***
Но вообще, при всём его скептицизме по отношению к мнению своих недо-бывших-пере-друзей, из слов Шидо можно вычленить рациональное зерно. Саэ удаётся разобрать его на составляющие по дороге на работу. Очистить от мусора и эмоций — несколькими часами позже, так как встречи с клиентами немного дороже слов того, кто требует с него половину коммуналки. Ах, да, о чём это он? Порой Шидо говорит правильные вещи. Оттого Саэ и уходит в планомерный разбор собственного поведения в перерыве между разбором доказательств, направленных на создание алиби своего нового подзащитного. Из коридора изредка доносятся шаги, хлопки дверей и трели стационарных телефонов. В самом кабинете Саэ стоит гробовая тишина. Ох, окажись Рин здесь, он бы наверняка пошутил про затянувшуюся минуту молчания. Над выбившимися медными прядями пластами клубится пар. Саэ обхватывает электронную сигарету краем рта и затягивается снова — допустим, иногда он курит эту дрянь, чтобы отвлечься, — пальцы свободной руки бесцельно стучат по клавиатуре Макбука, перебирая один поисковый запрос за другим. Нужно что-то наскрести, чтобы легавые отпустили того амигос хотя бы под залог. Его Хуанита так горько плакала, что Саэ пришлось налить себе воды. И да, хорошему адвокату должно быть абсолютно плевать, что его подзащитный торговал чьими-то органами. Но всё же работа никак не спорится. Между нахмуренными бровями уже битый час лежит глубокая складка, кожа почти немеет, привыкая к такому состоянию, но резко разглаживается, когда Саэ задаётся одним единственным вопросом. А давал ли он Рину понять, что к нему чувствует? Вряд ли. Что вероятнее — со стороны могло показаться, что они по умолчанию неразлучны, прямо как девять-один-один и «Что у вас случилось?». И это утверждение недалеко от истины — Саэ может составить несколько томов автобиографии, где будет в деталях описано, из-за чего они стали прикипать друг к другу так, точно их личности сшивались при помощи сварочного аппарата. Или капитальной переплавки в неделимое целое из-за аномальной жары, если вам угодно. Но всё-таки форма их взаимодействия никак не подгонялась под что-то романтическое. Братья и братья. Без всяких «но». Тот юный Саэ со звездой во лбу и книжками по праву в шоппере и сам не подозревал, что однажды посмотрит на своего кровного брата под таким извращённым углом — не было никаких предпосылок. Абсолютно. Окажись оно иначе — Саэ со своей стороны как минимум бы охренел. А вот Рин с его тщательно замаскированной неуверенностью в себе вообще бы не просёк. Чужая душа для него — потёмки. Рин хорошо отличает ложь от правды, с поразительной расслабленностью ловит уёбков за их противоправные яйца, но до сих пор не может судить беспристрастно, когда речь заходит о нём самом. И преодоление всех этапов переходного возраста нисколько не выдернуло его из такого беззащитного состояния. Саэ обнаруживает себя с компьютерными очками в руках, вновь меняет их на электронку и основательно задумывается. Вот взять даже его отношения с другими, ставшие краеугольным камнем их с Рином ссор. Вместо того, чтобы сесть, вырубить свой гонор и спрятать иголки, именно Рин вечно срывался, давая разгуляться утробному рычанию по горлу и летающим тарелкам по кухне. Или же — в случае тухлого настроения, магнитной бури, хер ещё знает чего, — растекался грустной лужей в закрытой изнутри комнате, окружая себя подушками, одеялом и тоскливыми песнями. Оставшийся не у дел Саэ, в свою очередь, вынужденно слушал и запоминал их текста через тонкую стену. Но ещё больше он запоминал всё о Рине. Его имя буквально мерцает в башке огромным неоновым билбордом на воображаемом фасаде небоскрёба под названием «жизнь». Вдоль сотен этажей, вздымающихся аж к прозрачным границам стратосферы и обшивкам орбитальных станций, висит его голографический портрет. Рядом — номер телефона. С другой стороны — перечень навыков, стамина, показатели роста, веса, и список работ, за которые Рин охотно возьмётся. Прямо Фаллаут Нью Вегас, если бы его разработкой занимались не Обсидиан, а некто Итоши Саэ. Так мог ли тот Рин — на правах самого наивного и ранимого ребёнка из их тандема — распознать в своём старшем брате того, кто в двадцать с лишним лет начнёт ловить головокружительные вертолёты при одном лишь взгляде на его мокрую после душа спину? Мог ли он идентифицировать причину, по которой его старший брат