От заката до рассвета

      Не было бы счастья, да несчастье помогло, так обычно говорят, часто в шутку, порой – со смехом, говорят те, кто на самом деле не сталкивался в тех ситуациях, о которых вели речь, с несчастьем по-настоящему. Те, кому невдомёк, что помощь счастью, тем более такая варварская, вовсе не требуется. Истинное счастье находит само, настигает неожиданно, даже если по своей глупости или слепости его старались избежать, отгородиться от него. Но есть и другая мудрость, куда более актуальная и значимая – никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь. Озвучивая её, уже мало кто смеётся и шутит, к ней чаще всего прибегают как раз те, кто прочувствовал всю палитру смыслов, тяжёлых и горьких, в ней заложенную. Те, кто осознал и ощутил на себе, как страшно не знать, где можно потерять то счастье, которое ещё совсем недавно и не предполагал найти.       Дело о массовом отравлении и гибели целой семьи, на которое была отправлена следственно-оперативная группа, стало ещё запутаннее, когда прямо в карете скорой помощи умерла и соседка по дому этих несчастных, которая, что особенно странно, в общих застольях с отравленными замечена не была и, более того, даже проживала на другом этаже. Когда в больницу с точно такими же симптомами увезли и районного следователя Ширкова, который как раз и был в составе той самой следственно-оперативной группы, выезжавшей в адрес, к расследованию подключилось уже ФСБ, а само дело передали Брагину. Всё это Шибанов узнал в коротком, но довольно напряжённом телефонном разговоре, от самого же Брагина. – Миш, вас я тоже в группу включил, выезжайте, – огорошил Юра неожиданной новостью. – Стой-ка, – запросил уточнений Шибанов, сам остановившись от своего же требования посреди коридора. – А почему ты? И почему мы? Чьё это дело вообще? – Ухватова, – ответил Брагин, но понятней ситуация от этого ответа не стала. – Во-от, – заострил внимание на несостыковке Шибанов. – Так как ты вообще оказался в группе, если он дело ведёт? – Вёл, – поправил его Юра. – В каком смысле «вёл»? – Миша прислонился к стене, почувствовав, что ему вдруг стало тяжело стоять без опоры. – Он взял и на тебя его просто скинул или…? Брагин в динамике телефона тяжело вздохнул, помолчал пару мгновений и наконец прояснил всё окончательно. – Он тоже в больнице, Миш. Игнатьев нашёл его в кабинете, почти сразу же после возвращения с выезда, без сознания. Он в реанимации. Говорят… – Что говорят? – перебил его Шибанов дрогнувшим голосом, уже предчувствуя, что не услышит ничего хорошего. – Говорят, что плохо там всё, – Юра лишь подтвердил то, о чём Мише уже успела нашептать его знаменитая чуйка. – С чем конкретно дело имеем никто не знает, поэтому у медиков ни готовых протоколов на этот счёт, ни прогнозов. И вот нам-то как раз придётся со всем этим разобраться. Если мы быстро выясним, что это за отрава такая и как она действует, то, может быть, как-то поможем этим им с Ширковым. Времени совсем нет, Миш, бери своих, я вас буду ждать на месте уже. Своих. Да, ему сейчас следовало рассказать этим самым своим, что на них негаданно свалилась дополнительная работа, и заодно объяснить, почему именно. И как бы некоторые из его своих сами после этого на попечение врачей не отправились. Шибанов воздел глаза к потолку, словно ждал, что там появится готовый текст того, что ему предстояло сказать, с самыми правильно подобранными словами для этого. Но там не было ничего, кроме мелких трещин и казённых ламп. – Ладно, скоро будем, – Миша устало потёр лоб, понимая, что у него начинает неприятно ломить виски. – Юр, ты только аккуратнее будь, я тебя прошу. Иди знай, что за зараза там всех косит. Береги себя. – Хорошо, – Юра улыбнулся, чтобы это понять, его не нужно было даже видеть. – Буду предельно осторожен. А вы поторопитесь там. – Угу, – Шибанов посмотрел на стремительно темнеющий, после сброса вызова, экран и тихо пробормотал, гипнотизируя тяжёлым взглядом противоположную стену. – Что ж ты за человек-то такой, Андрей Петрович, а? Вечно с тобой одни… Не смей, понял меня? Только попробуй бросить его таким способом. Я же тебя где угодно достану. Тебе везде будет места мало, даже там, куда ты намылился. Ещё и Юра теперь должен твою работу доделывать. Нет, я этого так не оставлю, ты только в себя приди, я тебе устрою.       