А
— Так, вот здесь нотариально заверенные доверенности, а в этих папках все документы, на днях Кент скинет тебе контакт юриста, который поможет с квартирой, — двигаю по столу сложенные в стопку файлы ближе к Нику и только тогда поднимаю на него взгляд. — Слушай, ты уверен, что так будет правильнее? Может, ты слишком спешишь? И вот как объяснить ему, что я не стремлюсь поступить как будет правильнее, что я всего лишь пытаюсь сделать единственно возможное, чтобы выбраться из того кромешного мрака, в который сознание меня раз за разом вновь закидывает, стоит хотя бы немного потерять бдительность. Как что-то объяснять, если чувствуешь, что нет ни желания, ни сил для этих самых объяснений? — Ник, мы не будем это обсуждать, я делаю то, что могу сейчас сделать, чтобы потом, в будущем, у меня была возможность вернуться к нормальной жизни. — Я не оспариваю твоё решение уехать, скорее всего в данных условиях это самый оптимальный вариант, но вот по поводу продажи квартиры мне кажется ты неоправданно торопишься, будто хочешь обрубить себе все пути к возвращению. Смотрю на друга и понимаю, что он говорит всерьёз, значит, то ли не поверил мне, когда я сказал, что в Балтимор точно не вернусь, то ли до конца ещё не принял этот факт. — Я думал оставить квартиру, чтобы Тим смог здесь жить, но после нескольких посланий, которые мне оставляли за дверью, решил, что это будет небезопасно для него или, как минимум, психологически тяжело, поэтому не вижу смысла тянуть. — Это пиздец какой-то! У меня до сих пор в голове не укладывается, что Александр совершил всё это. У меня бы наверное тоже не укладывалось, если бы не подробности некоторых событий, открывающиеся по ходу допросов Алекса, и которые мне пересказывал Кент, возможно, в надежде, что я после этого перестану себя винить, но к непроходящему чувству вины лишь добавлялось ощущение липкой, несмывающейся грязи, от которой на душе становилось мерзко и стыдно. Стыдно, что хоть и не добровольно, но всё же являюсь непосредственным участником всего этого. У меня бы, наверное, не укладывалось, если бы не звонки родителей Шен, из которых я узнал, что они уверены, что беременна она была всё-таки от меня, и что наверняка я был в сговоре с Александром, и что у них с самого начала было предчувствие, что мы с братом принесём им неприятности. Не укладывалось, если бы не просьба Алекса перестать лезть к нему с братской псевдозаботой, если бы не его слова, что я должен быть ему благодарен, что он не стал меня впутывать в это дело, и что ему будет достаточно поддержки одного по-настоящему любящего человека, - Евы, которая, не смотря на его просьбу оставаться в Мексике, прилетела, чтобы быть рядом. Для любого со стороны это покажется проявлением безусловной любви, но мне теперь в этом видится лишь выдрессированная годами зависимость, взращенная постепенно уверенность, что без него она никто. Был порыв вразумить её, попытаться объяснить, но вовремя остановил себя. Хватит, напомогался уже. Выплываю из своих мыслей и натыкаюсь на сочувствующий взгляд, а мне это нахер сейчас не нужно, мне от этого тяжелее тут же в разы, и знаю, что прямо сейчас мне предстоит попрощаться с лучшим другом на неизвестно какое время, и от этого должно быть грустно, от этого, возможно, даже слёзы должны навернуться на глаза, а у меня только разгорающееся не к месту раздражение. Просто отпустите меня, это единственное, что мне сейчас поможет, дайте побыть эгоистом, не переживающим за то, что вам делаю тем самым больно. Позвольте мне побыть трусом, не открыто встречающим трудности, а подло сбегающим, в попытке вытянуть себя из затягивающей трясины саморазрушения. Может быть, чувствует или угадывает моё состояние, потому что встаёт из-за стола и начинает складывать документы себе в рюкзак, а я просто молча наблюдаю за этим, на автомате подмечая: “Синяя папка с документами на машину и мотоцикл, жёлтая - на квартиру, в красной доверенности, в зелёной копии личных документов..”. Когда застёгивает молнию, тоже встаю. Надо обнять его, сказать, как дорог мне, и что, конечно же, буду скучать, но тело и язык словно онемели, поэтому стою каменным изваянием, пока сам не подходит ко мне и не сгребает в тиски крепких объятий. — Помни, что всегда можешь рассчитывать на меня. — Я знаю. Спасибо тебе за всё. — Люблю тебя, друг, — похлопывает по спине и отпускает. — И я тебя люблю. — Когда ты встретишься с Тимоти? — спрашивает, уже обуваясь у порога. — Я поговорю с ним завтра. — Заедешь перед самым отлётом? — кивает слегка, будто самому себе на какой-то внутренний вопрос. — У Дри завтра тренировка, так что её не будет дома до обеда, сможете спокойно всё обговорить. — Нет, я позвоню ему, — прекрасно понимаю, какая реакция сейчас последует, но врать всё равно не собираюсь. — В смысле? — выпрямляется, и наши глаза на одном уровне теперь, смотрит вопросительно и уже с осуждением. — Мы обговорим всё по телефону, надеюсь, он выслушает меня и поймёт. — Арми, нельзя с ним так поступать! Да он же места себе не находит, ожидая, когда ты выйдешь на связь, а