А
Смотрю на него, разлёгшегося на диване в моей гостиной, такого совершенно домашнего, в одних трусах и футболке, ярко-синей, которую сам выбрал в гардеробе из множества других моих в основном бело-серо-чёрных, смотрю и до сих пор не могу до конца поверить, что может быть вот так просто. Вот так просто, без недельных согласований графиков и необходимости выдумывать алиби, словно преступникам. Четвёртый десяток уже активно отсчитывает вторую половину, а я, словно юнец, только открываю для себя неведомые ранее прелести отношений. И мне нравится, очень. Нравится просыпаться не одному, нравится видеть свою одежду на нём, нравится слышать, как прыгает пультом по предложенным на экране телевизора фильмам в попытке выбрать самый подходящий, пока я завариваю нам чай и собираю простецкие бутерброды. Нравится, как меняется сама атмосфера в квартире, когда он здесь. Ещё немного любуюсь им: как смял щеку, на которой лежит, отчего верхняя губёшка смешно оттопырилась, как лениво взгляд ползает по экрану, вычитывая названия кинокартин, как длинная рука свисает с дивана и указательным пальцем тыкает на стрелочку вниз, обновляя список. Любуюсь, фиксируя картинку в памяти, и всё же выдаю себя. — Твой чай, — подхожу к дивану и ставлю на журнальный столик деревянную разделочную доску, что служит сейчас подносом для двух кружек и нехитрого перекуса. — Только осторожней, горячий. Не шелохнулся даже в попытке освободить и мне место и только одними губами прошлёпал “шпасибо”. Хочется навалиться на него всем телом, чтобы сразу стало не до чая и кино, но нашим телам определённо нужен перерыв, поэтому лишь встаю над ним на колени и заныриваю головой к нему под футболку, не в силах отказать себе в удовольствии пройтись небритой щекой по гладкой коже его спины. Сопит довольно и уже начинает елозить своей задницей в поисках внимания, но, оставив пару беглых поцелуев на пояснице, с неимоверным усилием заставляю себя оторваться от него. — Давай, тебе надо поесть, а то из-за рулад твоего живота соседи скоро вызовут соц.службу с жалобой, что держу тебя голодом. Сразу же подтягивает ноги и садится рядом со мной по-турецки, только после этого являя мне фальшиво-недовольную мордашку. — И не надо преувеличивать, это было всего одно короткое безобидное урчание. — Значит, не будем дожидаться, когда оно перерастёт в обидное, — первый беру кубик сыра в паре с виноградиной и закидываю в рот. Рассматривает предложенный ассортимент под названием “заморить червячка” и выбирает бутерброд с прошутто и руколой. — Зря ты мне доверил выбирать, что смотреть, я в кино полный профан. Может, сам решишь? Поднимаю пульт с пола и пролистываю с пару десятков предложений, после чего разворачиваюсь к нему. — На самом деле, я с куда большим удовольствием просто поговорил бы с тобой. Перестаёт жевать и смотрит на меня испуганно, будто припёр его к стенке и собираюсь пытать. — О чём? Забавляет его такая открытая, совершенно милая реакция, а от способности его лица буквально транслировать все настроения я в полнейшем восторге. Уж не знаю дар это для него или проклятие, но мне безумно нравится читать его. Смущение, удивление, переживания или неприкрытое ничем удовольствие - всё преподносится как презент на блюдечке, и от этого просыпаются во мне собственнические, ранее не проявлявшиеся начала, требующие закрыть его собой ото всех и впитывать все эмоции только самому. Потому что только моё сокровище. Смеюсь и успокаивающе поглаживаю его по коленке. — Просто о тебе, Тим, и обо мне, хочу, чтобы мы узнавали друг друга лучше, хочу знать, что тебе нравится, а что нет, и о твоей семье, я вижу как ты близок с Дри, но ни разу не слышал, чтобы ты упоминал своих родителей, в общем, хочу знать, чем ты живёшь. Но я ни в коем случае не хочу, чтобы ты рассказывал что-то насильно, нет, только то, чем ты сам готов поделиться. — Ммм… ладно, — отпивает аккуратно чай и ставит обратно на стол. — Жаль, конечно, флешку с презентацией себя дома оставил, придётся импровизировать, — шуткует, но я-то вижу, как от стеснения краснеют кончики его ушей. Это, кстати, ещё один из плюсиков коротких волос, но я пока не решил, стоит ли раскрывать ему эту его особенность, или же продолжить наслаждаться молча. — А если честно, боюсь тебя разочаровать, потому что жизнь у меня самая заурядная. — Тимми, это не собеседование на должность моего парня, где тебе нужно заинтересовать меня, я уже, просто хочу знать о тебе больше. Если тебе неловко, то могу я начать. — Нет, всё нормально, я уже настроился. Только всё равно запусти что-нибудь, чтобы бубнило фоном, во избежание молчаливых пауз. Смотрю на экран, на чём остановлен сейчас выбор. — “Остров собак” подойдёт? — Вполне. Запускаю мультфильм и сразу убавляю громкость на минимум, чтобы действительно были лишь не отвлекающие отголоски звука на заднем плане. Разворачивается полностью ко мне и отодвигается, упираясь спиной в боковину дивана. Скрещенные до этого ноги (длинные, стройные, аррр, так бы и куснул за ляжечку) ставит перед собой, практически прячась за коленками. Ну нет, так не пойдёт. Беру обе его ноги за лодыжки и вынуждаю вытянуть, укладывая голенями на мои. — Тааак, с чего бы начать, — в задумчивости постукивает кончиками двух пальцев по губам, и совершенно не догадывается, какое действие на меня производит. — Про школу и университет я тебе уже рассказывал на том нашем недосвидании, в конце которого ты меня бессердечно кинул, — покачивает головой в наигранном упрёке. — Хм, это ты про то, которое состоялось только из-за вашего с Самантой спора на меня? — Да не спорили мы на тебя! — дёргает ногой, но усиливаю хватку, ещё крепче прижимая к себе. — Ладно-ладно, не спорили, — примирительно оглаживаю большеберцовые косточки, то приминая, то поднимая жёсткие волоски. — Тем более, что я тебя уже простил, — открывает рот, чтобы возмутиться, но я оказываюсь быстрее, поднимаю ближайшую ко мне ногу и смачно целую в тыльную сторону стопы. Сводит резко брови, но не от недовольства, а от удивления, и уши вновь вспыхивают от прилившей крови. — Мне кажется, тебе интереснее меня провоцировать, чем слушать. — Провоцировать тебя, действительно, приятно, но нет, мне правда хочется послушать. — Окей. Видимо, стоит начать с семьи, — задумывается на некоторое время и изжёвывает внутреннюю часть щеки, пока формирует первые предложения. — У меня есть родители, они живут в Нью-Йорке, и, насколько знаю, у них всё в порядке, — проговаривает, словно скороговоркой, и снова подвисает в паузе, но я его не тороплю, пусть говорит в том темпе, в котором хочет. — Я с ними созваниваюсь, но редко и недолго. В общем, мы были самой стандартной семьёй, с совместными ужинами по вечерам и разговорами о том, как прошёл день. И мне казалось, что у нас действительно доверительные и близкие отношения, поэтому, когда