Секс, наркотики, рок-н-ролл.

Мелисса пришла домой почти к полудню, что, конечно, сумело заставить выругаться тётушку Шанталь, страдающую чрезмерной опекой и гиперзаботой. Да что там тётушка, если даже бабка Тони неустанно молилась, и на итальянском, и на латыни, а Фредерико обзвонил все больницы и морги. Что касается Тони, парень почти ничего не заметил. Тони вообще мало что замечал. В свободное от работы в пиццерии у дяди, время, он вечно сидел за компьютером, не вылазя из подвала, где жил. Да-да, Тони жил в подвале, где когда-то находился винный погреб, потому что крайне презирал людей и наотрез отказывался делить своё личное пространство с сестрой Джорджией. Джорджия была полной противоположностью Тони, несмотря на то, что внешне они были крайне похожи. Джорджия была вспыльчивой, очень эмоциональной, и у неё всегда было много друзей. Комнату она делила с бабкой, и засыпала под её молитвы, умела готовить пасту, и вообще мечтала стать шеф-поваром лучшего ресторана со звездой Мишлен, и её амбициям позавидовал бы сам Наполеон — страстная, темпераментная, смуглая, с чёрными, большими глазами и правильными чертами лица. Она была стройной и невысокой, и в её внешности прослеживалось что-то цыганское. Как и в повадках. Она страдала клептоманией, если это можно так назвать — вечно забирала у брата вещи, а если это вскрывалось, смотрела, клипая глазками, говоря, что не думала, что эта вещь ему дорога. Так она забрала у Тони магнитофон и приставку, и Тони, конечно же, не был бы Тони, если бы не прозвал её «воровкой». Об их отношениях можно было снять отдельный фильм — они вечно ссорились, не стестнясь в выражениях, бывало, доходило до драк, но не дай Боже если бы Тони узнал, что хоть кто-то поднял руку на его любимую воровку-сестру. Этот тихий, хороший парень превращался в монстра и крушил всё, что попадалось под руку. А когда Джорджии изменил парень, Тони собрал всех своих онлайн-друзей и подкараулил его у клуба, где доходчиво объяснил, что девушек обижать нельзя, особенно таких, как Джорджия. Парень долго еще вымаливал у Джорджии прощения, задаривая цветами и шоколадками, стоя перед ней на коленях. — Мама мия! — Воскликнула Шанталь на итальянский манер, демонстративно хватаясь за сердце. Эту привычку она переняла от бабки, как и симуляцию сердечных приступов. — Явилась! — Где ты была, где ты была, я тебя спрашиваю?! — Прокричал Фредерико на ломанном английском. — Так же нельзя, Мелисса, Шанталь, погляди, эти дети совершенно отбились от рук! Вот в наше время, мы уважали старших, и отец бы убил меня, если бы я пропал, ничего не сообщив! И был бы прав! — Именно поэтому ты женился на немке в своё время. — Хмыкнул Тони. — Да, женился, а если бы послушал мать и женился на итальянке, ты бы не посмел так говорить с отцом! — Что бы больше никаких вылазок, как-никак я несу ответственность за тебя и твоя мать открутит мне голову если с тобой что-то случится! — Прокричала Шанталь на немецком. — Хоть бы предупредила! — Но я не ребёнок. — Решила Мелисса, глядя тётушке в глаза. — Мне есть восемнадцать, я не обязана никому ничего сообщать. «А если бы и сообщила — кто мне поверит?» — Пронеслось в мыслях и она улыбнулась, вспоминая Дамиано, его пристальный взгляд и наглую улыбку. — Пока живёшь с нами под одной крышей, обязана! — Завопила тётушка. Прежде степенная и кроткая Шанталь, прожившая всю сознательную жизнь в Италии, мало того, что полностью приняла и впитала в себя итальянский менталитет, она уже всерьёз стала походить на итальянку. Некогда бледная кожа загорела под южным солнцем Рима. Изменился даже стиль одежды. И итальянцы больше не видели в ней иностранку, несмотря на изредка проскальзывающий акцент. Она была голубоглазой блондинкой, что не редкость для немки, но огромная редкость для итальянки. Ей оборачивались вслед, почтительно называли «сеньора», и очень уважали, ведь она прожила с мужем-итальянцем всю жизнь, чоо удавалось не всем итальянкам. Детей итальянцы любили и опекали. Своих, чужих, всех. Причём совершенно неважно, сколько лет было ребёнку. Каждая мать считала своё чадо дитём, будь ему хоть