ты собираешься уехать чёрт знает на сколько, и всего лишь позвонить ему на прощание? Знаю, что Ник совершенно прав, только... что мне от этого знания, если я точно также знаю, что испорчу всё безвозвратно, стоит Тиму лишь начать уговаривать меня остаться или искать варианты уехать со мной, а он обязательно начнёт это делать, я прекрасно помню его реакцию на слова о переезде в Каролину, хотя тогда ему сразу было сказано, что никуда я переезжать не собираюсь. Сорвусь, скажу что-то действительно плохое, чего не чувствую на самом деле и за что буду корить себя, оттолкну его от себя. А так у нас будет шанс, правда, только если он услышит меня и решит, что все предстоящие испытания стоят того, чтобы в будущем быть вместе. Прощание с другом в итоге выходит скомканным, совсем неправильным, не таким, какое должно быть, когда знаете, что слишком долго теперь не увидитесь, но когда прикрываю за ним дверь, к сожалению, не чувствую ничего кроме усталости, усталости и желания, чтобы это состояние поскорее прошло.Т
Новый день, а мантра, или же просьба ко Вселенной, а ещё точнее попытка внушения человеку мысли на расстоянии, одному конкретному человеку, изо дня в день одинаковая: “Позвони, позвони, позвони”. Просыпаешься, выключаешь будильник - “позвони”; идёшь в душ или туалет, и телефон тут же на краешке раковины - “позвони же, я отвечу при любых обстоятельствах”; доезжаешь до больницы и первым делом, сняв шлем, лезешь проверять, не случилось ли за время пути пропущенных; на работе стараешься сосредоточиться на задачах, но всё равно нет-нет, да кидаешь взгляд на экран смартфона, на котором обрезанное фото, где почти всё пространство занимает белёсый дым на фоне ярко-розового предрассветного неба и лишь с краю кончик носа и губ, выпускающих этот самый дым. Это было недели три назад, у обоих только что закончилась ночная смена, утро было настолько приветливо тёплое, тихое и уютное, что вместо быстрого перекура на крыше, мы просидели там минут сорок, попивая облепиховый чай один на двоих, обнимаясь и болтая о всякой ерунде. Хорошее было утро, всего лишь три недели назад, а кажется, что уже целая вечность прошла с того момента. Операции были теми отрезками, когда я полностью отключал мысли об Арми, и это становилось своего рода передышкой, рекреацией между переживаниями, но стоило мне выйти из стерильной зоны, как руки сами тут же тянулись к телефону. Дома, в кровати, уже перед сном, моя “молитва” порой достигала апогея, когда телепатическое “пожалуйста, позвони” перерастало во вслух выкрикнутое “чёрт тебя за ногу дери, Арми, просто блять позвони!”. Ожидание звонка стало настолько привычным, что когда он всё же раздался, я в первые несколько секунд, увидев заветное имя на экране, просто пялился, не веря, что это не игра воображения. Словно очнувшись, резко хватаю телефон с кухонного стола, но выскальзывает из дрожащих пальцев и падает обратно экраном вниз, а у меня, мне кажется, сердце на мгновения останавливается, потому что представляется, что если прямо сейчас не отвечу, то больше он никогда не позвонит. Бред, но такой пиздецки пугающий бред. Повторно беру телефон, явно излишне сильно сжимая его по бокам, и указательным пальцем другой руки, прямо как это делает бабушка, аккуратно сдвигаю бегунок вправо. — Арми, — выходит как-то тихо и неуверенно, возможно потому что действительно не знаю, как сейчас нужно с ним говорить. Может быть, стоит мне услышать его голос, интонацию, и я сразу всё пойму. Словно вслепую берусь за спинку стула и выдвигаю его из-за стола, чтобы сесть, потому что ноги как будто бы отказывают. Молчание в ответ кажется слишком долгим и уже думаю, что не услышал меня, как в динамике раздаётся громкий выдох через нос. — Тимми, хороший мой, как же мне тебя не хватало. Всё. Этого более чем достаточно, чтобы меня прорвало. Я всё ещё нужен ему, и значит мы будем вместе, а вместе мы справимся с любыми проблемами, главное - быть рядом друг с другом. — Арми, господи, я так соскучился! — голос прорезается в полную меру, щёки начинают гореть, а глаза пощипывать, грозя пустить далеко не одну-две слезы. — Я так рад, что ты наконец позвонил, я очень этого ждал. Арми, мы со всем справимся, я буду рядом, — слова ужасно банальные, но почему-то за столько дней ни разу в голову не пришла мысль подготовить речь заранее, сказать всё красиво, выразить свои чувства и поддержку развёрнуто, как в чувственных романах или кино, а вышло сухо и чёрство: “соскучился, рад слышать, мы справимся”. Тьфу! Безумно хочется признаться ему в чувствах, в самых настоящих и сильных, но ведь не так, не по телефону, хочу трогать его в этот момент, хочу, чтобы смотрел мне прямо в глаза и видел в них подтверждение каждому сказанному слову. — Ты сейчас где? Дома? Можно я приеду? — Тим, Тимми, я тоже очень сильно по тебе соскучился, просто невероятно сильно, и слышать тебя сейчас, это словно впервые за долгое время почувствовать настоящее тепло, — делает паузу, а я готов, как пёс, вилять хвостом от радости. — Но нам сейчас нужно поговорить, пожалуйста, постарайся