Т
Говорят, что жизнь, как зебра - череда белых и чёрных полос, моя же мне представляется градиентной зеброй, где светло-серое плавно перетекало в тёмно-серое, вплоть до угольного. Сейчас, конечно, всё было не настолько плачевно, но после грёбанного торжественного вечера в больнице цвет от мышиного потемнел ближе к базальтовому. Саманта в преддверии события все уши прожужжала этим своим Хэлом Флендером, и что нам обязательно-позарез-кровь-из-носа надо будет найти повод подойти к нему и сфотографироваться. Уже даже немного заинтригованный этой фигурой, да и в принципе, чтобы иметь понимание, что это за актёр такой, решил перед сном глянуть какой-нибудь фильм с его участием. Судя по костюмам, фильм был исторический, это всё, что я мог вспомнить наутро, вырубился я, кажется, ещё до его появления в сюжете. Что ж, значит не судьба, буду заценивать по факту. Начало вечера было даже весёлым. Украшенный зал, приятная живая музыка, нарядные мы и все кругом - всё это создавало ощущение праздника, и хоть Дри и пришлось за несколько часов “до” повыслушивать от меня немало нытья, как я не хочу туда идти, и что лучше бы я был на дежурстве вместо Вэл или Стивена, и что вообще костюм неудобный и слишком узкий, конечно, мне-то привыкшему к свободным футболкам и безразмерным худи, но всё же общая приподнятая атмосфера сделала своё дело, даря даже некое удовольствие от происходящего. А потом был доктор Хаммер, и я поплыл. Когда он и доктор Палуцци подошли к нам, физически почувствовал, как вспыхнуло лицо, словно сами кости черепа раскалились, и жар с трудом пробирался через кожу наружу. Какой же он. Красивый, сексуальный, притягательный, взгляд не оторвать. Взгляд не оторвать. Блять, Тимоти, да отведи уже глаза, ты же палишься нещадно! Неимоверным усилием перевожу взгляд на что-то активно объясняющую нам доктора Палуцци, но не слышу ни слова, потому что внутренний голос мятежно подначивает повернуться к объекту своих желаний ещё раз, хоть на чуть-чуть, хоть чтобы просто проверить, смотрит ли он на тебя ещё. Повторно посмотреть на него позволяю себе, лишь когда начинает что-то говорить, шутит, все смеются, и я вроде тоже, а потом они отходят, а я одновременно чувствую и досаду и облегчение. Досаду, потому что хотел бы весь вечер быть только с ним. Облегчение - потому что мозг всё же немного работал и подсказывал, что, останься он рядом, притворяться в бесстрастность я долго бы не смог, потому что во мне бушевала такая страстность, что рисковала выбраться наружу каким-нибудь безрассудным поступком. Мной, как я считал в тот момент, было принято верное решение - целенаправленно избегать его взглядом, потому что, стоило задержаться на нём дольше нескольких секунд, как во мне просыпались какие-то сомнительные супергеройские способности видеть его как есть, без пиджака и белоснежной рубашки, лишь кожа изрисованная чернильным орнаментом и мышцы играющие под ней. Этого нельзя было допускать ни в коем случае, поэтому, даже когда он случайно попадал в радиус моего обзора, я старался повернуться к нему спиной, отрубая себе возможность пялиться. В какой-то момент Саманта, сама того не подозревая, пришла со спасительным решением: когда супер-пупер-ожидаемый актёр явился на вечер, всё её внимание было отдано наблюдению за ним со стороны, ну и как-то так получилось, что и я был утянут в эту шпионскую игру. А собственно почему бы и нет? Уж лучше это, чем пускать слюни по доктору Хаммеру на лацканы дорогущего пиджака, Дри бы меня прибила за такое неуважение к наверняка какому-нибудь известному модельеру. Подруга неустанно продолжала твердить, как мы похожи с этим мистером Флендером, и я был вынужден признать её правоту, но лишь частично, так как сходство видел лишь со спины, и то только из-за причёски и костюмов, словно выбранных из одной коллекции. — Прикинь-прикинь-прикинь, — подлетает ко мне чёрно-белым ураганчиком. — Я сейчас была всего в паре метров от него, — хватает меня за оба запястья и чуть подпрыгивает на своих каблуках. — Он подошёл к бару и заказал себе персиковый сауэр, а его друг посмеялся, говоря, что он всегда выбирает то, где есть персик. А что это значит? — не ждёт моего ответа. — Что его любимый фрукт персик, и мой тоже! Представляешь! — Вот это да! — восторженное удивление получается ненатуральным, ну, так я ж и не актёр. — И исходя из этой информации, ты наверняка уже просчитала сколько детей у вас будет? Даже не уворачиваюсь от её шлепка по плечу. — Конечно. Трое. Два мальчика и младшая девочка, с такими же волшебными кудрями как у него, ну или как у тебя. Будешь крёстным? В общем, вечер проходил вполне себе терпимо, пока объект наших наблюдений не соединился с объектом, которого я всеми силами старался избегать. Первая реакция была - отвернуться и не смотреть, но что-то зацепило моё внимание и я не мог не пялиться. Доктор Палуцци как-то слишком быстро отошла от них, и вроде всё было стандартно, два человека просто беседуют друг с другом, но что-то было всё-таки не так. Я достаточно наблюдал в этот вечер за Хэлом Флендером, чтобы понять, что улыбается он для доктора Хаммера совсем не так, как всем остальным до этого. Пфф, ну да, Тимоти, до каких ещё бредовостей доведёт твоё больное воображение? А потом этот наглый Хэл взялся за предплечье Арми, а потом долгий пристальный взгляд глаза в глаза, а потом бокалы с напитками оставляются на ближайшем столике и они вместе направляются к лестнице, ведущей наверх. Да ну нет же! Этого не может быть! А потом, когда они уже почти скрылись в темноте второго этажа, рука Арми на пояснице актёра, наверняка уже никто бы не смог это увидеть, но мне, по всей видимости, повезло оказаться на лучшем месте в зрительном