И я знаю, что мог все исправить. Я был переполнен словами, но не смог их связать.
И мы опять отдаляемся, как обычно уверяя, что справимся.
Вару. Темные стволы деревьев уходили ввысь, глядя на меня, словно грозовые облака, где-то далеко покачивая оставшейся после двух осенних месяцев темно-зеленой кроной. Здесь было пусто, неуютно и холодно, а завывающие вдали собаки заставляли неприятные мурашки вместе с ледяным потом выступить на моей спине. Я брел по лесопосадке, что отделяла железнодорожные пути от трассы и мчащих по ней автомобилей, уже не надеясь дойти до квартиры самостоятельно. Все, чего мне сейчас по-настоящему хотелось, это пить, кушать и упасть в кровать хотя бы на несколько часов. Я с трудом переставлял ноги, пытаясь вспомнить, когда в последний раз ел, но на ум приходили лишь обрывочные воспоминания об утреннем бутерброде, который приготовил мне Феликс, купаясь в ярких солнечных лучах. Идя с сомкнутыми глазами, на открытие которых у меня не было сил из-за усталости и плохого самочувствия, я не мог видеть темень, со всех сторон окружившую меня, но прекрасно различал звуки приближающейся ночи. Блять, не так я себе представлял сегодняшний вечер и итог моих дурных, навязчивых размышлений. Кому я пытаюсь наврать? Я ни на секунду не задумался о последствиях своих действий. Верно Пик говорил, когда кричал на меня — я неуправляемый и импульсивный идиот. Сегодня мы снова с ним поругались. И вновь та же глупая причина — моя неосторожность и излишняя активность. Несколько часов назад я столкнулся с Кириллом в коридоре и решил, что если говорить по-нормальному он не хочет, то буду говорить я. Только уже не на общепринятом русском, а на своем — языке издевательств. Словом, неприятная получилась ситуация. Я поставил ему подножку, а когда тот решил пройти мимо, продолжив игнорировать, ударил ему по голове стоящей неподалеку шваброй, которую по случайности здесь оставила уборщица. Кирилл набросился на меня и мы подрались, собирая вокруг себя толпу зевак и парочку местных «букмекеров», что, подогревая интерес, собирали ставки со всех стоящих школьников. На шумиху среагировал мой король, уже даже не сомневаясь, что причина всему произошедшему я. Пик разогнал детей, отцепил меня от Кирилла (только тогда я озадачился вопросом того, где сейчас находится Артем), и, заведя в более тихое, укромное место, отчитывал несколько долгих, скучных минут, пока в моей голове крутилась мысль о том, что, если бы мне под руку попался бы, скажем, кирпич, а не швабра, я так же без раздумий ударил бы им парня, и от этого осознания мне стало жутко с самого себя. И я бы понял и принял, если на выговоре все прекратилось бы, но, сука, мне же так везет за всякое дерьмо! Конечно, мой король снова приклеился ко мне, не отходя ни на шаг, контролируя каждый мой вздох. Ненавижу то, что он считает нужным приглядывать за мной, словно за маленьким ребенком после каждой неприятной для него ситуации, причиной которых, скажу в его оправдание, всегда был я. Именно поэтому я решил выйти прогуляться — живу в этой чертовой квартире уже больше трех месяцев, но никак не смогу смириться с ее теснотой. Я застегивал молнию на олимпийке, когда в дверном проеме появился Пик и, обведя меня хмурым взглядом, сказал, что мне нельзя выходить из квартиры. Мы с ним и так поругались несколько часов назад, но его слова, лишающие меня свободы, вывели меня из себя. Он же долбаный фанатик вольности, почему не может понять мои желания? Я рыкнул ему, чтобы он шел нахуй, оттолкнул от себя и выбежал из дома, громко захлопнув за собой дверь. Слышал, как Пик кричал мне, прося остановится и вышел за мной на лестничную площадку, но я всегда был быстрее его, так что уже закрывал подъездную дверь, вырываясь на свежий, чуть морозный воздух. Теперь в моей крови гулял адреналин, ведь я был уверен, что король отправится за мной, — он слишком упертый, — поэтому мчался, взглядом выискивая способ оторваться от него, попутно сворачивая в разные закутки, чтобы запутать Пика. В путающихся мыслях вспыли смутные обрывки диалогов одноклассников, что говорили об общественном транспорте. Я ни разу не пробовал кататься на нем, но часто видел проезжающие недалеко отсюда электрички, поэтому, особо не думая, отправился к железнодорожным путям, надеясь на то, что мой король не додумается меня там искать. Легкие горели огнем, когда я добежал до станции, в глазах темнело из-за нагрузки на изнеможенный организм, но я успел заскочить в вагон за несколько секунд до закрытия дверей. Я стоял, схватившись за серый, холодный поручень, пытаясь отдышатся. Наконец, переведя дух, начал рассматривать обстановку вокруг — взгляд первым делом упал на большие окна, через которые яркими, красными, оранжевыми лучами проникал закатный свет; после — на немногочисленных пассажиров, что выглядели уставшими и по-странному тоскливыми; последним, за что зацепилось мое внимание, была женщина, что собирала у людей деньги. Я нахмурился, пытаясь вспомнить, не упоминали ли школьники о том, что за общественный транспорт нужно платить, но, не сумев вытащить из памяти нужной информации, я просто прошмыгнул в дальний вагон, пытаясь оттянуть встречу с этой женщиной, ведь денег с собой у меня не было. В спешке покидая квартиру, я не взял абсолютно ничего — даже телефон и ключи остались пылиться на тумбочке. Я забился в углу, надеясь стать незаметным; скрылся за людьми, косо поглядывающими на меня и чувствовал. Ощущал слишком многое — шум от многочисленных людских