***
Она бредет к замку, едва перебирая ногами. Идет тяжело, обнимая себя за плечи. Одежда промокла под дождем, с волос капает вода. Платиновые пряди прилипли к щекам. В голове ничего, кроме неутихающего страха и ужасной картины. Открывает тяжелую дверь, и ей навстречу тут же вылетают переполненные беспокойством ребята. — Аделин! И замолкают тут же, внимательно ее осмотрев. Промокшая, синие глаза ее стали красными от слез, плечи ссутулились, кожа кажется еще бледнее. — Что случилось? — Яна касается ее плеча. Аля, не придумав ничего лучше, стаскивает с дивана плед и накрывает ее плечи, как будто бы пытается согреть. — Антонин мертв. Одна фраза погружает замок в мертвенную тишину. Лица их застывают в ужасе и неверии. Готье моргает, плетясь к лестнице и оставляя после себя влажные следы. Их взгляды сталкиваются. Они бегают глазами по лицам друг друга, как будто кто-то из них сможет найти слова объяснения и поддержки. Но никто не находит. Яна вдруг отмечает, что у самой наворачиваются слезы. Они понимают все и даже больше. Когда девочки стали частью семьи Аделин, она уже была свободной женщиной. Девочки не застали их с Князем отношения. Да и узнали тогда как-то случайно, услышав брошенную между делом фразу. И стали пристально наблюдать за общением двух вампиром, словно пытаясь найти и выделить среди всего происходящего какие-то маленькие ниточки и нюансы, что станут доказательством долгих романтических отношений, а может, не остывших чувств. И находили. Какие-то крошечные крупицы. Аделин в своей холодной отстраненности даже на мысль не наводила, что у нее могли быть отношения с Князем. Антонин же давал понять это десятком своих маленьких действий. Он смотрел на нее совершенно иначе. Он позволял ей разговаривать с собой в ином тоне, перечить, спорить, едко шутить. Он всегда удостаивал ее вниманием чуточку больше, чем остальных. И многое другое. А самое главное — Аделин всегда являлась частью Совета, пусть и не носила титула Графини или Благородной. Несмотря на все, что между ними было, она не утратила своих привилегий. Другой вопрос: было ли это теми самыми не остывшими чувствами или же просто попыткой загладить вину? Так или иначе, сейчас Готье проливала слезы не только по правителю клана, но и по некогда близкому другу и любимому вампиру. Но все слова поддержки, что всплывают в голове и собираются на языке, тут же меркнут и теряют вкус сочувствия. Умер не просто вампир. Не просто любовник. Правитель. И умер не своей смертью. Сочувствие отступает. На его место приходит холодный ужас, потерянность и полное непонимание, что будет дальше. Какие ответные действия предпримет Камарилья? Кто убийца? Было ли это вторжением извне или же их предал кто-то из своих? Вопросов все больше. Задать, правда, некому. Они все еще стоят кучкой у входных дверей, не понимая, как поступить. Последовать за ней и поддержать? Оставить одну, позволив выплакаться и прийти в себя? Непонятно. Аделин словно на автопилоте доходит до спальни, заходит внутрь и прикрывает дверь слабым движением руки. Шаг, второй, шаркающий третий. Останавливается посреди комнаты, замыленным от слез взглядом смотря куда-то сквозь полупрозрачный тюль, в окно, на темноту ночи и отблески уличных фонарей, отражающихся на деревянном полу. И внутри щелкает что-то звонко, резко, с болью. Готье падает на колени, рассыпается хрустальной крошкой по деревянному полу, воет раненным зверем от боли и страха, что разрывают мертвое сердце. Двадцать лет — весомый срок, даже для обладателей вечной жизни. Она все простила. Она не злится. Не обижается. Она пережила, отпустила, искренне желала счастья. Антонин был ее первым мужчиной, первой крепкой любовью, легкой, цветущей и искрящейся не только от сладкой романтики, но и жаркой страсти. Они любили друг друга самозабвенно, пылко, всем сердцем и душой. Их любви завидовали, ей восхищались и желали обрести такую же. Днем они редко пересекались. Аделин