Lolla's lullabye

Несмотря на сухое и довольно жаркое лето, июльское утро в Маунтин-Вью выдалось необычайно свежим, влажным, пропитанным какой-то особой осенней хандрой. Причиной такому удивительному явлению, как посчитал Тран, были горы, которые размашистыми, неопрятными горбами разлеглись вокруг города. Туман, словно оставленная после беспокойного сна испарина, сошел с устрашающих бугров, подобных силуэтам все еще дремлющих в такую рань великанов, и пробирающей до дрожи прохладной дымкой разлился по пока еще пустынным, молчаливым улочкам. Хотелось наглухо запечатать распахнутые с вечера форточки, чтобы не впустить его в комнату и сохранить все еще парящую там хмельную вуаль, сотканную из смолисто-сладкой смеси табака, белого вина, мускуса и смешанного с потом холодного мужского парфюма. Но вместо каких-либо действий, направленных на спасение будоражащего послевкусия растворяющейся в первых лучах восходящего солнца ночи, Винх неподвижно сидел у окна, прислоняясь липким лбом к прохладному стеклу. Безотрывно наблюдая за лениво и неторопливо окрашивающимися в утренние цвета стенами стоящих рядом домов, бесшумно, одними лишь губами он напевал врезавшуюся в память «Whores” обожаемых Jane’s Addiction, которые накануне вечером так пламенно и беззаветно прощались со своей публикой навсегда. Пошлая и откровенная песня в голове юноши звучала как мантра, непрерывная и смиренная молитва, направленная куда-то свыше и умоляющая дать хоть какой-то знак, что это эйфорическое приключение происходит на самом деле, а не является одним из тех сладких, живых снов, от которых пробуждаешься, захлебываясь слезами и горькой, никчемной реальностью. Мог ли еще совсем недавно Тран подумать о том, что спустя каких-то пару месяцев будет безмятежно восседать на широком подоконнике одного из недорогих, но вполне уютных для ночевки мотелей в Калифорнии, в компании интересного, успешного и до одури красивого писателя, который в качестве подарка на их первую крохотную годовщину преподнесет ему не какой-то там дешевый набор шоколадных конфет с билетом на задний ряд в кино, а то, о чем мальчишка даже мечтать не смел и до дрожи в коленках боялся представить — поездку на финальный концерт фестиваля Lollapalooza, который являлся последним аккордом в карьере легендарной, боготворимой Траном группы Jane’s Addiction. Воспоминания захлестывали, и Винх, измученный бессонницей и наркотическим похмельем, слабо понимал, какие из них были сильнее и ярче — пестрые мысли о пролетевшем фестивале или разливающиеся мурашками по коже, мелькающие пред глазами картинки последовавшего после выступления секса в мотеле. Но, как бы там ни было на самом деле, что концерт, что близость сладостным эхо все еще звучали в каждой клеточке худого, хрупкого тела, в каждом нервном окончании и каждом, даже мельком пролетающим в голове видении, и для Трана подобные, испытываемые впервые, ощущения казались чем-то куда более крутым, чем эффект от психотропных пластинок и галлюциногенных грибов. Вместе с беззвучными словами из припева с губ вьетнамца слетело жаркое облачко, которое, столкнувшись с остывшим за ночь стеклом, превратилось во влажную дымку на нем, заметив которую, Винх растянул уголки рта в легкой, веселой усмешке и тотчас оставил на матовом пятне след от пусть и слабого, но мягкого и необычайно чувственного поцелуя — этакая благодарность развернувшемуся по ту сторону окна Маунти-Вью за самый впечатляющий в жизни Трана уикэнд. - Еще немного, малыш, и я начну ревновать, - сотканный из чистого бархата, с вкраплениями соблазнительной хрипотцы и томительной сонливости голос согревающей пеленой обволок застывший у окна андрогинный силуэт, волной мурашек пронесся от обнаженной поясницы до взъерошенных на загривке коротких волос цвета вороньего крыла, и заставил гладкие веки на мгновение сомкнуться от малой, вызванной столь простой фразой, дозы удовольствия. - Давно не спишь? - Почти столько же, сколько ты торчишь на подоконнике. Так уж вышло, что твой побег из постели для меня хуже любого будильника. Вернись ко мне. На последние слова Винх издал негромкий, мягкий смешок, торжествующе подметив про себя, что такая реакция Люка на его исчезновение из зоны тактильной доступности — еще одно неопровержимое доказательство того, что весь этот их своеобразный, не предвещающий ничего серьезного роман постепенно порождал нездоровую, но при этом чертовски приятную зависимость не у него одного. Выдержав недолгую паузу, он оторвал от стекла перенявший уличную прохладу лоб и, медленно обернувшись в сторону измятой постели, откуда минутой ранее звучал голос Рэнсома, ответил ему все так же негромко, с ноткой тоски и горечи в голосе. - Я не хочу, чтобы это заканчивалось, Люк. Я чувствую, что, как