***
—О чем молчите, брат? —приглушенный голос Николая спокоен, но младший князь всё равно вздрогнул, —Тяготит что-то? Юноша неловко поднял голову и извиняюще кивнул. Приглашенный старшим братом на совместный обед он оказался слишком молчалив, хоть Николай и пытался разговорить Алексея. Однако на душе надоедливо копошится язва. Стоит сказать, что на сей раз в столице не оказалось ни Жана, ни Матвея, а компания, запертым стенах Зимнего дворца, зимой, непосредственно, в лице одного Николая, мягко говоря, не устраивала. Браденбург поспешил было порадовать: Наумов, получив весть о визите младшего князя в столицу, пообещал приехать. И должен был прибыть с недели на неделю, однако не приехал ни на прошлой, ни на этой... Вроде бы Германия—не так уж и далеко, чтобы так задерживаться в дороге. Со схожей речью князь, дней пару назад, подошёл к воспитателю. Вольф говорил невнятно, увиливая, из-за чего суть понятна оказалась лишь приблизительно. Но ясно, что Матвей в Стамбуле. Сердце тогда ёкнуло, но отнюдь не по ожидаемым причинам. Удивился даже сам князь. Как?.. Зачем?.. Отвечали после сухо. Вроде как в столице Османии русскому посольству понадобилась некая консультация, которую, —конечно же, черт возьми! —мог провести только Наумов. В любом случае, даже из Стамбула он должен бы уже прибыть. Но нет.. Николай, поняв, что двоюродного брата вывести на полноценный разговор не получится, прошелся хмурым взглядом по столу и неторопливо поднялся. Следом встал и Алексей. —Благодарю вас, —внутренне порадовавшись жесту брата, с чувством выполненного долга, собрался уйти, —мне надо идти. —Позволь проводить, —ответил Николай, огибая слова гостеприимства жены. Принужденно кивнул. Едва за ними закрылась дверь, —младший князь ощутил руку на плече. В голосе старшего не было вопроса. —Дорогой мой, ясно видно, что тебя тяготит некая мысль, —мужчина говорил спокойным тоном, покровительственно сильнее обняв ладонью плечо младшего, —тебе не стоит молчать, если дело в том, о чем я догадываюсь. Будь твое желание, мы могли бы поговорить в покоях. Алексея шилом пробило сомнение. С одной стороны... Он не знал, как объяснить свои чувства брату. Стыдно признать, в душе юный князь не испытывал только зарождающийся при мысли о Матвее трепет. Не существовало страстного желания свидеться с ним, если сравнить эмоции в случае с Иосифом во время разлуки. Сперва, осознав, стало неудобно перед самим собой. Где-то в душе, —совсем-совсем глубоко, так, что и признать это не мог, —Алексей... мечтал о любви. Взрощенный в ласке, видевший,—чаще слышавший от матери,—пример подражания —любовь, что разгорелась между отцом и ней. Как сказочно звучало: для него нет никакой женщины, кроме неё, для неё —никого, кроме него! Пусть, с взрослением розовые оттенки размылись, потеряли четкость, стали менее едкими, в подсознании оставался непримиримый образ: любовь, в коей нет никого и ничего, кроме любимого человека. Прямо противоположно встал собственный опыт. Хоть за чувство Наумова князь ручаться не мог, понял, что чувство, —даже не оно, лишь его загубленные вихрем жизни зачатки! —оказалось.. в коем роде стихийным. Разгоралось при малейшем упоминании о Матвее, но гасло, едва покинув столицу, или отложив письмо, присланное им. Далеко то, даже не подобие того, что князь считал любовью. Однако.. клином стало иное. С отсутствием желанного Алексей смирился быстро —ведь не более, чем маленькая, порушенная, детская мечта. Теперь, столь личным и больным интересуется Николай. Юноша решился. Вынесенный из прожитой жизни вердикт диктовал, что недоверяя, нельзя выстроить братские отношения. Умолчит сейчас—в дальнейшем станет Николаю тем же изгоем, коим был среди своих братьев. Но он сам интересовался и, значит, беспокоится о самом Алексее. Это стало одним из катализаторов, подтолкнувший остановить старшего и усадить его на кровать в своих покоях, лицом к лицу, как немую гарантию доверия «нет нужды прятать лицо». Непродолжительное молчание нарушил сам Николай: —Я не стал тебя держать в присутствии моей дорогой супруги, —с вниманием в глазах он положил руку на предплечье юноши, —теперь ты можешь говорить без зазрения. Я тебя слушаю. Младший князь дрожаще вздохнул, не зная, как правильно подать мысль, чтобы не возникло лишних подозрений. Он хотел выставить всё так, будто