зале. Мысли в голове устроили настоящую бойню, одни утверждали, что это просто невозможно, другие тыкали пальцами в то, что я только что увидел. А потом воспоминание подкинуло кудрявый волос в мотоциклетном шлеме, а следом и фигуру в этом самом шлеме, сидящую за рулем мотоцикла Арми. Да, фигура та же самая. Даже зеркальный визор шлема, в отличие от арминого прозрачного, нашёл теперь другую причину, кроме того что это просто красиво. Какой же я идиот! Самый настоящий болван! Наивный глупец! Видишь, как он на тебя смотрит? Ты точно ему нравишься, Тимоти. Нервный, горький смех заполонил всё сознание. Ты был лишь искажённой тенью, напоминающей ему о его парне. Всё, не более. Домой, мне срочно надо домой. Не хочу, не готов видеть, как они вернутся в зал, вместе или по отдельности, не хочу выискивать в их лицах эмоции, не хочу смотреть насколько их губы будут покрасневшими. Домой. И, господи, можно мне уже хоть в чём-то уступить, - пусть Дри будет сегодня у Ника. Покидаю зал не дожидаясь возвращения Саманты, лишь из такси ей пишу, что пришлось срочно уехать.***
Понедельник. Утро. Первый в раздевалке. Успеваю почти полностью переодеться, когда дверь распахивается, являя на пороге Саманту и Стивена. Лишь увидев, что я здесь, с ходу начинает отчитывать. — Ну и какого ты меня кинул в субботу и всё воскресенье молчал? — делаю глубокий вдох и захлопываю дверцу шкафчика, прятаться всё равно не получится. — Поче… Что за нахуй, Тим?! Смотрю в её вдвое увеличенные глаза, потом на Стивена, надо же, даже у него проблеск эмоций. — Просто решил сменить образ, — молчит и таращится, не моргая. — Да ладно, ты же не будешь реветь как Дри? Дри, вернувшаяся вчера к обеду домой, и заставшая меня прямо только из салона, где я распрощался со своими кудрями, оставив на голове от силы сантиметров пять, достаточных для самой обычной классической стрижки, сначала тоже таращилась как на что-то фантастическое, а потом взяла и разревелась. Попытался как-то пошутить, на что рыдания только усилились. Вот не хотелось бы проходить через это повторно с Самантой. Подлетает ко мне и хватает мою голову обеими своими цепкими лапками, крутя её туда-сюда. — Ауч! Ты что делаешь? — Ищу шрам от лоботомии, ты не мог это сделать в здравом уме. — Да ладно, ты же не скажешь, что мне так совсем уж плохо? — Тебе плохо, Тим, верни всё обратно! — Извини, но теперь только если через год. — Почему, ну почему меня окружают одни идиоты!***
Внимания к своей персоне в этот день я получил много, и это было ожидаемо. Даже забавно было наблюдать, как меняется выражение лица человека с “какого хрена он это сделал?” на уже вымученно-контролируемое “нет, тебе не плохо, просто непривычно”. Мне не было обидно, я и сам знал, что так мне намного хуже, но и объяснять всем, что сделал я это не для улучшения образа, а по совсем другой причине, тоже не собирался. Были даже некие плюсы во всей этой ситуации. Вот, например, доктор Майерс поплевавшись-повозмущавшись, что какая же теперь из меня Кудряшка Сью, решил, что отныне я Солдат Джейн, и мне эта кличка нравится гораздо больше. А доктор Хейс, по всей видимости, испугавшись, что я в депрессии или вообще умираю, позвала меня ассистировать сегодня на крутой операции. В обед, сидя с Вэл в столовой и ковыряясь во фруктовом салате, старательно отодвигая персиковые дольки на край тарелки, заметил вошедшего доктора Хаммера. Скользнул по мне взглядом и собирался, видимо, дальше кого-то высматривать, но вернул удивлённо-неверящий взгляд на меня. Что, не ожидали, доктор Я-сплю-с-голливудской-звездой? А вот обломитесь, не будет больше мой лик напоминать вам о любовничке. Идёт зачем-то прямиком к нам. — Добрый день, доктор Ан, доктор Шаламе, — да когда ж меня перестанет штырить от его “доктор Шаламе”. — Приятного аппетита. — Спасибо, — подруга проявляет элементарную вежливость и продолжает жевать. Мне же говорить с ним совершенно не хочется, любая фраза сейчас будет казаться фальшивкой. — Доктор Шаламе, вы решили сменить имидж? — смотрит выжидательно, что понимаю, отмолчаться не получится. — Да, знаете, решил в новый год вступать новым я, — не смотрю на него, а ковыряюсь в салате, отодвигая очередной кусочек персика. — Ладно. А в чём провинились персики? Когда поднимаю на него глаза, кивает подбородком на мою тарелку. — Терпеть не могу персики. Наглеет в конец, пальцами подхватывает одну дольку и под мой недоуменный взгляд закидывает её себе в рот. — Ммм.. обожаю персики. Хорошего дня, доктор Ан, доктор Шаламе, — по-джентельменски кланяется (позёр), и стрельнув своей белозубой улыбкой, уходит. Буквально через пару минут приходит сообщение. Доктор Х: “Тим, у тебя всё в порядке?” Ха, разочаровал вас, доктор Хаммер? Тим: “Всё отлично. А что, настолько плохо выгляжу?” Ну давай, соври мне. Доктор Х: “Нет. Тебе в любом виде хорошо” Врун.***
Где-то через неделю доктор Хейс с красными, явно заплаканными глазами перехватила меня в коридоре и попросила побыть с Самантой, которая сейчас должна была быть в раздевалке. Не понимая в чём дело, но и не задавая никаких вопросов, отправился туда. Подруга нашлась сидящей на полу у стены и рыдающей. — Эй, что случилось? — сажусь рядом и приобнимаю её трясущиеся плечи. — Я не смогу, я не справлюсь с таким, не могу, — говорит прерывисто между всхлипами. Сжимаю её чуть крепче в объятиях и успокаивающе покачиваю. — Тише, тише. Расскажи мне, что произошло. — Ноа, мальчик, пациент доктора Хаммера уже несколько лет, — делает глубокий вдох и выдох, пытаясь выровнять дыхание. — Поступил сегодня на скорой, была экстренная операция, не смогли спасти, — снова начинает плакать. — Он умер. Тим, дети не должны умирать. Это так несправедливо. Я не смогу, у меня