Трое из нас

— Мама, пожалуйста, не плачь. Слова срываются со скрипом, через собственные подавленные рыдания. Её мама, вечно встречающая её с улыбкой, такая добрая и смелая, сейчас пыталась сдержать слёзы, согнувшись над столом. Женщина вдруг выровнялась, опомнившись, костяшками протёрла глаза и повернулась к дочери. — Я думала ты спишь, Сарада, прости. Девочка не знала, как можно ей сейчас уснуть, когда мир, и без того разрушенный, но хотя бы устоявшийся, рассыпался на глазах. Их карантинная зона, их дом, где Сарада выросла — всё это уничтожали прямо сейчас. Она не знает, почему мама вчера ночью вырвала её из постели, и затащила в их тайное место — чердак с радиоприемником. Здесь они иногда слушали музыку, если у мамы выдавалось время между пациентами, Сарада рисовала картинки к песням, и они даже пару раз танцевали. А теперь за окном стрельба, зарево огня, крики их соседей и друзей, а по радио мама пытается передать какой-то сигнал уже пять часов к ряду. — Мама, эти люди… — Они не найдут тебя, Сарада, — она встала со стула, всё еще в потрёпанном медицинском халате, и села на дырявое татами, приобняв дочь. — Ты будешь в безопасности. — А ты? Эти разговоры казались странными. И на вопрос мама улыбнулась, но её зелёные глаза совсем потемнели. Сарада всегда хотела глаза как у мамы. Её попросили пересчитать запасы, явно чтобы отвлечь, а мама вновь села за радио, настраивая рацию. Она говорила странные слова, несвязный набор, но их заглушали выстрелы за окном. Сарада не знала чего боится больше — что выстрелы стихнут, или вновь зазвучат. Запасов бы хватило дня на два, как выяснилось час спустя, а бессвязная речь мамы вдруг стала оживленной. Она с кем-то общалась. — Ты мне должен, — вдруг злобно сказала мама, когда просьбы о помощи перестали звучать. — Если ты всё ещё человек, то знай — здесь твоя… Громкий выстрел раздался совсем рядом. И не на улице, а явно на лестнице. Они были в их многоэтажном доме. Те, кто уничтожил дом Сарады нашли их. Девочка схватила тканевый мешок с припасами и прижала к себе. Мама действовала оперативно — выключила радио, схватила рюкзак дочери, тщательно собранный для таких ситуаций, и приказала лезть в шкаф. Сарада не любила этот шкаф — там лежали старые тряпки, разъединенные молью, но выбора не было. Внутри было тесно, а с припасами и не маленьким рюкзаком места маме совсем не хватало. Но та будто и не собиралась прятаться вместе с ней. За дверью стали слышны крики. — Послушай, Сарада, — на щёки легли холодные материнские руки, пропахшие спиртом и травяным запахом лекарств, — ни в коем случае не выходи отсюда, не издавай ни звука. День, три, неделю — пока не услышишь, как кто-то зовет меня по имени. А потом отдашь этому человеку вот это, — одной рукой мама вытащила из нагрудного кармана халата записку, и положила рядом с дочерью. — Пожалуйста, пойди с этим человеком. — Мама, я не понимаю, — слезы катились, и сквозь мутные очки было практически не разглядеть лицо мамы. — А ты? Ты меня бросаешь? — Я тебя люблю. Объятие было сумбурным, а поцелуй в лоб, наверно, слишком болезненным. От слов любви сердце девочки практически остановилось. Мама прощалась. Она ушла вслед за закрывшейся дверью шкафа. Сарада закрыла уши руками, чтобы не слышать выстрелы. Впрочем, ужас осознания случившегося и так оглушал. Часы тянулись, словно паук, размеренно плетущий паутину. К чердаку то подходили, то голоса стихали. Выстрелы через день совсем прекратились. Полтора суток она не могла взять в рот ни крошки, но вспоминала слова мамы: — Чтобы быть здоровой, нужно много кушать. Еда оказалась безвкусной, хотя консервы она всегда любила. Единственным светом в шкафу была небольшая щель. Темнота стала другом, злым и неприветливым, но безопасным. Пока два, или три дня спустя под руку не попало письмо, оставленное мамой. Может, там написано где она сейчас? Щели стало мало, и девочка позволила себе приоткрыть шкаф. Скрип раздался резко, словно молния, и тишина поглотила его. Чистый воздух заставил закашляться, но она сразу же вцепилась глазами в письмо. Правда, оно вновь было бессвязным набором букв. Только сейчас она поняла, что это какой-то шифр. — Что это за звук? — послышались крики. — Там какая-то дверь! — Так проверь! Сарада знала, что ослушаться маму было глупой идеей. Она попыталась обратно влезть в шкаф, но дверь выбили раньше. Двое людей с автоматами исступленно смотрели на двенадцатилетнего ребёнка. — Лови её. Как бы Сарада не старалась отбиваться, но двое взрослых мужчин быстро скрутили её. Всё же ей удалось укусить одного из них, за что ей наотмашь ударили по лицу. Очки отлетели и с треском упали. — Эй, а это не очкастая дочь врачихи, про которую та крыса говорила? — Похоже на то. — Тогда отправим её вслед за мамкой, — автомат больно упёрся в висок. — Да погоди ты, не обязательно и её убивать. — Если бы та сука не сопротивлялась…! В голове звучал лишь белый шум, как от сломанного радио. Мама и вправду больше не вернётся за ней. Никогда. Она едва ли заметила, как убийцы потеряли к ней интерес и направили оружие к входу. Как два выстрела повалили мужчин, а внутрь вошёл ещё один человек. Это было не важно. — Где Сакура? «Пока не услышишь, как назовут моё имя» — ласково обнял голос мамы. Сарада всхлипнула, схватила треснувшие очки и надела их, вернув чёткость зрению. Перед ней на колено опустился мужчина. И она знала, что ему нужно отдать записку. У этого незнакомца были глаза, как две капли похожие на её.