срывается в кратковременные отношения с теми, кто предлагает, использует их по полной, уезжая на ночёвки в мотели, и бросает их при первой же возможности? Нет и нет. Электронка мигает низким процентом заряда и со стуком падает на стол. Саэ валится лопатками в кресло и страдальчески мычит, потирая лицо руками. Веки зудят, подушечки пальцев старательно вдавливают глазные яблоки в черепную коробку. Он и сам не мог предугадать подобное, чёрт возьми! Сквозь прижатые к лицу пальцы вырывается протяжное мычание. Боже мой, сколько же драмы в одном скромном дуэте. Работать в таком задроченном на коллективных заёбах состоянии элементарно невозможно. Хлопнув ладонями по лакированному дереву, Саэ отъезжает назад прямо в своём кресле. Дёргает один из ящиков, извлекает оттуда банку с пилюлями. Засыпает себе в ладонь дневную норму и проглатывает через силу, запивая оставшейся водой в кружке. Капсулы ползут вниз по глотке, прилипая к слизистой желатиновой оболочкой, точно застывающий клей, но Саэ уже встаёт с места и бездумно прихватывает за собой мобильный. До конца рабочего дня ещё несколько часов, за которые кровь из носу нужно закончить со сбором доказательств. Чтобы оформить всё по-человечески, нужно опять соваться в то змеиное гнездо Департамента по Харвен авеню. Ходить вдоль белых стен, заглядывать в кабинеты, бросать углей в их безынициативное пинание болтов. Галстук резко сдавливает горло, Саэ расслабляет его и подходит к окну под чеканный стук и скрип форменных туфель. Раздвигает ламель пальцами. Присматривается. Снаружи ярко жарко, как в печке — спасают только кондиционеры, — а Рин наверняка сейчас на очередном выезде, так что они точно не столкнутся. Вопрос в том, нужно ли вообще сталкиваться? Скорее всего, он прекрасно проводит время в компании этой ебучей Наоми. О ней удалось надыбать немало важной информации, ключевой сутью которой стал судьбоносный вердикт — у этой дряни определённо фетиш на серьезных, отстранённых парней, живущих по принципу «не тронь меня, и я не трону». Подушечки пальцев оставляют на защитном стекле влажные кляксы, Саэ вздыхает и идёт собираться в дорогу.***
За окном снова догорает солнце, располовинивая себя козырьком соседнего дома. Ровная стальная линия блестит, точно окровавленный нож. Убийство первой степени, сопряжённое с особой жестокостью. Такой же вердикт выносит Рин, осматривая отсеченную голову? Саэ думает, что хотел бы хоть раз увидеть, как сияют его глаза, когда он подхватывает что-то такое своими пальцами в защитных перчатках. Но сейчас Рин где-то там, по ту сторону города, весь в мыле, на выезде или в комнате для допросов, а Саэ — без мыла, поездок и допросов — здесь. В полюбившемся кресле. У него напрочь отсутствует намерение пообщаться с источником всех своих многолетних загонов, а вот с намерениями жить в полном отрицании — как всегда, полный порядок. Выгоревшая лазурь под его ресницами едва уловимо поблёскивает. Сбоку шуршит бумага — это Шидо копается в своих пакетах. Саэ кривит душой, когда называет его по фамилии или имени. Шидо — шумный и кусачий жук. Ещё и рогатый, но не носорог, а олень, и бессонница без таблеток не так страшна, как ночёвки с таким бывшим в соседних комнатах. Саэ обессиленно вздыхает. Кажется, он постепенно тонет в своих ошибках и упущенных из виду несостыковках. Глубина его поражения настолько системна и масштабна, что ни один водолаз с инструкцией по выходу из экзистенциального кризиса в руке не сможет поднять тело к поверхности. А если попытается, так разорвётся на части — Саэ умеет оказывать давление не только на свою психику. Из размышлений его выводит щелчок и стук. Острые плечи вздрагивают, Саэ хватается за подлокотник ногтями. Вдоль его фарфоровой кожи проходится фантомная ладонь — Шидо всегда смотрит так, будто пытается дотронуться до музейного экспоната на расстоянии. Забросив ноги на кофейный столик, он хрюкает чему-то в своей голове и щедро отпивает пиво из банки. Зрачки Саэ теряются в конденсате, стекающему по её жестяному боку, и замирают у самого дна за мгновение до того, как капля сорвётся и шлёпнется на чужое бедро. — Знаешь, а я всё ещё охуеваю с того, что смог тебя пустить пожить здесь, — честно признаётся Шидо перед следующим глотком. — Как думаешь, сколько подобный мне человек может позволять вытирать о себя ноги? Философские рассуждения о смысле жизни и гнилой сущности