пропадала в больнице, Князь был занят внутренними делами клана. Зато ночью они были предоставлены сами себе. Пили вино, лежали на постели, разговаривали обо всем, делились тем, что произошло за день. Он с упоением слушал ее рассказы о пациентах и операциях, интересные клинические случаи и сплетни, ходящие внутри больницы о подозрениях в романе хирурга и медсестрички. Не перебивал, не просил замолчать, даже по-доброму посмеивался. А когда она заканчивала, начинал свой рассказ. Доверял ей, обсуждал насущные вопросы, решения которым найти сложно. Ждал совета, стороннего мнения, и всегда получал. Готье рассуждала словно как-то иначе, смотрела на проблему под другим углом, рассуждала. И ее советы всегда были полезны, всегда выручали и помогали. Конечно, советники знали и понимали, кто натолкнул их достопочтенного правителя на ту или иную мысль в принятии решения, и только радовались, что рядом с Князем такая грамотная и мудрая женщина. Его связь с Ольгой стала ударом и полным непониманием, ярким горящим вопросом «почему?» без данного на то ответа. Даже совет пребывал в шоке, в один момент заметив, что по правую руку от Князя теперь держалась не привычная и любимая всеми Готье, а неизвестная рыжеволосая вампирша. Вопросов не задавали, только давили своими осуждающими взглядами. И в который раз поражались, заметив Готье во Дворце Священных Тринадцати, никак не реагирующую на новую пассию своего некогда любимого мужчины. И даже после всего… Она не отвернулась. Любовницей не была, но осталась приятелем, товарищем, другом. Могла также дать совет, натолкнуть на мысль. Обратив Алию и Яну, пришла именно к нему в кабинет. Рухнула на пол со слезами, корила и винила себя в том, что обрекла молодых девочек на существование в новой, такой ужасной ипостаси, признавалась в своих страхах и грехах. И Антонин не смел выгнать, отругать, пожурить. Опустился рядом с ней, гладил по голове, прижимал к себе и успокаивал, подбадривал, давал добро на жизнь новых членов клана и новых членов семьи Аделин. Это было чем-то сверх, чем-то непонятным и необъяснимым. Какие бы сложности и преграды не вставали на пути или между ними, вампиры всегда держались рядом, безмолвно обозначая: в случае чего они прикроют друг другу спины без сомнений. И вот… Она не успела. Не предугадала, не предположила, не поняла. Не смогла оказаться рядом и помочь, уберечь, спасти. Со слезами путы воспоминаний, тяжестью оседающие на сердце, расслаблялись, а хватка когтистой лапы страха на горле лишь усиливалась. Это не смерть новорожденного, не смерть юстициария. Это смерть правителя. Убийство, преднамеренное и спланированное. В клане завелась маленькая юркая крыска, оставленная прибывшими из соседнего клана гостями… и совершившая такое грязное дело. Ей страшно. Невыносимо страшно, до нехватки воздуха, до трясущихся рук. Между кланами теперь не просто напряженные отношения. Убийство правителя — прямое объявление войны, и самый грязный из всех возможных трюков, что могут ослабить сторону противника. Камарилья непременно утонет в трауре, страхе и непонимании, как двигаться дальше. Совет будет выведен из равновесия решением всех насущных вопросов и самым главным из них — кто же взойдет на престол следующим?***
Она старается не смотреть на тело, белое, как снег, с витиеватым переплетением вен, будто трещины на фарфоровой посуде. Не подходит попрощаться, ничего не говорит. Остается в стороне, наблюдает за советниками. Все действие проходит мимо нее — Аделин намеренно ограждает себя от этого. После, чувствуя жар, наблюдая в маленькое оконце, как языки пламени пожирают хладный труп, она стискивает зубы и едва ли сдерживая слезы, шепчет себе под нос: «отомщу». Холодные пальцы крепче сжимают урну с прахом. Сглатывает вязкую слюну вперемешку со слезами, шмыгает носом и оставляет частичку Князя на специально отведенной полке, усыпанной белыми хризантемами. Там уже аккуратно свернута