я окончательно принял и осознал для себя свою ориентацию, я решил, что будет правильнее поделиться этим с ними, чтобы между нами не было тайн, ну, и в целом, какие бы сложности это за собой ни несло, мне хотелось жить открыто, а не загонять себя добровольно в клетку. Сначала они не восприняли мои слова всерьёз, решив, что я или шучу или просто следую каким-то школьным трендам, но когда в выпускном классе у меня вроде как появился парень, они изменили своё отношение. Нет, из дома они меня не выгнали и физического насилия никогда не применяли, но после нескольких эмоциональных с обеих сторон скандалов, когда стало понятно, что каждый останется при своём мнении, наше общение сошло практически на нет. Тогда я узнал, что оказывается, родной дом, где вырос и был счастлив, может в один миг оказаться совсем чужим, — смотрит на меня как будто даже осуждающе. — Арми, не надо. — Что? — Ну вот этот вот сочувствующий наклон головы набок. Не надо. Я не жертва. — Прости, я неосознанно. — Родители от меня не отказались, просто не смогли принять полностью. Мне это сложно понять, ведь я был уверен, что для любого родителя главным должно быть, чтобы его ребёнок был счастлив, но кажется, они стойко убеждены, что будучи геем, я никак не смогу обрести этого пресловутого счастья, — пожимает задумчиво плечами. — Но, как бы там ни было, я им очень благодарен, потому что, даже несмотря на все наши разногласия, они полностью оплатили мою учёбу в университете, на которую откладывали много лет. Вооот. А ещё в Нью-Йорке живёт моя любимая бабуленька. — Это которая мама Дри? — О боже, нет! — смеётся, и вижу, как расслабляется его лицо, до этого слишком серьёзное. — Если бы я посмел назвать Мэриел бабуленькой, то, думаю, она бы мне голову оторвала. Не представляю, как она смирится с таким статусом, когда у Дри появится ребёнок, наверняка, будет приучать называть её только по имени. У Дри и моего отца общий только папа, мамы разные. Бабушка по папиной линии умерла, когда мне было четыре, поэтому я практически её не помню, а бабуленька - это мамина мама, классический пример бабушки, с вечным желанием накормить и утеплить. — Ей ты тоже признался? — Да, но намного позже. Если честно, после реакции родителей я даже Дри не хотел признаваться, боясь, что от меня отвернутся вообще все близкие люди, но она сама вывела меня на разговор, когда заметила, насколько изменилась атмосфера у нас дома. Думаю, уточнять излишне, что она меня полностью поддержала. А бабушке я признался, когда уже учился здесь. Причём вышло незапланированно и совершенно по-дурацки. У нас была неделя сдачи проектов, я почти не спал несколько ночей подряд, и как-то в один из таких загруженных вечеров мы с ней созвонились и просто болтали о всякой ерунде, а параллельно я ещё заканчивал оформление отчёта. Когда она в очередной раз спросила не появилась ли у меня девушка, я на совершенном автомате ответил, что мне не нравятся девушки. И даже когда ответил, не сообразил, что ляпнул. — И что она? — Помолчала, а потом сказала, что надеется, что хотя бы парни мне нравятся, так как не хочет, чтобы её единственный и любимый внук был одинок. Только после этой фразы я понял, что что-то не то. В общем, нормально отреагировала, но с того момента в два раза чаще интересуется, не появился ли у меня парень. Мне кажется, она таким образом старается показать, что её ничего не смущает. — Она мне уже нравится. — Да, она замечательная, — улыбается немного грустно, и мне безумно хочется его обнять, давая понять, что он точно не одинок, но из этого положения только и удаётся, что огладить его стройные ноги. — Я ещё не рассказывал ей о тебе, но мне очень хочется. — Как думаешь, как она отреагирует? — Уверен, что порадуется за меня. Она и Дри - две моих самых важных опоры, — пихается коленкой в живот. — А у тебя? — Мама, — отвечаю, не задумываясь. — Всегда была мама. У неё всегда находились для меня, казалось бы простые, но такие нужные именно в конкретный момент времени слова. Даже в тяжёлые периоды, когда я бунтовал, злился на всё на свете и думал, что она меня совершенно не понимает, она никогда не обвиняла и не поучала, терпеливо выслушивала весь льющийся из меня подростковый эгоизм, а когда меня отпускало, просто обнимала и рассказывала, как сильно любит нас с Алексом. — А брат? У вас всё так, как говорят про однояйцевых близнецов? Типа чуть ли не один мозг на двоих и чтение мыслей друг друга? — О да, так и было лет до одиннадцати, а потом начался пубертат, и наша близнецовость дала сбой. Наши характеры менялись, увлечения тоже стали расходиться, я мечтал о рок-группе, а Александр видел себя в будущем преподавателем истории в каком-нибудь престижном вузе. Учиться учить он решил на мне, но всё сводилось к тому, что он с умным видом постоянно отчитывал меня за всё подряд, что неизбежно приводило к многократным разборкам и ссорам между нами. При этом мы всё так же визуально были копиями друг друга, только теперь это больше раздражало, чем вызывало чувство единения. Я однажды даже покрасил волосы в синий цвет, лишь бы отличаться от него. — Боже, скажи, что у тебя есть такая фотка! — К сожалению, есть. — Ты обязан показать её мне! — Ладно, поищу потом. Но только с условием, что ты мне тоже показываешь какую-нибудь свою постыдную. — Ммм… подойдёт, где я в образе купидона стою на сцене в золотых труселях? — Ты определённо замотивировал меня не затягивать с поиском. Смеётся и дразняще разводит немного ноги, будто предлагая представить золото там, где сейчас обычные чёрные, а по мне так лучше и вовсе без всего. Стиснув зубы, стараюсь не вестись на провокацию и отвожу взгляд от его паха. — Ну а друзья, — я стойко настроен узнать больше о нём. — Помню, ты рассказывал, что за время учёбы так особо ни с кем не сдружился здесь, а в Нью-Йорке были или есть близкие друзья? — Да, только один, с которым мы дружим почти что с детства. И это, на самом деле, очень сильно меня характеризует, потому что мне сложно по-настоящему близко сходиться с людьми. То есть я не социофоб, и могу нормально общаться в малознакомой компании, но вот так, чтобы быть максимально открытым с человеком, чтобы делиться с ним всем-всем, даже самым сокровенным, таких людей в моей жизни единицы. И как-то подозрительно быстро ты внедрился в их ряды, но я этому рад, правда, — только улыбаюсь в ответ и чуть сильнее сжимаю ногу. Ну а что тут скажешь? Бесспорно, я тоже этому рад. — Конечно же, есть ещё ребята из больницы, и у нас сложились по-настоящему дружеские отношения, но всё же это ещё не тот уровень безусловного доверия. Может быть когда-нибудь так и будет. — Вполне возможно. На собственном примере могу сказать, что из служебной дружбы может вырасти самая настоящая и крепкая. — Это ты про доктора Палуцци? — Ага, у нас тоже всё начиналось с рабочего общения