг за друга. — Ни черта это не нормально, — отрицал я, пытаясь поскорее успокоиться. — Это моя вина. Я мог защитить тебя, я мог догадаться. — Не надо. Пожалуйста прекрати себя винить, — просил Зонтик, сквозь слезы наблюдая за тем, как я, шмыгая носом, поднимаюсь с пола. — А ты сразу говори, если что-то будет не в порядке. Может нам стоит поговорить с Федей насчет твоего перевода в мою школу? Трефовый отрицательно покачал головой и утер слезы, успокаивая себя. Я хотел образумить его, продолжить тему со сменой школы, но Зонт лишь молча вручил в мои раскрытые ладони коробку краски для волос, заставляя меня в удивлении раскрыть глаза и застыть на месте. Говорить об этом я не решился. Не хотелось усугублять весьма тяжелую ситуацию словами, поэтому я так же, не открывая рта, постриг моего друга, приведя его волосы в относительный порядок, и распаковал коробку с коричневой краской в ней. Я внимательно (насколько это слово уместно в одном предложении со мной) прочел инструкцию, смешал несколько ингредиентов вместе и получил смесь, похожую на густую мазь. Самым сложным делом было нанести эту адскую бурду на волосы, потому что раньше я никогда никого не красил. Однако с горем пополам, мы все же справились, окончательно превратив Зонтика в среднестатистического школьника-шатена, и устало осели на пол. Помню, как во мне что-то перемкнуло и из-за слишком большого количества чувств, я импульсивно, не подумав наперед, чмокнул своего друга в лоб. Я пытался выразить этим всплеском эмоций всю свою поддержку, которую словами выразить не смогу; силился показать трефу, что я рядом и мне совершенно не важен его внешний вид; старался успокоить того и показать, что он все еще самый лучший человек во всем этом мире, и я никогда не перестану с ним дружить. — Читал, что в лоб целуют только покойников, — обломал всю атмосферу Зонтик, но его неожиданный, сказанный невпопад факт заставил меня тихо рассмеяться. Я шел по школьному коридору и улыбался с накатавших воспоминаний. Удивительно, как любое пережитое событие, связанное с Зонтиком, вызывает в моей груди приятную, теплую эмоцию, какую никто кроме трефа во мне не пробуждает. Я бережно храню воспоминания о тех редких, но таких желанных поездках в его страну во времена, когда мы еще жили в карточном мире; вечерних телефонных звонках, что со временем стали нашей традицией и бесконечных разговоров, где я болтал, а треф предпочитал слушать. — Феликс, погоди минуточку! — окликнули меня, вырывая из тягучих, расплывчатых размышлений и воспоминаний прошедшего дня. — Ромео? — удивился я. Мой король снизошел до того, чтобы поболтать со мной? Помнится, кое-кто из раза в раз отгонял меня от себя, дабы я не мешался. — А кто же еще? — расплылся в улыбке он, подходя ближе. — Сладкий, можешь сказать Куро, что я не смогу с ним поболтать сегодня? У меня внеплановое свидание, — он похлопал глазами, словно это поможет ему получить мое согласие. — Куромаку? — Мне показалось, что я ослышался, поэтому решился переспросить. — Не помню, чтобы вы были друзьями. — Ой, да какие друзья. — Ромео махнул рукой, хихикая. — Он бубнил что-то о количестве моих расходов. Ну, знаешь, треф же у нас главный по деньгам, вот и пытается все контролировать. — Передам, — нехотя согласился я. — Ты к скольки сегодня домой вернешься? — Понятия не имею, — хмыкнул он, начиная шагать вперед, заставляя меня последовать по пустым коридорам за ним. — У меня в планах сводить ту девчонку в кафешку, а потом, может быть, пойти к ней в гости. — Заметив мой взгляд, полный смеси отвращения и негодования, тон моего короля сменился, а настроение слегка ухудшилось. — Не делай такое лицо, Фель! Я не имел в виду чего-то эротического. Кстати, скорее всего вернусь до ночи, все-таки я устал. — Ты вообще думал завести себе друзей? — сощурился я. Ромео уже приоткрыл рот, желая ответить, но до моих ушей донесся глухой стук тела о твердую поверхность — такой, какой бывает только во время драк. Я шикнул на короля, заставляя того замолчать, схватил за запястье, не подумав о том, зачем это делаю, и потащил туда, где по моим предположениям был источник этого нехорошего, заставляющего меня напрячься звука. Мы свернули в другой коридор, и в десяти метрах от нас обнаружили то, чего я так опасался. Не думал, что в нашей школе также существуют хулиганы и процветает травля, но, стоя и наблюдая за издевательствами посреди белого дня, мои сомнения моментально отпали. Парень — примерно мой ровесник, но точно не одноклассник, зажимал в углу мальчишку, меньше и слабее его. Хулиган