разговоров, мелодий мобильников, чужого дыхания смешивался с ярким, светящим в мои глаза светом и моими беспорядочными мыслями и желаниями. Мне казалось, что у меня зудит все кожа — чешется, нервируя бегающий рассудок, но прекратить этого я не могу. Я по-прежнему перевозбужден без причины и мне это совершенно не нравится. Меня угнетают мои же поступки, действия и слова. Я хотел бы не садиться в эту чертову электричку, не выслушивать крики женщины, что все же добралась до меня и выгнала из транспорта, оставив в какой-то глуши после того, как я ей нагрубил, не идти сейчас по ебаному лесу, где меня могут сожрать волки или какие-нибудь медведи. Я просто хотел бы не оказаться в той ситуации, в которой нахожусь — не шагать в холодной темноте, ощущая липкий страх и мечтая не свалится в овраг и не сломать себе ногу. Чем я только думал, когда решил сбежать от своего короля? Вокруг даже домов нет, где я мог бы переночевать, а отдохнуть мне действительно нужно, потому что шатает меня, знаете ли, прилично. Я открыл глаза, тяжело выдыхая, и запрокинул голову, мечтая увидеть нежный, но одновременно с этим яркий голубой небосклон, однако меня встретила лишь мерзкая, пустая чернота. При моих мыслях о чистом небе — таком открытом и легком — в голове неосознанно всплыл образ рыжего чудика. Он никогда не был моим другом, ровно так же, как никогда им не станет. Я не позволю ему. Не дам пробраться сквозь все барьеры и ограничения, агрессию и напускное безразличие, чтобы залезть в мою душу. Но почему-то с каждым днем я все больше не могу перестать думать о нем, как о человеке, с которым мне хотелось бы проводить больше времени. Я ненавижу это. Я ненавижу свой чертов неуправляемый мозг, характер и мысли, потому что это всегда плохо заканчивается. Довериться человеку и привязаться к стабильности, что он приносит собой — ошибка, что всегда плохо заканчивается, и я не допущу ее. Не снова. В глазах потемнело сразу, как только я качнул головой, пытаясь отогнать навязчивые мысли, а после стало настолько ярко, что казалось, я ослеп. Отшатнувшись, я чуть не рухнул на землю, и, пытаясь хоть как-то совладать с резким головокружением, попытался глубоко вдохнуть. Один несчастный глоток воздуха не мог мне помочь, когда тело ослабло, и я почувствовал, как падаю на землю, окончательно лишившись своих сил. Мне стоило нормально питаться и спать достаточное количество времени, а не жить на бутерброде в день, идя на поводу глупым, медленно убивающим меня идеям. Глаза сами, без моего желания, закрылись, так что я не видел стремительное приближение земли, но вполне мог прочувствовать боль в висках, что, пульсируя, отдавалась в затылок. А потом резкий жар, смешанный с холодком, проходящим по спине, теплоту гнилых листьев и дикий страх, что, впрочем, не помешал мне вырубится посреди этой лесопосадки.꩜꩜꩜
Я с трудом разлепил глаза, чувствуя мерзкий, отдающий металлом, вкус крови во рту. Вокруг было темно — ровно так же, как и до моего падения, значит провалялся я на земле совсем недолго. Дотронулся до лица и понял, что пока находился в отрубе, из носа у меня хлестала кровь, что сейчас высохла и по-настоящему омерзительно ощущалась на коже. Она все еще была липкой, свернувшейся под воздействием времени, но все равно немного теплой. — Так и умереть недалеко, — вздохнул я, утираясь рукавом олимпийки. Приподнявшись на локтях, осмотревшись по сторонам, я забеспокоился. Только сейчас до меня начали доходить последствия моих решений. Я сбежал от Пика на улицу, не взяв с собой ни денег, ни телефона; сел на случайную электричку, не зная куда приеду и что буду делать; сошел на незнакомой станции и вместо того чтобы ждать утреннего рейса на скамейке пошел в лесопосадку, заранее понимая, что долгой ходьбы не выдержу из-за усталости. И что теперь? Я не знаю, где нахожусь; не представляю куда идти и что делать; сижу и паникую, сидя на гнилых листьях, давно опавших с деревьев, стирая с лица гребанную кровь, что могла убить меня, если бы мне не свезло. Иногда, когда я прихожу в себя, мне кажется, что ебанутость моих действий на самом деле неописуема и все, что я делаю, направлено на то, чтобы я покалечил себя. Черт, я действительно ненавижу свой мозг. Перекатившись на живот и расставив руки в стороны, я смог, шатаясь, подняться с земли. Голова кружилась, а руки неестественно дрожали. Я посмотрел на них, хмурясь, после чего со злостью сжал в кулаки и спрятал в карманы, начиная идти. Не так далеко отсюда я заприметил что-то яркое и горящее. Похоже на свет из окон, только не тот, что я видел обычно, а другой: более теплый и тусклый. В городе очень много света, не потеряешься из-за темноты, но здесь — вокруг меня — сплошная чернота. Я снял очки, чтобы видеть под ногами хоть что-то и пошел вперед — держа курс на этот светящийся огонек. Перешагивая скопления веток, что напоминали мне руки, желающие утянуть под землю, я сравнил все это со странным квестом, а тот оконный свет — моя монетка. Все, как в видеоиграх. Если происходящие не является настоящим, я не смогу умереть или снова упасть, верно? Отрицание реальности действительности успокаивало, однако не так как сигареты. Мне бы закурить, да пачка закончилась. Феликс, внезапно для меня пристрастившийся к никотину, помогал сигаретам испарятся, а работницы ларьков, что продают без паспорта, уже наизусть запомнили мое лицо и перестали торговать для меня столь желанным товаром. Жуть, думаю как наркоман. Глаза слипались от сонливости, пока я одним лишь