сорок. И принимала непосредственное участие в воспитании, читая морали и притчи об уважении к старшим. Любая мать-итальянка готова была впиться в глотку и разорвать за одно неосторожное слово, сказанное в адрес «корзиночки», какой бы милой и доброжелательной она бы ни была на вид. И не стоило итальянок недооценивать. Только эта гиперопека уже осточертела Тони и он почти не контактировал с семьёй, прячась от них в подвале, собирая деньги на учёбу за границей и переезд и эта гиперопека начинала надоедать Мелиссе, ведь в её отчем доме было не иначе. Отец. Отец Мелиссы был архитектором, человеком очень трудолюбивым, замкнутым и сосредоточенным. Дома его прозвали «диктатор». На диктатора и походил. Против его слова никто и ничего не мог сказать. Никто не мог перечить ему. Все были должны ходить по струнке и отчитываться за каждое действие. Он требовал полнейшей чистоты в доме, лестницу нужно было драить ежедневно, ужин к его приходу всегда должен был быть готов, и он приходил в бешенство, если что-то не стояло на своём месте. Всё должно быть на своём месте. И все должны беспрекословно подчиняться ему. Даже кофе должен быть нужной температуры, он на полном серьёзе изменял кухонным термометром температуру кофе и молока, с которым пил этот самый, тёрпкий кофе, ужасно пережжённый, но любимый им. Его жена, мать Мелиссы, работала в начальной школе учителем английского. Именно это и стало причиной тому, что Мелисса не переваривала английский язык. То, как мать заставляла учить его, срывая голос на дочери в детстве, заставило Мелиссу возненавидеть английский на всю жизнь. Высказать мужу свои претензии она не могла. Еще одна причина тому, почему отношения с дочерью были напряжёнными. Клаудия не воспринимала ни одно из увлечений дочери всерьёз, насмехалась над её рисунками, говоря, что ей стоит взяться за ум и наконец заняться чем-то полезным вроде изучения английского языка. Они с мужем откладывали деньги дочери на учёбу в элитном ВУЗе с самых ранних её лет. Готовить Клаудия не умела, не любила, и не хотела учиться. Она в тайне от мужа нанимала кухарку, и тот всегда повторял, что это вкусно. Однажды кухарка заболела и Клаудии пришлось сварганить что-нибудь самой. Она не справилась даже с жаркой картошки и едва не спалила всю кухню. Конечно же, как и все душные, токсичные родители, родители Мелиссы считали дочь ужасно неблагодарной, она не хотела учиться, прогуливала уроки, не понимала алгебру и гиометрию, а ведь они всё делали для неё. Под понятием «всё», Генрих и Клаудия подразумевали репетиторов, подарки на день рождения, походы в магазины и деньги, которые выдавали на личные расходы Мелиссы. На эти деньги она покупала акварель и карандаши, что очень раздражало Генриха. Он мечтал о том, что Мелисса хоть раз купит книгу, а не ту ерунду, которую читает — подростковое фэнтези. Еще, им не нравилось, что Мелисса слушает рок, а не классическую музыку, не сонаты Бетховена, а ведь Бетховен родился в Бонне, и грех жить в Бонне, не интересуясь фортепиано. На фортепиано Мелисса играла вполне сносно. Ей не доставляло это никакого удовольствия, она лишь устало поглядывала на часы в детстве, мечтая о том, что бы это мучение поскорее закончилось. Друзей и подружек Мелиссы родители тоже не одобряли. У Клары мать была одиночкой, да еще и без высшего образования. Жила Клара в съёмной квартире в не самом благополучном районе, и, о ужас! В шестнадцать лет познакомилась с 19-ти летним русским, который недавно освободился из тюрьмы. Русский этот сидел за то, что дал отпор, когда несколько турков домогались до его сестрёнки. Закончилось поножовщиной. Но ведь это совсем неважно, они всё равно маргиналы. У Мелек родители были турки, мать ходила в платке, отец работал на заводе, а Генриху очень не нравились иностранцы, особенно — другой религии. Он считал их всех террористами, ленивыми нахлебниками, которые только и делают, что живут на чужие налоги, а саму Мелек не переваривал лишь потому, что девочка покрылась в пятнадцать лет. И плевать, что это было только её решение. Что никто не принуждал. Хорошей девочке из немецкой