Он постоял так ещё какое-то время, угрожая пустоте и собираясь с духом, но потом вспомнил слова Брагина и понял, что тот был прав, времени медлить не было. Рывком оттолкнувшись от стены, он направился к своей команде, так и не успев подобрать правильных фраз и не сумев заготовить подобающую речь. В кабинете его встретила совершенно нерабочая атмосфера и дружный хохот. Женя, судя по всему, травил очередные забавные байки из оперской жизни, к радости заливающегося смехом Антоши. Он ещё ничего не знал, у него ещё всё было хорошо. Тот самый момент «за секунду до». Шибанов крепко сжал дверную ручку и шумно втянул носом воздух. Ему так сейчас не хотелось ничего говорить, не быть вестником таких новостей. Почему он должен это делать, в конце концов? Но кто же, если не он? – Так, орлы, – он постарался, чтобы его голос звучал как можно более непринуждённо. – Там у нас Комитет снова забуксовал, что не новость, без нас опять никуда. Поэтому, закрыли быстро свою смехопанораму и по коням. – И сильно увязли? – весело спросил Рожков, подхватываясь из-за стола. – По самые не балуйся. У них уже два следака с дистанции сошли, и это за полдня только, в больничке сейчас отлёживаются. – Кто? – Антон тут же перестал улыбаться. – Ширков, из районного отдела, и… – Миша намеренно и поспешно перевёл взгляд на окно. – И Ухватов, свет дней моих. Он физически ощутил, как холод упал откуда-то сверху ему прямо на темечко, и эта капля мгновенно превратилась в огромную давящую ледяную плиту абсолютной тишины, пугающего молчания. Было очень тяжело себя пересилить, но он всё же смог повернуть голову и посмотреть на Женю, наблюдая, как тот стремительно бледнеет и поднимает на него огромные испуганные глаза. Миша предполагал подобную реакцию, знал, что так будет, но не смог предугадать собственную, лишающую сил, беспомощность. Ему так хотелось чем-то его подбодрить сейчас, успокоить, пошутить, мол, этот выкрутится, ты же его знаешь, не нервничай, но он не мог, не мог сказать ничего лишнего. Сейчас было совсем не лучшее время, чтобы раскрывать карты и демонстрировать свою осведомленность, нужно было продолжать работать по легенде. И, совладав с собой, он максимально ровно и обыденно бросил: – Так что, мы в деле. Давайте, время дорого. Тох, мы с тобой – к Брагину, посмотрим всё на месте. Жень, а ты съезди-ка в больницу пока, поговори с врачами, узнай, что там к чему. Может, уже больше информации появилось. Если нет – останься, подожди. Уверен, на них уже и Комитет насел, должны же они рано или поздно какую-то конкретику дать, она нам бы сильно пригодилась. Комаров, эй, ты меня слышишь? Шибанов понимал, что навряд ли, и от этого понимания начавшаяся в коридоре мигрень только усилилась. Он бы и сам тоже никого не слышал и не видел ничего вокруг, если ему бы сказали такое про Юру. Он подошёл ближе и встряхнул Комарова за плечо. Помогло, тот вышел из ступора и посмотрел на Мишу уже осмысленным взглядом. Осмысленным взглядом приговорённого к казни, идущего на эшафот. – Езжай в больницу, говорю, отзвонишься мне потом, если информация будет. Понял? Женя несколько заторможено кивнул, молча подхватил куртку и почти выбежал из кабинета. Шибанов вдруг подумал, что вполне мог сейчас сказать всё ему и открытым текстом, не шифроваться так, поддержать, и Комаров скорее всего вообще не обратил бы внимания на поразительную информированность командира о подробностях своей личной жизни. – Чего это с ним? – поинтересовался Рожков, удивлённо глядя на хлопнувшую дверь. – День тяжёлый, – мрачно ответил Миша. – Странно, с утра незаметно было. Но, если так, то я бы мог съездить вместо него, – робко заметил Антон. Шибанов окинул его тяжёлым взглядом и покачал головой: – Нет, туда нужно ему, не тебе. И подумал про себя: «Хоть бы обошлось с минимальными потерями. Хоть бы Юра ошибся, и там всё было не так безнадёжно. Но, если Юра прав, то… Хоть бы Комаров успел». Если бы он только знал, насколько сильно сейчас совпадали их с Женей мысли и желания.       Комаров не понимал, на какие знаки и светофоры он ехал, не задумывался, придут ли ему штрафы после этой поездки, не считал, сколько раз ему пришлось доставать удостоверение в больнице, не помнил, как после дежурной медсестры, преградившей ему путь, и заведующего отделением оказался в кабинете главврача, не слышал сам себя, когда доходчиво объяснял тому, что это дело в Главке находится на самом высоком контроле. Всё это он делал машинально, на автомате, практически не подключая для этого мозг. Единственное, что он чётко осознал, прочувствовал и запомнил – в коридоре реанимации пусто и холодно. Ему пошли навстречу, его телефон записали, кажется, все – от главврача до санитарки, пообещав немедленно докладывать о любых изменениях в состоянии интересующего его пациента, его даже пустили в отделение интенсивной терапии, но на этом сила волшебного действия авторитета сотрудника полиции иссякла. В палату недозволенно было пройти никому из посторонних, и никакие ксивы и попытки сослаться на высшее начальство не могли помочь преодолеть самую последнюю, но самую крепкую, неподдающуюся дверь. Есть что-то, перед чем бессильны должности, регалии и звания, и в подобных заведениях власть людей в белых халатах была абсолютной, несравнимой даже близко с властью людей в синих мундирах. Оставалось