выслушать меня. — как хороший мальчик, сажусь по стойке смирно, задницу прижимаю сильнее к стулу, и успокаиваю вымышленный хвост. Ты позвонил, а это значит, что всё теперь будет только налаживаться. Я готов говорить с тобой сколько угодно. Если хочешь, можем проговорить с тобой весь день и всю ночь, правда, утром мне всё же нужно будет ехать на смену. — Во-первых, прости меня, что исчез так надолго и не отвечал. Я… У меня не получится, наверное, объяснить, но по-другому я в этот момент не мог. Голос, какой же он у него волшебный. Вспомнился самый первый день практики, как Саманта восхваляла Арми, в том числе и его голос, а я сидел и втихаря соглашался с каждым её дифирамбом. А потом слышишь его каждый день: в больнице, в машине, в душе под струями воды и в постели на самое ухо, и привыкаешь. Нельзя, нельзя привыкать к прекрасному, иначе мы перестаём это замечать и ценить. Две недели я был лишён возможности слышать его, и вот снова этот мягкий бархат ласкает мой слух, разнося по нейронам импульсы самого настоящего удовольствия. Совсем не хочется его прерывать, пусть бы говорил и говорил, но считаю нужным ответить. — Арми, всё нормально, тебе не надо за это извиняться, я понимаю, правда понимаю. — И второе… — снова замолкает, и эти паузы не вызывают во мне никакой тревоги, знаю ведь, насколько сложно ему говорить обо всём случившемся, зато после мы увидимся, надеюсь, уже сегодня. Прикрываю глаза, полностью концентрируясь на звуках, в попытке услышать его дыхание, но только ловлю какой-то шум в отдалении, прежде чем он продолжает. — Тим, я не смогу вернуться в больницу. — Да, я думал об этом, ты можешь… — Подожди, дай мне сказать, — ответно перебивает меня, но не обижаюсь, а лишь ловлю себя на мысли: а почему, собственно, мы обсуждаем это всё по телефону, когда при встрече это можно сделать намного более эффективно? — Для очень многих сейчас образ моего брата, его поступки, его ошибки приравниваются ко мне, кто-то и не пытается разобраться, а кто-то, возможно, головой понимает, что вина не на мне, но на подсознательном уровне, видя меня, они видят убийцу, и я даже понимаю их. Я не смогу сейчас работать ни в одной из больниц Балтимора, Вашингтона или Филадельфии, и не потому что меня не возьмут на работу, а потому что родители пациентов не захотят, чтобы их ребёнка оперировал человек, хоть как-то причастный к убийству беременной женщины. И дело не только в работе.. Тим, я не хочу жить, скрываясь, не хочу бояться обнять тебя на улице или в супермаркете, не хочу каждый раз думать, насколько безопасно тебе быть у меня дома, или о том, какие проблемы у тебя могут возникнуть в больнице, если узнают, что ты со мной, а я буду всего этого бояться, буду оглядываться, опасаясь, что из-за меня и ты попадёшь под удар осуждения, — приходится почти буквально прикусить себе язык, чтобы вновь не перебить его, объясняя, что плевать я хотел на всех идиотов, которые только и ждут повода, чтобы поделиться своим “экспертным” мнением. — Хороший мой, я очень хочу, чтобы у нас всё получилось, но если прямо сейчас я останусь здесь, я всё только испорчу. — Хм, ты же не решил от меня сбежать? А, доктор Хаммер? — высказываю даже не предположение, а так, в качестве бреда, и уголки губ дёргает в нервной усмешке. И вот сейчас его очередная заминка с ответом начинает напрягать. — Тим… Начинает говорить, но моё внимание уже полностью переключилось на задний фон, потому что до меня наконец доходит, что за звуки я слышу в отдалении. Звуки грёбанного громкооповещателя, какие есть на вокзалах, в аэропортах, торговых центрах и больницах. Это узнавание накладывается на только что услышанное “если я останусь здесь”, и ледяными мурашками пробивает осознание, что, по всей видимости, предполагается возможность существования варианта “я не останусь здесь”. — Чё? Что это? — непроизвольно прижимаю телефон сильнее к уху, будто это поможет лучше расслышать и понять, что за хрень происходит. — Арми, где ты? — Я в аэропорту. Тим, выслушай меня, пожалуйста… На хуй идёт нормальный сердечный ритм. Частота сердцебиения возрастает так резко, что уши закладывает. Всё правда, все кошмары, мучившие меня столько ночей, выбираются наружу и превращаются в реальность. — Ты кого-то встречаешь? — даже не наивная, а совершенно идиотическая попытка ухватиться за последнюю надежду. — Нет, — вздыхает в трубку, а мне совершенно наплевать на его вздохи. — Я сейчас всё тебе расскажу. — Нет, — не собираюсь его слушать, потому что итогом всё равно станет то, что его не будет рядом со мной. — Тимми, пожалуйста. — Нет, Арми, ты обещал, что будешь рядом, ты заставил меня кричать в телефон, что не оставишь меня, — помню этот момент, и помню, как поверил ему всецело, и оттого слёзы сейчас душат, и ощущение полнейшего предательства. — А что ты делаешь сейчас? Разве не оставляешь меня? — на последнем вопросе голос срывается и выходит с каким-то мерзким клёкотом. Он пытается вставить слово, но не позволяю, сглатываю, стараясь избавиться от вдруг образовавшегося комка клейстера в горле, и