не получится всё это выносить, — громко всхлипывает и утыкается мне в плечо. — Это несправедливо, ты права, — кладу руку ей на голову и ещё крепче прижимаю к себе. — Но ты справишься. Знаешь, почему? Потому что ты врач, потому что в тебе нуждаются ещё много-много людей, которым ты можешь помочь, и которым обязательно поможешь. — Не знаю, когда видишь, как срывается на слёзы большой сильный мужчина, в свои силы совсем не остаётся веры, — сжимаю зубы, отказываясь это представлять. — Кажется, этот мальчик был особенно дорог доктору Хаммеру. — А где он сейчас? — Пошёл разговаривать с бабушкой Ноа, а я не смогла. Такой себе я профессионал, раз личные эмоции ставлю выше обязанностей. — Ты ещё учишься, мы все ещё только учимся. Комната окутана в полусумрак, исполосованный параллельными серыми полосами дневного света из-под приоткрытых жалюзи. Продолжаем сидеть в полнейшей тишине, разбавляемой лишь периодическим шмыганьем носа подруги. Когда через какое-то время в раздевалку врывается Стивен, видимо тоже предупреждённый доктором Хейс, позволяю ему сменить меня, сам тут же направляюсь на крышу. Не знаю, что ему сказать, как поддержать, но точно знаю, что необходимо его увидеть, может быть просто посидеть рядом, как он когда-то. Сердце в который раз сжимается, представляя, как он, мой сильный, всегда бодрый и поддерживающий доктор Хаммер, срывается до слёз от потери. Взбегаю по лестнице на крышу, проигнорировав больничные куртки висящие на вешалке недалеко от двери. Порыв ветра, встретивший меня, напоминает, что сейчас не июль месяц, игнорирую холод и прохожу к его месту. Пусто. Его нет ни на бетонном выступе, ни за вентиляционными шахтами, зачем-то делаю ещё один круг, хотя всё и так видно, и только тогда ухожу обратно вниз. На телефон приходит вызов от доктора Палуцци подойти к кабинету УЗИ в диагностическом отделении. Решаю, что должен хотя бы дать ему знать, что я в курсе и что переживаю, поэтому отправляю ему короткое сообщение “Как ты?”, и после отправляюсь делать свои основные обязанности. Весь оставшийся день я постоянно заглядывал в мессенджер, но ни ответа, ни даже второй заветной галочки на сообщении так и не появилось. Как и на следующий день, и ещё через день. И в больнице Арми не появлялся. Вечером, выйдя из своей комнаты, чтобы налить чай, услышал тихий разговор Дри и Ника на нашей кухне, после чего уже и не думал про напиток. — Я переживаю за него. Он и так-то последнее время был не в лучшей форме, его брат начинает всё больше давить, заставляя играть в свои предвыборные игры, а смерть этого мальчика просто добила его. Знаешь, он в нашей компании всегда самый поддерживающий, готовый помочь в любой момент что бы ни понадобилось, но когда дело касается его самого, он просто закрывается ото всех, не позволяя кому-либо разделить с ним его сложности. И я понимаю, что пройдёт ещё пара дней, и он выйдет и будет снова улыбчивым и открытым, но ведь проблема-то в глобальном смысле никуда не уйдёт. Не знаю, как ему помочь. — Может, тебе стоит с ним об этом поговорить не когда он переживает этот момент, а чуть позже, когда немного отойдёт? — Я уже как-то пытался, возможно, стоит попробовать ещё раз. Тихонечко пробираюсь обратно в комнату и стараюсь без щелчка захлопнуть дверь. Сажусь на кровать. Ему сейчас плохо и он совсем один. Что я могу сделать, чтобы поддержать его? Его телефон отключен. Поехать к нему домой? А кто я такой? Никто. А может быть, к нему приехал этот его парень из Голливуда, как тогда, после смерти его матери. И спустя несколько дней я вновь увижу их, милующихся на парковке больницы. Воспоминание вновь подкидывает те кадры и моё подавленное состояние при этом, только теперь, зная, какая личность скрывалась за шлемом, ко всему ещё добавлялось и ощущение полного бессилия - мне никогда не тягаться с таким. Настроение цвета базальта темнеет ещё на тон, переходя в антрацитово-серый. Всю последующую ночь мне снился Хэл Флендер, сжимающий в своих цепких объятиях моего Арми. Такие же картинки продолжили атаковать сознание и днём, поэтому вечером, когда мы встретились с Дином у него дома, я был уже на пределе своей выдержки, и вполне себе обычный вопрос от своего парня стал для меня спусковым крючком. — Слушай, я собираюсь поехать на Рождество к своим родителям в Кембридж, может поедем вместе? Пара дней в маленьком тихом городке с кучей старинных, но дорогущих домов, украшенных километрами гирлянд, будем гулять, объедаться вкусностями и смотреть тупые праздничные передачи. Как ты на это смотришь? Ба-бах! — На пару дней, Дин? Ты серьёзно? Ты будто не в курсе, где я работаю! Какие нахуй пару дней?! Да я скорее всего вообще буду дежурить в праздник! Поднимает руки, словно физически собирается меня остановить. — Ладно, не заводись ты так. Я просто спросил. Не заводись, легко сказать. А как это сделать, если чувствуешь себя паровозом, котёл которого вот-вот рванёт от давления пара, скопившегося и не находившего выхода уже много времени? — Просто спросил? А может нужно иногда думать прежде чем просто спрашивать? — Тим, да что с тобой такое последнее время? То ты пропадаешь на несколько дней, не отвечая ни на одно сообщение, потом появляешься чуть ли не лысый, и не говоришь, почему ты это сделал. Сейчас срываешься на мне из-за какой-то ерунды. Конечно понимаю, что неправ, но остановиться уже не в силах. — Потому что я устал, Дин! Устал от грёбанного напряжения, устал от больницы, устал от этой недозимы этого чёртового города! Устал от глупых вопросов! — О, уверен, спроси подобное доктор Хаммер, у тебя была бы совсем другая реакция! — Только он не спросит! — выкрикиваю, и осознав, что сказал, сразу будто сдуваюсь. Смотрит на меня пристально, а