только надеяться и верить, что там, за дверью, их могущество столь же безгранично, и так же легко, как они остановили его, без особых усилий заставив подчиняться ими установленным правилам, им удастся подчинить, усмирить и пугающую неизвестность. Если это так, то он был готов покорно и безропотно ждать, где скажут и сколько скажут, хоть в коридоре отделения, хоть в холле, хоть вообще на пороге больницы. Только пусть ему скажут, скажут хоть слово, пусть дадут хотя бы малейшую надежду. Но никто из персонала до подобного не снизошел. Поэтому он просто ждал. Ждал до вечера, ждал весь вечер, ждал ночь. Уже начало казаться, что за всю свою жизнь он не видел ничего, кроме этой проклятой белой кафельной стены. Ровные клетки швов рябили перед глазами, проникали в подсознание, записывались на подкорку, извиваясь и переплетаясь в абстрактные узоры. А он продолжал смотреть на них, запоминая ещё сильнее, в сотый раз пересчитывая поштучно каждую плитку, количество прямых линий и углов. Отвлекался, когда становилось совсем невмоготу, а от ряби в глазах начинало тошнить, ненадолго прятал лицо в подрагивающих ладонях, закрывал на секунду воспалённые от усталости глаза, и потом начинал всё заново. Он даже не вспомнил ни разу, что обещал отзвониться Шибанову, если что-то узнает. Хотя, наверное, тот его винить не станет, ведь он так ничего и не узнал. Комаров подумал об этом уже утром, когда санитарка, затеявшая влажную уборку, выгнала его из отделения практически взашей. Он вышел на улицу, захватив по пути дрянного горького, пахнущего жжённым сеном, кофе из автомата на первом этаже, отошёл от входа подальше, закурил и, словно только сейчас вернувшись в реальность, полез в карман за телефоном, который ему строго велели отключить в непосредственной близости от палаты ещё вчера. Сообщения, непрочитанные чаты, пропущенные вызовы… Женя равнодушно оценил масштабы нетерпеливости всех тех, кто его разыскивал, залпом допил кофе, едва сдержав рвотный позыв, бросил в урну смятый в кулаке стаканчик и, ещё раз оглянувшись на окна больницы, пошёл к машине.       Едва войдя в управление, прямо на лестнице, он сразу же столкнулся с начальником. – Ого, Комаров, ты откуда такой помятый? Опять, что ли, бухали всю ночь? Видец у тебя, конечно, просто… Краше в гроб кладут, – в своей манере справился о состоянии подчинённого полковник. Женя вздрогнул всем телом, словно от удара электрошокером, и посмотрел на него, не понимая, что нужно ответить и стоит ли отвечать вообще. – А вот так, на износ работаем практически. Доброе утро, – раздался из-за спины голос Шибанова. Комаров обернулся к нему, поймав его пристальный сочувственный взгляд. – Иди в кабинет, я сейчас, – сказал Миша. Но Женя так и продолжил стоять литым изваянием между ним и начальником. – В кабинет. Иди, – с нажимом повторил Шибанов, подталкивая его ладонью в спину. Комаров понятливо кивнул и медленно пошёл в указанном направлении, не дослушав Мишины объяснения причин странного поведения и внешнего вида личного состава: – Без выходных и проходных пашем же, товарищ полковник. Тут дело ещё это свалилось… Он добрался до кабинета, тяжело опустился на свой стул, устремив невидящий взгляд на ближайшую папку с материалами. Так и сидел, уронив руки на колени, до тех пор, пока вернувшийся Шибанов не поставил перед ним на стол картонный стаканчик с кофе, спросив встревоженно. – Ну, что там? – Где? – рассеянно переспросил Женя. – В больнице. Какие новости? – Никаких. Всё ещё в коме. Ни точных диагнозов, ни прогнозов. Ничего. – Ты хоть спал сегодня? – поинтересовался Миша. Комаров помотал головой и обхватил горячий стаканчик ледяными ладонями. – Так, ясно. Давай-ка, езжай домой, поспи, а там… – Нет, – Женя, кажется, наконец-то пришёл в себя и замотал головой ещё энергичнее. – Не поеду. Сейчас вам тут помогу, а потом – лучше в больницу снова. – Слушай, помощник, от тебя толку сейчас, как… – раздражённо начал Миша. – Я тут почитал сообщения по пути. Ты знаешь, что Ширков умер? – надтреснувшим голосом спросил Комаров, перебив его. – Знаю, – тихо ответил Шибанов. – Не поеду я домой. А вдруг они не позвонят? Мне ведь могут и не позвонить, если и он, как… – с его губ снова сорвалась фамилия их умершего коллеги, и он осёкся, будто резко закончился воздух в лёгких, только сжал стакан в руке так сильно, что кофе едва не выплеснулся на стол. Шибанов ощутил, как колючая проволока обхватывает поперёк уже и его горло. – Женька, мать твою, сплюнь, дурила. Вслух не произноси такое даже. Тебе точно не позвонят, с такими новостями – нет, потому что не будет таких новостей. Миша подошёл ближе, положил руку ему на плечо и с силой сжал через куртку. – Всё образуется, вот увидишь. Не успеешь оглянуться, снова будем тут все по его поручениям бегать, свесив языки. Он справится. Вы справитесь. Иначе не