каждого, кто проживает на этой планете — одна из любимых тем Шидо. Поднятие её в неподходящей обстановке — верный признак хорошего настроения. Почувствовав небольшое облегчение, Саэ оставляет несчастный подлокотник в покое и обращает взгляд к чужим волосам, едва подсохшим после душа. — …Всю жизнь, наверное? Светлые брови плавно поднимаются на лоб. Шидо удовлетворённо хмыкает в банку, выглядывает на Саэ из-под густых ресниц и одобрительно распрямляет указательный палец. — Именно так, Саэчусик. Ноготь безуспешно тычется куда-то в грудь, и в голосе Шидо нет ни боли, ни отчаяния — род деятельности, выбранный ими двумя, рано или поздно выжигает не только эмпатию, но и возможность проявлять яркие эмоции через голосовые связки. Хотя брезгливость от этого никуда не девается — поморщившись на смуглые пятки, сверкающие прямо напротив картонки с картошкой фри и стрипсами, Саэ дотягивается до своей жестянки. Кожу на пальцах подмораживает совсем чуть-чуть. — Так к чему эта фраза? — поддевая пальцем кольцо, бесцветно вопрошает он. Пиво пшикает, Шидо запрокидывает голову и принимается дёргать кадыком, отпивая ещё больше. Тёплых губ Саэ касается холодный металл. — К тому, что к тебе постоянно тянутся похожие люди, — задавив отрыжку в кулаке, внезапно заявляет Шидо. И расплывается в своей слащавой улыбке. Пиво пузырится и горчит на языке, Саэ кривится на качество нефильтрованного и возвращается к разговору. — О, и поэтому ты зацепился за того мафиозника? Солнце запекается на лице Шидо темнеющим багровым. — В отличие от тебя, у этого парня есть совесть, — с шумом пыхает носом он. Шпилька залетает на «ура» — Саэ гордо вскидывает нос к потолку, намереваясь ляпнуть что-то в духе «Продажа героина детям — признак порядочности?», но вот в ярких радужках Шидо сверкает что-то настолько болезненное, что челюсть слегка провисает и быстро возвращается на место. Саэ стягивает губы и ведёт плечами, мысленно шикая на самого себя — пожалуй, говорить сейчас стоит только тем, кого цепанула вся эта нелепая Санта-Барбара Невадского разлива. — …Раньше я бы реально поржал. Типа, это ж так низко бегать за кем-то, — наклоняясь к своему нехитрому ужину, разговаривается Шидо. Промилле его не щадят: — Но вот я здесь, слушаю тебя под пиво и жирную еду, и никак не могу понять, почему ищу похожих людей. Панировка хрустит на его зубах, Саэ неопределённо оглядывает желваки, попеременно проступающие на чужой челюсти. Пустой желудок и кипящая голова требуют залиться пивом, но внутренний голос напоминает, что Саэ сейчас как никогда прежде нужен тревзый рассудок. — К чему это? — отставив Гиннес обратно на приземистый столик, вопрошает он. Шидо якобы удивлённо пучит глаза и принимается дожёвывать в разы энергичнее прежнего. На бледном лице Саэ нет ни намёка на ожидание — маскарадная маска злодея с адвокатской лицензией может выгодно подсобить даже в домашних условиях, — но он реально ждёт. По глотке поднимаются вязкие капли мазута, не дающие сделать полноценный вдох, и какие-то тридцать секунд становятся для Саэ настоящей проверкой на прочность. Желание переспросить становится таким невыносимым, что Саэ проваливает её, когда смуглые пальцы тянутся за ещё одним стрипсом. — Эй. Шидо замирает с приоткрым ртом и вопросительно кивает. Ногти снова вгрызаются в первое попавшееся под руку — теперь страдает выданная этим идиотом футболка. Саэ стискивает её в кулаке, не теряя привычной ему надменности, и слегка раздувает крылья носа. — Объясни, что ты подразумеваешь под «искать похожих людей» и как это относится к моей ситуации с Рином? — О, так тебе и вправду бывают важны другие люди? По хребту Саэ проносится ледяная глыба — он начал за здравие, твёрдо и чётко, будто зачитывал заученные для прений сторон аргументы, но на последнем слове слегка запнулся. А Шидо с его вредительскими смешками был бы уже не Шидо, если бы не уловил эту осечку. Косяк. Конкретный. Медные пряди стекают вниз по острым скулам, Саэ клонит шею ниже и ниже и выругивается себе под нос: — Как же ты заебал. Облапанный стрипс падает обратно в коробку. Шидо скрипит столом, перегруппировывается — ему с такими хищными повадками стоило пойти в патрульные, — и резко заглядывает под копну чужих волос. — Извините? — щурятся пьяные черти под его ресницами, и большие ладони приземляются на острые плечи Саэ титаническим грузом. Чей из них двоих тяжелее — вопрос весьма и весьма риторический. Благо, Шидо не спрашивает ничего похожего — только бликует расширенным зрачками и размыкает губы. — Я имею в виду, что эта Наоми, судя по твоим рассказам, во многом похожа на тебя, — сбивчивым шепотом тараторит он. Саэ немного противно от запаха жира, крошек на лоснящихся губах и безумных глаз, выкатывающихся из орбит, но отстраниться не получается — Шидо держит так же надёжно, как держал во время секса, и говорит с такой же горячностью: — Просто представь, что твой младший братишка помешан на ней так же, как я помешан на людях, которые дают мне надежду, а потом кидают через хуй? Вивисекция плачет по Шидо, но его вопрос задаётся в лоб, окатывает целой цистерной с ледяной водой, и под медью происходит короткое замыкание. Саэ вытягивается в лице и неверяще палит на сытых чертей Шидо, пока тот легко надавливает большими пальцами под ключицами, словно действительно может — не, не может, — сломать хрупкие кости. — Ты ломаешь людей, Саэчусик. Пиздец, да? — с нервным смешком вопрошает Шидо, прежде чем резко отклониться назад. Он не продолжает беседу — хватает своё пиво, пачку Мальборо и стрипсы, и уходит на балкон. По голым коленкам Саэ пробегается слабый сквозняк, и лазурь под ресницами окончательно теряет цвет. Пиздец ещё тот, ага. Вегас постепенно остывает после рутинного взаимодействия с жарой, Саэ выпадает из реальности, роняя невидящий взгляд между царапинами на стеклянном столике, но это нисколько не умаляет грядущего пожара на его потрёпанной подкорке. Действительно пиздец.***
Обычно он шёл напролом, нисколько не боясь использовать отмычки при взломах, но держать марку столько сезонов подряд без урона для собственного мировосприятия фактически невозможно. Саэ рефлексирует над пройденными терниями, через которые продирался голыми руками, мысленно летает над пересечёнными им каньонами, кишащими черепками посаженных в камеры смертников, и встаёт с места. У него сейчас суд. На суде нужно думать о чём угодно — да хоть о массовом расстреле в Айове, про которое с утра говорили на Фокс Ньюс, — кроме самого суда. С Саэ такое срабатывает — он выкидывает аргумент за доводом стальным голосом и пялится судье в глаза, соблюдая выдуманные им кодексы равнодушия. Сосредоточенному на бытовых вещах сознанию нет дела до того, что сторона обвинения открыто провоцирует сидящего сбоку обвиняемого, подключая слезливые речи родни погибшего. Нет дела до того, как шепчется роящийся на трибунах суд присяжных. Но есть дело до того, что Наоми, сучья дрянь, внезапно заменившая Гоббса на месте главного следователя, и впрямь оказывается той ещё мигерой. Проигрывать ей строго воспрещается, и у Саэ, рутинно делающего деньги на чужих смертях и скошенных годах отсидки, поистине вскипает кровь из-за повисшего между ними напряжения. — Знаете, а мне интересно, почему ваш брат борется за справедливость и защищает невиновных, а вы гребёте бабки лопатой и выгораживаете убийц, насильников и вымогателей? — с издёвкой спрашивает Наоми на перекуре парой часов позже. Зрачки заостряются на участке шеи, выглядывающей из-под воротника рубашки. Саэ еле убеждает себя не скрещивать руки на груди, пока осматривает Наоми на предмет наличия засосов. Не найдя ничего путного, он резко поднимает театрально-безучастный взгляд к её складному лицу. От раскалённых колонн здания суда исходит жар, Наоми непринужденно прислоняется к одной из них, глубоко затягивается. — Так что, вам нечего ответить, мистер Итоши? — выдыхает дым она. Ловит взгляд Саэ своим и вопросительно щурится: — Вроде на ссыкло не похожи. Слух режет то пренебрежительное «мистер Итоши». В пиджаке жарко. Башка трещит. Саэ придавливает висок холодной банкой Спрайта. Пожалуй, какой-то участок нервных клеток в мозгу определённо терпит сокрушительное поражение от контакта с этой сукой, но губы сами собой тянутся в дежурной улыбке. — Потому что так получилось, что я вырос дерьмовым братцем, — холодно выцеживает Саэ, делая кавычки из пальцев. Девичьи губы искажаются в ехидной усмешке, нюдовая помада размазывается на фильтре. — О, мне жаль, что такому замечательному парню, как Рин, столько лет пришлось жить с вами в одной квартире. Из лёгких Саэ разом выбивает весь кислород — его исключительной аналитикой даже близко не рассматривалась какая-либо вероятность того, что эта дрянь узнает подробности их с Рином