усилием воли держал их открытыми. Шел вперед, понимая, что если сдамся — действительно умру, а обрывать собственную жизнь таким глупым способом мне не хотелось. Спасительный огонек становился ближе, придавая мне сил ради последнего рывка. Осталось совсем немножко, я же не такой слабак, чтобы не дойти, верно? Я почти прослезился от радости, поднимаясь на порог ближайшего дома, — того, откуда заметил свет, — даже не осматриваясь вокруг. Все, что я видел перед собой — желанная дверь; все чего я хотел — чтобы хозяева не были мудаками и впустили меня. Я согласен быть жалким и готов даже попросить их об этом — всяко лучше, чем скрутить под холодным ноябрьским небом. Два шага вперед, три стука по дереву и целая минута нервного ожидания, во время которой я утонул в беспричинной панике и был готов расплакаться от собственной беспомощности. С чего я решил, что кто-то может помочь? Помочь мне? Если бог существует, он бы сделал все возможное, чтобы я сейчас умер — ни к чему в реальном мире такие, как я. Как там говорил мой король? Омерзительный садист с ебливым характером, при смерти которого все радовались бы и не пролили слез? Припоминаю что-то подобное… Может быть он был прав. Может быть его слова — общепринятый факт, с которым я не хочу смиряться? Может быть, если я сейчас действительно умру, он обрадуется? Может быть-... Дверь открылось с тихим скрипом и на меня хлынул поток теплого воздуха, смешанный с приятным ароматом чего-то столь забытого и домашнего, что мои глаза в изумлении распахнулись. — Ой, Милок, ты чего тут один делаешь? Время позднее, — проговорила женщина, появившаяся передо мной. Старая бабушка, без сомнений пенсионерка, с морщинками в уголках глаз, что появляются от долгих улыбок, глядела на меня с искренним беспокойством в глазах. На темной, со стороны выглядящей уютно, кофте местами красовались следы муки, а свободные штаны были вывезены в кошачьей шерсти. Я глядел на нее с удивительным осознанием того, что добрые люди не всегда вызывают во мне отторжение одним своим видом, и от этого понимания что-то глубоко меня кольнуло, заставляя говорить. — Извините, можно позвонить? Я немного потерялся, — попросил я с надеждой в голосе и почему-то мне казалось, что мне не откажут — в одно мгновение все съедающие меня мысли исчезли, и я, кажется, стал самим собой. — Проходи, не стой на холоде, — бабушка перестала загораживать мне проход и впустила в теплый, по-отечественному уютно обставленный дом. Она жестом указала мне на вешалку, и я не стал спорить, снимая и вещая туда свою олимпийку. В глубине дома шумел телевизор, откуда слышался голос ведущего новостей, а из комнаты, куда ушла женщина, послышался звон посуды и тихие, смазанные разговоры. Я тряхнул головой, опираясь о дверной косяк, и снял кеды, с интересом замечая банки засоленных огурцов и старые тряпки на полу. Низкие потолки, к большому удивлению, не давили на меня и, помявшись на пороге некоторое время, я все же собрался с силами и прошел в большую комнату, откуда слышались признаки жизни. Здесь было светлее, и мои глаза, непривыкшие к такому, на несколько секунд подвели меня, сделав незрячим, но я все еще мог слышать голос, что донесся справа от меня. — Ну, садись чаи пить, да рассказывай, как угораздило тебя потеряться. Я потер глаза и изумленно повернул голову, встречаясь взглядами с дедушкой, что также тепло, как и бабушка, улыбался. Сердце сжалось от неясной тревоги, ведь случись сейчас что-нибудь, я буду в меньшинстве, но быстро успокоилось, когда он хохотнул и пододвинул стул ближе ко мне. Дед не выглядел опасным и угрожающим — наоборот, был мягким и улыбчивым, с интересом рассматривая меня, одновременно с этим отхлебывая немного чая из небольшой белой чашки. — И что ты его пугаешь? — с легким укором сказала бабушка, легонько толкнув свободной рукой деда в плечо, в другой держа пирог, от которого тонкой струйкой исходил пар. Я глядел на них с изумлением и, чтобы не быть молчаливым слушателем, прочистил горло и выдал: — Извините, мне надо помыть руки. — Раковина у входа. Помой руки и садись за стол, — тепло улыбнулась женщина, ставя горячую выпечку на стол и указывая мне в сторону двери, откуда я пришел. Я кивнул, запоздало понимая, что только что согласился на ужин с ними. Смутился, прошмыгнул в ванную и прикрыл за собой дверь, пугаясь дружелюбия этих людей. В груди бурлило странное чувство страха, смешанное с благодарностью и удивлением. Я потряс головой, выкидывая размышления, включил кран и опустил под слабый напор руки. Ледяная вода текла, унося с собой грязь земли, на которой я провалялся несколько часов; неимоверную усталость и напряжение, копившееся во мне все это время, и медленно приводила в чувства. Я вымыл руки с мылом, устав холодить их, делая ледышками, после ополоснул лицо, смывая след подсохшей дорожки крови, и поглядел на себя в зеркало. Очки я снял еще в лесопосадке, чтобы лучше видеть, но надевать их сейчас совсем не хотелось. Старики, по словам детей в школе, люди очень консервативные, так что подобную зеленую безделушку на моем лице могут воспринять за подростковую дурость. Не то что бы мне не было плевать, однако эти люди пустили меня в свой дом, не оставив умирать на пороге, а я не такой ублюдок и дегенерат, чтобы специально злить их и портить себе жизнь. Чуть погодя, зрение сфокусировалось окончательно, и я снова вглядывался в свои черные глаза. Этот цвет беспокоил, ведь всю свою жизнь меня преследовал только родной темно-зеленый или