будет, он просто не сможет по-другому, вы же… Шибанов уже не отдавал себе отчёта, что именно он несёт, не говорит ли больше, чем было можно. Ему резко стало всё равно, правильно ли Женя расценит его слова, не заподозрит ли в них ничего лишнего, ему просто необходимо было что-то говорить, попытаться как-то помочь, облегчить его мучения от неизвестности, он больше не мог молчать. Но Комаров, скорее всего, не особо вникал в суть сказанного. – Миш, а можно я на ночное сегодня останусь? – Женя поднял голову и посмотрел на него потухшим взглядом совершенно больных глаз. Шибанов рвано вздохнул, хлопнул его по спине и отошёл к своему столу. – Давай так, ты сейчас допиваешь кофе и уезжаешь, домой или в больницу – как хочешь, а вечером, если не передумаешь, набери меня. Мне это не кажется хорошей идеей, но, если ты чувствуешь, что тебе так будет легче, то оставайся, дежурь. И это, держи меня в курсе, ладно? Я тоже, ну…переживаю, вроде как. – Спасибо, командир, – Комаров благодарно кивнул и начал пить кофе, торопясь выполнить первый пункт из составленного списка задач на день.       Он всё же поехал домой по совету Шибанова, даже честно вознамерился немного поспать, но вошёл в спальню, осмотрелся, до побелевших костяшек сжал пальцами дверной косяк и сразу же вышел. На остатках сил ещё получилось сходить в душ и переодеться, а потом организм всё же взял своё и он, кажется, даже задремал, сидя за кухонным столом. Но из тяжелого забытья резко вывел звук входящего сообщения. Комаров торопливо разблокировал телефон и нервно фыркнул – бытовая техника по акции, спешите купить. Больше, даже ненадолго, уснуть не получилось, он так и просидел почти до вечера, не замечая выпитых чашек кофе и выкуренных сигарет.       Наверное, он уже научился сливаться с больничной обстановкой, иначе, чем ещё можно объяснить, что персонал сегодня совершенно перестал обращать на него внимание? С ним никто не разговаривал, на него даже не смотрели, только он сам провожал выжидающим внимательным взглядом каждого, от врача до санитарки, надеясь услышать хоть какие-то новости. Но очередная медсестра, вышедшая из палаты интенсивной терапии, лишь мельком на него взглянула и молча прошла мимо. Сейчас он понял, что чувствовал сам Андрей, когда всеми правдами и неправдами прорывался к нему в больницу после его ранения. Только вот Андрею должно было быть легче, ведь ему и Брагин сразу сказал, что угрозы для жизни не было никакой, и врач подтвердил, что задетое пулей плечо – это сущие пустяки, и самого Женю он имел возможность сразу же увидеть и лично убедиться, что всё в порядке. Ему же было куда сложнее: к Андрею не пускали, пообещать никто ничего не мог, гарантий никаких не давал, а другие существовавшие примеры – первая отравившаяся семья, их соседка, Ширков, были совсем пессимистичные. О них не моглось даже думать. Оставалось только сидеть и ждать, вздрагивая каждый раз, когда открывалась дверь палаты. И ведь не с кем было даже поделиться, некому было рассказать о том, как ему больно и страшно, он был в совершеннейшем одиночестве в этом мире, в окружении однотонного холодного кафеля. Комаров откинул голову назад, ударившись затылком о стену, посидел ещё немного, дождавшись, пока за медсестрой закроется дверь отделения, поднялся и пошёл в конец коридора, к выходу на балкон. Погода испортилась, ветер поменялся и дул теперь мокрый, холодный, пронизывающий. Сигарета никак не желала подкуриваться, но Женя с этим справился. Возможно, это сейчас было единственным, с чем он ещё в состоянии справиться. Он не ощущал холода и ветра, просто стоял, даже не курил, сжимая зубами фильтр тлеющей сигареты, пока она не догорела до середины, стоял и смотрел на тёмный больничный парк внизу, на фонари вдоль улицы, на фары проносящихся по дороге машин, на золочёный подсвеченный купол храма вдалеке. Потом всё же затянулся, опустил руку с зажатой между пальцами сигаретой вниз, выдохнул дым и посмотрел вверх, на чёрное, затянутое тучами небо, тихо проговорив: – Извини, конечно…я не знаю, как это правильно делается, никогда осознанно не делал и не умею, но говорят, что ты можешь услышать и так. Услышь меня сейчас, пожалуйста, а я попозже разберусь, как нужно по правилам. Андрей любит повторять, что он атеист, но плевал я на его убеждения, он упрямый, а я-то знаю, что ты там есть, не может тебя не быть. Ведь кто-то же сделал так, что мы с ним встретились, правда? И за это я тебе уже навсегда благодарен. Но, раз ты это всё затеял, то здесь тоже нас не бросай, помоги, я тебя прошу. Для чего-то же ты мне его дал. Не для того ведь, чтобы сразу забрать? Не может же такого быть, да? Я не верю, что для этого, ты не можешь так поступить. Понимаю, конечно, мне, мягко говоря, до праведника далеко, но и таких страшных грехов, по-моему, у меня тоже нет. А если есть, то