***
В замке непривычно тихо. И вовсе не потому, что жители его покинули стены, нет. Все дома, за исключением их Сира. Просто последние события выбили почву из-под ног, погрузили в состояние липкого страха и беспокойства за родного и близкого. Нет желания громко смеяться, дурачиться, играть в настольные игры; все молча сидят на первом этаже в гостиной, без особого внимания наблюдая за сюжетом старого сериала на экране телевизора. Нить повествования давно потеряна, знакомые герои одновременно незнакомцы, да и интерес угас. Яна поворачивается к Дмитрию, просит принеси шахматы из кабинета Аделин, чтобы хоть как-то занять голову, отвлечься от мыслей. Он кивает, поднимаясь с дивана. Тихо поскрипывают ступени под ногами, когда он поднимается, и половицы, когда он ступает по полу этажа. Открывает незапертую дверь, проходит к столу, мысленно вздыхая, когда замечает кучи папок и старых медицинских карточек на столе. Бездумно начинает собирать листы в кучу, стараясь не перепутать, складывает все в стопку, отодвигая на край стола. В очередной раз поднимая со стола листы и стуча стопкой по столу, чтобы выровнять, его глаза цепляются за письмо, ранее скрытой под всеми этими папками. Видна черная сургучная печать. Секретно. Но письмо вскрыто. Закрадывается мысль, что вряд ли бы Аделин стала хранить важные для Совета документы у себя дома. На одной чаше весов принятия решения в стопку складываются тезисы «это неправильно», «не стоит лезть не в свое дело», «Аделин сама расскажет, если посчитает нужным». На другую упорно давит любопытство, интерес, желание узнать правду и что-то важное, что может быть скрыто от них. Любопытство побеждает. Бросив вороватый взгляд на дверь, убедившись, что никто не следует к дверям кабинета, да и по лестнице не поднимается, он берет в руки вскрытый конверт. Зоркий глаз замечает имя отправителя и другую страну. Некий Виктор. Письмо из Италии. Раскрывает пергамент, бегая по строчкам глазами. Помимо любопытства разрастается подозрение. Письмо написано странно, словно в своеобразном шифре. Часть банальных фраз на французском, что-то на итальянском, что-то и вовсе на немецком и отельные слова будто и вовсе на латыни. Почерк резкий, размашистый, корявый. Не разобрать букв толком. Из всего, что он может перевести и понять, выделяются следующие фразы: «Моя дорогая…» «Я сделаю все, о чем попросишь…» «Только дай знать…» «Не стоит об это распространяться…» «Я заверяю, что никому не скажу…» «Моя девочка…» «Я сохраню это в тайне…» И в самом конце обезоруживающее и добивающее «Обнимаю, милая». Пальцы сильнее стискивают бумагу, чуть марают чернила, кое-где размазывая. Это все наталкивает на странные мысли, вызывает ненужные злостные чувства и подозрения. Он и сам не понимает, в какой момент какой-то горячий порыв ведет его дернуть за ручку первого ящика стола и начать там рыться в поиске других писем тому же адресату. И действительно находит еще несколько. «Моя дорогая Аделин!... Мы так давно не виделись… Я рад получить от тебя весточку… Я скучаю… Надеюсь, что у тебя все хорошо…» И снова эти скачки от языка, к языку. Из-за того, что перевести большую часть он не в силах, а под рукой нет телефона, он только и может, что выуживать эти ласковые обращения и яркую заботу даже в коротких строчках. Дима злится. Он понятия не имеет, что это за итальяшка, и почему он обращается к его любимой женщине так. И еще больше раздражает, что он не может перевести остальной текст, элементарно из-за того, что почерк не позволяет разобрать некоторые буквы в словах. Хлопают входные двери. Аделин вернулась домой.***