и редких посиделок в пабе после смены. А теперь Анна одна из самых близких мне людей и хранительница многих моих секретов. — Я наблюдал за вами ещё на бейсболе, помню как жутко завидовал ей, потому что она близка с тобой, и хотел того же. — Ой не ври, хотел ты от меня явно другого, нежели было у Анны. — Чего уж лукавить, действительно, другого. — И ведь получил. — Получил, — наклоняется вперёд и чётко даёт понять чего хочет, и я с удовольствием целую его слегка солоноватые губы. — Но знать твои секреты мне бы хотелось тоже. — Всё ещё впереди, — чмокаю напоследок и заставляю себя отстраниться. — Так твой друг остался в Нью-Йорке? — Нет, после школы Джейсон поступил в Массачусетский институт, что в прямо противоположном направлении от Балтимора, а сейчас уже больше года работает в ЦЕРНе. — Который в Швейцарии? — Ага, прикинь, все айтишники из Европы стремятся попасть в Кремниевую долину, а он, наоборот, ещё со школы хотел работать в научной среде, и, в общем-то, исполнил свою мечту. — И когда вы виделись с ним последний раз? — Ну, вот так, чтобы живьём, почти полтора года назад, как раз перед тем, как он улетел в Европу. Сейчас стараемся хотя бы раз в неделю созваниваться по видеосвязи, ну и переписку никто не отменял. — Скучаешь по нему? — Конечно скучаю, но за столько лет мы, вроде как, привыкли к такому графику нашей дружбы, — подвисает на несколько секунд, задумавшись, а на экране Трэйси Уокер, вещает о своей теории заговора правительства города Мегасаки против собак. — Кстати, он знает про тебя. — Вот как? И что он сказал? — Тебе не понравится, — приподнимаю удивлённо бровь, ожидая продолжения. — Он сказал бежать от тебя, что такой красавчик, наверняка, ветреный и непостоянный. Короче, разобьёшь моё нежное сердечко и поминай как звали. — Что? — не могу сдержать смеха, параллельно пытаясь реанимировать в памяти крайний акт своей ветрености. — Надеюсь, ты его разубедил? — Нууу, не совсем. — И почему это? — Во-первых, потому что все вокруг и так без ума от тебя, а мне нужен хотя бы один человек, который будет полностью за меня, если мы вдруг расстанемся, чтобы успокаивал и поддакивал, мол, не нужен мне такой мудак, я заслуживаю мудака получше. А во-вторых, я, собственно, и не знаю какой ты. Чёрт, да я даже не знаю, гей ты или женщины тебя тоже сексуально привлекают. И вообще, какие, например, у тебя были самые продолжительные отношения? А может у тебя пятеро детей и бывшая жена на алиментах? — Клянусь, детей у меня нет, как и жён, ни бывших ни настоящих. — Ну, а могла бы быть? В смысле… — берёт свою кружку и отпивает уже почти остывший чай, но я в этом жесте вижу попытку замаскировать своё то ли стеснение, то ли боязнь, что могу ответить. — Девушки тебе тоже интересны? — договаривает вопрос туда же, в кусок керамики. — Да, девушки могут привлекать меня в сексуальном плане, — вскидывает взгляд на меня, и не могу точно считать эмоцию. — И почти до тридцати лет я, в общем-то, только с девушками и встречался. Тим, тебя это напрягает? — решаю уточнить, но даже если да, то всё равно не готов врать ради мнимого комфорта. — Нет, что ты! Даже не вздумай так думать! Я просто обрабатываю новую для себя информацию. Так, и? Что же случилось ближе к тридцати, что ты решил расширить свои горизонты? — съезжает ниже, чуть сгибая ноги, и игриво прихватывает пальцами ткань моих трико. Уверен, он не хочет знать подробностей. — Появился человек, который расширил их мне, — замолкаю, но по взгляду вижу, что ему недостаточно информации. — И, отвечая на другой твой вопрос, после этого начались мои самые продолжительные отношения, которые длились почти семь лет. Распахивает резко свои волшебно-красивые глаза и одновременно с ними рот. Сначала, по всей видимости, просто удивляется цифре, а спустя мгновения почти физически, будто тихим закадровым голосом, могу услышать, как производит в уме несложные арифметические вычисления. Ага, а вот и до “равно” дошёл, - весь подбирается, спину выпрямляя словно на плацу перед смотром, и ноги с меня снимает, вновь скрещивая. — Подожди-подожди, ты хочешь сказать, что у тебя был только один партнёр-мужчина и вы встречались почти семь лет? — Ну, с тобой уже два, — обвожу кругами его острую коленку. Закрывает лицо обеими руками и выстанывает страдальчески-обречённо. — Арми, ты должен был сказать мне раньше, я бы старался лучше. Не перестаёт меня порой удивлять своими репликами. — Стараться лучше меня трахнуть или стонать подо мной? — Фсё, — прилетает сквозь его ладошки. — Тим, — тяну его за запястье, заставляя отлепить хотя бы одну руку, чтобы посмотрел на меня. — Всё отлично, тебе не надо как-то специально стараться, ты мне нравишься таким, какой ты есть, и секс с тобой восхитителен в том числе и потому, что всё естественно и без наигранности, — смотрит на меня туманным взором. — Слышишь меня? — Семь лет, — шепчет одними губами, как будто только для себя. — Семь лет это очень много и серьёзно, мои самые долгие отношения продлились четыре месяца. Семь лет. Мне даже представить это пока сложно, кажется, что при таком сроке это уже полноценные семейные отношения, с общей ипотекой, двумя собаками и совместными выездами к родственникам на праздники. Мне тоже, Тим, мне тоже так когда-то казалось. — Расстрою тебя или обрадую, но у нас было не так. Можно сказать, что у нас были отношения на расстоянии, он не из Балтимора. Возможно, именно этот факт и стал основной причиной, что мы так долго были вместе. Ни о какой общей недвижимости или живности и вопроса не вставало, так что, не стоит воспринимать это настолько серьёзно. Кстати, совсем не против, если ты не будешь делиться со мной количеством своих партнёров, пусть останется между нами некая загадка, — пихаю его шуточно и надеюсь, что не будет развивать тему. — Ты любил его? — а нет, будет. — Прости, если ты не хочешь говорить об этом, то можем не говорить. Не хочу, но и с ним начинать отношения с умалчиваний и выстраивания границ не хочу. — Да, думаю, мы оба были влюблены, но было несколько преград, из-за которых мы не могли быть вместе полноценно, и дело не только в расстоянии. Из-за этого отношения постепенно сошли на нет, но мы разошлись мирно, и тот период жизни я буду вспоминать только с теплотой, но он в прошлом. — Прости меня, — падает лбом на моё плечо, и рука машинально впутывается в его короткие волосы с лишь намёком на волнистость. — Ничего, это нормально, что ты задаёшь вопросы. — Нет, прости, но мне кажется, я знаю с кем ты встречался. Может, мне надо было бы промолчать и сделать вид, что нет, но я не хочу, чтобы между нами были какие-то недоговорки. Усмехаюсь, продолжая перебирать пальцами прядки. — Не думаю, что твои догадки верны, но в любом случае, ты должен понимать, что этот человек никак не влияет на наши с тобой отношения. — А если я тебе скажу, что