мне, вроде как, и нечего больше сказать. Разве что, извиниться. — Да, Тим, это очень заметно, как ты бросаешься тут же ему отвечать, как только от него придёт сообщение, особенно на фоне того, как я часами не могу от тебя дождаться ответа. Или то, что я узнаю о каких-то важных для тебя событиях, лишь потому что ты при мне записываешь ему голосовое. Я, может, и веду себя порой глупо, но не дурак, и не слепой. — Прости меня, — всё, что выдавливаю из себя, словно действительно устал настолько, что и произносить слова могу с трудом. — Если ты извиняешься за чувства к другому человеку, то не надо, это неподконтрольно нам, и ты ни в чём не виноват. Если ты извиняешься за то, что обманывал меня, ну так вроде и не обманывал, а просто не договаривал, мне ты, по крайней мере, ничего не обещал. А я, может, и сам бы был рад пообманываться, да ты повода не давал. Когда уходил из его квартиры, вдруг стало понятно, что ни одна моя вещь не осела здесь за все три месяца. Лишь гостевая зубная щётка, ошибочно вставшая рядом с его в стаканчике за зеркальной дверцей.***
Рождество - время чудес и волшебства. Рождество в больнице - время травматологии. У людей словно отключается инстинкт самосохранения - кто-то второпях лезет с гирляндой на крышу, в последний момент стараясь успеть украсить дом, и наворачивается с этой крыши, чудом заработав всего два закрытых перелома; любителей острых ощущений шандарахает током, потому что наматывать гирлянду на дерево интереснее во включенном виде, ну чтобы сразу видеть результат, а результат - порванная в одном месте изоляция и мерцающие огоньки скорой; ну и, конечно же, не обходится без ожогов, когда суетливые домохозяюшки решают, что их миссия на сегодня - накормить всё своё семейство так, чтобы хватило как минимум до нового года, и готовят миллион блюд одновременно, в какой-то момент их чётко-слаженные действия дают сбой, и тогда с плиты вдруг падают сковородки, проливается кипящее масло от индейки, а противень с имбирным печеньем из духовки достаётся голой рукой без прихватки. В общем, день был насыщенным и местами даже интересным. Рождественская же ночь в больнице - это время одинокого, по большей части, медперсонала, потому что те, у кого есть семьи, всегда стараются избежать дежурства в эту ночь, а те, кому проводить её не с кем, порой сами добровольно напрашиваются на работу, как, например, я. Первая моя Рождественская ночь в больнице, сколько их, наверное, ещё много, будет в моей жизни. Доктор Палуцци ушла на неделю в отпуск, поэтому работал в последние дни в основном со вторым кардиохирургом доктором Демори, но так как на эту ночь не назначали плановых операций, полностью освобождая место для экстренных случаев, то был сослан ею в приёмный покой, с заверением, что если вдруг появится интересный случай, она меня вызовет. Ближе к полуночи всё словно утихло, будто до всех вдруг дошло, что не здесь, среди ярких светодиодных ламп, среди бинтов и висящего в воздухе запаха антисептика, они хотят встречать праздник, а за уютным столом, среди родных, в освещении свечей или мерцающей огнями ёлки, там, где воздух пропитан вкусными ароматами и смехом детей. Без пятнадцати двенадцать, освободившись и выкроив себе полчаса на перерыв, решил выйти на свежий воздух. Возле больницы было всё ещё суетно и шумно, поэтому решил сбегать на крышу. Схватив на четвёртом этаже одну из фирменных госпитальных курток и на ходу её натягивая, толкнул дверь на лестницу, ведущую только наверх. Арми я увидел сразу. Знал, что он тоже сегодня дежурит, и, если честно, меня это очень обрадовало, что он здесь, а не там, со своим. Значит, не настолько близки, чтобы проводить семейный праздник вместе. Тут же одёргиваю себя, не позволяя разматывать клубок необоснованных надежд. Ещё несколько секунд любуюсь им, хотя почти ничего и не видно с этого ракурса, только спина в такой же тёмно-синей куртке, как у меня, с названием больницы, и голова со светлыми отросшими волосами, наверное, даже длиннее теперь, чем мои. Посмотрев, как выпустил ещё одно облако вредного дыма в моросящее пространство, всё же подхожу к нему, выдавая своё присутствие. — Тоже решил выловить Санта Клауса? — сажусь рядом так же как и он - только на самый край выступа опираясь задницей, закрытой удлинённой курткой, и вытягивая прямые ноги вперёд, так, чтобы не замарать форму. Поворачивается и улыбается мне так тепло, что хочется чуть ли не в глаз дать за то, что такой, что не отпускает. — Привет, Тим. Ага, есть у меня пара вопросиков к этому старику. “Привет, Тим. Привет, Тим” мёдом растекается по нутру. — Слышал, всё у вас сегодня получилось с сюрпризом для ребят? Саманта, конечно же, не остановилась на Хэллоуине, а с удвоенной прытью взялась за главный праздник. Украшательства и подарки были сущей мелочью по сравнению с её главной задумкой. Она решила, что во что бы ни стало надо сделать так, чтобы к детям явился какой-нибудь известный супергерой, и не просто аниматор в костюме, а самый настоящий актёр. С человеком-пауком, как ей хотелось изначально, к сожалению, ничего не вышло из-за отсутствия того в эти даты в пределах страны. Но, при усиленной работе отдела развития, им получилось заполучить Железного человека. Подруга мне все уши прожужжала про него, перед этим трижды взяв с меня обещание никому не рассказывать, так как этот актёр согласился, лишь при условии, что встреча будет только с детьми, без лишнего внимания и репортажных съёмок. Особо ничего не знал про этого актёра, разве что визуально, но уважением после этого проникся. — Да, в какой-то момент я даже думал, что всё выйдет из-под контроля, потому что детвора подняла такой восторженный гам, что пришлось закрывать дверь