Ему не стыдно. Он ждет подходящий момент. Напряженно смотрит, как ребята играют в шахматы под наблюдением Аделин, что задумчиво потягивает кровь из хрустального бокала, вертя ножку в руках. Видит, что ребята очень хотят обо всем расспросить, ибо сама вампирша продолжает молчать, но не задают вопросов. Готье задумчива. Даже угнетена. Вид ее мрачный, чуть потерянный. Наконец, убирая бокал в раковину, она уведомляет, что желает отдохнуть и обещает объяснить все чуть позже. Дима поднимается на ноги вслед за ней. И шагая позади, грызет себя за то, что целью его является не желание поддержать, приласкать, побыть рядом, возможно, успокоить; им движет желание завести серьезный разговор, что в пору может стать скандалом из-за кипящего внутри раздражения и подозрений. Аделин заходит в комнату не закрывая дверей, потому что знает — он идет следом. Достает домашний свитер и штаны, оставаясь в белье, устало вздыхает, убирая вещи на полку. Хочется принять душ, смыть с себя всю тяжесть. А Масленников ждет. — Как все прошло? — звучит резко, требовательно. — Я чуть позже вам все расскажу, — ответ спокойный. — Дайте мне немного времени. Я очень устала. — М-м, — мычит в ответ. — И сколько времени тебе еще нужно было, чтобы рассказать об этом? Кидает письма на постель. Аделин оборачивается с недовольством скорее из-за эмоционального окраса его голоса, после замечает стопку и теряется. На лице нет испуга, паники, она словно понимает, что прочесть это они бы не смогли, перевести тоже из-за особенности написания. Вампирша скорее судорожно соображает, что сказать, чтобы отвести от подозрений и лишить интереса к письмам. — Мне долго ждать? — Смени тон, — холодно и резко, поднимая на него взгляд. — С какого перепугу ты вообще полез в мои личные вещи и решил покопаться в ящиках моего стола? — Что это за итальяшка? Кто этот Виктор? Готье вздыхает, присаживается на постель, аккуратно собирая письма обратно в стопку. У нее голова тяжелая, полна мыслей и волнения, и его сцена ревности сейчас последнее, чего бы хотелось. — Мой хороший знакомый. — Все твои хорошие знакомые скучают по тебе и обнимают в конце писем? — едва ли не рычит. — Тебе следует успокоиться. — Аделин… — Уйми свою глупую ревность, в конце концов. — Что это за мужик? И снова тяжелый вздох. Письма аккуратно переложены на прикроватную тумбочку. — Виктор — родной брат Филиппа. Дмитрий на мгновение замирает. Родной брат ее погибшего Сира… Это чуть остужает пыл, но не устраняет его. — Это должно меня успокоить? — Да. А содержание наших писем тебя не должно волновать. Я обратилась к нему по делу, он обещал помочь. — Что же это за дело? — все еще едко. — Масленников, если ты продолжишь разговаривать со мной в таком тоне, мы поругаемся. Если я сказала, что тебя это не волнует, значит, так и есть. — Если бы в этих письмах не было ничего такого, ты бы не прятала их! Она сжимает челюсти. Взгляд холодеет. Дима выводит ее из равновесия. — Твое молчание и увиливание от вопросов не умаляет моей ревности, а лишь добавляет тупых догадок! — Я не могу рассказать. — Я хочу услышать объяснения! Она смотрит устало, синие глаза блестят, вот-вот наполнятся слезами. Аделин так устала за последние сутки… В ее голове столько хаотичных мыслей, страхов и тревог. Ей хотелось вернуться домой, к семье, пообщаться с ребятами, утонуть в объятиях любимого вампира и просто прийти в себя. Отпустить все эти тревоги хотя бы на мгновение. Он вообще не должен был найти эти письма. Не должен был их видеть, читать, задавать вопросов. Это — единственная ее надежда, запасной план, шанс. Понимает. Все понимает. Они также напуганы, они в растерянности, им ничего не объясняют и не говорят просто потому… что и сами не понимают, не могут найти решения сложившейся ситуации. Аделин понимает. Другой вопрос, понимают ли они ее? Все происходящее — не сложность, не вопрос, что разрешится спустя пару дней. Они буквально на пороге развала клана, обращения всего и вся в неумолимый хаос, в шаге от войны. И все, что могут — осторожно ступать по минному полю возможных решений, чтобы избежать взрыва, а не привести к нему. Сама не замечает, как по щеке бежит первая слеза. Сколько ж можно… Утирает ее рукой, поднимается с кровати, захватив вещи, и бросает: — Да подавись ты своей ревностью. Надоело. Хочется разораться, просто умоляя оставить в покое и дать подумать. Спокойно, без лишних глаз, ушей, вопросов и разговоров. Дать