семье должно быть стыдно иметь таких друзей. С Биллом дела обстояли еще хуже. Поговаривали, что он нетрадиционной ориентации. И, хоть прямого подтверждения этому не было, Клаудие не нравилось то, что он носил зауженные брюки и красил волосы. Он всего-то был неформалом, но что скажут люди, если увидят дочь обеспеченных людей в такой дурной компании? В компании Клары, её парня-гопника, Мелек и Билла? А? Кстати, Генрих не любил и родню жены. Сестру Клаудии, Шанталь, он считал легкомысленной, ведь та забеременнела в девятнадцать лет, да еще и от итальянца, не получив даже образования. Вот он, где позор! Позор, позор, позор! Стыд и срам! Кстати, когда они с женой и дочерью отправлялись в отпуск в Италию, Генрих великодушно забывал об этом «позоре» и распивал итальянское домашнее вино, напевая итальянские песни и даже ходил, обгоревший, в футболке с надписью «Roma». Генрих ненавидел почти всех, почти всех ненавидела и Клаудия, а Мелисса мечтала о том, что вырвется из этого дурдома поскорее. Как только исполнится восемнадцать лет. Она так и поступила. Собрала рюкзак и уехала в Берлин, где жила, снимая комнату в хостеле. Подрабатывала баристой. Этого вполне хватало. Она впервые ощутила себя свободной. Не отвечала на звонки родителей, хотя те обещали подать в розыск и вернуть её силой. Но полиция отвечала единогласно — «Ваша дочь совершенолетняя, психически здорова, у нас нет полномочий». Некоторые уверяли, что Мелисса нагуляется и вернётся и возьмётся за ум. Но Мелисса не возвращалась. Ей не хотелось. Она впервые попробовала сигареты, которые когда-то курил Славик, парень Клары. Впервые сходила в ночной клуб. И пыталась не думать о прошлом. Она мечтала стать художницей. Глупо, может, и опрометчиво — не имея должного образования. Но некоторые картины удавалось продать через интернет или на блошинных рынках. То, как она оказалась в Риме — очень банальная история. Она искала вдохновение и вдруг вспомнила о родне. С Тони они поддерживали связь, в детстве он часто бывал в Германии, а она — у него. Он то ли в шутку, то ли всерьёз, позвал в Рим, а Мелисса уже спустя пару часов села на поезд, сжимая один-единственный рюкзак в руках. Она добиралась почти двое суток с пересадками, ночевала на вокзалах и питалась одним кофе. Конечно же, многочисленная родня обрадовалась. Шанталь, зная, что Мелисса сбежала из дома с радостью приютила племянницу, успокоив Клаудию и сказав, что Мелисса в безопасности и надёжных руках. Но и здесь начинало надоедать. Нет, Рим был сказочно прекрасен, и очень вдохновлял. Нравились люди. Они казались здесь какими-то открытыми, тёплыми, искренними и настоящими. Но Мелиссу раздражало то, что даже здесь её пытаются опекать. — Пока живу здесь? — Девушка приподняла бровь. — Отлично. Потому что с этого дня я тут больше не живу! — Заявила она, уходя прочь. Из дома слышались споры родни, Тони побежал следом, но Мелисса резко обернулась. На глазах заблестели слёзы. — Прошу, вернись. — Произнёс парень, делая шаг вперёд. — Мелисса. Ты не можешь просто взять и уйти. — Не могу? — Девушка приподняла бровь. — Ты запретишь? — Нет, ты можешь, конечно, можешь! Но подумай, это не Германия. Ты не знаешь языка, одна, без денег. Куда ты пойдёшь? Я не хочу, что бы с тобой что-то случилось. — Тони. Я буду в порядке. Не переживай. — Позволь хотя бы забронировать тебе хостел. Мне будет спокойнее. — Так великодушно, братик. — Хмыкнула она. — Но, думаю, я как-нибудь сама справлюсь. — Не язви, дура. — Выругался он. — Я помочь хочу. — Мне не нужна ничья помощь. Мне всё осточертело! Конечно, я очень благодарна твоим родителям, что приняли меня, но я тоже человек! Мне хочется хоть иногда дышать свободно, полной грудью. Тем более… Я не ребёнок. — Я понимаю тебя. Как никто другой. — Делая еще один шаг навстречу, произнёс Тони. — Думаешь, мне не хочется свободы? Не хочется просто сбежать? Я восхищаюсь тобой, твоей смелостью. Но прошу, не натвори глупостей. Слышишь, Мелисса? — Тони замер, оценивая её взглядом, заметил слёзы. И крепко обнял, наплевав на всё. — Не плачь. Тони был гораздо выше её. И казался ей крепким, как