поднял его за воротник и держал на весу, с ухмылкой наблюдая за страхом и паникой в чужих глазах. Последней каплей, что заставила меня начать двигаться в их сторону, стало пятнышко крови, проглядывающее между прядями мальчишеских волос, взмокших от нервного пота. Я неосознанно потянул за собой Ромео, но он вырвал свою руку и остановился на месте, отказываясь следовать за мной. — Что? — удивился я. — Пойдем, поможем ему! — Нет, я не хочу лишней ответственности, — сказал король настолько серьезно, что я почти физически почувствовал его нежелание вмешиваться в ситуацию. — Да и меня уже ждут. — Ромео махнул рукой, прищуриваясь, бегло осматривая меня с ног до головы, развернулся и пошел прочь, уже через мгновение покидая коридор. Я встал в ступор, наблюдая за его действиями, прокручивая в голове слова, осознавая все то безразличие, что мой собственный король чувствовал к этой ситуации. В жизни не подумал бы, что он такой трус, что предпочтет собственную безопасность взамен на помощь другому человеку, так сильно нуждающемуся в ней. В эту секунду Ромео рухнул в моих глазах; прямо сейчас я похоронил все свои планы на сближение с ним рядом с прошлыми попытками достучаться; теперь он перестал быть для меня авторитетом — тем, на кого я пытался быть похожим все эти годы. Это смутное чувство предательства, смешанное со всей копившейся во мне злобой и бесконечным самобичеванием, заставляли меня быть жестоким. Я даже не пытался контролировать себя и мыслить здраво, когда практически подлетел к тому парню, отцепил от бедного, до чертиков напуганного мальчишки и начал колошматить так, будто именно он виноват во всех моих бедах. Перед глазами мелькал образ Зонта, всего жалкого и избитого; злорадная ухмылка Вару, обладатель которой мог помочь ему, но не сделал абсолютно ничего; равнодушный взгляд Ромео, что напечатлено поглядел на издевательства и, развернувшись, ушел. В голове роились мысли о собственной бесполезности, пока вместо парня передо мной я представлял обидчиков Зонта, — садистов во плоти, — что так поступили с ним, и из-за этого моя злость разгоралась все больше. В тот момент я возненавидел людей лишь за тот факт, что мысли об издевках над другими могут прийти к ним в головы. Мир, кажется, просто перестал для меня существовать — я не слышал криков, не чувствовал сопротивления и просто бил по чужому лицу так, будто оно не принадлежало кому-то живому; так, что у парня не было даже возможности попытаться мне ответить; так, что Вару назвал бы это не просто «бить», а придумал бы этому отвратительное матершинное название, типа: «пиздить» или «уебать». И самое страшное, что он был бы прав, однако прямо сейчас мне похуй на это — все, что меня интересует, это выбить из этого морального урода все то плохое, что он выливает на других, самоутверждаясь за их счет. В моей груди расцветало какое-то неправильное, жгучее и трепещущее чувство удовлетворения, а глаза заволокла пелена ярости. Движения были быстры и резки, и я бы продолжил бить подонка, не остановился бы на достигнутом, если бы не услышал позади себя плач — такой жалобный, задушенный и мгновенно отрезвляющий. Я повернул голову настолько резко, что услышал хруст собственных позвонков и замер, уставившись на мальчишку в слезах. Он всхлипывал, утирая руками катившиеся по щекам соленые капельки, и лепетал спутанно, но разборчиво: — Не надо, пожалуйста! Не делай этого, не будь таким же плохим. Не бей его! Не надо, прошу тебя. Эта никчемные несколько слов были так нужны мне для того, чтобы понять, чем я занимаюсь. Зонтик, мой любимый мирный Зонтик, что никогда бы не пожелал своему обидчику почувствовать на себе все то, что тот делает со своими жертвами, был бы разочарован мной. Он так же, как этот мальчишка, просил бы меня остановится, всхлипывая и удерживая за подол рубашки. Зонтик возненавидел бы меня просто за знание того, что я могу причинить боль другому живому существу. Чем я вообще занимаюсь? Где и что в моей жизни пошло не так, если я получаю удовольствие, ставя на место плохих парней путем насилия? В какой момент это переросло из простого мотива поддержать мир во всем мире в садистское, мерзкое желание самолично выбить всю дурь из не полюбившегося мне человека? Мне нужно перестать распускать руки. Я обязан перестать потворствовать агрессии. В глубине души я же не плохой, верно? Это просто череда обстоятельств и тяжелое время адаптации в социуме, так? Все пройдет, если я найду способ быть спокойным и буду усиленно сдерживать себя. Я же прав? Прав? Я перевел взгляд с мальчишки