в отделение, чтобы не сбежались любопытные. В итоге, все довольные, анонимность была сохранена, Саманте медаль за энтузиазм. — Да, она большая молодец, — ёжусь от налетевшего порыва ветра и накидываю на голову капюшон. Косится на меня и ухмыляется. — Что, теперь голова мёрзнет сильнее? А она действительно да! Даже и забыл каково это без копны волос. — Ага, до сих пор не привык ещё. — Так и не расскажешь, какой такой порыв тебя сподвиг на изменения? Нет, не расскажу. И пусть голова мёрзнет, и пусть не такой привлекательный стал, но не жалею, что это сделал. Потому что сейчас сижу и чувствую, что говорит со мной, а не с призрачным видением своего парня. — Не знаю, — чуть пожимаю плечами. — Просто захотелось. Это же не навсегда, захочу, снова отращу, — решаюсь посмотреть на него, но получается одним глазом из-за мешающего капюшона. — Тебе не нравится? Делает глубокую затяжку, выдыхает чуть вбок, но косится с прищуром на меня, изучая не скрытую тканью половину лица. — Нравится. Но ты какой-то другой стал, и выглядишь теперь ещё моложе. — Это плохо? Смеётся и встаёт, чтобы выкинуть окурок в урну. Возвращается и садится обратно, и мне почему-то кажется, что немного ближе, чем до этого. — Почему ты во всём ищешь подоплёку? Нет, это не плохо, что ты выглядишь моложе, это просто означает, что ты выглядишь моложе. На пару минут повисает молчание, не знаю, о чём думает он, а я вдруг осознаю, что Рождество мы встретим с ним вдвоём, вот-вот, минуты через три-четыре, и от этого почти хорошо, хочется лишь немного, совсем чуть-чуть большего. — А в Нью-Йорке сейчас снегопад, — разрываю тишину. — Дри фото присылала. — Скучаешь по своему родному городу? — Да, немного. И по снежному Рождеству тоже. Просто для меня хорошо или прямо как в Нью-Йорке, со снегопадами, уличным катком и красными замороженными носами, или уж в другую крайность с пальмами, сланцами и “Пиной коладой”, а вот эта морось и плюс девять меня совсем не вдохновляют. — Не любишь ты Балтимор, — ухмыляется с какой-то грустинкой. — Но ничего, закончишь практику и уже сможешь выбирать, где проходить ординатуру, может даже вернёшься в Нью-Йорк. Если бы здесь я был с тобой, по-настоящему с тобой, то Балтимор стал бы моим самым любимым городом на планете. — Может. Достаёт из кармана телефон и пихает меня плечом, показывая экран, с горящим на нём “00.00”. — С Рождеством, Тим. — С Рождеством, Арми, — чуть наваливаюсь ответно на него, и так и остаёмся ещё сидеть минут десять, соприкоснувшись плечами.***
День рождения - грустный праздник, а кто со мной не согласен, может не соглашаться и дальше, светя своим счастьем где-нибудь в сторонке. А я остался в этот день без любимой Дри, в нелюбимом городе, с 14-часовой сменой и такой же сменой на следующий день, так что даже о вечернем отрыве не могло идти и речи. А ещё доктор Хаммер, попавшийся мне в этот день раз пять, так и не поздравил меня, а я очень ждал, хотя бы простого “Хэппи бёздэй, Тим! Счастья тебе и любви”. Но нет, лыбился, о чём-то говорил, но никакого особенного внимания к моей персоне. Вечером, после короткого разговора с родителями и намного более продолжительного с бабуленькой, решил запустить новый, рекомендованный Самантой, сериал на Шоутайм, чтобы глянуть одну-две серии и завалиться спать. Когда заставка уже была поставлена на паузу и дожидалась моего возвращения из кухни со всякими вкусностями (да, отсутствие Дри в ноль сводило мою домашнюю дисциплинированность, я начинал чувствовать себя как Маколей Калкин в “Один дома”, разве что в воздух не кричал: “Эй, я ем всякую гадость и смотрю всякую гадость! Остановите меня!”), телефон пиликнул очередным сообщением. Аккуратно примостив на прикроватный столик вок-коробочку и стакан с пепси, беру его в руки, ожидая увидеть поздравление от какого-нибудь одногруппника или дальнего родственника. Доктор Х: “Только сейчас узнал, что у тебя сегодня день рождения 😔 Поздравляю, Тим 🎉 Можешь воспользоваться тем, что чувствую себя виноватым, и попросить в подарок всё, что захочешь” Неверяще пялюсь в экран, поднимаю взгляд к имени, чтобы удостовериться наверняка, что это от него, а потом много раз пробегаюсь по “всё, что захочешь”. Всё, что захочешь. Так нельзя писать человеку, которому ты точно знаешь, что нравишься. Всё, что захочешь. Так нельзя писать, если на самом деле не готов будешь выполнить его просьбу. Всё, что захочешь. Всё, что захочешь. Ещё раз и ещё бегаю по строке. Тыкаю пальцем в окошко ответа, заставляя вылететь экранную клавиатуру. Щека с внутренней стороны уже изжёвана до крови. Была не была. Тим: “Ты знаешь, чего бы мне хотелось от тебя” Ответ прилетает почти сразу, будто ждал, что так отвечу. Доктор Х: “А как же Дин?” Хм, заноза во мне хочет написать “А как же Хэл?”, но сдерживаю порыв. Тим: “Мы расстались 2 недели назад” Пишет. Останавливается. Снова пишет. Да что ты там строчишь? Уже придумываешь отговорку? Доктор Х: “Я приеду?” Это правда происходит? Вот так легко? Просто возьмёт и приедет? Ко мне? Тим: “Да” Доктор Х: “Буду минут через 30” Ещё с минуту где-то таращусь в экран, ожидая увидеть что-нибудь издевательское, типа “обманули дурака на четыре кулака”, но он уже не в сети. А потом до меня наконец докатывает осознание, что через тридцать минут он будет здесь. Смотрю на свою разворошённую кровать, на которой местами, в складочках простыни и одеяла виднеются крошки еды. Перевожу взгляд на кресло, почти скрывшееся под горой одежды. Вспоминаю, что на кухне гора не меньшего размера с немытой посудой. Да, я свинота и лентяй в быту, но время ли об этом говорить? Он приедет через полчаса, уже даже меньше! Еда в срочном порядке транспортируется в холодильник, постельное бельё меняется