скала. От отца-итальянца, парень унаследовал телосложение, широкие плечи и рост. Обычно, итальянцы не были высокими, но Фредерико был исключением. И Тони тоже стал исключением. Парень прижал сестрёнку к своей груди, вдыхая запах её волос. Они пахли цветочным шампунем, свежестью трав. И пахли так, что Тони невольно чихнул. Мелисса обвила руками его шею, уткнувшись носом в грудь. Его белая футболка пропахла пиццей и жаром печи, как и его тело. Сколько бы Шанталь ни отстирывала его вещи, сколько бы Тони ни ополаскивался в душе и не выливал на себя парфюма, этот запах не выветривался. Он был пропитан им насквозь. Прежде, в детстве, эти двое были близки. Более того — Мелисса была куда ближе родной сестры, Джорджии. Она не обижала брата, не воровала его вещи, не ябедничала родным, если подерутся. Он оддалживал ей свои диски Симс, в которые играл, строя дома и топя в них человечков, невзирая на то, что Джорджия дразнила его, утверждая, что это «девчачья» игра. Он и Мелисса часами могли сидеть у компьютера, создавая уродца и смеясь над этим, а после придумывали способ, как его убить. Иногда наоборот подбирали ему пару и устраивали на работу, вводя код на деньги и на навыки. И делали идеальных людей. Которых, как узнали позже, не существует. Более того — Мелисса читала ему свои первые рассказы, тогда они оба фанатели по Гарри Поттеру, и Тони всегда давал ей советы, как еще можно раскрыть сюжет. Он даже создал аккаунт на ваттпаде, где яростно защищал сестру и её творчество от нападок хейтеров, строча комментарии вроде «если такой умный — напиши лучше, а мы оценим» или же «ты просто ей зОвидуеШ, злобный тролль.» Он создал порядка ста аккаунтов за летние каникулы, регистрируясь с имейла всей его, многочисленной, итальянской родни. Один раз они всё же поссорились. Когда Мелисса убила его любимого персонажа, его Полумну, плакаты которой он развешивал на свои стены. Тогда, Тони страшно обиделся и целых четыря дня с ней не разговаривал, пока Мелисса не воскресила Полумну. Жаль, что они отдалились друг от друга. Жаль, что Тони ушёл в себя, лишь изредка отвечая сестре и каждый зажил собственной жизнью, в которой не осталось больше места для когда-то родных. Его тёплые объятия и запах вернули из воспоминаний, а еще, на улице резко запахло корицей, и этот осенний, прянный запах, заставил Мелиссу улыбнуться. Ей бы хотелось сейчас взять чашечку чая, и она впервые осознала, как соскучилась по дождливой погоде и серости. — Розарио снова печёт блинчики. — Произнёс Тони, указывая взглядом на соседний дом. — Он печёт их для своей жёнушки каждый день, и именно такие поступки, простая забота, и желание обрадовать близкого человека, вызвав на его лице улыбку, заставляет меня верить в любовь. — Не уверенна, что когда-то встречу того, кто также будет заботиться обо мне. — А я уверен. — Решил Тони. — Это произойдёт в самый неожиданный момент. Так всегда происходит. — Кажется, ты хотел уйти вместе со мной? — Считаешь, мне хватит смелости? — Тони. Ты живёшь не свою жизнь. К сожалению. И слишком боишься разочаровать семью. Неужели ты вечно хочешь прожить в этом доме? С огромной семьёй, где даже нет собственного уголка? — Это — моя семья. Как бы они ни жили. — Но это — твоя жизнь, и она только одна. Тони усмехнулся, поражаясь её наивности. Поэтому, потрепав за щечку, молча протянул несколько сотен долларов, которые накопил из чаевых за месяц, посчитав, что ей они сейчас нужнее. — Береги себя. И что бы ни произошло, знай, что всегда можешь вернуться. Мелисса грустно улыбнулась, пряча деньги. — Я люблю тебя. — Прошёптал парень, и, обняв снова, отвёл в сторону глаза. — Не теряйся в этот раз, хорошо? Хотя бы пиши мне, что ты в безопасности. — Обещаю. — Тихо произнесла Мелисса, вытирая подушечкой пальца собственные слёзы. Осторожно выпустив её из объятий, Тони скрылся за домами, а Мелисса обернулась вслед, провожая взглядом. Её никто и никогда не любил. Даже собственные родители. По крайней мере, Мелисса не помнила, что бы они это хоть раз сказали. А Тони любил. И его любовь согревала душу, и сердце, как и это полуденное солнце.