опасный красный, и я знал, при каких обстоятельствах проявляются эти оттенки, но эта бездонная чернота мне совершенно не нравилась. Я тяжело вздохнул, отворачиваясь от своего отражения и тихо вышел в коридор, осматриваясь по сторонам. Светлые обои, поклеенные на стены, были местами разрисованы детскими неумелыми руками. Низы стен заполнены кривыми разноцветными цветами; человечками, что больше походили на вразнобой расставленные геометрические фигуры; бабочками, несоразмерно большими для остальных каракуль, но от этого более забавными. Полы завалены разным хламом: при беглом осмотре я разглядел лишь меховую куртку, обернутую в пленку, мешки с овощами, что стояли тут, кажется, уже долгое время, и несколько банок соленья — таких же, что я видел, входя в дом. Решив, что оттягивал уже достаточное количество времени, я снова появился на пороге кухни, и, чуть замешкавшись на пороге, глянул на часы, висящие на стене, своим равномерным клацаньем привлекая мое внимание. Одиннадцать вечера. Упс, учитывая то, что покинул я дом в районе пяти, там меня не было около шести часов. — Садись, не стой в дверях, — выглянула из-за стола бабушка, и я не мог не послушать ее. Усевшись на стул, что так любезно подтолкнул для меня мужичок, я вздохнул и, не зная, на что устремить свой взгляд, начал осматривать стол. Деревянный, темный столик, поверхность которого покрыта светлой, нежной и цветочной скатертью, был чем-то удивительным для меня. В квартире у нас стоял большой, но самый обыкновенный стол без каких-либо украшений, и никто, даже Феликс, стремящийся задекорировать пространство вокруг себя, не стал как-либо трогать кухню, посчитав нейтральной территорией. Бабушка порезала пирог, что пах вареными яблоками, и, положив его на тарелку, протянула мне, одновременно с этим болтая о том, что мне следует размешать сахар в чае, пока тот не успел остыть. — Ну-с, что случилось-то с тобой, парниша? — заинтересованно протянул дед, наблюдая за тем, как я с легким опасением разламываю свежую выпечку. — Я из дома вышел на прогулку, потому что в одной квартире со своими братьями мне было очень душно, — говорил я, не смотря на них, а продолжая упорно глядеть в предложенный мне пирог. Какой же я все-таки параноик. — Черт меня дернул на электричку сесть. Развеяться хотел, но не учел того, что в городе живу недолго и многого не знаю. — Говоришь, мало знаешь? Небось впервые за городом? — искренне удивилась бабушка, пока я наконец успокоился и попробовал сладкий яблочный кусочек. — На самом деле да, — прожевав и отметив в голове, что пирог, испеченный этой женщиной, был действительно вкусным, сказал я. — Мне не приходилось уходить далеко от квартиры: школа рядом, магазины тоже, парки тем более. — Как зовут-то тебя, путешественник? — с улыбкой в голосе спросил дед. — Ва, — я запнулся, маскируя заминку приступом легкого кашля, — Влад. — Как учишься? Хорошо? — продолжил он, напрягая меня своим интересом. — Нормально для девятиклассника, — уклонился я от ответа, не желая продолжать беседу. — Слыхала, парень-то с Солнцем одногодки! — улыбаясь, мужчина повернулся к бабушке, говоря слова таким тоном, словно это было что-то удивительно-хорошее. — Бедный, в таком возрасте потеряться, — пробубнила под нос женщина, а после обратилась к деду, кажется, совершенно забыв про меня. — Она, кстати, обещала завтра к нам заглянуть. Я недоуменно взглянул на них, пытаясь понять, о каком «Солнце» они говорят, почему оно должно завтра их проведать, и не рехнулись ли эти старики вовсе. Забыв про то, что сейчас на мне нет очков, скрывающих большинство моих эмоций, я непонимающе сощурился, чем привлек внимание бабушки. — Внучка наша — Солнышко — завтра приедет, — улыбнулась она широко, хотя несколько минут назад я думал, что ее лицо треснет, если женщина сильнее обрадуется. Я кивнул, наконец расставив по полочкам слова стариков и связав новости с положительными эмоциями этих двоих. Дедушка снова завел разговор о внучке, а бабушка с большим энтузиазмом его поддержала, рассказывая о своей родной кровиночке (ее слова) все то время, что я ел пирог, запивая его чуть подслащенным чаем. Когда речь заходила о девчонке, женщина говорила голосом, полным любви и бесконечной заботы к ней, а прозвище «Солнце» из ее уст звучало так искренне преданно и по-родному, что я удивился, почувствовав такую верную, возможно даже материнскую, любовь, исходящую от нее. В конце концов я доел предложенную мне выпечку, допил чай, отказался от новых порций, что так усердно пыталась предложить мне бабушка, и аккуратно попросил о телефонном звонке, потому что, на самом деле, это было единственным, ради чего я пришел. Гостеприимство этих людей удивляло и немного забавляло, а пружина в моей груди, что всю прошлую неделю сжималась все сильнее, заставляя меня быть излишне активным, расправлялась, отпуская меня из маниакального плена. На душе стало спокойно, и я не стал размышлять, повлияла ли на меня смена обстановки или эти улыбчивые люди. — Телефон? Конечно, пойдем в зал. Я тебе как раз там и постелю, — сказала бабушка, поднимаясь из-за стола, своими словами вызвав во мне огромную волну удивления, смешанного с негодованием. — Постелите? — переспросил я. — Электрички по ночам не ходят, — покачала она головой, но когда я промолчал в ответ, женщина встрепенулась. — Ой, правда, извини, чего это я? Тебя наверное родители заберут, верно? — Э-э-э, — неожиданные скачки в ее настроении и словах сбивали с толку, — нет, не смогут. — Ну тогда