переживает за друга, за Матвея, ибо нельзя точно сказать, что Николай... это одобрит. —Я переживаю за друга, —неумелый голос дрогнул, —Наумов должен был давно приехать... Быть может, мужчина догадался о причине дерганного объяснения или не счел нужным подыгрывать планируемому вранью, —сам он относился к подобному... роду симпатии с большим пренебрежением и в свою очередь думал, что младший брат об этом в курсе(своего видения он никогда не скрывал) из-за чего говорить и не хочет, —но скоро перебил младшего брата. —Прости за грубость, если ты сочтёшь это таковым.. Но не столь много вы общались, чтоб беспокойство о нем так тебя потрепало, —Николай провел рукой по бледной щеке юноши. Тот не нашелся, что ответить, — ...И, если моё предположение верно, то переживаешь ты за возлюбленного. Последние слова заставили Алексея вскинуться. Не сколь от смущения, сколь от внутреннего стыда, ибо принимать эти слова казалось кощунственным. Об этих чувствах с его стороны и речи быть не может. —Ни в коем случае, —спокойно ответил князь, и тут же нашелся в вопросе,—точнее.. Я... хотел бы знать: откуда такое предположение?—только сейчас, сказав, он ужаснулся мысли. Действительно... откуда Николай мог узнать?! —Довелось ненароком услышать это из уст Матвея Ивановича.. —говорил, словно невзначай. Верно, пытаясь скрыть колеблющееся на дне горла отвращение, — ..Слава Богу, —тогда он действительно славил Его, —слова те были адресованы не мне.. Но сути не меняет. Он в красках описывал описывал масштаб своих чувств к тебе, но сокрушался в своей трусости признаться... —глаза стали прищурены, мужчина поднял взгляд на Алексея, — ..Но то было тогда.. Он успел?.. —Нет. —ответил бесцветным голосом, сведя в переносице медные брови, — ..Мне в сём чувстве нашлось объяснение его взгляду и.. зачастую неоправданному поведению.. Я знал.—оба поменялись в лице, Николай стал заинтересован и внимательно слушал, младший, словно притухнув, продолжил, — ...Некорое время думал, что испытываю тоже самое.. Но.. понял, что ошибался, нет, нет его чувству взаимности.. Я хочу поговорить с ним.. Мне стыдно, кажется, что я его обманываю.. —юноша резко замолчал. Дальше говорить нечего, не надо. Страшно в своей речи выйти на нечто слишком сокровенное, совсем лишнее. Николай понятливо отвел взгляд. Стоит признать, он ожидал чего похуже, однако нет, мальчишка быстро всё понял и нет нужды утирать кому-то сопли. —Не стоит переживать,—мужчина уложил руки на плечи юноши, смотря в глаза, —случись с ним что страшное—мы бы знали. Ты сильно измотан переживаниями, тебя пугает предстоящий разговор и его ожидание, но подумай, какую легкость доведется испытать, когда вы расставите все точки над "и". Также.. не знаю, успокоит ли тебя это.. Ты молодец. —Николай легко потрепал волосы юноши, но без всякого пренебрежения, что обычно скрывается в этом жесте, — ..В твоем возрасте я бы не осмелился на подобное.. Хах, —он выдал не присущий себе уважительный смешок, —говорить серьёзно на столь щепетильную тему с тем, кого она непосредственно касается.. Так по-взрослому. Вновь уважение в жесте и немая благодарность во фразе прощания младшего князя. Николай говорил, что неуверен, однако его слова действительно придали Алексею некий душевный подъём. Застеленный пеленой благодарности взгляд проводил старшего брата до двери и не заметил, как едва выйдя за порог, тот скривил губу в отвращении, повернув голову в сторону собственных покоев.***
Что движет людьми?.. Никогда бы юный князь не задал себе этот вопрос, не проснувшись утром двадцать шестого декабря, утром, когда была назначена дата приезда Матвея Наумова, секретаря русской мисси в Германии, от вялого стука в дверь и Вольфганга в расстроенных чувствах на пороге. Князь тогда его словам не поверил. Просил, после третьего повтора—умолял, прекратить так жестоко шутить над ним. Но грустно, с безапелляционной понукой в кромешной своей пустотой, где исчезли в миг все звуки, тишине звучало хриплое: —Убили... Похороны через три дня... Елена Никитична Наумова тебя пригласила... Тогда землю выбило из-под ног. Браденбург не стал отягощать своим присутствием, показавшимся ему самому неуместным, и оставил юного князя наедине с собой. В голове завертелись мысли, они давили и будто бы грозились разорвать черепную коробку изнутри, но одновременно её