на парня подо мной и с ужасом обнаружил то, насколько сильно он пострадал от моих рук. Из его носа единым, беспрерывным потоком текла струйка крови, лицо побагровело, предупреждая о скором появлении многочисленных синяков, глаза, слава Господу, были открыты и парень находился в сознании. Я в панике посмотрел на свои руки, не веря, что мог сделать подобное, но костяшки моих кулаков, пестревшие кровью, были железобетонным аргументом того, что я являюсь причиной избитого человека. И самое страшное во всем этом было то, что я понятия не имел, была ли на руках моя кровь или кровь хулигана, из-за меня превратившегося в жертву. Раскрыв ладонь, я поднес ее к собственному лицу, леденея от страха перед самим собой. Я улыбался. Широко и злорадно, безумно и искренне, ослепительно и торжествующе. В моей груди теплился смех, неуместный, ужасный и безостановочный, но я запретил себе выпускать его наружу. Мне хотелось плакать, кричать и рвать на себе волосы, но все, что предлагало мое тело: улыбаться, смеяться и бежать. Ебаные варианты, которые действительно были мне нужны, просто физически блокировались, поэтому я замер и через секунду и сорвался с места настолько быстро, насколько мог, спотыкаясь и расталкивая людей перед собой. Уроки были окончены, мне нужно было спуститься в гардероб за осенней курткой и кедами, но одна лишь мысль об остановке меня убивала, поэтому я мчался вперед, не обращая внимания ни на кого вокруг, полностью погруженный в движение по спирали, ведущее меня в глубочайшее чувство паники, заставляющее меня задыхаться. Я снова плохой; снова все испортил; опять подвел самого себя, встав на путь насилия; в который раз подтвердил статус монстра в чужих глазах. Стиснув зубы до скрежета эмали, лишь бы не выпустить ужасный, неправильный смех из своей груди, я бежал к выходу — домой, где мог бы закрыться в своей комнате и остаться одному. Я пропускал всё окружающее меня единым потоком смешанных лиц и вещей, но среди этого было то единственное, за что зацепилось мое внимание — выражение лица Ромео, вопросительно глянувшего на меня, когда я вырвался на улицу и случайно столкнулся с ним взглядами. Свежий воздух не приносил мне и капли облегчения, и я отвернулся от короля и продолжал бежать, пытаясь выкинуть мысли из головы. Мои ноги путались, я спотыкался, несясь прочь от всего, что меня окружало — в один миг мое тело чуть не приземлилось на асфальт, плашмя растянувшись на нем, но я успел удержать равновесие. Чувствовал, как на меня смотрят люди, будто знают, что я совершил нечто поистине ужасное, они осуждают мои действия. Прохожие видят меня насквозь, догадываются о черноте вместо сердца, неспособного ни на что. Сука, я же за свою жизнь даже полюбить никого не смог! Дыхание напрочь сбито, ноги подкашиваются, а в глазах темнеет. Чувствую, что еще немного подобных нагрузок на организм, и я отключусь, понимаю, что мне нужно перевести дух, чтобы не потерять сознание, но мысли, роющиеся в голове заставляют меня продолжать, изнуряя себя, и только в нескольких десятках метрах от нашего многоквартирного дома, я сдаюсь, переходя на шаг и разрешая себя выпустить этот пузырь напряжения, громко рассмеявшись так, что спустя пару секунд мне становится противно от самого себя. Мало-мальски успокоившись и приблизившись к подъезду нашего многоквартирного дома, не надеясь на то, что встречу кого-нибудь знакомого, я быстро поменялся в лице, заметив слишком уж часто маячащие перед глазами зеленые полукудряшки. Без сомнений, в этом городе есть лишь один человек, обладающий такими волосами, но я все равно не могу верить своим глазам, не видя очков-спиралек, потому что, предположительно, Вару стоял ко мне в профиль. Я осторожно, надеясь на то, что это не галлюцинация, пытаясь не спугнуть пикового своим присутствием, подошел к нему ближе, начиная видеть перед собой все больше. Заметил, что он периодически подносит что-то к губам, глубоко вдыхает, а затем выдыхает, выпуская изо рта что-то светлое, полупрозрачное, похожее на туман или дым. Пиковый выглядит расслабленно, и я, сам того не замечая, хочу узнать в чем секрет его спокойствия. Я желаю об этом так отчаянно, что на несколько секунд мне снова становится страшно. Вару слегка поворачивает голову и, заметив меня, в одно мгновение напрягается. Он сминает какую-то вещичку в своей руке, а я уже не скрываюсь, открыто приближаюсь ближе, с каждым новым шагом все сильнее чувствуя неприятный, отталкивающий, но знакомый запах, исходящий от него. Я точно чувствовал его где-то в реальном мире, однако эти