останешься на ночь, ничего страшного. Не выгонять же тебя, — успокоилась бабушка и по-старчески медленно пошла в другую комнату, жестом зазывая за собой. Я глянул на деда, но с огромным удивлением обнаружил, что тот спит, — ну, или отдыхает с закрытыми глазами — после чего проморгался, и все же последовал за женщиной в другую, более просторную, но все также небольшую, уютную комнату. Потолки были так же низки, а пол устлан темными, уже затоптанными коврами; половину зала занимал огромный шифоньер, по внешнему виду которого можно было уверенно заявить, что пережил он многое: на дверцах было множество маленьких, блестящих наклеек — некоторые содраны, а от некоторых остался клейкий белый бумажный след, углы шкафа исцарапаны то ли когтями животных, то ли чьими-то шаловливыми ручонками, а общий вид мебели навевал странное чувство ностальгии, погружая в состояние, заставляющее заново пережить детство. И это чувство для меня было поистине удивительным, ведь я никогда не испытывал его на себе — появился одиннадцатилетним придурком, прожил два года в черной, удушающей пустоте, год в реальном 2014, год в карточном мире и снова попал в реальный, и я не могу назвать хотя бы крупицу этого времени своим «детством», чтобы сейчас переживать его заново. Смахнув размышления в сторону легким потрясением головы, я взглянул на другую половину комнаты, что занимал диван — не старый, но и далеко не новый. Он выглядел так, словно прослужил много лет, но его так сердечно оберегали, что до сих пор единственными его изъянами были подранные острыми когтями ножки. На стенах висели картинки, очевидно нарисованные детской рукой, фотографии маленькой светловолосой и вечно улыбающейся девочки, и, к удивлению, разноцветные медали. Я подошел к ним поближе, повинуясь импульсивному интересу и прикоснулся, рассматривая получше. Большинство из них были серебряными и коричневыми, а циферками на них значились два и три. Где-то в углу виднелась лишь одна сверкающая солнечным цветом медалька, и я, повернувшись к бабушке, недоуменно произнес: — Разве напоказ выставляют не только первые места и золотые кубки? — Это достижения нашей внучки, — сказала она с теплотой в голосе, словно ее слова разом все объясняли. — Не важно, победит она или проиграет: любое старание должно быть замечено. Я кивнул, принимая ее ответ и потянулся к телефону, что женщина доселе держала в открытой ладони, предлагая мне. Взял в руки и замер в нерешительности: номеров телефонов клонов я не знал — помнил только свой, и то не был уверен в нем. Да и если я позвонил бы себе, то трубку вряд ли взяли бы, а если чудо невероятным образом свершилось бы, то этим человеком стал бы Пик. Как бы я не отрицал близость со своим королем и не пытался от него отделаться, все-таки где-то глубоко внутри — там, где пылятся те вещи, в которых я сам себе не могу признаться, — я знал, что в те моменты, когда мне действительно требуются помощь, Пик без лишних разговоров сможет мне ее оказать. По крайней мере так было всегда. — Давай, не тяни, — ненавязчиво посоветовала бабушка и, махнув рукой, отправилась в другую комнату за постельным бельем и парой одеял для меня. Я стиснул телефон в ладони, глубоко вздохнул и выровнял дыхание. Не будет же мой король кричать на меня за пару-тройку часов отсутствия, верно? Окончательно собравшись с мыслями, я набрал свой номер и прождал несколько долгих секунд до того, как услышал «пилик», значащий, что вызов приняли. — Привет, Пик. — Вару? — полный напряжения тон. — Где ты? Чем ты думаешь, когда уходишь из дома на такой срок? — Да успокойся ты, в порядке я. Жив, кровью, прямо сейчас, не истекаю, — беззаботно, возможно чуточку наигранно, говорил я, не до конца понимая причину чужого беспокойства. — Где ты, идиота кусок? — Не знаю, за городом, — я пожал плечами, запоздало понимая, что мой король этого не заметит. — Где? — ошарашено выдохнул Пик, — Тебя не было больше суток, что ты там делал? — злость потихоньку проникала в тон его голоса, заставляя меня напрячься. — Какие сутки? Я несколько часов назад ушел. — Ты пил? Как ты мог пропустить мимо себя столько времени? Сегодня среда, а ты, черт, ушел во вторник. Я застыл на месте, пытаясь переварить эту информацию. Как это больше суток? Когда я мог пропустить столько времени? Глаза тревожно забегали в поисках ответа и через несколько секунд меня осенило — обморок. Блять, я пролежал в отрубе целые сутки! За это время меня могла сожрать любая лесная тварь и не было бы тогда Вару. Фееричная смерть, нечего сказать. — Я не пил, просто не заметил, — уклонился я, не желая говорить правду, иначе Пик действительно приклеится ко мне. — Дома буду завтра, по ночам электрички не ездят. — Где ты будешь ночевать? Опиши, где находишься, я приеду, — серьезно сказал мой король. — Не надо, у меня есть ночлег. Я в доме одной бабушки, звоню, кстати, с ее телефона. — Я не знаю, что сделаю с тобой дома. Ты хоть раз можешь подумать своей головой? — начал Пик, но мне не хотелось слушать его выговор — и так завтра придется, — поэтому я отключил звонок. — Ну как, все хорошо? Родители не беспокоятся? А братья? — в комнату зашла женщина, своим неожиданным появлением заставляя меня чуть ли не подскочить. В руках она держала подушку, одеяло и еще какие-то вещи, что я не мог разглядеть. — Все нормально, — сказал я, натянуто улыбаясь и отдавая бабушке телефон. Она лишь покачала головой, молча заставляя понять, что вещичку я должен положить на стол, а сам уйти на какое-то время и не мешаться — умыться перед сном или что-то в этом роде — до того, как она закончит с моим ночлегом на одну ночь.꩜꩜꩜