продолжаю. — Я следовал всем твоим правилам, я ждал тебя, и всё, чего я заслужил, это прощальный звонок по телефону? Нет, Арми, нахуй мне не сдались твои разговоры из серии “дело не в тебе, дело во мне”. Если тебе не плевать на меня, то ты сейчас пойдёшь, сдашь свой блядский билет, сядешь в такси и приедешь ко мне. Мы поговорим, и придём к какому-то решению, ВМЕСТЕ! — Я не могу отменить, Тим, у меня контракт, мне нужно лететь, но это не значит, что я хочу с тобой… — Какой контракт? — даже поток слёз, кажется, на время останавливается. Какой ещё к чёрту контракт? — Куда ты летишь? — Я не прошу тебя понять меня. Хотя нет, прошу. Тим, пожалуйста, пойми, я правда искал способ, чтобы сохранить нас и себя тоже… — Говори! — Я буду работать в MSF, сейчас мне нужно лететь в Париж, куда потом, я пока не знаю. Париж - звучит не как название какого-то города, а словно другой планеты, слишком далёкой, до которой мне никак будет не добраться, но другое меня шокирует ещё больше. — MSF? Это блять те, что работают в горячих точках?! Ты совсем рехнулся? — Это в крайне редких случаях, чаще всего это профилактическая работа в странах, где.. — Хватит! — не могу ничего с собой поделать, но бесит меня сейчас неимоверно, что разговаривает так размеренно, и оттого кажется, что безэмоционально, что как дурачку пытается втюхать о “безопасности” деятельности врачей без границ, хотя я сам имею представление об этой организации и начитан о статистике мест их работы, что, по всей видимости, всё же бросает меня одного, хотя обещал обратное. — Или ты сейчас приезжаешь ко мне, и мы договариваемся, или не приезжаешь, тем самым доказывая, что это тебе не нужно, а если не нужно тебе, то и мне нахер не сдались эти отношения. Нахуй тогда всё, что у нас было, нахуй тебя! Скидываю звонок раньше, чем успевает что-либо сказать. Смотрю сквозь пелену слёз на тёмный, всё также чересчур сильно сжимаемый прямоугольник в своей руке, и не могу поверить, что это реально. Нет, наверняка я вот-вот проснусь, мне будет страшно и плохо, но зато Арми будет у себя дома, а не в каком-то чёртовом аэропорту. Я проснусь и поеду к нему, наплевав на все условия, молча обниму его, и больше никогда-никогда не отпущу. Зажмуриваюсь в надежде ускорить просыпание, но всё, чего добиваюсь, это новой порции слёз, выдавленных из глаз. Экран вспыхивает любимым именем, и если раньше это приносило только радость, то теперь совершенно неправильно означало, что кошмар продолжается, скидываю, и после ещё двух вызовов выключаю телефон. Он поймёт, что я серьёзен, и приедет. Он не сможет вот так оставить меня, я нужен ему, как и он мне, я уверен в этом, абсолютно уверен. Находиться в статичном положении нет никакой возможности, всё тело дёргает как при мышечном тонусе, поэтому подрываюсь и сначала меряю шагами кухню, а потом и всю квартиру. Внутри всё кипит то ли от злости, то ли от обиды, но даже в таком состоянии всюду подмечаю напоминания о нём, все метки, что он за, казалось бы, такой короткий период успел наоставлять в моей жизни. Несколько пар моей обуви стоят у порога как никогда аккуратно в ряд, всё потому, что он так делает, и я сам не заметил, как стал перенимать некоторые его привычки, например, разуваться и не оставлять обувь на том же месте, а ставить на полку, или после того, как допью кофе, не складировать кружки на столешнице или в посудомойке, а сразу мыть и убирать в шкаф. В комнате всё тот же бардак - не во всех сферах он меня победил, хотя, если быть честным, он никогда со мной и не боролся, никогда не пытался переделать или упрекнуть за моё свинячество, а порой даже этому умилялся. Помню, как однажды он обнаружил внутри брюк, валяющихся на моём кресле, трусы, которые по всем показателям сняли со штанами в едином порыве, он тогда сказал, что ему просто необходимо знать, при каких обстоятельствах это произошло, и если я буду молчать, то ему придётся прибегнуть к сексуальным пыткам, чтобы расколоть меня. Я не проронил тогда ни слова, а от воспоминаний того, что он творил со мной, щёки до сих пор обдаёт жаром. Бросаю взгляд на кресло и на каком-то необъяснимом самому себе порыве стягиваю со спинки футболку Арми и убираю под подушку, будто боюсь, что иначе и она внезапно может исчезнуть. Это не может закончиться вот так! Это же просто бессмысленно! Тогда бессмысленным станет то, как мы долго шли к тому, чтобы быть вместе, бессмысленным станет преодоление всех проблем за последние месяцы, бессмысленным станет то, как безумно сильно я его люблю. Ну нахуй! Лишь бы занять себя чем-то, начинаю разбирать вещи с кресла и раскладывать по местам, но и тут всё против меня - оказывается на такую уборку уходит от силы минут пять, а я всегда откладываю, думая, что придётся потратить полвечера. Закончив с одеждой, сажусь на край кровати, тут же для себя отмечая, что это сторона Арми, он всегда спит, точнее спал, на правой половинке. В его постели было также. Интересно, для него это расположение было важно или же получалось случайно? Почему раньше я ни разу не задумывался над этим? Ведь я так сильно