как никогда быстро, и даже одеяло с пододеяльником особо не конфликтуют в этот раз, куча одежды перекочёвывает в рандомном порядке на полки в шкаф. Потом, потом я обязательно всё разберу, и обещаю убираться чуть ли не ежедневно, только пусть сегодня всё получится. Несколько секунд обдумываю: просто ли закрыть на кухню дверь или всё же сложить посуду в посудомойку. Второй вариант побеждает, ну потому что мало ли что, а я не хочу выглядеть в его глазах засранцем. Пха-ха. Ещё раз проношусь по всей квартире, выявляя явные косяки. Оставшись если не довольным, то хотя бы удовлетворённым, иду в ванную чистить зубы. Душ я принял ещё сразу по приезду домой. На всякий случай всё-таки утыкаюсь носом в подмышку, - нет, всё нормально, лишь лёгкий запах отдушки геля. Футболка тоже вроде нормальная, без пятен. Наношу пасту на щётку и начинаю усердно круговыми движениями чистить зубы. Ебическая сила! Озаряет меня на середине процесса. Зажимаю щётку зубами и двумя руками оттягиваю за раз и резинку штанов и трусов. А там заросли, которым бы позавидовал… кто? Да никто бы такому не позавидовал! Свежее дыхание уже не в приоритете, сплёвываю и быстро пропаласкиваю рот. Хватаю триммер и лезу в ванну, только попробуй мне, сука, сейчас разрядиться! Смотрю на время. Десять минут у меня точно есть, ещё пять, чтобы окончательно привести себя в порядок. Вспомнив, кажется, все матерные слова, и даже русские, которым меня научила Вэл, я всё же уложился в отведённое время, бросив в никуда ещё одно обещание следить за собой даже если нет никакой личной жизни. Словно увидев себя со стороны, вот такого суетящегося, раскрасневшегося, с вытаращенными глазищами, резко останавливаюсь. Стоп, погодите-ка, а не навыдумывал ли я себе того, что и в помине не подразумевалось? А не накрутил ли я себя на фоне мечт несбыточных? Открываю мессенджер, перечитываю, да вроде нет, по всем признакам сексу быть! Лишь мысль сформировалась, как раздаётся звонок интеркома, моментально нажимаю кнопку “открыть”. Входную дверь тоже приоткрываю. Чувствую, что телефон, который по всей видимости слишком сжал, начинает выскальзывать из потной руки, откладываю его на ближайшую поверхность, и прохожусь ладонями по штанам. В этот момент и заходит Арми, красивый до невозможности, и вроде видел же сегодня, а всё равно как будто другой. — Привет. — Привет. Видимо, не у меня одного ощущение первичности встречи. Руку заводит за спину и захлопывает дверь, глаза же с меня не сводит, и кажутся сейчас какими-то нереально-яркими, завораживающими. Смотрю на него всё это время не моргая и, кажется, ещё немного и слёзы брызнут из глаз, спасая их от опасного пересыхания. — Я же правильно тебя понял? Господи, неужели мы будем разговаривать, а не целоваться с самого порога? — Я очень на это надеюсь. — Лучше проговори это вслух, — сам же, не дожидаясь, начинает медленно подкрадываться ко мне, словно хищник к выбранной, ещё пока живой, жертве. — Я ни с кем не встречаюсь, и я хочу тебя с самой нашей первой встречи, и очень надеюсь, что сейчас мы займёмся сексом, а не трёпом, — надо же, голос ни разу не дрогнул. Сокращает расстояние, пока делаю одно моргание, теплые руки обхватывают мою голову, большими пальцами ложась на виски, а остальными встревоживая короткие волосы за ушами. Поцелуй выходит совсем не такой как на крыше, будто бы более осторожный, но от этого не менее настойчивый. Словно пьёт меня большими глотками, а я готов отдавать себя ещё и ещё, лишь бы он не останавливался. Одной рукой держусь за шлёвку его брюк, словно боюсь, что убежит от меня, а на самом деле просто схватился в порыве за первое, что попалось под руку, второй же повезло больше, и хозяйничает в его волосах, восхитительно мягких. Отрывается, дышит тяжело и выцеловывает выпирающий угол челюсти, после чего вместе с горячим дыханием спускается на шею. — А ты? — Что? — вопрос прилетает в ямку между ключицами. — Ты с кем-нибудь встречаешься? — не собирался спрашивать, понимая, что от ответа ничего бы уже не зависело, в любом случае не отказался бы от него, хоть даже на раз. Спрашивать не собирался, но оно как-то само. Поднимает лицо, смотрит глаза в глаза. — Нет, уже несколько месяцев. — Правда? — уточнять тоже не собирался. — Правда. Верю ему. Надо же, значит зря мучил себя заёбами три недели. Значит показалось и выросло в паранойю. — Хорошо, — беру его за руку и тяну в сторону своей комнаты. Притормаживает, чтобы скинуть обувь, а потом послушно следует. Комната небольшая, да и мебелью заставлена лишней, вот то же кресло, можно было бы обойтись и без него, но куда же я тогда вещи буду скидывать, не в шкаф же, честное слово. Комната небольшая, и приходится вдвоём как будто тесниться, а мне этого и хочется, тесниться с ним и притираться. Стягиваю с него тонкую куртку, кидаю в кресло (вот уже и пригодилось), остаётся в футболке, конечно, не он же среди нас бедный студент, и может позволить себе зимой ездить на машине, а не морозить задницу на мотоцикле, как некоторые. Оглаживаю его тело взглядом, а потом и руками. — Какой ты. До сих пор не до конца верится, что это происходит в реальности, а не в моих мечтах, но вот они, мои пальцы проходятся от его пупка к груди, а потом на плечи и по рукам вниз. Могу гладить все его татуировки и не бояться, что поймут не так. Всё правильно понимает, стоит не шевелясь, позволяя мне насладиться моментом, и лишь неотрывно наблюдает за моим лицом. Берётся за подбородок и приподнимает моё лицо, чтобы взглянул на него. — Хочу поцеловать тебя ещё. — А я хочу сам тебя полностью раздеть. — Чьё желание будем исполнять первым? — лёгкая хрипотца в голосе проходится по всем чувствительным стрункам, заставляя тело буквально потряхивать