Холодный, порывистый, свежий ветер дул мне в лицо, каким боком я бы от него не отворачивался, с деревьев опадали последние листья и вокруг становилось еще мрачнее, чем было раньше — голые ветви были похожи на лапы пауков, готовых утянуть за собой, а желтый ковер из листьев прогнил и стал грязно-коричневым. Нудный, шепелявый из-за плохого динамика, голос дежурного по станции убаюкивал, но холод, пронизывающий до костей, приводил в себя. Вокруг меня толпились сонные люди, и я прекрасно их понимал — в шесть утра мало кто выглядел бы бодрым и счастливым, особенно если тебе приходится болтаться на станции и ждать свою, уже порядком опаздывающую, электричку. Старики, что приютили меня на одну ночь, стояли немного позади меня, болтая друг с другом. Сначала я подумал, что они тащатся сюда из-за меня и попытался отвязаться, но, оказалось, что им хотелось встретить свою внучку на станции и… Кто я такой, чтобы как-либо этому противостоять? Скажу честно, мне довольно неловко в их компании — особенно учитывая то, каким жалким я, наверное, выглядел вчера. Мне хотелось уехать отсюда и больше никогда не вспоминать этих людей, но долбанный транспорт был единственным, что не позволял этого сделать. Сильнее опоздания меня раздражало лишь то, что электрички, едущие сюда из города, а не наоборот (как мне нужно), уже третий раз мозолили мои глаза. Я матернулся под нос, услышав шум и характерное дребезжание земли в четвертый раз и, повернув голову, в снова убедился в том, что в жизни мне не фартит. Пригородный поезд остановился прямо передо мной, и оттуда в одно мгновение высыпались люди, пока мне пришлось спешно отойти от дверей, чтобы не попасть под этот живой поток. Я облокотился о колонну и невпечатленно глядел на толпу, ожидая своего транспорта — в основном взрослые люди с сумками в руках и рюкзаками на спинах покидали вагон. Кто-то шел за ручку с ребенком, а кто-то даже умудрился пронести с собой собаку, но эти мелкие удивления не сравнятся с тем шоком, что я испытал, когда из общей массы людей выглянула она — девчушка с блондинистыми, золотом отливающими на солнце, волосами, медово-карими глазами и широкой улыбочкой. Блять. Девчонка огляделась и, завидев недалеко от себя стариков, спешно отправилась прямо к ним, и с каждым ее шагом мое неверие сменялось полной уверенностью в том, что она — Лана. Все выдавало в ней ее — походка, полная энергии; темно-зеленая сумка-почтальонка со значками; рост и телосложение; даже блядские бирюзовые локоны! Какова была вероятность того, что однажды я — весь такой жалкий и никчемный, словно дворовый пес — забреду именно на порог к ебучим предкам подружки моего короля? Я стиснул челюсти до скрипа зубов и понадеялся на то, что Блонди не заметит меня, ведь видеться с ней мне совершенно не хотелось. План моего от нее побега также поддерживала нужная мне электричка, что виднелась на горизонте, но тащилась до блевотного медленно. Я услышал теплые приветствия и мог наблюдать за нежными объятиями стариков и Блонди, но побоялся выдать свое присутствие и скрылся за колонной так, что при желании меня было видно, но не настолько, чтобы привлекать лишнее внимание. Люди огибали меня, обходя стороной, пока я с раздражением на сложившуюся ситуацию ждал ебаный пригородный поезд. — Влад, поди сюда, познакомься с внучкой нашей! — прикрикнула бабушка, и все мои желания остаться незамеченным в одно мгновение рухнули. Я выглянул из-за колонны с ухмылочкой на лице, что по своему обыкновению не касалась моих глаз, но теперь это было видно из-за отсутствия на лице очков, дабы посмотреть на удивление девчонки. Клянусь, ее приоткрытый рот и непонимающий взгляд, что бегал от меня к старикам был уморительным — словно я попал в какой-то ситком, а она была актером, исполняющим свою роль. — Вару? Тебя Пик с позавчерашнего вечера ищет! — наконец отмерла она, походя ближе, пока я ненавязчиво отходил от нее подальше. — Знаю. — Улыбка сошла с моих губ, когда мысли о предстоящем с моим королем разговоре заполнили голову. — Давай позвоню ему? — Солнце, кто такой Пик? — хмыкнув, спросил дед, заинтересованно поглядывая то на меня, то на Блонди. — Брат Влада, Петр, — торопливо ответила она, пока я прочувствовал всю неловкость этого откровенно тупого разговора. — Так мне нужно поз— — Нет, — перебил я, услышав открытие дверей наконец добравшейся до меня электрички. — Мне все равно видеться с его недовольной мордой. Я хохотнул, когда она поджала губы, и запрыгнул в вагон, напоследок крикнув старикам «спасибо», ведь я не был тварью, неумеющей благодарить. Однако скрывать того, что видеть этих людей в будущем я не желал, я не мог, поэтому прощаться с ними не желал — «пока» означает, что ты не против еще одной встречи. Металлические двери вагона, украшенные наклейками с надписями «не прислоняться» и написанными школьниками черным маркером английскими фразами, закрылись, заставляя меня облегченно вздохнуть, вынуть из кармана очки, надеть их и наконец почувствовать себя чуть более спокойнее.꩜꩜꩜