люблю его и хочу знать о нём всё-всё до мельчайших деталей. Может, потому что ты, Тимоти, думал, что у вас будет ещё куча времени для познания таких мелочей? Даже не вздумай представлять, что это время закончилось! В выдвижном ящике стола (мне не надо заглядывать, чтобы знать точно) лежит начатая пачка его сигарет. Дотягиваюсь и приоткрываю, да, вот она, такая же как та, что была спрятана на крыше, “была” - потому что забрал её на днях и ношу теперь в рюкзаке. Был порыв покурить, но быстро понял, что это не моё. Моё - это слизывать лёгкую горечь с губ Арми сразу после того, как покурит; моё - это ртом вдыхать запах табака прямо из его лёгких; моё - быть зависимым не курильщиком, быть зависимым одним конкретным курильщиком. Арми-Арми-Арми, приезжай, прошу тебя. Прикрываю глаза и повторяю словно молитву. Как при глубокой занозе, вокруг которой уже образовался нарыв и напоминает о себе с почти одинаковой периодичностью дёргающей болью, так и мозг неприятными импульсами начинают атаковать вопросы: “А если нет? Если всё-таки не приедет? Что тогда? Куда тогда бежать, что делать? Будет ли это означать, что я действительно ему не нужен? Как найти в себе силы справиться с этим? Силы вставать каждое утро, заранее зная, что впереди ещё один день в мире без него. Смогу ли я его за это возненавидеть, если так невозможно сильно люблю? А щётка? Его зубная щётка, что лежит в ванной в шкафчике, и которой я сам иногда тайком пользуюсь, мне нужно будет её выкинуть?” Ты идиот, Тимоти. В который уже раз захожу на кухню, прохожу сразу к окну и выглядываю. Конечно же, ещё рано, но так хочется прямо сейчас увидеть, как выходит у подъезда из такси, поднимает взгляд до второго этажа и улыбается, может быть немного грустно и извиняясь, но улыбается мне. Оборачиваюсь на горящий красными палочками циферблат часов на микроволновке и чертыхаюсь, так как только сейчас понимаю, что не засёк до этого времени, и совершенно не имею понятия сколько уже прошло. Десять минут? Час? Развожу какую-то ненормальную активность, хлопаю дверцами шкафов, вынимая из их недр печенье, шоколад и даже полезные “недоконфеты” Дри, хотя Арми всё это особо не ест, но зато всегда говорил, что обожает мои сладкие поцелуи. Когда сладости на столе, набираю в чайник воды и включаю. Это всё нервы. Достаю его кружку, абсолютно обычную, такой она была, пока не стала “кружкой Арми”. Он пил из неё в то самое первое утро, после моего лучшего дня рождения. Я обжёгся тогда, и он, отставив её, обнял меня за лицо и дул аккуратно мне прямо в рот. Потому что Арми такой, он заботливый, внимательный, оберегающий. Когда я приболел, он миллион раз за день спрашивал меня про моё состояние, и столько же раз напоминал про приём лекарств. Когда мне предстояло делать что-то новое в операционной, чего на практике я ещё ни разу не делал, и на меня накатывало волнение, он без лишних разговоров оставался после долгой смены в больнице и в учебном классе наблюдал, как я отрабатываю ту или иную процедуру, комментируя и давая полезные советы. Помогал с мотоциклом, когда тот ломался; с утра в выходные прикрывал в спальне шторы, давая мне поспать подольше, а сам, стараясь не шуметь, шёл готовить завтрак; стирал мои вещи и свежие складывал на выделенные для моей одежды полки в шкафу; вообще всегда раньше меня продумывал какие у меня могут возникнуть потребности и предлагал сам до того, как я начну мучаться в сомнениях, нормально ли попросить то или иное. Сотни мелких и не очень проявлений искренней бескорыстной заботы. Мог ли этот Арми просто взять и эгоистично бросить меня? Нет, не мог. Разве что в каком-то исключительном случае… Разве что я недооценил, не понял степень тяжести последствий последних событий для Арми. Разве что я сам под видом поддержки эгоистично преследовал лишь свои желания, желание поскорее быть вновь с любимым человеком, совершенно не задумываясь, а что, собственно, нужно ему. Я не стал его слушать, хотя возможно этот разговор дался ему непросто. Я заткнул его. Я сказал, что мне не нужны такие отношения. Указательный палец, что всё это время дугой очерчивал гладкую каёмку кружки, замирает. Господи, да какого ж хрена я творю! Хватаю телефон, всё это время безжизненной чернотой вопрошающий: “Какого чёрта, Тимми? Какого чёрта?”. Давлю на кнопку включения, и, кажется, проходит целая вечность, прежде чем экран загорается приветствием. Ну давай же! Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! Я извинюсь, я скажу те самые нужные слова, которые хотел сказать только при встрече, я выслушаю его, только пожалуйста, включись уже, чёртов булыжник! Как только система загружается, нажимаю на последний вызов. Двухсекундная тишина оказывается передышкой перед ударом. “Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети. Пожалуйста, перезвоните позднее”. Перезваниваю тут же. “Аппарат абонента выключен или…” сквозь слова слышу пиканье поступающих уведомлений. Пропущенный вызов от Арми. Пропущенный вызов. Пропущенный вызов. У вас 19 пропущенных вызовов и 1 голосовое сообщение. Как утопающий хватается за любую соломинку, так и я хватаюсь за это голосовое в надежде на спасение. Жму “воспроизвести” и весь обращаюсь в слух. Пара щелчков, шуршание и отдалённо, словно через несколько толстых одеял, какие-то неразборчивые звуки. Через полминуты запись заканчивается. Прослушиваю повторно, но всё то же. Похоже на то, что телефон в кармане, видимо, Арми не скинул вызов и он автоматически перевел на автоответчик. Уже без надежды делаю ещё один звонок, результат тот же. Это всё. Он не то что не приедет ко мне, он прямо сейчас на огромной скорости удаляется от меня. Удаляется, храня в голове мои слова, что мне не нужны такие отношения. Нужны! Арми, очень нужны! Я готов записаться в ряды волонтёров лишь бы быть рядом, лишь бы с тобой! Пожалуйста, любимый, забудь, что я сказал, только дай мне возможность сказать всё, что я чувствую на самом деле.***
Когда Дри возвращается с тренировки, я всё там же, на кухне, с упорством сумасшедшего делаю вызовы, каждый раз до конца выслушивая речь вежливой девушки о том, что абонент для меня недоступен. Мне кажется, я нисколько не удивился бы, услышав от неё “Аппарат абонента выключен, потому что ты эгоистичный мудак, которому проще послать любимого человека, чем выслушать. Наслаждайся своим одиночеством”, но нет, мне как будто даже понимающе советовали позвонить попозже. — Привет, соня! Надеюсь, ты хоть поднялся? — кричит ещё с порога. Разувается, заглядывает сразу на кухню и расплывается в улыбке. — Поднялся, но, судя по опухшей мордашке, совсем недавно, — чмокает меня в макушку и отворачивается к раковине, набирая себе стакан воды. — Какой же кайф снова вернуться на поле после душного вонючего зала. Слушай, мы тут сегодня с ребятами подумали, а почему бы нам снова не устроить товарищеский матч с врачами. Как думаешь? Весело же вроде было в прошлый раз? — пьёт большими глотками и разворачивается ко мне лицом, упираясь поясницей в край столешницы. Глаза, вроде, уже давно сухие, но после её “весело” бесконтрольно скатывается одна слеза. — Тим, что? Что случилось? — моментально оказывается рядом. — Он уехал, Дри. Арми уехал, улетел на другой конец света, и последнее, что он от меня услышал, как я его посылаю. А теперь он недоступен, и я не могу ему сказать, как мне жаль за эти слова. Дри, что мне делать, а? — Так, давай по порядку. Куда Арми улетел? — придвигает стул ближе ко мне, и накрывает мою руку, всё ещё лежащую на телефоне, своей. — В Париж, — смотрит недоумённо, явно не ожидая такого ответа, поэтому стараюсь уточнить. — Он подписал контракт с “Врачами без границ”, он сбежал отсюда, сбежал от меня. — Он сказал, что вы расстаётесь? — Нет. — Надолго он уехал? — Я не знаю. — Он вернётся сюда? — Да не знаю я! — повышаю голос, злясь от её вопросов, но тут же осекаюсь, понимая, что злюсь на себя, что не дал ему возможности ответить на все эти вопросы. — Прости, — уже тише. — Я правда ничего не знаю. Осматривает меня, словно оценивает насколько я сейчас вменяемый. — Ладно. Сиди здесь. Я сейчас. Хм, будто я куда-то собирался. Уходит в сторону своей комнаты, и так как в квартире стоит полная тишина, то через какое-то время отчётливо слышу её напряжённое. — Ты мог предупредить меня! — и после паузы ещё громче. — Ну да, их личное дело и, видимо, твоё! Возвращается через несколько минут, задумчивая и без намёка на поддерживающий оптимизм на лице, отчего понимаю, что всё плохо. — Что сказал Ник? Когда Арми вернётся? — Он сказал, что Арми собирался поговорить с тобой и предложить какое-то решение, но какое именно он ему не сказал. Единственное, что Ник знает, это… — смотрит так, будто извиняется за последующие слова. — Арми не собирается возвращаться в Балтимор. Он попросил Ника заняться вопросами продажи квартиры и машины. Кровь словно густеет до состояния желе, потому что сердцу становится невыносимо сложно толкать эту субстанцию через свои клапаны. Как же так? Как же так? — Тим, — Дри вырывает меня из шока. — Тим, расскажи, что произошло, и мы вместе подумаем, что делать дальше. Звучит обнадёживающе, сейчас расскажу ей всё, и она обязательно найдёт какое-нибудь решение. Открываю было рот, а потом до меня доходит, что мне совершенно нечего сказать, разве только, что не давал Арми говорить, а после поставил ультиматум и послал нахуй. Закрываю глаза и со стоном опускаю голову на скрещенные на столе руки. Как же стыдно и стрёмно. Буквально в два-три предложения рассказываю, как всё было, и замолкаю, ожидая её вердикта насколько всё безнадёжно. В упор смотрю на деревянное полотно обеденного стола, взглядом следуя то по одной, то по другой линии некогда знаменующей ещё один прожитый год дерева. Молчание затягивается, и хочется несдержанно нукнуть, чтобы уже хоть что-то сказала и не заставляла меня углубляться в убеждение, что это полный пиздец. — Сложно оценить всю ситуацию целиком, потому что мы не знаем, что хотел предложить тебе Арми, — блять, давай, тётя, добивай меня! — Но я видела, как он к тебе относится, Тимми, ты очень ему дорог, поэтому уверена, что он из кожи вон вывернется, чтобы