от эмоций. — Я тоже хочу, чтобы ты меня ещё поцеловал, поэтому твоё. Обнимаю, укладывая ладони на его крепкую спину. Целует нетерпеливо, сразу с языком, встречаю его своим, проходясь вдоль. Кажется, курил, прежде чем подняться ко мне. Нижняя губа такая мягкая, вкусная, волшебная, чуть прикусываю и оттягиваю. Верхняя не менее волшебная, скрывающая эти два белоснежных, пленительных клыка, мажу по одному из них языком. Запускает обе руки мне в штаны, сразу накрывая ладонями мои ягодицы, оглаживает насколько может и давит, чтобы прижался к нему максимально. Я вдавливаюсь и всё чувствую, и его и моё желание. Стон улетает прямиком ему в горло, и руки на заднице сжимаются, наверняка оставляя синяки. — Теперь моё, — выходит сипло и сорвано, когда вынуждены оторваться друг от друга. Тянется к своему ремню, но перехватываю его руку. — Я сказал, что сам хочу тебя раздеть. Поднимает руки, сдаваясь, а я под это дело как раз подцепляю края футболки и стягиваю с него. На какое-то время забываю про остальную одежду, не в силах оторвать взгляда от открывшейся картины. Тату с рук, словно сообщающиеся сосуды, перетекают друг в друга по груди, не доходя до сосков сантиметров пять. Аккуратно, почти невесомо прохожусь кончиками пальцев, повторяя изгибы узора. Потом бесцеремонно поворачиваю его к себе спиной, на что прилетает неловкий смешок. На спине та же картина, тату тянется такой же полосой высотой в половину лопатки. Льну к нему и широким мазком языка прохожусь по части рисунка. — Тим, — такое короткое слово, а всё равно улавливаю дрожь в голосе. — Ты сногсшибательный. Обнимаю его всё так же со спины, губами утыкаясь между лопаток, а руками нащупывая пряжку ремня и вытягивая его из неё. Потом пуговица и ширинка. Пальцами правой руки пробираюсь внутрь, слегка царапаясь о зубчики молнии. Сжимаю его твёрдый член через трусы, чувствуя, как головка через уже влажную ткань упирается мне в центр ладони. Накрывает мою руку своей, и на мгновение надавив сильнее, вытягивает её, и разворачивается ко мне лицом. — Если ты меня сейчас не разденешь, то раздену тебя я, а потом и себя, и займёт это не больше половины минуты. — Ладно, ладно, какие мы нетерпеливые, — хотя откуда эта терпеливость вдруг во мне взялась, тоже не понимаю. Большими пальцами внутрь за пояс брюк по бокам, и тяну вниз. Только брюки, трусы намеренно оставляю на месте. Да, кажется источник моего терпения, это наблюдать, как ему уже невтерпёж. Спускаю с бёдер, вынужденный наклониться так, что утыкаюсь подбородком ему в грудь. Подбородком, потому что всё время продолжаю смотреть ему в глаза. Не разрывая зрительного контакта, опускаюсь перед ним на колени, всё самое интересное оказывается прямо напротив лица, но упорно продолжаю смотреть в его глаза, пока каждую штанину по-очереди стягиваю с его длиннющих ног. Откидываю брюки, не глядя, в сторону кресла, не знаю, попадаю ли. Туда же летят носки один за другим. Когда остаются лишь трусы, моя невозмутимость даёт сбой. Сейчас, сейчас мой доктор Хаммер предстанет передо мной во всей своей натуральной красе. Сколько раз я фантазировал на тему, какой же у него член, и вот момент, когда я это узнаю. Не просто узнаю, а увижу, потрогаю, понюхаю, почувствую. Нетерпеливо подаётся бёдрами немного вперёд. Да-да, сейчас. Хватаюсь за резинку так, будто сейчас сорву с силой, на самом же деле, бережно оттянув впереди стягиваю вниз. Падают на пол, и сам переступает их, окончательно освобождаясь. Смотрю на то, что открылось мне, и сглатываю, кажется, слишком громко, но либо так, либо с избытком слюней по подбородку. Идеальный. Никакое другое слово не подойдёт для описания того, что вижу. Ровный, длинный, толщина без излишества, головка не тёмная, а светло-розовая, с чётко-выраженным гребнем. Идеальный. Тянусь, но обхожу член и оставляю несколько коротких поцелуев в паху, руками оглаживая его бесконечные ноги вдоль бёдер. Поцелуй в основание члена, и его рука на моей голове. Потерпи, мой идеальный, дай мне насладиться. Носом утыкаюсь в лобок с короткими светлыми волосами, глубоко вдыхаю, и с моим выдохом выстанываем одновременно. Языком смачиваю губы, и двигаюсь ими снизу вверх к головке. Размазав каплю предэякулята по верхней, немного отстраняюсь, чтобы посмотреть в его глаза, прежде чем вберу его в себя. Взгляд туманный, но не могу сказать точно, мой или его, рука всё так же на голове, но не управляет, а лишь слегка поглаживает, ероша короткие пряди на затылке. Ещё раз облизав губы, приоткрываю их, и с небольшим намеренным сопротивлением проталкиваю через них головку. Под этим углом и без рук проходится по верхнему нёбу, и глубоко взять не получится, но хочу именно без рук, тем более что они уже чуть ли не приклеенные покоятся на его заднице, и отлепить их оттуда почти нереально. Во рту мокро и солёно. Арми сам немного покачивает бёдрами, но не делает попыток ворваться на всю длину, и всё это больше походит на то, что дразнит себя, чем на реальное удовлетворение потребностей. Прекращает движения. — Хватит, — гладит меня костяшками пальцев по щеке, словно непутёвого пса просит выплюнуть каку. Напоследок втягиваю щёки, создавая подобие вакуума во рту, тем самым сдавливая его головку, и через пару секунд отпускаю с громким чпоком. Помогает мне подняться и без расшаркиваний стягивает с меня футболку, а после сразу и штаны. Уходит у него на это не больше десяти секунд. Ну конечно, я же ещё и без трусов. Будто только сейчас заметив это, приподнимает одну бровь в немом вопросе. — Я ждал тебя. С тихим рыком толкает меня на кровать. — Дождался. Сдвигаюсь дальше на подушки, следует за мной и нависает сверху весь такой охуенный. — Да, наконец-то, — хватаю за шею и утягиваю в