Темный квадратик, вдавленный в ровную, отшлифованную, слегка блестящую поверхность; ассиметричный узор, созданный природой на деревянной поверхности; вмятины, оставшиеся после многочисленных хлопков. Я глядел в закрытую входную дверь, гипнотизируя ее уже около двух минут, не решаясь постучаться. Нет, меня не пугал мой король вместе с остальными клонами — ну покричит Пик, что с того? Не первый раз и не последний. Больше пугала перспектива того, что он, увидев меня, сойдет с катушек и начнет опекать меня, снова ходя по пятам. Нервное напряжение съедало меня изнутри даже когда я пытался от него избавиться — оно не желало меня покидать. Я пару раз вздохнул, ведь несколько недель назад подслушал из чьего-то разговора, что это помогает расслабиться и, поднеся кулак к двери, легонько постучал. Не успев убрать руку, я отпрыгнул, чтобы резко распахнувшаяся дверь не сломала бы ее. Удивлено глянув сначала на руку, что чудом осталась цела, я перевел взгляд на дверной проход и отшатнулся, потому что в ту же секунду на меня напрыгнул Феликс, обнимая. — Вару, не уходи так! Боже, знал бы ты как сильно все мы волновались! Ничего с собой не взял и потерялся черт знает где! Мы искали тебя по всему городу, боже, мы так испугались! — тараторил червовый, обхватывая меня крепче каждый раз, когда я пытался отцепить его от себя. Я не вслушивался в его слова, ведь они были не более, чем его обыкновенным потоком эмоций, а мне нет дела до его чувств. Наверняка он волновался лишь о том, что его источник по добыче сигарет накрылся. Ладно, сказать честно, такому бы я сам не обрадовался. Феликс сжимал меня в своих противных слезливых объятиях, а я смирился после десятой неудачной попытки отделиться от него, поэтому чуть развернулся, чтобы рассмотреть остальных клонов, толпившихся на пороге. Зонтик, на удивление, находился ближе всего и активно смаргивал соленые капельки, подступающие к его глазам. Треф стоял, неуверенно сминая в руках подол своего коричневого домашнего свитера, и он, в сочетании с новым цветом волос Шестерки, заставлял образ Зонта плыть перед глазами из-за перенасыщения одним цветом. Он качнул головой, смахивая прядки волос со лба и открыл мне вид на, ахренеть, Габриэля. Давно с этим дурачком не виделся один на один, а сейчас он заинтересованно выглядывает из-за чужой спины, дабы поглядеть на меня с вопросами в глазах. К тому времени, как Феликс закончил со своей словесной истерикой, и я смог оторвать его от себя, еще пара клонов вышли из своих комнат. Я наконец смог переступить порог, отряхиваясь от неприятных касаний смазливого черва и нарвался на еще одни объятия. Только на этот раз они были от младшего буби — слабые и теплые, так что потерпеть их пару секунд я мог, после чего отлепил Габриэля от себя и молча передал Данте, что с огоньком интереса в глазах поглядывал на меня последние несколько секунд. Какого хуя меня сегодня все лапают? Мне не нравится лишняя тактильность, разве это не очевидно? — Мы переживали, — тихо сказал Зонт, и я лишь скривился, услышав его слова. Благо, хоть он не полез трогать меня, иначе мне бы пришлось сдерживать себя, чтобы не начать очередную ссору. Я скинул с себя кеды и снял олимпийку, не потрудясь повесить ее на вешалку, с прищуром осмотрел Феликса, почти пружинящего на месте из-за излишней энергии; Зонта, украдкой смотрящего на черва; бубновых, медленно уходящих в свою комнату вместе с их тихим бубнежом и заметил своего короля на пороге нашей комнаты — до невозможности хмурый, он облокотился о дверной проем и без слов было понятно, что он зол и желает со мной поболтать. Я, в принципе, разговоров не против, только бы они не сопровождались криками и касаниями, но сейчас мое мнения явно учтено не будет, поэтому я молча прошел в нашу комнату мимо Пика и, только оказавшись в родных покоях, услышал за собой закрытие двери, мгновенно напрягаясь и теряя хрупкую маску внутреннего спокойствия. — Вару, ты такой идиот, — сказал король угрожающе, заставив меня замереть. Мне не хотелось поворачиваться к нему лицом, но он сам развернул меня, схватив за плечи, глядя мне прямо в глаза сквозь зеленые стекляшки. — Ты вообще знаешь, что с тобой могло произойти за это время?! Зачем тебе нужно было сбегать хуй знает куда?! Ты хоть один раз головой своей подумать можешь? — с каждым словом тон его становился громче, а у меня от вида возвышающегося на несколько сантиметров Пика, находящегося в ярости, сжимающего мои плечи практически до синяков, по спине расползались холодные, колкие мурашки. — Идиот, блять, да тебя из дома выпускать нельзя! Школу пропустил, сбежал, пропадал в пятнадцати километрах отсюда! Как оправдываться будешь на этот раз? Опять чертова «идея от которой я не смог отказаться», да? Какой же ты… Я, сука, даже слов подобрать не могу! — Хватит на меня орать, все же в порядке! — не выдержал я. — Это не план, который я вынашивал днями, это я разок запрыгнул в вагон, но подумал о последствиях слишком поздно! Какого хрена ты так мусолишь эту тему? Я живой, ни царапинки! — Живой? Живой? Да тебя, блять, за это время кто угодно убить мог! — Пик потряс меня за плечи. — Какой же ты все-таки тупой, почему мне достался такой импульсивный валет? — Да ты заебал говорить о том, какой я отвратительный! — разозлился в ответ я. Мне хотелось накричать на короля, назвать последним мудозвоном, сукой и гиперопекающим хуесосом. Я желал, чтобы он видел мое выражение лица и кричал на меня также, как делал несколько минут назад — это была глубинная жажда дать сдачи, поставить на место так, чтобы он прочувствовал свой проигрыш, но не мог с этим ничего сделать. И я бы открыл рот, разражаясь потоком отборных ругательств, но внезапно Пик просто… Моргнул, глядя на меня и опустил голову, смотря в пол. Темные, фиолетовые волосы качнулись и закрыли мне обзор на выражение его лица, заставляя раздражаться