только мы уедем из Маунти-Вью, мое сердце будет неминуемо разбито, - в подтверждение своим словам Тран невесомым жестом прижал ладонь к своей груди и, драматично запрокинув назад голову, в убийственной гримасе закрыл глаза. За месяц стремительно развивающихся бурных отношений Люк не в первый раз замечал, что призвать Винха к чему-то с первого раза бывало крайне трудно. В причинах тому он пока еще не разобрался, ведь на такую заторможенность и отрешенность могли влиять как легкие наркотики, употребляемые Траном в последнее время беспорядочно часто, так и просто коварный восточный разум, не желающий смиренно покоряться и так часто умело ускользающий от неудобных, не нравящихся мальчишке вопросов. Посему, отсутствие реакция на просьбу вернуться в постель особого удивления и недовольства у Рэнсома не вызвало, вынуждая снова повторить уже в повелительном, более резком тоне свое желание. - Почему нельзя поставить эту ночь на повтор, как любую из понравившихся композиций? Пусть играет до тошноты и отвращения… - на смену тона любовника Винх отреагировал молниеносно. Ни на миг не прерывая своего горестного монолога, он свесил ноги с подоконника, бесшумно, словно невесомое перышко, соскользнул на пол и, подобно притягиваемой магнитом драгоценности, поплелся к любовному гнездышку. Лукас к тому времени, норовящий сам лично приволочь в постель молодого человека, если тот в очередной раз откажется повиноваться, уже сидел на краю кровати, впитывая босыми ступнями распростертый по кафельному полу холод, просочившийся сквозь приоткрытое на проветривание окно. Слабо прикрывая свою наготу измятой простыней, совсем недавно истерзанной любовниками и теперь мирно почивающей на бедрах мужчины, он протянул, худые, но мускулистые руки к подоспевшему к нему замерзшему мальчишке и, схватив его бережно, но вместе с тем жадно и властно, привлек в свои цепкие объятия. - Ты зачем терзаешь себя этими мыслями, дорогой? Лолла была настолько помпезной, впечатляющей и успешной, что ей явно сулит оглушительная слава и стопроцентно ожидаемое продолжение. Захочешь - посетим ее и в следующем году, - не давая Винху сесть, Люк уперся своим острым подбородком куда-то между животом и солнечным сплетением мальчика, поднял на него скучающий, но оттого не лишенный одержимого влечения и нежности взгляд, и откровенно скользнул теплыми в сравнении с кожей Трана ладонями по прохладным окружностям ягодиц, на которых, как он был уверен, явно остались следы их полуночной близости. Вьетнамец в ответ на обезоруживающие действия, пробуждающие жар в области паха, плотнее прильнул к чужому лицу, провоцируя со стороны бойфренда новый поток бесстыдной ласки. Сначала щекочущее прикосновение к торсу кончика чужого носа, который, словно скользящий по бумаге стержень мазнул вверх по выделяющейся из-под кожи решетке ребер, а после - мягкое касание умеющих доводить до головокружения губ, оставляющее на покрытой мурашками коже влажные следы, тут же высушенные горячим дыханием. - В следующем году? - Ага… - Рэнсом явно утратил интерес к разговору, продолжая осыпать поцелуями податливое, желанное тело, и то жадно сминая ладонями до сумасшествия соблазнительные ягодицы, то в откровенном, постыдном разврате разводя цепкими пальцами их в стороны, позволяя предрассветной прохладе дразнить бархатное, расслабленное колечко чувствительных мышц. - В следующем году?! - отвечая на возбуждающие ласки неровным, шумным дыханием, юноша настойчиво переспросил, вынуждая Люка с недовольным, утробным мычанием оторваться от молодого тела и взглядом, наполненным страданиями и всеми земными муками, вопрошающе уставиться на прикрытое вуалью полумрака лицо сверху. - Да, Тран, в следующем году. Я именно так и сказал. - То есть, ты планируешь быть со мной еще целый год? С губ Рэнсома сорвался горестный смешок и последовавший за ним жалобный стон. - Ну, почему ты так мучаешь меня сейчас, чертов бесенок? Да, Тран, я хочу быть с тобой еще целый год. А потом еще один. И еще… - он вжался лицом в плоский, без единого волоска, живот Винха и приглушенным голосом продолжил, - Я подарю тебе каждую долбаную Лоллу, свожу на все возможные и невозможные рок-фестивали, только, умоляю, ляг уже в эту проклятую постель. Вопрос, который с первого дня их знакомства с Лукасом горестными сомнениями мучил Трана, в этот миг рухнул, словно сметенная яростной волной песочная крепость. Боязнь мимолетности, несерьезности, ветрености, отравляющая уверенность в том, что его высочество рисовый король наиграется, досыта насытится молодым телом и хладнокровно сожжет все связывающие их мосты, с таким банальным «еще год» превратились в какие-то нелепые фантазии, подобные детским кошмарам, что рассеиваются, как только в комнате включается свет.