жадный, невозможно-голодный поцелуй. Теряет контроль, в том числе и тот, что позволял ему удерживать себя на весу. Падает всей нижней половиной своего тела на меня, а я только этого и ждал, разведя предусмотрительно ноги. Членом вдавливается в мошонку и основание моего, и это так восхитительно, что ногами заключаю его в замок, чтобы даже не думал отстраниться. Делает несколько неспешных фрикционных движений, а меня уже от них выгибает, и зубы сжимает на его нижней губе, кажется, до крови. Может быть надо стараться держать себя в руках, но рядом с ним никак не получается. Приподнимается на руках и заглядывает в моё лицо, наверняка безумное сейчас. Ещё пара движений и изучающий, довольный моей реакцией, взгляд. — Отпусти, — ведёт бёдрами восьмёркой, будто я бы и так не понял. — Нет. — Тимми, — наклоняется и целует в скулу. — Я хочу на тебя посмотреть, отпусти. Разрываюсь между своими “хочу и хочу”, и всё-таки расцепляю замок, ставя ноги широко-разведёнными по бокам от него. Выпрямляется и садится между них. Гуляет по мне взглядом, рассматривая всего от макушки до пяток, а я, по-видимому, румянцем покрываюсь в той же последовательности. — Прекрасный, — чуть наклоняется и большой горячей ладонью проходится от шеи и до лобка, там и оставляя её лежать. — Восхитительный, — пальцами второй руки обхватывает за лодыжку, и заставив сильнее согнуть ногу в колене, подтягивает ступню к себе, влажным языком медленно продвигаясь от пятки к пальцам. Хмыкаю и непроизвольно дёргаю слегка ногой от щекотки. — Щекотно? — Немного. Целует в центр ступни и опускает её обратно на кровать. — А где ещё тебе щекотно? — наклоняется надо мной сильнее, так, что влажным кончиком члена мажет по промежности. Приходится прикрыть глаза и сделать глубокий вдох, чтобы хоть немного собраться. — Соски, — совсем не помогает мне, направляет свой член в ложбинку между ягодиц, и мажет своим предсеменем уже там. — Соски, можно мять, кусать, сжимать, но ни в коем случае не гладить и не ласкать языком, иначе на автомате могу ударить, настолько щекотно. — Ммм… звучит как вызов, — головкой упирается мне в анус, и слегка надавив, скользит обратно. — Но оставим это на другой раз. Тимми, — почти ложится на меня, кончиком носа упираясь в мой. — Хочу в тебя. — И я хочу тебя в меня, — приподнимаюсь и целую в губы, но выходит рвано, потому что терпелка у обоих уже на пределе. — Верхний ящик. Достаёт всё необходимое и тут же щёлкает крышкой тюбика. Один палец входит достаточно легко, но это и не для растяжки, а лишь чтобы смазать края дырки и стенки. Прокручивает и осторожным разведчиком нащупывает центр удовольствия. Таз подкидывает, а из горла вырывается то ли хрип, то ли вскрик. Добавляет второй палец и стекает сам вниз. Когда уже поравнялся лицом с моим членом, до меня доходит, что хочет сделать. — Не вздумай! — выходит громко. Вскидывает вопросительный взгляд и приходится пояснить. — Только коснёшься его, и я кончу. Не хочу сейчас, хочу, когда будешь во мне. Словно мои слова причинили ему боль, стонет, и прикрыв глаза, утыкается в мою согнутую ногу. — С ума меня сводишь. Когда, спустя, кажется, непозволительно много времени, он наконец вошёл в меня, мир словно взорвался вокруг, или же не вокруг, а только во мне. С каждым его движением воздух раскалялся всё сильнее, высушивая дыхание и деря горло на каждом судорожном вдохе. Сначала было размеренно, с ритмичными шлепками и моими ногами на его плечах. После он снял их, разводя колени в стороны и соединяя ступни перед своим лицом, движения ускорились, и я уже готов был хныкать и молить о пощаде, только он решил добить меня, и начал покрывать поцелуями место соединения моих ступней. В какой-то момент мне стало страшно, что моё сердце физически не выдержит такого счастья, что оно разбухнет, не успевая качать кровь с такой бешеной скоростью, и разорвёт к херам грудную клетку. Тяну Арми на себя, чтобы прижался своей грудью к моей, будто это если что поможет, и чувствую два ритма одновременно, тот, с которым движется во мне, и тот, что создают наши сердца, стучащие друг об друга. Обхватывает мой член пальцами, и успевает сделать от силы пару-тройку фрикций, как выгибаюсь, насаживаясь на него сильнее, и сжимаю в себе, кончая как никогда удивительно-потрясающе-фантастично. Отдалённо, через какую-то пелену чувствую пульсацию в анусе, хриплый стон и тяжесть тела на мне. Самую лучшую тяжесть, которую обнимаю дрожащими конечностями и целую во влажный висок. Ещё на мне, ведёт губами от шеи и по надплечью, а меня начинает всего трясти, по-настоящему, и внутренне и внешнее. Ещё до конца не сообразив, что со мной, из горла вырывается придушенный всхлип, больше напоминающий бульканье. Приподнимается, смотрит на меня своим прекрасным и, кажется, самым любимым лицом, и вот тогда меня разрывает рыданием. Пугается, а мне хочется его успокоить, сказать, что это от счастья, от долгого ожидания и от избытка моих чувств к нему, только не могу пока вымолвить и слова. А позже он и сам понимает, перекатывается на бок и сгребает меня в свои крепкие, и теперь как воздух необходимые, объятия. Нос щекочут волоски на его груди, и это удивительным образом расслабляет и приносит умиротворение. Успокоившись достаточно, чтобы всхлипывать не чаще одного раза в минуту, поднимаю на него наверняка припухшее и некрасивое сейчас лицо. — Ты же не уйдешь? Стирает с щеки влажную дорожку, проводит кончиком пальца по носу и до губ, а потом обнимает ещё сильнее. — Я теперь никуда от тебя не уйду, если только сам не прогонишь. Самое лучшее, что я когда-либо слышал. Закидываю одну ногу на него, и плевать, что мараю своим семенем, и плевать, что до будильника часа четыре не больше. — Никогда.