еще больше. — Ты такой эгоистичный тупица, — сказал король и что-то в его голосе резко изменилось, заставляя меня насторожиться. Мне не нравился его тон — такой, словно он уже давно принял все мои косяки, но все еще тщетно пытается исправить меня. — Я буквально несколько секунд назад попросил, чтобы ты— — Ты вообще представляешь, как я испугался, когда ты на утро не вернулся? — Пик перебил меня, резко подняв голову, и приблизился к моему лицу смотря точно в глаза. Так, словно на мне вовсе не было очков, будто он смотрит сквозь стекло, сквозь мою оболочку — не на тело, не в никуда, а прямо на меня. И я смотрел в ответ, потому что не мог иначе — удивление, охватившее меня, заставило замереть в звонком ступоре. Мне казалось, что воздух в комнате был чересчур шумным, кровь пульсировала в венах слишком ощутимо, а все происходящее было сном, ведь Пик не мог быть слабым. Пиковый король не мог смотреть на меня со слезами на глазах, я не верю в это. Соленые капельки, готовые стечь с уголков его глаз, были неправдой, ведь мой король не верил в слезы — за все время с нашего появления он ударил меня лишь единожды — увидев их на моих щеках, а тут так открыто стоит и почти плачет передо мной? Бред, галлюцинация, может быть, наркотрип — что угодно, но не реальность. — Как бы я жил, случись что-нибудь с тобой, ты представляешь? — Пик ослабил хватку, но не убирал руки с моих плеч. — Вару, я ведь, блять, волнуюсь. Не всегда в жизни так везет. Что если бы ты на зверей наткнулся, на наркош? Могло случиться все, что угодно. Мне хотелось схватиться за голову и перестать видеть короля, вывернутся из рук и сбежать, потому что меня разрывало от противоречивых чувств. Я желал забыть Пику все плохое, что он делал, простить глупые обиды, потому что сейчас он выглядел так обеспокоенно, что я не мог сомневаться в его искренности, но одновременно с этим черная, мерзкая дыра в груди не давала мне быть хорошим человеком — мне хотелось надавить на него, когда он такой уязвимый, сделать больно, разрушить то, что он может ценить меня достаточно для того, чтобы волноваться. Наверное, эта же часть меня была моим ебливым характером и сучим мозгом, не дающим жить спокойно ни мне, ни людям вокруг. Было прискорбно осознавать, что тяга к разрушению всего вокруг себя — а может быть и себя — побеждала, склоняя меня на блядские, порой опасные, поступки и слова. — Кто ты такой, чтобы переживать обо мне? Перестань пытаться быть моим отцом, — я попытался грубо оттолкнуть его от себя. — Я твой король, — твердо произнес Пик, словно сообщая мне о неоспоримой истине, кою я не знал. — А-а, — протянул я издевательски, — да? Ну ты определись уж: я дерьма кусок, недостойный пиковой масти, или твой братик, о котором ты печешься. — Что бы я не говорил, ты все еще мой валет и из-за моих слов не перестанешь им являться. — Пик отпустил меня, скрещивая руки на груди в защитной позиции. Ему явно были неприятны мои слова, ровно как ситуация в целом, но я не мог себя остановить. — В чем проблема прекратить видеть во мне валета? Ты же считаешь, что я недостоин пиковой масти, так отвали от меня, — я шагнул вперед, продолжая морально давить на Пика. Может быть так он прекратит относиться ко мне хорошо после всего моего дерьма, что я сделал? — Сука, — тихо прошипел король, только сейчас, благодаря стекшей по его щеке слезе, осознав то, что почти плакал несколько минут назад. Он одним движением утер глаза и, нервно вздохнув, сокрушительно спросил: — Ты так хочешь этого? — Прямо, блять, мечтаю! — преувеличенно радостно сказал я. — Своим присмотром ты мне ни капли не помогаешь. — На самом деле это чистая ложь, Пик был моим ограничителем: ставил на место; заземлял, когда я начинал нести откровенный бред; знал о моих необдуманных действиях и спасал от их последствий. Временами он перегибал палку, — достаточно сильно, чтобы до чертиков раздражать, — но король был причиной, по которой я все еще оставался в живых. Один лишь случай, когда он не дал машине сбить меня, чего стоит? — Подумаю позже, — сухо кинул Пик и, резко развернувшись на пятках, быстро вышел из комнаты, оставляя меня глядеть на то, как он практически вихрем проносится до входной двери, хватает с тумбочки ключи, вставляет ноги в кроссовки, берет кофту и покидает квартиру, негромко прихлопнув дверью. Я выглядываю в коридор через приоткрытую дверь нашей комнаты и встречаюсь с негодующим взглядом Куромаку направленным точно на меня. Треф был одет в рубашку и школьные брюки, — слишком официально — видимо собирался в школу и стал случайным свидетелем эмоциональной вспышки моего короля. — Чего смотришь? Тоже скучал по мне, пока я пропадал? — с читаемым в голосе злым сарказмом сказал я, прищуриваясь. — Ты куда-то уходил? — искренне непонимающий тон, с которого в обычное время я мог бы рассмеяться, но сейчас мне было не до веселья. Я шагнул назад и закрыл перед собой дверь, не желая объясняться с Куромаку. Куда больше меня беспокоило поведение Пика. Я видел, как он поджимает губы и стискивает кулаки, прежде чем развернутся и покинуть дом. Повлияли ли на него мои слова? Я такой уебок, не умеющий забывать даже небольшие проступки других людей, сам оступающийся куда серьезнее. Неужели я и правда задел его за живое? Мне не стоило давить на него и силой заставлять окончательно замкнуться в себе. Не нужно было выплескивать свою старую обиду на него сейчас. Незачем было разводить ссоры, уверенно прислушавшись к худшей части себя. Я не хотел его обидеть.