сковало натянувшимся неожиданно раскаленным металлом венец. Алексей сделал всего три шага до кровати, но тут же рухнул на неё почти обессиленно. В миг потерявшийся даже внутренне, он не смог ни заплакать, ни подняться, ни перевернуться на спину, чтобы полноценно вздохнуть. Он просто не верил. Оглянул одним глазом собственные покои—смотрел будто не своими глазами, все казалось каким-то сюрреалистичным, непонятным, не может быть такого. Не может солнце так ярко светить, когда сообщают столь ужасную весть! Не может белый тюль оставаться таким же белым, услышал дыхание смерти! Не может.. В то мгновение пропал изжирающий долгими месяцами князя стыд перед ныне покойным, словно испарился под лучами безжалостного солнца пустыни. Заместо него осталось горькое, пугающее реальностью осознание: смерть для мира ничего не значит. И для убийцы не значит тем более. Но ведь жизнь всегда была свята, что может заставить человека обоготворить чью-либо смерть?..***
Хоронили на кладбище под Петербургом. Князь не запомнил название, голова кружилась, а во рту было сухо. В машине юноша умалишенно держал взгляд в одной точке, всё, кроме неё плыло и держался за неё, как за единственный кусок действительности, боясь оторваться и окончательно улететь в бездну. Третий раз, когда смерть подошла так близко.. первым она забрала брата Мехмеда, то в прошлой жизни; здесь, сделав решающий выбор,—черкеса... Теперь Алексей шел на похороны несостоявшейся,—непонятно, за это надо судьбу благодарить или проклинать, —первой любви. Казалось, воздух здесь, над этой землёй, насыщен темной пылью, она дрожала маленькими точками во взгляде, было тяжело дышать, он чувствовал взгляд из червоточины, она прямо перед ним, однако увидеть её он не сможет. Приветственные, —одновременно знакомящие, —объятия с матерью Матвея, полной заплаканной женщины с покатыми плечами, стянутыми черным, как взгляд из пустой глазницы, платьем и почти материнским окликом в глазах, появившимся, едва увидев князя. Пару шагов в сторону, и она указала на окунутый в цветы гроб. В ушах эхом раздавался путаный рассказ Вольфганга о том, как по словам свидетелей, —уточнять нечего, на них всё равно, —как на русское посольство днём, когда солнце было в зените, двинулась огромная толпа... Люди кричали, желали смерти неверным, шпионам.. И как уже вечером из посольства выносили тела, а участники резни бахвалялись на рынке, как убили неверных, что проводили слежку за султаном... Но причем Матвей?.. Почему.. Его за что?.. Он приехал тогда днем ранее, за что?!.. Алексей сделал несколько шагов в сторону гроба, все отчетливее различая бледные куски кожи из-за стенки. Пару раз бросило в жар, потом—в холод, а в глазах стоял образ покойного. Горящие, живые, насыщенные карие глаза, губы, изогнутые в широкой улыбке и глубокий голос.. Его лицо.. Теперь на себя не походило. В обитой подушками коробке лежал не он. Белое, начинающее сереть лицо, на котором и не осталось места для трупных пятен. Иссеченное разрезами разных мастей, некоторые, большая их часть, были наскоро заштопаны размашистыми швами, из-за чего некогда симпатичное лицо стало похоже на тканевую куклу, порванную ребенком и им же кое-как сшитым. Неумело и криво, так, что игрушку легче выкинуть, чем терпеть ужасный вид не́когда любимца. Разодранный, выпотрошенный левый глаз прикрыт черной тряпочкой, переломанный красивый нос... Князь больше не в силах на это смотреть. Как едва не упал в обморок на похоронах?.. Как из-за ватных ног едва не полетел вслед за гробом в яму, когда бросал горсть земли?.. Как до последнего удержал слёзы?.. Алексей не знал. После было очень плохо. Несколько дней не мог нормально есть, отпивался отварами от бессонницы, замирал с кипящей от боли головой перед окном, силясь увидеть в тусклом отражении смерть за своей спиной..***