сделать всё ради вас, ради тебя. Что же касается вашего неудавшегося разговора, и твоей ммм… несдержанности, то я не вижу в этом какой-то трагедии. Да, в ином случае сейчас всё было бы по-другому, ты бы знал, что вас ожидает или не ожидает впереди, Арми тоже не мучился бы сейчас в самолёте предположениями захочешь ли ты с ним говорить позже, но что произошло, то произошло. Но, Тим, вам повезло, вы живёте в век цифровых технологий, почти у каждого человека при себе всегда есть средство связи, тебе не нужно будет писать объявления во все газеты Парижа, с просьбой доктору Арманду Хаммеру связаться с тобой и выслать ответную телеграмму с его новым адресом. Он прилетит, включит телефон, и вы поговорите. — Ты не понимаешь, Дри, ему сейчас хреново, хреново настолько, что он просто бежит отсюда, и в такой момент я говорю ему, что такие отношения мне не нужны. А вдруг он поверил в это? Вдруг именно это послужит решающим толчком к обрыванию всех связей с этим городом? Вдруг он больше никогда не включит этот телефон? Поменяет симку, и я никогда не найду его! — Ты, конечно, извини, но я сейчас слегка ущемлю твоё самолюбие, - помимо тебя, с которым Арми встречается четыре месяца, у него здесь куча друзей, с которыми он близок многие годы. Думаешь, из-за тебя он порвёт связь со всеми ними? Я так не думаю. Ну а новый телефончик мы, если что, из Ника вытрясем, — подмигивает и улыбается, но ответить ей тем же у меня не выходит, мысли наотрез отказываются сходить с пессимистичных рельсов. — А что если самолёт разобьётся и последнее, что он от меня слышал, навсегда останется посыл нахуй? — Дурак что ли?! — отвешивает ощутимый подзатыльник и встаёт из-за стола, чтобы включить полный чайник. — Ты лучше мне вот что скажи, согласишься ли ты на отношения на расстоянии, если Арми предложит? Просто в данной ситуации мне другие варианты в голову не приходят, если честно. После ощущения полного краха, после почти стопроцентной уверенности, что я его потерял навсегда, я готов ухватиться за любой вариант, подразумевающий, что мы будем вместе. — Да, конечно я соглашусь! Дри, я люблю его, так сильно, как даже не думал, что могу, — наблюдаю, как она заваривает нам чай, и впервые за последние часы чувствую не то что успокоение, но хоть какой-то проблеск надежды. — Думаешь, он предложит остаться вместе? Пожимает плечами, и только разлив кипяток по кружкам, отвечает. — Я не могу сказать с полной уверенностью, Тим, но, мне кажется, что да, мне кажется, что он хочет быть с тобой, не меньше, чем ты с ним. Знаю, что абсолютно бессмысленно, но всё равно нажимаю новый вызов, дожидаюсь уже до боли знакомого женского голоса и скидываю. — Ты ел хоть что-нибудь сегодня? — Нет, не хочу. — Давай тогда хотя бы печеньки с чаем, — разворачивает упаковку, которую я сам сюда и выложил, достаёт крайнюю плюху, ароматно пахнущую миндалём, и откусывает сразу чуть ли не половину, рассыпая по столу крошки. Беру такой же почти идеальный круг, но не могу откусить и кусочка, просто не лезет, поэтому просто кручу его в руках, подушечками пальцев прощупывая каждую неровность. Состояние такое, словно накачали успокоительным, как-то резко откатила волна паники, и пришла меланхолия в паре с моральной истощённостью. Так много переживаний за последние месяцы, и если обычно близость Арми компенсировала всё это, да ещё и придавала сил, то последние две недели я был без малейшей подпитки, и похоже что разрядился в ноль. Оглаживаю шероховатую поверхность, отмечая как на пальцах остаются небольшие крупинки, слизываю их и ухмыляюсь бредовым мыслям, вдруг посетившим мою голову. — На троечку из десяти, — негромко, отвечая на свой же внутренний вопрос. — Что? — поднимает от кружки удивлённый взгляд. — На днях говорили с Самантой о кино, и о том, как часто наше собственное мнение совпадает или нет с оценками критиков о той или иной картине, и как-то так разговор повернул, что стали прикидывать потенциально, что вот если бы наши жизни были фильмами, то на какую оценку профессиональных “жизневедов” каждый из нас хотел бы рассчитывать. Тогда я думал о пяти или шести из десяти, но сейчас решил, что мне хватит и тройки. — Не слишком ли себя принижаешь? — Нет, я же говорю не об оценке себя как человека, здесь-то я бы хотел претендовать, как минимум, на твёрдую восьмёрку, а о жизни в целом. Ну вот, что любят критики? Драму, надрыв, трагедию, чтобы герои проходили через испытания и боль, чтобы у зрителей щемило сердце, глядя на них, и чтобы они, может быть, чему-то учились. А я не хочу, чтобы моя жизнь была для кого-то пособием, хочу самую обычную грёбаную жизнь, совершенно неинтересную для зрителя, когда учишься, работаешь, потом встречаешь любовь всей своей жизни, и тебе так невероятно везёт, что это оказывается взаимно, и вот вы уже живёте вместе, и скорее всего у вас есть собака, по выходным вы ездите в супермаркет за продуктами, а когда выпадает совместный свободный вечер, встречаетесь с друзьями или просто валяетесь вместе на диване за просмотром какого-нибудь сериала, — картинка перед глазами