время навести порядок в собственной голове, разложить все по полка в алфавитном порядке, по приоритету, по важности. Дима теряется в моменте. Негативная пелена тут же отступает, словно нисходит озарение, он обращает внимание на ее вид. Уставшая, даже измученная. Закрывает дверь в ванную, скрываясь за ней. Он выдыхает, проводя рукой по лицу. Идиотина. За последние двое суток произошло столько ужасных событий, ее выбили из душевного равновесия, и вместо поддержки он устроил ссору, когда все, в чем она нуждалась — объятия и спокойствие. Только сейчас доходит, что в письмах ничего из ряда вон выходящего-то и нет. Виктор — что-то вроде родственника, и формулировки вполне себе уместны для их отношений… О которых он ничего не знает. Не знает, общались они или связались спустя долгое время, как и не имеет понятия, почему она обратилась к нему, но знает, что не стала бы писать в Италию по пустякам. Топчется в нерешительности. И идет в сторону ванной. Несмело открывает дверь. Аделин стоит, опираясь руками на края ванной. Выдыхает, вытирает влажными руками слезы, умывается, избавляясь от соленой липкости на щеках и ресницах. Уверен, знает — она слышит и чувствует его, но ничего не делает. Аккуратно касание к хрупким плечам, острым лопаткам, ступенькам позвонков, проводит кончиками пальцев, кладет вторую руку, обнимает поперек живота, утыкается лбом в ее плечо, едва ли касаясь спины губами, и только тихо шепчет: «прости меня, пожалуйста». А любимые хрупкие плечи в ответ содрогаются от очередного всхлипа. И в груди тут же что-то больно стискивается. Винит себя за устроенную ранее сцену еще больше. — Аделин. Выключает воду, оборачивается. Синие глаза почти безжизненные, смотрят воспаленным изнеможенным взглядом, требуют простого спокойствия, уединения, ласки. Обнимает ее вновь, вампирша устраивает голову на его плече, шмыгает носом еще пару раз, закрывает глаза, ощущая только поглаживания по спине и голове. — Я правда все расскажу, только… дайте мне еще немного времени. Я… ничего сейчас не понимаю. Столько всего и так быстро, сумбурно, в клане и Совете полный хаос, никто ничего не понимает. Мы пытаемся прийти к решению проблем, найти правильный выход, безопасный, но попросту не знаем, в какую сторону двигаться. Нужно избрать нового правителя… Поток фраз спутанный, отрывистый. В какой-то момент она замолкает. Просто стоит в родных объятиях, пытаясь отогнать тревоги хотя бы на минутку. Он уходит позже, позволяет принять душ, привести себя в порядок, дать себе передышку. Собравшись с мыслями, спускается вместе с ним на первый этаж, обратно в столовую, где все еще сидят ребята, только теперь кучкой у стола, споря об исходе очередной шахматной партии. Оборачиваются, видят решительность в глазах своего Сира и понимают: настало время объяснений. Перебираются в гостиную на диван. Яна, как котенок, жмется к ее боку, укладывает голову на плечо. Аля, второй котенок, недовольный и будто ревнивый, усаживается с другого боку, и обе практически облепляют вампиршу. Парни с тихими смешками и вздохами усаживаются на полу. Она начинает рассказ сначала, с момента видения Луизы, говорит про обнаружение тела Антонина, кремацию, саморучную казнь убийцы из вражеского клана, и, наконец, доходит до обсуждений Совета. — И кто им станет? — тихо спрашивает Яна, пребывая в смятении от такого количества информации, произошедшей за какие-то пару суток. — Наверное, они выберут Старейшину, — отвечает предположением Алия. — Но ведь есть еще и военачальники, — встревает Эмиль, хмурясь. — Старейшины мудрее, многое уже повидали… Среди ребят разгорается какой-то глупый спор, они перебрасываются предположениями, отстаивают свои точки зрения, не думая спросить Готье об итоговом решении. Она прерывает их одной фразой: — Они предложили мою кандидатуру… Точнее, Старейшины не то, чтобы предложили, это… Замолкает, хмурясь. Всеобщее удивление погружает замок в тишину. А ведь предложения действительно не было. Они просто обратили на нее все свои