черная мантия и лежит та самая трость. Тихий беспокойный шепот перетекает между советниками, они не на минуту не утихают. Вампирша не отходит, гладит кончиками пальцев холодную крышечку урны, не вникает в детали обсуждений. Как таковых слез не осталось, одинокие стекают по щекам, только в груди все так же невыносимо болит. Франциск подходит к ней тихо, кладет руку на плечо в ободряющем жесте, кивком головы просит пройти за остальными в зал Заседаний Совета. Юстициарии открывают перед ними двери. Готье проходит по ним незаинтересованным взглядом, получая в ответ легкий кивок головы от Маркуса. Вампиры рассаживаются по своим местам, Аделин остается стоять у окна. Обнимает себя за плечи, бесцветно рассматривая серый пейзаж за окном. Дождь стих лишь на несколько часов, а после вновь обрушил тысячи и тысячи холодных капель на город. Небо затянуло унылыми тучами, и все вокруг потеряло свои краски, обесцветилось, померкло. Или же… казалось таким ей? Внутри все еще тяжесть, неверие и вместе с тем странная опустошенность. Непривычно. Странно. Быть здесь, слышать нарастающие споры среди советников и понимать, что самая важная фигура в картине и иерархии клана напрочь отсутствует. Точнее, ее нагло вырвали с холста, оставили в общей картине дыру, что не прикрыть, не замазать. Перед Священными… Двенадцатью… Она мотает головой. Все вокруг так и кричит об отсутствии, нехватке, исчезновении важного лица. Совет встревожен. Насущных вопросов немало, но самые главные на данный момент: кто же взойдет на престол и каким будет ответ Камарильи на ужасное убийство правителя? И обсуждение этих вопросов происходит прямо сейчас, за ее спиной, между одиннадцатью важными фигурами, восседающими за дубовым столом. — Мы должны дать ответ! — восклицает кто-то яростно, ударяя кулаком по столу. — Убийство правителя — прямое объявление войны! — И что же Вы предлагаете? Собрать юстициариев и бросится в атаку на Саббат? — в голосе Лорана сквозит сарказм. — Будьте разумны! Это шаг к верной гибели — умалишенно броситься в отмщение. — Если у Вас, уважаемый Лоран, есть какая-то стратегия дальнейших действий, мы будем рады ее услышать,— Бернар выплевывает желчно. Готье прикрывает глаза. Виски давит, хочется помассировать холодными пальцами, надавить, а может, лечь на мягкую подушку и пролежать так с век, чтобы буря внутри утихомирилась. Затишье за столом Совета недолгое, спустя минуты вновь поднимается шум. Вздыхает. Касается кончиком пальца стекла, ведет путь вслед за скользящей вниз капелькой. — Вам не кажется, что первостепеннее будет избрать нового правителя, и уже после, под его началом, всем вместе, решать, как поступить дальше? Даже если мы и бросимся в пучину войны — Камарилья все еще без своего предводителя. — И кого же ты предложишь на эту роль, Валентин? — Стефан спокоен, словно причина срочного совета вовсе не в смерти князя. — Конечно, взять на себя бразды правления — огромная ответственность. Я, признаться честно, не смог бы взвалить на себя все это… Но и лучшим вариантом мне кажутся Старейшины и Военачальники. Простите меня, дорогие Благородные. У них больше опыта. Вновь повисает тишина. Минутная. А следом выдвигается кандидатура за кандидатурой… Ее либо отметают из-за неуверенности, либо же вампир отказывается добровольно, кто-то начинает спорить вновь, а кто-то растерянно упрашивает других. Готье пусть и не вслушивается, но общий настрой понимает: они напуганы, они растеряны, никто из них не готов взваливать на себя такую ответственность за весь клан, такую тяжесть и груз. В Совете, как и во всем клане, хаос. Она оборачивается лицом к ним и тяжело вздыхает. Осматривает юстициариев. Маркус выдавливает подобие ободряющей улыбки, чуть кивает. Синие глаза бредут дальше, натыкаясь на второго юстициария. И замирают на нем же. Его лицо… незнакомое. Белоснежные волосы. Пушистые светлые ресницы, которых практически не видно. Яркие пылающие юностью и