жизни. Но Вегас, мать его, пользуется своей непредсказуемостью и лихо подкидывает Саэ Джокера. Вегас, мать его, идёт на хуй. Разумеется, идёт он на хуй только на подсознательном — зато вместе с терпением и умирающей надеждой Саэ. В реальности же всё остаётся на своих местах. Наоми по-прежнему мирно курит, не пытаясь поддеть его вновь. Отнявшиеся руки по-прежнему висят вдоль бёдер. На улице по-прежнему шумно от проезжающих мимо тачек, нестерпимо душно и гадко, как в самой Геенне огненной. Хочется провалиться сквозь землю. Или поведать этой настырной дуре хотя бы малую часть того, что нагло переврал Рин, скрыв пикантные подробности своей нездоровой помешанности на расчленёнке, с которой Саэ столкнулся по приезде домой на первых же каникулах. — ...Мне тоже его жаль, совершенно искренне, — вместо этого всего отмахивается Саэ, опуская опустевшие глаза к часам на своём запястье. А затем уходит под ироничным предлогом в виде «мне срочно нужно пополнить запас своего мудацкого поведения», и впервые за долгое время просит настоящую сигарету у дымящего рядом охранника. Когда перерыв заканчивается ударом молотка, их ожесточенные споры берут новый вираж. Куда более крутой и резкий, чем предусматривалось. Голос Наоми устраивает ему лоботомию при помощи циркулярной пилы, черепушку Саэ опоясывает резким приступом мигрени, и он едва не сходит с дистанции. Мысли о сближении Рина и этой суки отравляют изнутри, сбивая весь фокус внимания, Саэ всё чаще проседает в голосе, но кое-как держится, расходуя весь неприкосновенный запас выдержки. Ближе к концу заседания — первого, только предварительного, боже мой, — он всё же оседает на стул, скрещивая пальцы под носом, резко выдыхает в костяшки и понимает, что не справляется. Позволяй закон устраивать драки прямо во время прений сторон, Саэ бы уже давно свернул Наоми её шею — естественно, иносказательно, через личные оскорбления и мощнейшее психологическое давление, способное расплющить оппонента в лепёшку, — но если у них с Рином действительно… — Достаточно, — останавливает её судья, и Саэ жмурит глаза с такой силой, что по сетчатке расходятся грозовые молнии, а в схлопнувшихся лёгких формируется небольшое торнадо. Думать о ней и Рине совершенно не хочется.***
Думать не хочется вообще ни о чём, кроме черствеющего хлеба, забытого Шидо у плиты. Саэ тыкает в самый край ногтём, чтобы убедиться в его непригодности для приготовления сэндвичей, и одним движением сметает это окаменевшее нечто в мусорку. Сегодня он устроил себе выходной — никаких поездок в архивы, шумных толп на улицах и палящего солнца, оплавляющего волосы. Благодаря такому тактическому отступлению разрозненные мысли, по идее, должны сосредоточиться на стирке вещей или горе посуды в раковине, поскольку Шидо срать хотел на порядок, но это только в теории. На практике выходит иначе — уставший взгляд упирается в банку кофе у микроволновки, визуальная память воскрешает расположение предметов на их с Рином кухне, и весь прагматичный рассудок мешается в разваренную кашу. Саэ резко хватается за голову, заходясь нервным смешком. Кажется, ему нужно заскочить к этому гадёнышу под вечер. Забрать ещё парочку своих костюмов, если Рина не обнаружится в их доме, а заодно и высказаться, если всё-таки будет. Он прямо как кот Шредингера, но проверять его живое-мёртвое состояние ради очередного доказательства суперпозиции Саэ нахер не надо. Весь оставшийся день он проводит в просмотре каких-то бессмысленных блогов, уборке и лежании на раскладном диване. Шидо изредка всплывает уведомлением поверх запущенного приложения, предпринимая попытку поболтать, но Саэ игнорирует — ему нужно сберечь силы на настоящие разборки. Когда настаёт пора собираться и выходить наружу, Саэ долго разглядывает себя в зеркало, прорабатывая изменения в мимике на случай непредвиденных ситуаций. Пятью минутами позже фантазия подбрасывает десятки путей отступления, но Саэ не принимает ни один. Пальцы нехотя перебирают вешалку за вешалкой, и центру принятия решений до мерзкого, тянущего живот чувства противно осознавать то, что внутри чужого шкафа уже прижилась часть хозяйского гардероба. В квартире шумит вентилятор, Шидо всё ещё нет — наверное, из-за того, что сегодня пятница, время пьянок, шумных вечеринок и упоротых похождений туристов на центральных улицах, — поэтому Саэ заканчивает сборы в гнетущем одиночестве