воспоминания ускользали от меня, словно бегущая вода сквозь пальцы. Будь я немного больше в здравом сознании, чем сейчас, возможно, смог бы связать пару мыслей между собой, но туман в голове из-за круговерти неопознанных мною эмоций не дает мне это сделать. — Что это было? — произнес я, смирившись с тем, что самостоятельно не вспомню, откуда знаю этот запах. — Ничего, — слегка нервно сжав кулаки, кинул Вару. Не то чтобы я не брал в расчет то, что он мне не ответит, однако это все равно расстроило меня. Возможно я слишком любопытен и нередко лезу не в свое дело, но мне хотелось разобраться в этой ситуации. Было что-то, что на подсознательном уровне не давало мне покоя — этот горький запах вызывал во мне нехорошие ассоциации, хоть я и не мог полноценно вспомнить, откуда его знаю. Мой взгляд плавно переместился с сжатого кулака Вару на землю, и мои глаза распахнулись в понимании. На грязном, сером асфальте лежали выкуренные бычки — короткие и белые смятые остатки сигарет. Я нахмурился, резко подняв взгляд и вперив его прямо в глаза пикового, надеясь, что он чувствует все мое негодование сквозь свои очки. Наверняка Вару понял, что его тайна только что раскрылась, ведь теперь он выглядел еще более закрыто в своей оборонительной позе, молча уставившись вперед и ожидая моей реакции. Я не мог сообразить, что именно чувствую по этому поводу: с одной стороны я крайне недоволен его пристрастием, но с другой… Мне самому хотелось бы попробовать. Наблюдая за тем, как вечно напряженный пиковый расслабляется после одного жалкого вдоха никотина, я желал ощутить того же самого. Не спорю, звучит как одержимость, но, может, это поможет мне с моей проблемой… — Дай попробовать, — попросил я, поджимая губы. — Чего? — опешил пиковый, явно не ожидающий от меня подобной реакции. Признаю, я сам от себя такого никогда не ждал, но в ситуации, когда я готов на все, лишь бы остановить этот круг насилия, совершаемый мной, любые средства хороши. — Отвали, это мои. Если так хочется иди покупай свои, сам зарабатывай себе зависимость, и не пытайся выставить меня тварью, что толкнула такого правильного мальчика на кривую дорожку. — Дай пожалуйста, мне не продадут, — снова попросил я, пытаясь вызвать милостыню у другого валета. Вару нахмурился и обвел меня оценивающим взглядом, пытаясь в чем-то разобраться, пока я размышлял о том, что если бы я курил, дал бы попробовать сигарету другому? Наверное нет, мне не хотелось бы портить человеку здоровье, но пиковый ведь не такой, правда? Ему же все равно на других! Если я попрошу его как следует или, на крайний случай, пригрожу тем, что расскажу остальным, пиковый же даст мне хотя бы парочку этих успокаивающих палочек? — Ну и кого ты опять избил? — сказал он, глядя на костяшки моих сжатых кулаков, и его слова прозвучали так обыденно и невпечатленно, что мне захотелось плакать. — Я не специально! — воскликнул я, пряча руки за спину, боясь его осуждения, но пиковому было плевать на меня так же, как и на мои оправдания. Он странно, неправильно и злорадно ухмыльнулся, затянулся и выдохнул дым прямо мне в лицо, заставив закашляться от этого резкого запаха. — Гадость, — с трудом выдавил из себя я, но получить сигареты пытаться не перестал. — Дай пожалуйста хотя бы одну, я отстану от тебя, честно. — Пиздец ты ебалай! Сам же только что сказал, что гадость, — прищурился Вару, но сжалился надо мной и протянул наполовину выкуренную сигарету. Я радостно выхватил ее и без толики сомнений поднес ко рту, копируя ранее увиденные действия пикового, вдохнул так глубоко, как только мог и сильно пожалел об этом. Легкие обожгло болью, и я закашляться так сильно, что на мгновение мне показалось, что я их выплюну. Перед глазами снова предстала темнота, но теперь в черноте вспыхнули разноцветные фейерверки из-за того, что я сильно зажмурился, пытаясь прийти в чувства. Вару расхохотался, наблюдая за тем, как я складываюсь пополам, пытаясь уменьшить жжение в груди и сделать хотя бы один маленький вдох. Я честно думал, что задохнусь прямо перед дверью нашей многоэтажки рядом с валетом, веселящимся с меня, но после пары минут сильнейшего кашля, я смог почувствовать облегчение от рваного, но полноценного вдоха свежего воздуха. — Вот ты отсталый конечно! Кто в первый раз так затягивается? — успокоившись после долгого смеха, выдал Вару, но в одно мгновение посерьезнел, с прищуром осматривая меня. — Никому об этом не говори. Это остается между нами. Ясно, сахарный? Я только и мог, что кивнуть и опустить взгляд на сигарету, тлеющую в моей ладони.