именно из-за него подстригся, — рука замирает, впитывая кончиками пальцев тепло его кожи. Нет, он не может знать. Откуда? Молчу, поэтому продолжает сам. — Я видел вас на вечере благотворителей. Он ни на кого так не смотрел, как на тебя. А потом вы ушли наверх, — перекатывается лбом по моему плечу, и рука, хоть и недвижима, получается, что гладит его. — Арми, у вас точно всё? — Точно, Тим. Ничего не было, мы лишь окончательно попрощались, — голос хрипит, словно связки забыли как работать. — Хорошо, потому что я больше всего хочу быть с тобой. — Здорово, что наши желания совпадают. — Ты же не видишь во мне замену его? Я… Я про то, что некоторые говорят, что мы с ним похожи. — Господи, нет конечно! Ты поэтому подстригся? Кивает, елозя по рукаву футболки. — Я хотел, чтобы ты видел именно меня, а не напоминание о нём. — Тим, посмотри на меня, — поднимает взгляд, подбородком упираясь в моё плечо, совсем близко, и снова залипаю на его глазах, сейчас более тёмных в приглушённом свете, с разливающимся от зрачков к краю радужки золотом. — Вы совершенно разные, — и ведь не лукавлю нисколько. — И никогда я не воспринимал тебя как замену. Ты отдельная цельная личность, которая мне безумно нравится, и даже если ты решишь побриться наголо, это не изменится. — Я не буду бриться наголо. Выдыхаю нарочито громко. — Спасибо. Я надеялся на это. — Я правда тебе нравлюсь? — Тимми, ты мне не веришь или просто напрашиваешься на комплименты? — Второе, — сама честность. — Ладно. Иди ко мне, — хлопаю себе по коленям в приглашении, потому что для такого хочу быть лицом к лицу, а не вполоборота. Забирается, своими голыми бёдрами обхватывая мои, а я пытаюсь себе напомнить, что мы ещё не договорили, и надо держать себя в руках, чтобы общение тут же не перешло в горизонтальную плоскость. — Так, ну во-первых, у тебя совершенно красивые глаза, словно у какого-нибудь чародея из сказочного фольклора. Смотрю в них, и каждый раз кажутся разными, словно хамелеоны, подстраивающиеся под обстановку. Завораживает, — оглаживаю пальцами скулы, и под ними тут же растекается розовый румянец. — И вот эта твоя особенность абсолютно очаровывает. — Какая? — неосознанно (уверен), но так соблазнительно прикусывает нижнюю губу. — Такая, что ты можешь говорить неожиданно откровенные вещи или, например, в открытую напрашиваться на приятности, но когда получаешь их, начинаешь смущаться и краснеть, — прячет лицо у моей шеи и дышит туда теплом. — А ещё, думал, признаваться тебе или нет, но у тебя так мило краснеют кончики ушей, что, боюсь, это станет моим фетишем. — О боже! — прикрывает не прижатое ко мне ухо ладонью. — Неа, нет, ты не будешь от меня прятаться, — отнимаю руку и громко чмокаю в ухо-индикатор. Морщит нос и елозит, перенаправляя моё внимание вниз. — Что ещё? — Что ещё? — не понимаю вопроса, зато вот руки очень даже сообразительно уже поднырнули под края боксеров, захватывая слишком маленький участок кожи, хочется большего, намного большего. — Что ещё тебе во мне нравится? — Оу! Вот так значит да, скромняжка-Тимми? Хорошо, устраивайтесь поудобнее, я начинаю, — сжимаю его бёдра и провожу до колен и обратно, подбирая первые слова. — Мне нравится твоя натуральность, что ты не фальшивишь, если честно, мне кажется, ты даже не умеешь это делать, и это офигенно, рядом с тобой я будто и сам становлюсь более открытым. Ещё нравится, как ты всегда тепло говоришь о своих близких людях, видно, что ты по-настоящему ими дорожишь. То, как ответственно, а порой и дотошно, ты относишься ко всем деталям в больнице мне тоже очень импонирует, — скользнув взглядом вниз, замечаю, как недвусмысленно уже топорщится синяя ткань футболки, но пока что игнорирую это, продолжая поддразнивающе вырисовывать спирали на его ногах. — Твои веснушки. Твои веснушки достойны отдельной оды восхищения. Обожаю их разглядывать, особенно на их скопление на горбинке носа, — провожу указательным пальцем сверху вниз. — А когда ты его вот так морщишь от смущения, не зная как реагировать на комплименты, то они съезжаются в мостик на переносице. Ещё не могу не отметить несколько дерзких провокаторш, бесцеремонно поселившихся на твоей верхней губе, — теперь палец проходится по ним, еле-еле касаясь нежной кожи. Приоткрывает слегка губы и выдыхает, обдавая палец своим теплом. Возмутитель моего спокойствия. — Так и манят, чтобы их поцеловали, — тянется, чтобы так и сделал, но останавливаю его всё тем же пальцем на губах. — Я ещё не закончил, — смотрю неотрывно в его глаза. Да, я тоже умею провоцировать и дразнить. — Нравится твоё гибкое, по-юношески тонкое тело. Шея, рёбра, прорисовывающиеся в особо чувствительные моменты, длинные проворные пальчики и стройные, с острыми коленками, ноги, — руки, совершенно наплевав на планы “поговорить”, уже вовсю шарят по нему, забираются под футболку. — А ещё твоё тело очень отзывчивое, я точно знаю, что если проведу вот здесь по цепочке родинок, — по памяти нахожу их на спине, соединяя одну за другой. — То ты обязательно выгнешься мне навстречу. Прямо как сейчас, — голос, на последней фразе почти пропавший, подчистую выдаёт моё ни фига не спокойствие. — Арми? — Что? — Ты закончил, — наваливается всем своим отзывчивым телом, впечатываясь стояком в мой живот, и без ненужных пауз целует. Отвечаю на поцелуй не то что без сопротивления, а тут же перетягивая инициативу на себя. Языки, словно два борца на татами, кружат и сталкиваются в попытке отвоевать, в общем-то, не принципиальное первенство, а он ещё умудряется при этом улыбаться. Стискиваю пальцами обе ягодицы, аккуратные и небольшие, идеальные для моих рук, стискиваю и направляю вверх и вниз, заставляя промежностью пройтись по моему члену, вполне уже готовому для более интересных манипуляций. Стон беспрепятственно улетает прямиком из его горла в моё и, кажется, своей вибрацией касается самого сердца, потому что в груди, в районе его, становится щекотно и сладко-волнительно. Обхватывает мою голову обеими руками, и сначала прижимается лбом ко лбу, пока дыхание приходит в норму, а потом немного отодвигается, заглядывая в глаза, и вижу, как расширившиеся зрачки буквально вытеснили золото к самому краю радужки. Красивый, желанный, мой. Встаёт вдруг с меня и отходит на пару шагов, уже думаю последовать за ним, но бросает мне “Раздевайся” и убегает в спальню, шлёпая по паркету босыми ногами. Скидываю с себя всю одежду и успеваю несколько раз провести по нуждающемуся во внимании члену, когда возвращается тоже уже обнажённый, держа в кулаке флакон смазки и фольгированный квадрат, выглядывающий между двух пальцев. Кидает всё на диван рядом со мной, сам же продолжает стоять. Придерживает одной рукой член у основания, средним пальцем другой собирает выступивший предэякулят и тут же размазывает его по открытой головке. Отодвигаю его руку и сразу