прости меня, пожалуйста. Ну, хочешь, могу регулярно в церковь ходить, свечки ставить, я не знаю…ты дай понять, что надо делать, я всё сделаю. Тебе, наверное, есть за что меня наказывать, точно найдутся прецеденты. Наказывай, я приму, только не так. Что угодно, но не так! Ему я много раз говорил, что люблю его, но тебе-то там наверняка ещё виднее, мне ведь даже таких слов не подобрать, чтобы описать всё, что я к нему чувствую, а ты сам это видишь и понимаешь лучше нас. Я ради него на всё готов, вообще на всё, только в этой ситуации я ничего не могу, совсем ничего, и эти, в униформе на вашу похожей, кажется, тоже не справляются. Тут ты один в силах помочь, так помоги. Если от меня что нужно, ты мне намекни, я всё выполню, только не теряйся, не отворачивайся сейчас. Ты ведь меня авансом за всё сразу наградил, дав нам возможность быть вместе, и я оправдаю, слово офицера, только не забирай, пожалуйста, верни его мне…       За его спиной открылась дверь, он резко обернулся на звук. В проёме стояла молоденькая незнакомая медсестричка – хрупкая, будто воздушная, вся в белом, от шапочки до сменных резиновых тапочек, с объёмной копной кудрявых светлых волос, подсвечиваемых сзади лампами из коридора так, что создавалась иллюзия мерцающего облака света вокруг её головы. Она смотрела на него как-то уж чересчур пристально. – Что? – почти выкрикнул Комаров срывающимся голосом, до боли в руке сжимая перила. – Что?! Да не молчи же, ну! – Ничего, – медсестра окинула его удивлённым внимательным взглядом и спокойно пожала плечами. – Я ординатора нашего ищу, назначения согласовать надо. Не видели? Высокий брюнет такой. – Не видел, – мрачно сказал Женя, шмыгнув носом, и отвернулся от неё, торопливо вытирая ладонью глаза. – Вообще-то, – напомнила она. – У нас тут посторонним и пациентам нельзя. Эта девушка, кажется, была единственной здесь, кто решился с ним заговорить за эти два дня, после той достаточно эмоциональной беседы вчера в кабинете главврача. – Я не пациент. Женя повернул к ней голову, увидев, что она мягко и понимающе улыбается. – Ну, я так и подумала, пациенты реанимации на перекуры не ходят, иначе бы они лежали в другом отделении. А вы же не просто по работе наше начальство на уши поставили и второй день у нас дежурите, так ведь? – Второй? – он с подозрением зацепился за показавшуюся странной фразу. – Я вас вчера не видел. – Так бывает, нас часто не замечают. Зато я вас видела. У вас там кто-то близкий, да? – вдруг участливо спросила она и указала рукой себе за спину. Комаров молча кивнул. – Тогда ладно, курите. Только, вы тут не стойте долго, а то простудитесь ещё, холодно же, так и до пневмонии недалеко. Может, чаю хотите или кофе? У нас внизу автомат есть, там кофе неплохой. Его передёрнуло от воспоминаний о вкусе здешнего кофе. – Я ничего не хочу, но спасибо за заботу. Вы настоящая сестра милосердия. – Не за что, я же здесь именно для этого, чтобы людям помогать. На самом деле, лучше бы вам поехать домой и поспать. – Говорите, как мой начальник, – против воли усмехнулся Женя, неожиданно ощутив, как от этого ничего не значащего разговора и от того, как эта девочка искренне пытается ему помочь хоть чем-то, его немного отпускает и становится чуть легче. – Значит, хороший начальник у вас, раз такие советы даёт. Его не слушаете, так хоть к медработнику прислушайтесь. Езжайте, вам же силы тоже нужны, а то так до выписки и сами под капельницу сляжете. – До выписки? – он повернулся к ней всем корпусом, ошарашенно глядя на неё. – Ага, – медсестра широко ему улыбнулась и плавно отступила назад, словно вплыла обратно в помещение. – Мы вылечим и выпишем, только вы нам работы не прибавляйте, хорошо? Она ушла, а Комаров так и продолжал стоять, не сводя взгляда с закрывшейся двери, потом выбросил истлевшую сигарету в треснувшую, давно не мытую пепельницу, стоявшую в дальнем углу балкона, и снова посмотрел на расплывающийся перед глазами купол храма, прошептав с едва угадывающимся всхлипом: – Правду говорят, ты всех нас слышишь. Спасибо!       Шибанов медленно шёл по коридору их этажа, он знал, что Женя провёл тут всю ночь, на дежурстве, и знал, что он всё ещё в кабинете, поэтому оттягивал момент встречи как мог. Хотя, если случилось бы то, чего он боялся, то он бы уже знал, от того же Брагина, допустим, значит, можно идти смело. Телефон в его кармане тихо тренькнул. Миша остановился, достал его и посмотрел на экран – сообщение от Юры. Сглазил, что ли? Открывал он его со страхом, даже с лёгкой паникой. «Привет. Ты, помнится, интересовался состоянием Андрея». Неслушающимся пальцами Шибанов быстро отбил: «Да. Есть новости?» Ответ пришёл буквально через несколько секунд. «Есть. Но я всё ещё не пойму, с чего вдруг такая заинтересованность его судьбой?». Миша несколько раз вдохнул-выдохнул, и честно написал: «Меня моя судьба волнует. Одного своего пацана я уже потерял, если и со вторым что случится – это будет уже перебор». «Ты сейчас Ухватова своим пацаном назвал????» «Нет. Я тебе потом объясню. Да что там с ним, ты скажешь наконец?!!!!» Юра печатал следующее сообщение чуть дольше предыдущих, и это время растянулось для Шибанова, по ощущениям, на несколько часов. «В порядке всё. Пришёл в себя, перевели в обычную палату. Говорят, что состояние стабильное. Последствий для здоровья, вроде бы, никаких нет. Скоро, наверное, уже вернётся, нас строить опять начнёт» Миша смотрел на эти буквы, складывающиеся в слова, кажется, даже не дыша. – Да пусть строит, бога ради, с вас не убудет, лишь бы мои опера у меня на глазах крышей не ехали от нервов, – выдохнул он облегчённо, даже не став отвечать на сообщение, просто поставил одобрительную реакцию, убрал телефон обратно в карман и быстрым шагом продолжил свой путь. Ещё на пороге, по светящимся от радости Жениным глазам – как же он скучал по нему такому, боже правый – Шибанов понял, что тот тоже в курсе новостей. Он так устал за эти несколько бесконечных дней от напряжения, неизвестности, тревог, рабочих авралов, необходимости держать лицо и придерживаться легенды, что, едва справившись с желанием нервно расхохотаться, просто и без лишних объяснений махнул рукой: – Комаров, иди отсюда, до завтра свободен. И устало прикрыл глаза, сев за стол, когда тот исчез из кабинета, словно его ветром сдуло. – А мы? – подал голос Рожков. – Мы? Мы сейчас пойдём куда-нибудь и выпьем. Только попробуй хоть пикнуть! Мне наплевать, пьёшь ты или нет. Это приказ, – Миша всё же не выдержал и рассмеялся. – Нет, ты только глянь, справился всё-таки, чёрт везучий. Я ему точно когда-нибудь сам голову откручу, и никакие хреновы апельсины меня в этом не опередят. Что так на меня смотришь? Подъём и на выход!       По-видимому, всю зарплату за этот месяц придётся отдать коллегам из ГИБДД в счёт уплаты штрафов, но Комаров был готов отдать даже две, вместе с премиями и надбавками за выслугу, поэтому летел, от души втапливая педаль газа, не обращая внимания на знаки и сигналы. – Андрей! – дрогнувшим голосом позвал он с порога, распахнув дверь палаты. Ухватов приоткрыл глаза, постарался улыбнуться, но задача, кажется, была пока слишком сложна для него. Женя подошёл, осторожно опустился на краешек койки, аккуратно коснулся его руки и тут же крепко сжал его пальцы, не почувствовав никакого ответа. – Ну ты…как ты себя чувствуешь? Андрею казалось, что голосовые связки успели атрофироваться, поэтому он постарался собрать все оставшиеся у него силы, чтобы ответить. – Лучше, спасибо, – прохрипел он, сразу же закашлявшись. – Тише, тише, – Женя взволнованно склонился ближе. – Не говори ничего, если тяжело. Может, воды? Чёрт, я не знаю, можно ли тебе. Сейчас врача найду, спрошу. Попытался подняться, но Андрей сжал ослабевшие пальцы изо всех сил, останавливая его. Он действительно был ещё слишком слаб, ему было тяжело даже говорить, он едва ли мог удержать Женю сейчас, но он не хотел переставать ощущать тепло его руки, которая, на контрасте с его собственной, казалась практически горячей, понимая, что именно Женя этой самой рукой вытащил его из темноты и холода небытия. Но Комаров всё понял и правильно расценил этот слабый жест, садясь обратно. Ему так хотелось быть в эту минуту сильным и уверенным, чтобы этой уверенности и его сил им на двоих хватило, но у него внутри, в груди, вытесняя весь кислород, сжимая лёгкие и мешая работе сердца, сейчас нарастала лавина из эмоций, в которой одновременно смешались и облегчение от новостей, и весь ужас пережитого, и всё нервное напряжение этих дней, и бессонные ночи. Он крепился как мог, до последнего, но ещё раз взглянул на Андрея, в любимые им глаза, голубая яркость которых всегда сводила его с ума, обычно такие ясные, но сейчас потускневшие, запавшие, полуприкрытые, отметил бледность, измождённость и заострившиеся черты любимого лица, и в итоге не выдержал. Сжал его руку ещё сильнее, прижав к своей груди их переплетённые пальцы, наклонился ниже, утыкаясь лбом Ухватову в плечо, потом всхлипнул и вжался лицом в изгиб его шеи, сбивчиво, как в лихорадке, шепча: – Как же ты меня напугал. Не делай так больше. Никогда. Я не смогу без тебя, Андрей…теперь знаю, что просто не смогу. Не понимаю даже, как эти два дня выдержал. Мне без тебя ничего не надо. Я так тебя люблю, ты бы только знал.... Но разве Андрей не знал? Знал, потому что сам, ему казалось, любил даже сильнее. Женя дрожал, жался к нему ещё ближе, словно ища защиты и помощи у того, кому сейчас даже глаза долго открытыми держать и то было тяжело. Почувствовав влагу на своей шее, Андрей всё же превозмог слабость, с трудом, но поднял вторую руку, которая не была в захвате Жениных пальцев, и тяжело уронил ладонь Комарову на спину, между его лопатками. – Женька, я же тут, с тобой, чего ты? Ну всё, всё, перестань, хороший мой. Никуда я от тебя не денусь. Теперь уже точно, – чуть окрепшим голосом постарался он его успокоить, сконцентрировав максимум сил, чтобы одновременно говорить и гладить его по спине. Быстро устав даже от таких простых действий, он прижался носом к его волосам, сделав неожиданный вывод, что так ему даже дышать сразу стало легче. И Женя действительно успокоился, затих, всё ещё прижимаясь к нему, поверив обещанию. За эти страшные дни он вообще научился верить так, как никогда раньше не умел. Потому что, если бы не его вера, Андрей вряд ли сумел выкарабкаться.       