рисуется настолько живой и реалистичной, что от горечи её невозможности, хочется треснуть кулаком по столу. — Знаешь, в голову не приходит ни одного гей-фильма, где показывались бы просто счастливые отношения двух влюблённых людей, — открывает было рот, чтобы поспорить, но прекрасно знаю, что может предъявить. — Фильмы про школьников не в счёт, — сдаётся, или берёт паузу, чтобы вспомнить ещё. — Это же постоянно какая-то борьба. Борьба с правительством или даже с семьёй за право быть собой, а зачастую вообще борьба с самим собой, мучительные попытки переделать или всё же принять себя. Ты посмотри, чем в итоге чаще всего всё заканчивается - смерть от СПИДа, самоубийство, расставания и женитьба, лишь бы не быть раскрытым, и живут герои свою длинную несчастную жизнь рядом с нелюбимым человеком, чтобы на старости лет к ним пришло наконец прозрение, что всё это того не стоило, что нужно было быть смелее и хвататься за своё счастье. Помнишь, в одном фильме отец говорил своему сыну, что наши сердца и наши тела даны нам лишь раз, и не успеешь оглянуться как сердце износится, а тело потеряет свою привлекательность, он ведь так чертовски прав. Я врач, я прекрасно знаю, что жизнь конечна, а ещё она охренеть как скоротечна, поэтому плевать я хотел на оценки, я не собираюсь ждать пятнадцать лет, я буду цепляться за своего человека до последнего, буду прямо сейчас делать всё возможное, чтобы иметь шанс построить с ним эту скучную, идеальную только для нас жизнь, — печенье в руках ломается пополам, и приходится убрать в сторону, иначе рискую раскрошить его в пыль. Заканчиваю спонтанный монолог тише и уже не так уверенно. — Только бы он включил телефон. Придвигается совсем вплотную и обнимает, утягивая боком на себя. — Обязательно включит. И вы поговорите. И всё у вас будет хорошо, потому что над вами нет никаких режиссёров и сценаристов, только вы сами решаете какой будет ваша жизнь. Бессовестно чешу нос о её плечо. — Ага, сами, пока не появляется какой-нибудь мудак, возомнивший себя вершителем судеб, — стискивает меня крепче и чмокает в затылок. — Слушай, а может нам напиться? Туда, где только что были её губы, прилетает лёгкий шлепок рукой. — Я только подумала о том, как же ты вырос за последнее время, так что не порть впечатление, дай тёте повосхищаться своим сознательным племянником, — и добавляет после небольшой паузы. — К тому же, мне нельзя пить. Почти пропускаю мимо её слова, возвращаюсь к ним, обрабатываю, и лишь спустя, наверное, минуту отстраняюсь и заглядываю ей в лицо, вполне читаемо без слов вопрошая глазами, то ли это, о чём я думаю. В ответ также молчаливо буравит взглядом, но плохо сдерживаемая улыбка её сдаёт. — От Ника? — ничего тупее я спросить не мог, и по изменившемуся взгляду понимаю, что она со мной солидарна в этом. — Ой, прости. А он знает? — Да, обряд гипнотизирования описанной палочки мы прошли вместе. — Обалдеть, — всё ещё немного растерян. — Это же радостная новость? Я могу тебя поздравлять? — Да, Тим, это радостная для нас с Ником новость, хоть и слегка неожиданная. Сам уже сгребаю её в объятия, и слегка покачиваемся из стороны в сторону. — Я счастлив за тебя, за вас, вы будете офигенскими родителями. Даже не верится, что у меня наконец-то появится сестрёнка. — Или братишка. — Да, или братишка, — сколько изменений за один день, так сразу всё и не осознать. — Я буду очень-очень сильно любить его или её. — Знаю, любимый, я знаю.***
Прямой рейс до Парижа занимает около восьми часов, если с пересадками - до четырнадцати, к сожалению, у Ника не было точной информации по рейсу, а изучение онлайн-табло тоже не особо сузило временной интервал, в который можно было ожидать появление Арми в сети. “Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети. Пожалуйста, перезвоните позднее” Знаю, что до шести звонить нет никакого смысла, но всё равно периодически набираю. Потому что по-другому не могу, потому что так, слыша уже давно заученные слова про абонента, я хотя бы убеждаюсь, что оператор знает про этого абонента, и это необъяснимым образом хоть немного успокаивает. “Аппарат абонента выключен или…” Когда он включит телефон и увидит сотню пропущенных, он поймёт, он сразу поймёт, что мне совсем не плевать на нас, на него. “... вне зоны действия сети…” Ближе к семи вечера каждый совет попробовать мне перезвонить позже стал откровенно смахивать на издёвку. “...Пожалуйста, перезвоните…” “...Пожалуйста, перезвоните…” “...Пожалуйста, перезвоните позднее.” В девять паника широкими шагами стала разгуливать по моим и так расшатавшимся нервам. Где же ты, Арми? “... выключен…” “...вне зоны действия…” Полдвенадцатого, когда я с помутнённым как сознанием, так и зрением, начал мониторить новостные сайты на предмет авиакатастроф, Дри не выдержала - накапала мне, кажется, лошадиную дозу успокоительного и почти угрозами заставила идти спать, потому что завтрашнюю смену никто не отменял. “Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети. Пожалуйста, перезвоните позднее” - последнее, что я услышал, прежде чем отрубиться.