забираю член в рот, через вкусовые рецепторы посылая в мозг информацию о вкусе. О его вкусе. Мне нравится и распаляет моё желание ещё сильнее. Не вплетает свои пальцы мне в волосы в попытке управлять, а наоборот, убирает обе и скрещивает покорно за спиной, словно сдаваясь на волю мне, разрешая делать ему хорошо на полностью своё усмотрение. А мне хочется глубоко и с давлением, так, чтобы даже с лёгкой болью, и с зубами прикусывающими у основания. Делаю как хочу, и в благодарность получаю от него щедрый поток хриплых неровных стонов. Прерваться приходится, когда чуть не царапаю его зубами, потому что начал резко оседать, словно колени отказали, и лишь в последний момент, усилив хватку на бёдрах, удалось удержать его на ногах. Придя в себя, толкает меня в предплечье, заставляя откинуться на спинку дивана, и забирается сверху. От небольшого, но такого приятного, трения наших членов друг о друга, прикрываю на время глаза. Дыхание совсем рядом, и кажется, вот-вот коснётся лица, но сбоку раздаётся щелчок крышки, и как-то даже нехотя открываю глаза. Протягиваю руку, чтобы выдавил смазку на пальцы, но отпихивает её. — Нет, я сам. Ты просто смотри на меня. И я смотрю. Как два смазанных пальца заводит за спину, как ещё ближе наклоняется ко мне, давая себе нормальный доступ, как меняется выражение глаз, когда только касается прохладными пальцами входа, и когда вводит их. Смотрит неотрывно и как будто даже не моргая, а у меня и в уме и на языке крутится “моё сокровище”. Обнимаю его лицо, большими пальцами ощущая жар кожи, и всё же произношу вслух. — Моё сокровище. Взгляд туманный и в расфокусе. — Арми, — больше ничего не произносит, а по движению руки понимаю, что прокручивает в себе пальцы, ещё сильнее наваливаясь на меня. Сам надевает на меня презерватив, сам его смазывает, сам медленно насаживается, и только когда начинает двигаться, позволяет поддерживать его под ягодицы. Ритм медленный, сводящий с ума, распространяющий жар, как от неуправляемо расползающегося лесного пожара, вот он добрался до пальцев ног, и чуть не до судороги поджимаю их. Вцепляется пальцами в спинку дивана по бокам от моей головы и, наконец, ускоряется. Стоны полностью заглушают звук от телевизора. Утягиваю его в поцелуй, одновременно обхватывая плотным кольцом пальцев его член, всхлипывает и сжимает меня в себе, на какой-то момент остановившись. Когда чувствую, что оба уже близки к финишу, заставляю его самому обхватить свой член и дрочить в нужном ритме, при этом фиксирую его, чтобы не двигался, и начинаю ритмично вбиваться в него. Падает, утыкаясь губами мне в ключицу, и животом чувствую, как прерывисто двигает кулаком, каждый раз проходясь по мне костяшками пальцев. Тепло его спермы на моей коже и гортанный выдох облегчения срабатывают как допинг к ускорению собственного оргазма, вхожу максимально глубоко и изливаюсь, даже зажмурившись от того, насколько хорошо. Пару минут сидим не двигаясь, и когда всё же порываюсь его приподнять, протестующе мычит и вжимается вновь. — Неа, ещё немного. Как скажешь, мой хороший. Я сделаю всё, что ты захочешь. Не признаюсь в этом вслух, потому что самого до чёртиков пугает, насколько быстро и глубоко я утонул в нём, насколько быстро он стал необходимой составляющей каждого дня, насколько быстро и легко доверился ему. Вслух ничего не произношу, а только крепче обнимаю его, и плевать, что сперма на животе уже стягивается противной плёнкой, и из презерватива начинает подтекать. Плевать. Если он хочет подольше подержать меня в себе, если хочет молча пообниматься, то значит так и будет.Т
Выхожу из ванной и, не обнаружив его в спальне, направляюсь в гостиную. Свет во всей квартире выключен, комната освещена лишь экраном телевизора, на котором вводит какой-то запрос. Останавливаюсь, привалившись к дверному косяку, и несколько мгновений просто смотрю, наслаждаясь видом его обнажённого тела - идеальная трапеция спины, украшенная чернильным узором, подтянутые ягодицы, которые так и манят их огладить, и длинные крепкие ноги, кажущиеся здоровенными по сравнению с моими. Да, вот если бы у меня были такие ноги, то я выглядел бы мутантом, а в нём всё гармонично, каждая часть тела не нуждается ни в единой корректировке. Этому есть правильное определение - безупречный. Он - безупречный. Кажется, физически не могу находиться от него на расстоянии, он словно цельный мощный магнит, а я маленькая металлическая стружечка не способная сопротивляться его силе притяжения. Ну вот, секунда, и уже липну к его спине, пальцами пробираясь от рёбер к груди с всё ещё влажными волосками. — Что ты делаешь? — спрашиваю, прижавшись щекой между лопаток. — Хочу сделать работу над ошибками одного момента, который был испорчен для тебя по моей вине. — Вот как? Это какого же? — безумно нравится обнимать его вот так, со спины. Из такого положения кажется ещё больше и мощнее. — Твой первый медленный танец, — поворачивается ко мне. — Чувствую свою ответственность за то, что не совсем те эмоции отложились у тебя в памяти из-за моего поведения при расставании в тот вечер. Первый танец всё же останется первым, но, может быть, вторым мне получится реабилитироваться в твоих глазах, — нажимает “воспроизвести” и откидывает пульт на диван. — Тимми, ты потанцуешь со мной? — протягивает мне раскрытую ладонь. — Да, — не говорю, а выдыхаю, и вкладываю свою руку в его. Заслужил ли я всё это? Притягивает к себе, одновременно другой рукой сдёргивая влажное полотенце с моих бёдер, действительно лишнее сейчас, обнимает за талию, и льну к нему максимально близко, чтобы живот к животу, и то, что ниже, тоже в тесном контакте. Покачиваемся совсем чуть-чуть, при каждом небольшом шаге ступнями задевая друг друга, и каждое касание оседает где-то внутри тёплой искрой, распаляющей что-то до этого неведомое и оттого немного пугающее. И надо бы спрятать лицо у его шеи, чтобы не прочитал слишком многое, но слова песни сами собой диктуют смотреть в глаза, и я смотрю. Смотрю и тону в той неприкрытой нежности, что вижу. Момент, кажется, интимнее, чем когда глубоко во мне. Оглаживаю его руки по всей длине, смело проходясь по вьющемуся узору, и вспоминаю как тогда, в первый наш танец, пытался незаметно выяснить чувствуется ли рисунок на ощупь. Теперь знаю, что да, чувствуется, но не везде одинаково, и вести надо самыми кончиками пальцев, чтобы уловить эту мельчайшую разницу. Песня заканчивается и начинается вновь. И вновь слова оседают вокруг нас молчаливыми признаниями. Я не просто смотрю на тебя, Арми, я тебя вижу, и, уверен, ты видишь меня. Я знаю вкус твоих сладких объятий, и я благодарен тебе за это. Когда ты рядом, мне больше нечего желать. Всё-таки сдаюсь своей слабости, и утыкаюсь в его ключицы, потому что ещё немного и наговорил бы такое, чего назад не вернёшь. — Тимми, — всего лишь шепчет