В палате у него Комаров пробыл весь остаток дня, расспрашивая медсестёр о каждом назначении в списке медикаментов, уточняя все нюансы будущей реабилитации и диеты. Попытался даже рассказать подробности дела, но с удивлением для себя понял, что не знает почти ничего, кроме того, что отрава находилась в апельсинах. После этого пришлось даже поклясться Андрею, что ничего с ними связанного у них в доме больше не будет никогда. А потом, уже ближе к ночи, зачем-то начал потихоньку составлять стулья у стены в ряд. Ухватов, которому к этому моменту уже стало заметно легче, удивлённо поинтересовался: – Что это ты делаешь? – Ну, палата у тебя одноместная, так что…– пожал плечами Женя, бросая свёрнутую куртку на один из стульев. – Эй, не вздумай, – Андрей даже немного приподнялся на локте. – Ещё чего не хватало. Езжай домой, выспись нормально. Ты вообще спал эти дни? – Я третью ночь не сплю почти. Думаю, что рядом с тобой у меня больше шансов это как-то исправить. Андрей, ты несколько часов, как в себя пришёл, тебя еле откачали, может быть, ради разнообразия, ты хоть один вечер не будешь переживать обо мне? – Если я пришёл в себя, то я буду переживать о тебе. Ты что, хочешь к утру по самочувствию со мной сравняться? Езжай, кому говорю. Комаров упрямо свёл брови. – Не доводи до необходимости тебе приказывать, – жёстко предупредил Ухватов. – Полковник – он и на больничной койке полковник? – вздохнул Женя, сдаваясь, забрал куртку и присел на край кровати. – Ладно, уговорил, поеду. Ты поправляйся только поскорее. И вот это – приказ. Он взял руку Андрея в свою и прижался губами к его раскрытой ладони. – Дожили, мне уже опера приказывают, – тепло улыбнулся Ухватов и мягко погладил его по щеке. – Но тебе подчинюсь, так и быть. Слушаюсь, гражданин начальник. – Утром заеду перед работой, – пообещал Женя и наклонился, чтобы положить ненадолго голову ему на грудь и замереть на секунду, слыша и чувствуя, как у него под ухом бьётся сердце. – До завтра, тогда, – Андрей провёл ладонью по его волосам, сжал его руку – нежно и уверенно, настолько крепко, насколько мог сейчас, и поцеловал его в висок, без слов уверяя, что он рядом, что всё самое страшное уже позади, что он его никогда не оставит, что осталось только совсем немного потерпеть до его полного выздоровления. – Выспись. – Ты тоже отдыхай, силы восстанавливай, – выдал заключительные рекомендации Комаров, берясь за ручку двери. – Отдохнул уже с лихвой за два дня, – насмешливо ухмыльнулся Андрей, но, посмотрев на него ещё раз, на такого измотанного, уставшего, осунувшегося, но одновременно, несмотря на всю физическую изнурённость, такого искренне счастливого и восторженного сейчас, и не удержался от того, чтобы в который раз напомнить: – Жень, я люблю тебя. Комаров отпустил ручку, резко посерьёзнел, поджал дрогнувшие губы, словно ему снова было тяжело совладать со своими эмоциями, сделал шаг обратно к койке, но Ухватов предупреждающе вскинул руку. – Нет, всё, так ты точно не уедешь. Иди уже, завтра договорим. Ему бы очень хотелось, чтобы Женя остался, но он понимал, что с ним будет наутро после такой ночёвки, поэтому вопреки их обоюдному желанию, но в угоду здравому смыслу, всё же отправил его отсыпаться в более приспособленных к этому условиях.       По пути домой, на одном из светофоров, Комаров вдруг понял, что всё перед глазами начало сливаться в какую-то мутную красновато-оранжевую рябь. – Блин, уже зрение отказывает, что ли? – он провёл ладонью по лицу и потрясённо посмотрел на неё, обнаружив, что она мокрая. Ему не хотелось плакать, он даже не чувствовал, что плачет, но слёзы облегчения наворачивались и текли непроизвольно. Сейчас, оставшись наедине с собой, он осознал, что больше не может их сдержать. Он просто вытирал их рукой, чтобы не застили глаза и не мешали вести машину, тут же, через эти слёзы, улыбался, в очередной раз прокручивая в голове весь сегодняшний разговор с Андреем, и ещё раз напоминая себе, что всё позади, судорожно выдыхал и…снова утирал слёзы. От всего пережитого за эти дни, его накрыло чем-то очень похожим на истерику, но, может быть, это было