и шелесте лопастей напротив чужой кровати. Возможно, это даже к лучшему, думает он, ловя такси среди галдящей толпы подростков на соседней улице. Темнеет крайне рано. Вегасу подходит ночь. Зрачки флегматично выхватывают обрывки его глянцевой обложки — гигантские неоновые вывески и указатели, кричащие надписи на сияющих билбордах, расслабленные лица водителей соседних тачек на светофорах, торчащие из бетона пальмы и бескрайние человеческие потоки, живёхонько мельтешащие по тротуарами и переходам. В салоне прохладно до приятных мурашек, таксист не мешается с расспросами и громкой музыкой. Даже тканевые сиденья располагают к успокоению — Саэ ненавидит дорогие обивки за то, что бычья кожа липнет к человеческой. Он прислоняется к стеклу, выглядывая на дорожное полотно, летящее под колёсами. Зрачки замирают, ресницы так и тянутся сомкнуться — одни только пальцы отстранённо перебирают свободные шорты. По Саэ этого не скажешь, но он всеми правдами и неправдами заарканивает своё желание вдарить Рину в морду. Так, разочек, для профилактики, чтобы не зазнавался.***
Вновь взбушевавшаяся злость прорезает череп изнутри похлеще прижатой к коже стекловаты, стоит машине повернуть ещё пару раз и тормознуть у угла дома. Постичь дзен? Отказ. Не приведи случай Рину оказаться в их квартире, Саэ в отместку за ту хрень с Наоми раздавит его, как назойливую муху. Все его крылышки повыдёргивает. Так что пусть он помолится за своё упокоение — так сильно кулаки Саэ, совсем не склонного к дракам, ещё никогда не зудели. Покрытые мраморными пятнами пальцы мелко потряхивает, пока он отсчитывает куплюры из кошелька и расплачивается по счётчику. Водитель лезет в бардачок, чтобы погреметь своей мелочью в ответ, но Саэ отгораживается от него волосами, буркает невнятное «без сдачи» в резиновые коврики и наконец обхватывает ручку. Кровеносные сосуды заливает крутым кипятком, когда Саэ хлопает дверью и распрямляется во весь рост, решительно погружаясь в столпы горячего воздуха, поднимающегося вверх от тротуара. Гордость делится на атомы и разлетается по ближайшим закоулкам учащённым пульсом. Саэ вскидывает голову к небу, точно тряпичная кукла, и мажет немигающим взглядом по бесконечному ржавому зареву. Такое количество огней напрочь заслоняет Млечный Путь. Саэ причмокивает. Мда. Вегас заслоняет в принципе всё. Гиблое место. Свет в окнах их квартиры не горит. Саэ топчется под ними пару минут, ходит взад-вперёд, вытравливает липкий страх набором мысленных оскорблений, зачёсывая волосы так у корней рьяно, что кожа на висках утрачивает чувствительность. Последний рубеж — ступеньки и лестничные пролёты, — встречает его тусклым жёлтым светом, ароматом чьих-то духов и гулом проводов в запертых щитках. Подошвы хрустят песком, цифры на стенах растут в арифметической прогрессии, Саэ думает о составе краски, примерном весе панельных плит, поджимающих его плечи, и резко мотает головой, стоит нужному числу попасться в его поле зрения. Ну, всё. Торчать перед входом в свою-не-свою квартиру пробравшимся тайком лазутчиком — совершенно неблагодарное дело. Готовый к финальному акту этого цирка уродов, Саэ сжимает веки для пущей уверенности, не желая унижаться и искать намёк на горящий светильник в выпученной линзе глазка. Сокращает расстояние до двери, притупляя чувства мыслями о проёбанном впустую времени, пропускает несколько ударов в груди, и притормаживает вновь. Кажется, он буквально барахтается в зыбучих песках из его былой смелости и грубости, отказываясь идти на поправку. Внутренний голос ревёт и клокочет в барабанных перепонках с короткими интервалами, крайний раз заверяя Саэ в неправильности происходящего. Просит отсрочить неизбежное любыми способами, загаситься, сберечь себя, убежать обратно в квартиру к Шидо и впервые за тридцать шесть месяцев показать ему своё заплаканное ебло. Но это всё напускное, наигранное — Саэ запускает руку в карман, выбивает из себя дурь и зажимает связку ключей ладонью. Нащупывает нужный, кусает щёку изнутри, вставляет его личинку замка. В спресованном дереве щёлкают механизмы, центр принятия решений задерживает дыхание, сопротивляясь негнущимся ногам. Саэ толкает дверь внутрь. Короткий скрип рвёт плоть от макушки до копчкиа. Полоска света разрубает коридор напополам. На стойке у стены стоят их с Рином кроссовки. Шкаф закрыт. Дверь в гостиную и спальню — тоже. Из