моё имя, а мне кажется, всё-всё понимает. Гладит вдоль позвоночника, доходя до самой ложбинки, и поднимается обратно, а взбудораженные мурашки словно устроили салочки за его пальцами, небольшим табуном перетекая из одной локации в другую. Когда композиция начинается на третий, четвёртый или пятый круг (да кто считает?), отклоняюсь, вдавливаясь тазовыми косточками чуть ниже его, и заглядываю в лицо. — Ты такой старый! Этой песне сколько, лет сто? — совсем не то, что вертится на языке, но внутренний аларм требует разрядить атмосферу недосказанности. Смеётся и закатывает глаза. — Говоришь ты, который сам выбрал для первого танца композицию, написанную далеко до твоего рождения, — наклоняется и целует в висок, плавно переходя на бровь, а после и на глаза, которые вынужден прикрыть. — Так что, мне удалось исправиться? — Определённо да, — короткий поцелуй в губы. — Хочешь сделать этот момент совсем идеальным? — лица так близко, что вижу вспыхнувший огонёк интереса в его глазах. Тяну его чуть-чуть вниз, чтобы томно прошептать на ухо. — Покорми меня.***
Выхожу из процедурного кабинета, на ходу натягивая халат, и отсвечиваю счастливой улыбкой, возможно, слишком откровенной, но не могу с этим ничего поделать. Хорошо, что хоть вслух не напеваю, хотя соблазн очень велик, состояние такое, что кажется - ещё мгновение, и всё вокруг обернётся приторно-сладким мюзиклом: одна из медсестёр кинет мне шляпу и трость, которые я, конечно же, эффектно поймаю, другая веером бросит какую-нибудь кипу бумаг, и они будут медленно и красиво планировать в воздухе, на фоне начнётся приятная мелодия, и я запою что-нибудь романтичное совершенно прекрасным голосом, двери палат будут раскрываться, являя удивлённо-радостных пациентов, и все-все будут подпевать мне. В финале я отобью чечётку, а из пожарных распылителей брызнет не вода, а поток самых настоящих живых бабочек. Бред? Конечно, бред. Но кто ж знал, что когда я счастлив, ко мне в голову будет лезть такая придурь. Почти месяц как в сказке, почти месяц дышу полной грудью, как никогда чувствуя себя живым, и всё благодаря ему. Ему, который так легко влился в мою повседневную жизнь; ему, который приезжает в субботнее утро и сидит на кухне шуткует с тётей за кружечкой кофе, пока я, бессовестно проспавший, бегаю в сборах по квартире, чтобы поехать вместе с ним к Року; ему, при виде которого даже на расстоянии в несколько десятков метров в противоположном конце больничного коридора разговаривающего с кем-то из персонала, сердце заходится в радостном быстром стаккато. Физически чувствую, как скулы начинает припекать от предвкушения нашей близости после того, как придут результаты контрольных анализов. Уверен, что всё будет хорошо, первые, сданные ещё в декабре, приходили чистыми, да и оснований, что что-то может быть не в порядке, вроде как нет. Никогда не замечал за собой тяги к незащищённому сексу, но с ним хочется, и не могу перестать об этом думать, каково это будет, вот так, кожа к коже, без лишних, пусть и тонких, преград. — Привет, — Саманта материализуется сбоку так внезапно, что слегка подпрыгиваю от её простого приветствия. — Чёрт, зачем так пугать-то? Словно ниоткуда появилась! Привет. — Это всё маховик времени. — Что? — Что? А, не важно, — машет безразлично рукой. — Как у тебя дела, Тимоти? — Да всё хорошо, а ты как? — Рада, что ты спросил, — делает глубокий вдох, как перед прыжком в воду, и сразу понимаю, что ответом для отмашки не обойдётся. — Уже почти две недели я вынуждена работать с доктором Зло, потому что, видите ли, у меня недобор часов в ортопедии. И каким бы выдающимся хирургом он ни был, но у меня уже глаз дёргается от его дебильных и нисколько не смешных комментариев, не понимаю, как Крис может с ним нормально работать. А ещё Валери почти прописалась в нашей квартире, и я её даже не могу обвинить, потому что сама становилась несколько раз свидетелем того, как она уговаривает Стивена перебраться к ней, но нет, тот бубнит ей в ответ, что отсюда до больницы ближе, и что меня не хочет одну оставлять. А я, как бы ни любила своего брата, уже совсем не против остаться одной. Тим, ты представляешь, что такое собираться на смену к шести утра, когда вас трое таких, которым одновременно нужна ванная, и кофе в кофеварке только на две порции, и зарядка от планшета вечно не на своём месте, потому что кто-то её тырит? — кажется, ещё немного и схватит меня за грудки в эмоциональном порыве. — Хорошо хоть, за фен только они между собой дерутся. А секс? — блин, ну а секс-то в чём виноват? Секс это хорошо и приятно. Слегка отвлекаюсь на свои воспоминания, и на лице растягивается непроизвольная улыбка. — Ничего смешного, Тим, — смотрит осуждающе, и очень стараюсь сдвинуть разъехавшиеся уголки губ. — Открою тебе секрет, что когда люди стараются заниматься сексом тихо, чтобы их не услышали в соседней комнате, то это ни хрена не работает, и вот эта фишка с включением музыки погромче ни с того ни с сего, серьёзно? Это же как зажжённая над дверью лампочка “Не входить. Секс”. А ты знаешь, когда у меня последний раз был секс? — честно? Никогда не задумывался над этим вопросом, подруга, но, похоже, сейчас узнаю. — Восемь грёбаных месяцев назад! — проходим в этот момент в остеклённом с трёх сторон переходе между корпусами, и слова звонко отрекошечивают от окон, делая фразу ещё более зловещей. Стараюсь не пялиться на неё ошарашенно, но не получается. — Что? Ну не могу я трахаться без эмоциональной близости, а встретить свою вторую половинку в больнице, где мы проводим почти всё время, мне не повезло, в отличие от некоторых, — слегка напрягаюсь, а потом доходит, что она имеет ввиду Вэл и Стивена. — А тут ещё вдруг поняла, что друг, с которым думала у нас полное взаимопонимание, оказывается меня обманывает. — Крис тебя обманывает? Смотрит изучающе на меня, и почему-то начинаю чувствовать себя идиотом под этим взглядом. — Ты, Тим, ты меня обманываешь. — Что? С чего ты это решила? — По утрам ты теперь такой же улыбчивый и бодрый как Хейс, — начинает перечислять и демонстративно загибать пальцы. — На прошлой неделе ты восхитился погодой, хотя в тот день солнце и на пару минут не выглянуло из-за плотных туч. В конце смены убегаешь теперь раньше всех, и не рассказываешь, куда или к кому ты так спешишь. Про то, когда последний раз мы вообще с тобой куда-нибудь выбирались, я и вовсе молчу. — Прости, — становится действительно стыдно, что так эгоистично забыл о ней, предпочтя всё свободное время проводить с Арми. — И вот сейчас, ты же чуть не пританцовывал, выйдя из процедурного, и не знай я, что ты стопроцентный гей, грешила бы на Аманду, которая там сегодня дежурит, — останавливаемся на развилке третьего этажа хирургического корпуса. Поворачивается и смотрит на меня снизу вверх, но взгляд такой, что чувствую себя