даже полезно, эмоциям нужен был выход, пусть и такой. Слишком много всего накопилось и смешалось у него внутри, настолько много, что угроза неконтролируемой детонации была уже вовсе неиллюзорной. Два с половиной дня он прожил в непробиваемом ничем коконе страха, который душил всё сильнее от невозможности Андрея увидеть, он пытался скрывать от окружающих своё состояние и его истинные причины, ему нельзя было ни с кем поделиться своей болью, в его рационе были только кофе и сигареты, он почти не спал. Зато успел напредставлять себе несколько самых страшных сценариев и задаться вопросом, как же в этом случае ему жить дальше, потом отгонял эти мысли так далеко, как только мог, но затем неожиданно взгляд цеплялся за какую-нибудь вещь Андрея дома или за его подпись на документе на работе, и он вновь проваливался в эти мысли с новой силой. А потом внезапно, как по щелчку пальцев – возможность снова его увидеть, говорить с ним, слышать его голос, чувствовать его прикосновения, самому касаться его. Стоит ли удивляться, что в итоге плотину прорвало, снеся всё на пути этим бурным эмоциональным потоком? Если бы он мог, он сейчас, наверное, даже набрал бы Андрею, и плевать, что тот подумает про его психическое состояние. Позвонил бы для того, чтобы просто ещё раз услышать его голос и его заверения, что теперь всё точно хорошо, что так страшно больше не будет никогда, но телефон своему пациенту врачи пока не разрешили, поэтому приходилось довольствоваться воспоминаниями от встречи. Но это всего лишь до утра. Сейчас ему и правда нужно поспать, а там и ночь пролетит незаметно, и совсем скоро он снова сможет его увидеть.       Добравшись до дома, он сразу понял, что Андрей был прав, совершенно прав, как чаще всего и бывало, сил у него, и правда, осталось только на то, чтобы доползти до душа, а потом медленно по стенке переползти на кровать. Но и это уже было огромным прогрессом, потому что последние ночи он до неё даже не добирался – то дремал, сидя в больничном коридоре, то в кабинете, то прямо на кухне за столом. Он не мог спать в спальне, ему было слишком тяжело морально, не имея ни малейшего понятия о том, чем закончится эта история, наедине со всеми одолевающими его мыслями, ложиться одному в их постель, где всего три дня назад они, потерявшись, растворившись друг в друге и в своей любви, не спали почти до утра. Но сегодня всё было иначе, сегодня всё уже почти хорошо, поэтому он уже спокойно смог лечь и даже заснуть. Заснуть на Андреевой половине кровати, подмяв под себя его подушку и уткнувшись в неё лицом, потому что от обволакивающего родного запаха становилось спокойнее. Перед самым погружением в крепкий, но ещё немного тяжёлый, сон даже накрыло обманчивым ощущением, что всё как обычно, что вовсе ничего не произошло, что Андрей рядом. В эту ночь ему даже почти удалось выспаться, он практически не просыпался, только, может быть, несколько раз, когда неосознанно во сне искал Андрея рядом рукой, чтобы привычно нащупать и, по-прежнему не просыпаясь, спокойно спать дальше, закинув на него эту самую руку или просто прижавшись ближе. Но, когда его рука, не встретив рядом привычного тепла, проваливалась в пустоту, он и просыпался, резко, будто его ударили. И первым делом вздрагивал от мыслей и образов, преследующих его уже не первый день, но потом вспоминал сегодняшний вечер и то, что Андрей точно в порядке, что ещё несколько часов, и он снова сможет его увидеть, и сразу же успокаивался, засыпая снова.       А вот самому Ухватову совершенно не спалось. Возможно, потому, что он и так несколько дней был без сознания и, вероятно, выспался впрок, а, может быть, потому, что снова отчего-то стало хуже – опять начала болеть голова, вернулись тошнота и лёгкое головокружение. Всё, что ему оставалось сейчас в этой душной темноте – вспоминать то, как лучше любых лекарств ему сегодня помогло Женино присутствие рядом, его прикосновения, его поцелуи, его голос. Конечно, его комфорт был дороже, но сейчас, он позволил себе чуть эгоистично помечтать о том, как было бы хорошо, если бы Женя всё же остался этой ночью с ним. Но потом вздохнул сам себе, понимая, что оставаться здесь было попросту негде, не на стульях же, в самом деле. И как бы Женя себя чувствовал утром после этого? А ему ведь ещё на работу, наверное. Вряд ли его начальство подпишет ему дополнительные отгулы по семейным, так сказать, обстоятельствам. Андрей непроизвольно улыбнулся. Да, это было бы неплохо и весьма кстати. Но вдруг крошечная, едва промелькнувшая мысль заполнила собой всё его сознание, разрослась до гигантских размеров, сразу же перестав казаться смешной и забавной, стала очень тяжеловесной и крайне важной. Стоп. Что он подумал? По каким таким обстоятельствам? Ухватов резко распахнул глаза и не мигая смотрел в кромешную темноту перед собой.