Вернувшись в Тифлис поздним вечером в начале января, едва ли не с заднего сидения машины кинулся в город, в коммуналку со знакомым адресом. Иосиф встретил радушно, с улыбкой на лице открыв дверь почти сразу, будто сидел под ней,—ждал, —но тут же светящаяся радость оказалась смыта—в и без того затемненном помещении при огне свечи в юношеских руках было видно подернутое черной дымкой лицо Алексея. Крепкие объятия —Иосиф усадил возлюбленного друга на кровать, ожидая слов, но получив лишь тихий и, словно перелившаяся через плотину вода, судорожный всхлип. —Алеко?.. —в полумраке плюхнул мягкую от рук свечу на железное блюдце и обхватил руками плечи рыжеволосого, смотря в лицо внимательно, ожидая проблеск слёзы, —Что случилось, Алеко?.. Князь свистяще выдохнул. Вопреки ожиданию слёз и следа не было. —Многое.. Мне надо тебе сказать.. Я больше не могу молчать.. Нет сил.. —перебит сам собой, легкие конвульсивно глотнули воздух. Джугашвили обеспокоенно ждал, —Подожди, —теперь-то голос звучал здраво, —Я не знаю, как сказать.. В понимающем молчании они провели чуть меньше минуты. Пока Алексей что-то обдумывал, Иосиф с тенью надежды спросил, указав взглядом в окно: —Уже поздно, ты переночуешь со мной? —Боюсь, после сказанного ты захочешь меня выгнать. —С чего это?.. —грузин потерянно уставился на друга. —С того, что обманывал тебя, —рваным движением повернул голову, смотря в лицо Иосифу, —..обо всём врал.. —мгновением назад зычный голос оглушил припотцой, —...Алексей Романов Я... ..Великий князь.. Зря думал. Чтобы рассказать в подробностях о том, куда, зачем и по какой причине он ездит, о том, почему молчал, о том, что и эти обстоятельства продиктованы не им(!), не потребовалось даже замолкать, чтоб обдумать. Все вывалил давным-давно гниющим, словно безнадежно больной, умудрившийся выплюнуть все поражённые органы. Рассказал обо всем, кроме самого сокровенного: не Романовым прожил 13 лет. Иначе Иосиф сочтёт сумасшедшим. Вместе с тишиной по воздуху пролетели слёзы. Алексей немощно уткнул лицо в ладонь, чувствуя холод несгибающихся пальцев. Так боялся, так боялся... В кошмарах виделось искаженное презрением лицо Иосифа, сейчас было страшно поднимать взгляд. —Алеко.. Не плачь, Алеко.. —бархатом по коже прозвучало привычное обращение. И нежно, словно извиняясь, обняли, — ..Алеко.. Я никогда.. из-за этого не отреся б от тебя... никогда, Алеко.. —Прошу, скажи, что моя кровь не изменит отношения твоего ко мне.. —и не знал, зачем говорил. Вновь истерзанное подсознание диктует разуму?***
—Ты любил Наумова? —привыкшие в полной темноте глаза оглядели светлые очертания лица напротив. Князь, рассказавший о произошедшем во время визита в Петербург, напряженно вздохнул—очень не хотелось говорить, прокручивать воспоминания о том, что хотелось бы забыть. Однако эмоции желали свободы. Сколько он из подавлял.. А теперь готов ухватиться за любой шанс их выплеснуть. —Я чувствовал с его стороны симпатию.. но.. Сам нет. —Алексей чутко теребил жесткую черную прядь волос Иосифа, — ..Было неудобно перед ним... Ждал, потому что хотел поговорить... Но за неделю до нового года приехал гроб..—он дрогнул. Ласковая рука пригладила упавшую на лоб челку и князь продолжил, — ..Его мать пригласила меня на похороны.. Уложили рядом с отцом.. Но я.. Не поверил, когда увидел... Иосиф! Его жутко изуродовали, часть лица посшили, настолько все было плохо.. Рассказали, что русскую миссию кто-то в "шпионаже против ислама"* обвинил,—никаких доказательств, даже намека не было! — люди с мечами пошли!.. —внутренности сдавило—лицо вспыхнуло жаром от надвигающихся слёз и юноша лихорадочно уперся лицом в грудь друга, — ...Разве можно так с человеком?!.. ...Что люди.. Что ими двигало?!.. Что заставило их так ненавидеть?!.. — ..В любви к одному рождается ненависть к другим.. —Джугашвили крепче обнял его. Голос спокоен, знающ.. Верно, то, что сейчас будет сказано—для самого Иосифа давно стало прописной истиной, к которой Алексей близок, но не способен уложить её в порядке из-за эмоций, и теперь грузин поведает эту истину, — ..Людям внушили идеал Бога, в нем они, как они сами думают, нашли утешение в тяжелые времена, увидели в его мистической силе защиту, и готовы убивать во имя этого бога тех, кто в него не верует.. Но Бога нет. Его придумали правители, чтобы управлять людьми.. Какой бы ни был человек, он готов будет отдать последний кусок хлеба во имя Господа.. И убийство оправдает: «во имя Господа».. Этим и пользуются..—слова Иосифа стали умиротворенной колыбельной. Время не доходило до полуночи, но оба постепенно проваливались в сон. Князь видел картинки из прошлого. В голове загудел, словно через плотную ткань, приглушённый клич воинов отца:«Во имя Аллаха!». Вспомнил, как убийства женщин и детей называли геройством и как осуждали за страх крови..