глубины квартиры урчит холодильник. Кажется, будто за эти семьдесят с лишним дней ничего не изменилось, но Саэ не хватает смелости переступить порог несколько мучительно долгих мгновений, чтобы проверить или опровергнуть свои домыслы. Из кармана доносится короткая трель. Саэ передёргивает. Он вылавливает мобильный, смахивает ожидаемое «Ты куда умчал?», ставит режим «не беспокоить», и делает первый шаг вперёд. Дверь за ним, как ни странно, закрывается почти беззвучно. Подсвеченный наружным освещением силуэт Саэ окончательно погружается в сизый полумрак. Мёртвая, чёрная тишина выворачивает плечи и заламывает запястья, пробирается под кожу тончайшими иголками, вынуждая прочистить горло. Саэ практически нечем крыть её нападки. — Рин, — со скрытой угрозой зовёт он, проходя ещё дальше. Ответа не следует. Рефрижераторы гудят ещё громче. Оглушительнее. Саэ держится ровно. Сжимает кулаки. Зрачки гуляют по голым стенам, проползают по тонкому слою пыли на кухонном столе. К горлу подступает сухой ком, и Саэ внезапно осознаёт, что тело не слушается — ни сглотнуть, ни двинуться. Максимум — подать голос ещё разочек. — Рин. Секунда — и наваждение сбивается. Подошвы шуршат по ламинату, вдоль краски на стене продвигается рассеянная тень. Саэ прислоняется лбом к двери в гостиную, которую Рин некогда превратил в свою комнату — ну, а зачем мне двухспальная кровать, мне и так нормально. Чёртов аскет. Саэ вскипает на раз, остывает на два, обхватывает ручку на три. Дверные петли шуршат, Саэ протискивается через узкую щель бочком, щурится, присматривается к очерченному уличными огнями дивану. В подреберье ёкает, из приоткрытого рта вырывается облегчённый выдох. Этот гадёныш всё-таки жив. Мысли транслируют навязчивое «подойди», сердце пытается сделать экстренную остановку. Саэ заблаговременно включает ментальную самооборону, неслышной походкой приближаясь к источнику всех своих бед. И да, ему совершенно неважно, жив Рин или не жив, главное, что здесь. Его расслабленное лицо выглядит таким же, как в последнюю встречу. Никаких визуальных повреждений, опухших щёк и синяков под глазами. Саэ хмурится, присаживаясь на корточки напротив его закрытых век. Капилляры вьются синей паутиной, длинные ресницы слабо покачиваются во сне, чёлка спутана пледом и подушкой — прямо напротив дивана дует кондиционер, — и Саэ невольно засматривается, вслушиваясь в его тихое сопение. Мирно спящий Рин в домашней футболке с совой — самый ужасный тип человека, с которым Саэ доводилось контактировать. Его сухие губы рефлекторно приоткрываются, крепкая грудь неровно вздымается, сдувается снова. Рин живёт в сплошном кошмаре. Саэ вламывается к нему в гости — кладёт ладонь рядом с чужим носом, и чувствует. Чувствует тепло, как затекает рука, как плавится кожа на щеках, лопаются лёгкие и кусаются мурашки. Что-то — явно не заглохший внутренний голос — подсказывает — поражение неотвратимо. Ни одна из разработанных Саэ схем не сработает, все припрятанные в рукаве козыри окажутся бесполезным, если Рин проснётся и заметит кляксы расширенных зрачков напротив своих. Ну уж нет. Этот раунд Саэ не прошляпит, оставьте проигрыши для казино, в которое он не ходит. Коленки хрустят, Саэ аккуратно хлопает себя по щекам, смаргивая живой блеск, которым успели напитаться его глаза, и резко шлёпает ладонь на чужое плечо. — А где Наоми? Причина для наезда чертовски нелепая, не до конца проработанная, и всё же. Рин подрывается с дивана и сбрасывает с себя покрывало. Смотрит. Брюшину Саэ обжигает изморозью, сердце срывается в пятки. — Брат? Отвечать не хочется — Рин осматривает отшатнувшегося назад Саэ расфокусированным взглядом, мычит что-то утробное, упирается кулаками в обивку и сгибается пополам, смещая угол обзора к своим ногам. — Я жду ответа, не придуривайся, у нас с хозяином квартиры не было договора на визиты гостей, — прикусив губу, строго отчеканивает Саэ. Рин мотает головой, осматривает источник голоса ещё раз, проверяя происходящее на подлинность. Но нет. На этот раз без подвоха, если не брать в счёт горящие щёки мрачного Саэ Итоши. Впрочем, Рин вряд ли заметит такие щепетильные детали спросонья, так что поебать. — Чего? Каких гостей? — наконец-то спрашивает он. Саэ стреляет в чужой лоб — прямо сквозь рассыпанную чёлку — зрачками и импульсивно скрещивает руки на груди, заранее выстраивая хлипкие доспехи. Они не удержат