маленьким нашкодившим мальчиком. — В общем, мой вердикт, что ты, Тимоти Шаламе, счастлив, и в связи с этим у меня к тебе лишь один вопрос: какого хрена я ещё ничего не знаю? Накатывает вторая волна стыда. Ведь именно она меня всегда поддерживала и даже помогала в некоторых авантюрах по сближению с доктором Хаммером, так с кем, если не с ней, я должен делиться своей радостью в первую очередь? — Хорошо. Как смотришь на то, чтобы сходить в пятницу после смены в бар, и там я расскажу тебе всё, что у меня происходит? Смотрит подозрительно прищурившись, словно не верит, что так легко получилось меня уломать. — Идёт. Уже в шутку собираюсь пожать ей руку в знак заключения договорённости, но сзади раздаётся такой знакомый и уже родной голос. — Доктор Олссон, доктор Шаламе, добрый день. — Здравствуйте, доктор Хаммер, — подруга начинает лыбиться во все тридцать два. Арми улыбается ей так же открыто, а во мне царапает совершенно иррациональное чувство ревности. — Доктор Олссон, как долго вас ещё собирается держать в заложниках доктор Майерс? Та закатывает глаза, всем видом показывая своё искреннее недовольство. — Как минимум, до конца этой недели. А что, Крис, точнее доктор Маккензи не справляется с детками? — Да нет, справляется, но с вами мне работать уже намного привычнее и приятней. Саманта плывёт от его слов, а мне хочется топнуть в сердцах, напоминая, что я тоже вообще-то здесь. Словно чувствует моё внутреннее возмущение и поворачивается ко мне, лаская своим взглядом. — Доктор Шаламе, можно с вами переговорить? — Да, конечно, — бросаю все силы, чтобы “держать лицо”. — Ладно, а мне пора в царство тьмы отбывать трудовую повинность. Тим, увидимся на обеде? — Да, давай в полвторого, перед лекцией? Кивает, машет рукой и уходит к лифтам. — Пойдём, — Арми лёгким движением головы задаёт направление. Конечно, любимый. Как скажешь, любимый. Пойдём-пойдём-пойдём (напевом). Прямиком направляется в комнату отдыха и захожу вслед за ним. Все заняты своими делами, и если делаешь всё чётко и без лишних оглядок, то и не вызываешь ненужных подозрений. Включает свет и прикрывает за мной дверь, к которой я его тут же припераю. — Ты можешь быть чуть менее милым со всеми? Смеётся тихонечко и, приобняв за талию, притягивает ещё ближе к себе. — Не ревнуй, мой маленький Тимми-Тим, всё самое-самое я оставляю для тебя. — Дри очень пожалеет, что раскрыла моё детское прозвище, — больше наигранное, чем настоящее, недовольство. — Да-да, только дай мне тебя уже быстренько поцеловать, потому что времени нет, а я не просто так тебя позвал. — “Быстренько поцеловать” даже звучит неприятно, будто для отмашки. Целуй давай нормально, — и сам же, не желая больше тратить времени на слова, впиваюсь в его губы. Отвечает с тем же голодом, что и мой, потому что трое суток без нормального физического контакта, потому что то несовпадающие графики, то ему приспичило целый вечер потратить на день рождения жены брата, в то время как я сидел дома в полном одиночестве, так как Дри снова укатила в Европу на какие-то съёмки. Руки уже вовсю шарят по его скульптурному телу, хотят пробраться к не менее живописной заднице, но шнуровка на штанах пускает лишь два пальца, отчего возмущённое рычание вырывается само собой. — Доктор Шаламе, держите себя в руках, — делает провальную попытку напустить на себя серьёзный вид. — А что, если нет, доктор Хаммер, снова прочитаете мне нотацию о субординации? — Судя по тому, что прошлая закончилась минетом ровно на этом месте, она на вас не имеет должного влияния, точнее даже, совершенно противоположное. — Кажется, вы не были недовольны, а очень даже наоборот, — провокационно вдавливаюсь в него бёдрами. Прикрывает на миг глаза и снова смотрит на меня. — Да, но у меня буквально сейчас консультация. — Ладно, — чуть отстраняюсь от него, но всё же не лишая себя полностью касаний его, просто не таких тесных. — Так зачем ты позвал меня? — Завтра у Мо день рождения, поэтому мы планируем в субботу нагрянуть к ней с новой порцией провизии и медикаментов, плюс помочь физической силой, там всегда найдётся какая-нибудь работа. И мне бы очень хотелось, чтобы ты поехал с нами. — А под “мы” ты подразумеваешь..? — Я, Ник, Кевин, Райан, возможно, Тайлер. — Угу, то есть твои друзья. Хочешь, чтобы мы познакомились? — хорошо, что ещё несколько лет назад отучил себя от привычки грызть ногти, когда нервничаю, а то некрасиво бы сейчас получилось. — Хочу, только если ты сам не против. — Я не против, но немного страшно, вдруг я им не понравлюсь. — Мне крайне сложно это представить, но даже если предположить такой невероятный вариант, то это в любом случае никак не повлияет на моё отношение к тебе, а оно у меня к тебе очень и очень симпатизирующее, — наклоняется и оставляет несколько неспешных поцелуев в шею, а я с ума от этого схожу и самое время кричать “код синий! код синий!”, потому что даже дыхание останавливается в попытке остаться в этом одном-единственном мгновении. — Так что? — возвращает меня без медицинского вмешательства. — Хорошо, я поеду. — Отлично, — улыбается так, будто и не был уверен, что я соглашусь. — Ну всё, мне пора бежать. Сегодня ко мне? — Мы и так почти всегда у тебя, давай ко мне. Тем более у меня есть одна давняя фантазия, для осуществления которой нужен голый ты на моей кухне. Приподнимает игриво брови. — Я в деле. До вечера, доктор Шаламе. — Иди уже, — быстро чмокаю его в губы и почти выталкиваю за дверь.***
Когда подъезжали к приюту я безумно переживал, найдутся ли у меня с друзьями Арми общие темы для разговора, или же буду просто молчаливым пнём присутствовать рядом, пока они, все такие взрослые и состоявшиеся, будут между собой общаться. Проблему (если она и была) быстро решила Монифа, когда поняла что у неё на сегодня целых шесть дополнительных пар рабочих рук, она, не дав нам особо времени на разглагольствования, начала тут же распределять каждого по задачам: замена прогнивших досок у настила перед вольерами, подтяжка петель на дверцах, обивка будок новым утеплителем и ещё куча дел по мелочи. А совместный труд, как говорится, объединяет, и когда ползаешь на карачках с молотком в одной руке и букетом разнокалиберных гвоздей в другой, уже становится неважно, кто из вас тут успешный бизнесмен, кто художник, а кто практикант на символической зарплате, все в равной степени подчиняются лишь одному человеку - Мо. Да и друзья Арми оказались очень простыми и весёлыми ребятами, поэтому почти сразу вся неловкость и переживания были отодвинуты и забыты. Когда почти все запланированные задачи были сделаны, Мо вывела к нам Рока и предложила мне и Арми с ним прогуляться, пока остальные займутся уборкой инструментов и разогревом гриля для предусмотрительно купленного заранее мяса. Это была моя третья встреча с псом, не считая самой первой, ещё летом, и то, что