взоры, мол, вот, достойный вампир! И не подумали спросить, желает ли она того. Готова ли она… — Ты согласилась? Звучит испуганно. И глаз с нее не сводят. Аделин прикусывает щеку изнутри, опуская взгляд. Не соглашалась, но слишком много об этом думала… В голове ее не было мыслей о торжестве, гордости, тщеславии, великолепии сие титула, могуществе, возможностях, сладком ощущении власти. Там были хаотичные скачки страхов: а хватит ли ей сил, а смогут ли ее хрупкие плечи выдержать груз ответственности не только за собственную семью, но и за всех детей Камарильи, а сможет ли она принять важное, правильное решение. Старейшины хвалили ее холодный разум, рассудительность, мудрость. Они убеждены, что она справится. А Готье вот сомневается. Ей нужен совет, взгляд со стороны, не предвзятый, не заинтересованный. Спрашивать ребят нет смысла: они напуганы, встревожены, и вероятнее всего будут ее попросту отговаривать. К Валентину идти также нет смысла. Аделин бросает взгляд на часы. Она еще успеет нанести поздний визит тому, кто подскажет правильный путь.***
Шуршит трава под ногами, приближая шаги к дому близких. Готье смотрит на собственные ботинки, все еще размышляет, крутит в голове все переживания. Не успевает преодолеть последнюю ступень — двери открываются. Габриэль смотрит на нее внимательно, даже чуть удивленно. Они не ждали ее в гости. Понимает, что столь поздний и срочный визит нанесен не просто так, не из желания пропустить бокальчик вина и обсудить прошедшие события века. Ей нужен совет, мнение, разговор. — Здравствуй, — вампир кивает, отступая, — проходи. — Дорогой? — Луиза выходит из гостиной, не менее удивленно хлопая глазами. — Здравствуй, Аделин. Что-то стряслось? — Мне надо с тобой поговорить, — прямо, честно, вешая пальто на крючок в прихожей. Габриэль смекает, что разговор должен быть уединенным, а потом подхватываем Эмили на руки сразу же, как она здоровается, и уносит на второй этаж дома, завлекая какими-то играми, интересными книгами и чем-то еще. Ребенок тут же вникает, задает кучу вопросов и не обращает внимание на оставшихся вампирш. Луиза смотрит ей в глаза, и блондинка видит там знание, понимание и какую-то поддержку. Подруге уже все ясно, она понимает причину и цель визита, знает, какой вопросы будет задан, вот только по лицу ее непонятно, желает ли она озвучить ответ. Они скрываются на кухне. Шатенка молча разливает по бокалам кровь, ничего не говорит, не спрашивает, и лишь усаживаясь напротив, тяжело вздыхает, готовая к обсуждению. — Спрашивай, дорогая. — Ты знаешь, какое предложение выдвину мне Совет… — Едва ли это можно назвать предложением, — перебивает резко, недовольно. — Они просто так решили, не спросив тебя. — И вновь взгляд глаза в глаза. — И ты задумалась об этом… — Да. Ответ уверенный. — Тебя сжирает такое количество страхов и сомнений, а ты все равно идешь на поводу у своего желания отомстить, защитить и спасти… — Ты ведь уже знаешь исход, — обрывает все эти ненужные речи, переходит к сути. — Знаю. Вампирша вздыхает. Хаотичное видение, повлекшее тревогу и непонимание происходящего, настигло ее не так давно. А уж новости из Совета, принесенные мужем, лишь усилили тревогу от пришедших образов. — Ответь мне честно, без утайки, всего лишь на один вопрос, — молит, садясь ровнее, подается чуть вперед. — Каковы будут последствия моего согласия? Луиза поджимает губы. Эгоистичная ее сторона требует молчания, требует отговорить, запретить соглашаться и даже помыслить о чем-то подобном. Иная ее часть, честная, любящая свой клан, подталкивает рассказать все, не утаив ни детали. Так и сидит в сомнениях и непонимании, как рассказать, как вывалить, сначала дав надежду, а после обрекая на горькие сомнения. Как объяснить, что став она Графиней, клан встанет с колен, преодолеет все, пойдет за ней в любую точку мира, расправит крылья и станет непобедимым, но только самой Готье лицезреть это все не уготовано. Ведь величие Камарильи неумолимо влечет за собой смерть новоиспеченного правителя.