азартом красные глаза. Он держится уверенно, расслабленно. Даже Маркус, стоящий рядом, кажется собранным, внимательным, готовым исполнить любой приказ и просьбу. Старейшины вновь поднимают насущные вопросы. И от цепкого взгляда синих глаз не скрывается, с какой внимательностью прислушивается юный вампир. Аделин хмыкает про себя. Паренек напоминает ей крысу-альбиноса. Крыска… Судорожные мысли пляшут в голове, скачут цирковыми лошадками, бунтуют. Начинает болеть голова, не хватает свежего воздуха. В зале душно, воздух спертый и давит на легкие. Новенький поворачивается к ней. Смотрит в глаза некоторое время, не понимает, почему к нему такое пристальное внимание, и потому почтенно склоняет голову. А Готье хватает этих жалких минут, чтобы поковыряться холодными пальцами в его сознании и прощупать воспоминания. — Тихо, — холодный голос проносится по залу, но советники не реагируют. — Закройте рты! — рявкает, и кажется, даже воздух сотрясается. Все замолкают, глядя на нее с недоумением. Аделин не сводит глаз с новенького. Смотрит долгую минуту, замечая это замешательство в его глазах и легкий страх. Попался. — А вот и крыска, — маниакальная, совершенно сумасшедшая улыбка расцветает на сухих, потрескавшихся губах, даже мелкие ранки появляются. Алый блеск застилает глаза цвета моря. Вампир с кряхтением падает на колени, дерет ногтями собственное горло, мечется, бегает глазами по залу словно просит о помощи. — Аделин, что ты вытворяешь? — Лоран подскакивает с места. Готье метает в него взгляд, заставляя опуститься обратно на стул. Мягкой поступью приближается, почти неслышно, крадучись, а глаз не сводит. — В твоих же интересах говорить мне чистую правду. — Вампир приходит в себя, пытается, пока отступили неведомые ему чары вампирши. — Кто отдал приказ об убийстве Князя? Советники замирают в ужасе. Никто больше не пытается остановить ее, все лишь внимательно слушают, стараясь уловить каждый звук, срывающийся с губ юстициария. — М-м-мадест, — поднимает на нее глаза. — Когда ты прибыл во Францию? — Я прибыл сюда раньше делегации, было велено вступить в ряды юстициариев и узнать как можно больше. — Паренек смотрит на нее с ужасом, только что за полы мантии не хватается, умоляя пощадить. — После визита мне приказали убить его… — Как ты это сделал? — взгляда с него не сводит. Вампир хрипит, кажется, даже поскуливает. — Не надо придуриваться. Отвечай. — Я с-сопровождал служителя с документацией для Князя… Служитель ушел и я… — Понятно, — небрежно бросает. — Еще что-нибудь расскажешь? — Я ничего не знаю, честное слово! Мне было приказано и я… Я не знаю… Я не приближенный и… — Ну, как хочешь. Кровь брызжет в разные стороны, окропляет воротник ее белой рубашки, лицо и платиновые волосы, попадает на деревянные стены и заливает пол… когда Готье одним рывком срывает голову ему с плеч. Маркус подпрыгивает на месте суетится, выхватывает из рук Франца платок и подскакивает к Аделин, стараясь вытереть капли крови с ее лица. Но блондинка лишь благодарит, забирает платок и вытирает руки и лицо. Советники по-прежнему молчат. — Камиль. Военачальник вздрагивает. Вампирша, все еще окропленная кровью, поворачивается к нему. Смотрит внимательно, вытирая руки. — Не хочешь объясниться? — Я… — Очень интересно узнать, как ты, военачальник, ответственный за юстициариев, допустил проникновение маленького крысенка в клан. Поторопись, пожалуйста, времени у нас не так много. — Осматривает критично свой воротник, вздыхает и принимается вытирать кровь со щеки. — А, и тело уберите. Картину портит. — Вот! — подрывается Бернар. — Вот оно! Готье моргает от неожиданности и во все глаза смотрит на Старейшину, странно преисполненного энтузиазмом. — Действительно подходящая кандидатура, — кивает согласно Стефан. — Я прошу прощения, кандидатура кого? — встревает Габриэль, с подозрением оглядывая коллег. Бернар улыбается и торжественно объявляет: — Будущего правителя клана!