он, когда его выпустили во двор, подбежал именно ко мне, радостно виляя своим практически бесхвостым попцом, мне ужасно польстило. Да, я опустил тот факт, что Арми в этот момент был за воротами, разговаривая по телефону, но с ним я и не собирался конкурировать за первенство внимания Рока. Когда подошёл к калитке, до меня донёсся голос Арми, и интонация его чётко давала понять, что разговор ему не особо приятен. — Да, я же сказал, что сейчас позвоню… Была мысль дождаться, когда он сам вернётся во двор, и тогда уже идти гулять, но Рок, всё это время нетерпеливо переступающий с лапы на лапу, несмело тявкнул, устав ждать, когда же дверь откроется, и пришлось всё же ему подчиниться. — Это сложно, когда тебя отчитывают как провинившегося ребёнка… — Арми стоит к нам спиной, поэтому Рок, с разбегу ткнувшийся ему в ноги, становится для него неожиданностью. Резко оборачивается, всё так же с телефоном у уха. — Ладно, я тебя понял. Мне пора. Девочкам передавай привет. — Прости, я не хотел мешать или тем более подслушивать, но этот несдержанный парень не оставил мне выбора, — ну да, Тимоти, самый лучший выход свалить всё на ничего не подозревающего пса. Арми улыбается, будто и не было неприятного разговора только что, и опускается на корточки. — Ну привет, несдержанный парень, — Рок начинает выписывать торжествующие восьмёрки всем телом, мордой тыкаясь в ворот его куртки. — Мо предложила погулять с ним. — Значит, идём гулять. Давай, Рок, вперёд! — дважды просить его не надо, тут же уносится в сторону знакомой тропинки. — Я только сделаю быстрый звонок, хорошо? — Хорошо. Мне отойти? — Зачем? — на лице Арми появляется искреннее недоумение. — Ну, не знаю, вдруг, я мешаю. Цыкает и притягивает ближе к себе, запустив в карман моих джинсов палец как рыболовный крючок. — Такая дурында. Так и уходим с парковки за деревья, словно рыбак и его пойманная добыча. — Привет, Шэн, и какого я только от Алекса узнаю, что тебе до сих пор хреново? С одной стороны, чувствую себя неловко, слушая чужой разговор, с другой, бесит, что не слышу, что ему отвечают на том конце. — Могла бы и мне позвонить, а не только Еве. Ладно, скажи, как себя чувствуешь? — … — Есть мысли из-за чего? — … — Хорошо. Если часов в семь заеду, нормально будет? — … — Тебе купить что-нибудь? — … — Договорились. До встречи. Убирает телефон в карман и тогда берёт меня за руку, тут же пуская тепло по всему моему телу. — Это Шеннон, возможно ты помнишь её, она тоже приезжала с нами на бейсбол. — Да, я помню, и в больнице её несколько раз видел с тобой. — Она работает в педиатрическом отделении. — Ты, кстати, ничего мне не рассказывал о ней. — Она, можно сказать, подруга детства. Когда мы переехали в Балтимор, она жила по соседству, в классе тоже в одном учились, поэтому в школу и со школы ходили вместе, её родители присматривали за нами, когда мама была на ночных дежурствах, да и в целом постоянно тусили в гостях друг у друга. После школы Алекс поступил в Университет Вашингтона на юриспруденцию, и отпочковался от нашей троицы, ну а мы оба поступили в медицинский, поэтому и общаться продолжили. Сейчас Шеннон близко дружит в том числе и с женой брата, Евой, поэтому, наверное, правильнее её назвать другом семьи. — Вы когда-нибудь встречались с ней? — В смысле, как пара? — смеётся, а я очень жду ответа. — Нет, романтических отношений между нами никогда не было. — У неё что-то случилось? — Ей немного поплохело на дне рождения Евы, и мы подумали, что это просто небольшое отравление, а сейчас я узнаю, что она до сих пор дома на больничном, поэтому после приюта заеду к ней попроведовать. — Ладно. — Тебя завезу к себе, и быстренько сгоняю, хорошо? Ты же не передумал ехать ко мне? — останавливается и обнимает, заглядывая в мои глаза своими невозможно-любимыми. — Только если действительно не помешаю тебе. — Никогда, — ласкается кончиком носа по моему. — И, между прочим, я наконец-то нашёл твой любимый черёмуховый сироп. — О, ну раз сироп, то я точно не откажу вам, доктор Хаммер, — хватка на талии резко усиливается, и нападает на меня требовательным поцелуем. Язык, зубы, языком по зубам, особенно обласкивая выпирающие клыки, клыки, которые так люблю, когда оставляют лёгкие следы на моём теле, иногда в самых неожиданных местах. Хочу. И вдавливаюсь своим “хочу” в него. С ума меня собой сводит. За спиной, совсем рядом раздаётся сначала одиночное, а после целая череда последовательных, совершенно не соблазнительных хырканий, вынуждающих нас всё же оторваться друг от друга. Рок, псина бестактная, решил, что самое время поизбавляться от всей коры, которой наглотался, пока боролся с каждой неугодной веткой в этом лесу. Момент сексуально-чувственный утерян, поэтому Арми вновь берёт меня за руку и тянет дальше по дорожке, всё-таки пару раз оборачиваясь, чтобы проверить, что погрызушный симулянт оклемался. — Как тебе ребята? — Они классные. Единственное, боюсь придётся придумывать себе диагноз, чтобы объяснить Райану, почему мне противопоказано заниматься кроссфитом. Арми от души забавляется тем, что его друг припёр меня к стенке своими вариантами тренировок. — О да, диагноз должен быть действительно серьёзным.А
Поднимаюсь в лифте, держа в руках пакет с вишневым соком и булочками, самыми простыми, без добавок, какие и заказала Шеннон, а в голове крутятся слова Тимми перед тем, как он вылез из машины у моего дома: — Буду ждать тебя в постели совершенно голый. А если я вдруг усну, хочу проснуться от твоих пальцев, входящих в меня на всю длину. — Я быстро, — всё, что смог просипеть в ответ, потому что картинка уже красочно рисовалась у меня перед глазами. Домой. Как никогда сильно хочется домой. Дверь в квартиру приоткрыта, поэтому вхожу без стука. — Привет, болезная! Ставлю пакет на невысокий мраморный столик у зеркала и разуваюсь. Услышав приближающиеся шаги, хотел уже как-нибудь пошутить, но подняв взгляд и увидев подругу, желание тут же отпало. Бледная, словно неделями на улицу не выходила, волосы от этого, сейчас собранные в небрежную косу, кажутся ещё рыжее, чем обычно, и что самое настораживающее, кончик носа и кожа вокруг глаз покрасневшие, будто плакала только что. — Эй, ты чего? Настолько плохо, да? Приобнимаю её, и сразу же утыкается мне в плечо, разражаясь уже несдерживаемым рыданием, что ещё больше обескураживает, потому что кому-кому, а Шеннон вообще не свойственно бурное проявление эмоций, будь то, хоть радость, хоть горе, и в таком состоянии вижу её впервые за всё время. Поглаживаю её успокаивающе по спине и ловлю себя на мысли, что, кажется, слишком быстро домой вернуться не получится, и тут же ругаю себя за такие эгоистичные рассуждения. Усадив её за кухонный стол и налив ей стакан воды, устраиваюсь напротив. — Рассказывай. — Арми, я беременна. Не это, определённо не это, я предполагал услышать.