и пары колких нападок, но деваться некуда — ещё немного, и Рин оклемается. — Того, что я рассчитывал познакомиться с ней лично, — с нажимом проговаривает Саэ, перебирая влажными пальцами по своим рукам. — С кем познакомиться? — хлопает глазами Рин. Какой невинный, посмотрите-ка. — С Наоми, я уже в курсе, не отнекивайся, — нисколько не смущаясь дрожи в своём голосе, идёт в атаку Саэ. Обивка дивана шуршит, Рин полностью садится на своей импровизированной постели, и медленно пригибает голову, скрывая выражение лица за отросшей чёлкой. — …Ты сейчас издеваешься, я уже в курсе, не отнекивайся, — зеркалит он ответ. В рассудок Саэ тайком закрадывается смутное сомнение, но он решительно вышвыривает его обратно через ядовитую усмешку. — Ничуть. Скажи, почему я должен узнавать об этом самым последним? А если нас выселят? По лохматой макушке скользит тень, порубленная жалюзи на тонкие полоски, Рин нагибается ещё ниже, словно собирается рухнуть на пол и притвориться мёртвым. Сердце трепыхается, Саэ цокает языком, бесцельно протирает глаза предплечьем. И ждёт, затаив дыхание, хотя уровень его терпения вряд ли допустимо назвать достойным. — Ну? Не расскажешь, почему я узнаю о ваших отношениях от левых людей? По сумеречной комнате разносится тихий смех. Рин качает головой. — Я должен рассказывать? У Саэ что-то ёкает. Он приподнимает бровь, оглядывая понурую фигуру брата. Что-то здесь нечисто. — Ну не я же, Рин. Последний припечатывает ладони к скулам и снова начинает смеяться, мелко подрагивая в плечах. — Пиздец, мы с ней просто учились в одном колледже, Господи боже, какой же пиздец, — его срывающийся голос скрипит монотонным гимном. Длинные пальцы грубо мнут тёмные волосы, ткань на футболке ощеривается резкими складками. Рин шумно, очень шумно и прерывисто выдыхает. — Они правда придумали эту байку? Застывший на месте Саэ пихает руки в карманы и нервно сглатывает, на интуитивном уровне вычисляя перемену в окружающей их обстановке. Что-то не то. Что-то совсем не так. Что-то из прошлого, как в те летние каникулы, когда Рин избегал его. — Саэ, ты из-за этого не хочешь возвращаться? — голос Рина обрывается на последних буквах, а в голове Саэ разрастается безграничная, лысая пустошь. Ни единой мысли. Ноль логики. Минус выводов. Притихший Рин отнимает руки от лица, впутывает пальцы в чёлку, разделяя её напополам, и поднимает взгляд. — Она работает со мной ещё с марта. В любом случае, я разве так похож на того, кто влюбляется за месяц? — резко выплёвывают его тонкие губы. — Саэ, ты же знаешь ответ, да? Второй вопрос звучит раскатом грома посреди ясного неба. Молния попадает чётко в висок, Саэ чуть не оседает на пол горсткой пепла. Над Невадой почти не бывает дождей, но с этого потолка определённо накрапывает бесшумный дождь — Рин ещё никогда не глядел на него с таким презрением, нуждой и отчаянием. — …Откуда мне знать про твои чувства? — с трудом расклеив губы, с напускным безучастием уточняет Саэ. И снова руки в петлю. Нахер. Нахер. Нахер. Гипсовая маска на его лице держится достаточно крепко — за раз не сорвать, — но Рин за долю секунды слетает с дивана, бодает лбом, подбираясь вплотную, и Саэ теряется, роняя убитые зрачки к совиным зенкам под воротом. Какая комедия — Рин лихорадочно цепляется за запястья, словно упрашивает расслабиться, и шумно сопит в щёку. Вдоль вдавленного в мышцы позвоночника градом катится холодный пот, и всё же одежда кажется Саэ жутко душной и тесной. Особенно между ног. Особенно когда Рин всасывает его запах носом, словно занюхивает фен перед следующей партией покера. На кону — чья-то жизнь. Возможно, сразу две. И это слишком высокая ставка. Саэ поднимает острый взгляд, касаясь губ Рина кончиками пальцев. Чужие зрачки чернее чёрного, но по прежнему зеркало. Огромное битое зеркало. Саэ бежит по его осколкам и спрашивает у самого себя про самочувствие, потому что точно не проиграет. — Ты знаешь ответ, — прижавшись губами к указательному, твёрдо повторяет Рин. — Все годы знал. Не испытывай меня на прочность. Ощущение земли под ногами неумолимо слабеет. Медь щекочет скулы, Саэ смягчается во взгляде на тысячную долю процента, отрицательно бодая лбом в ответ. Он правда не знал. Совсем. Рин шикает на себя сквозь зубы и мучительно моргает, не выдерживая зрительного контакта. — Клянусь тебе, я правда не мо… — Зато ты можешь влюбиться в своего брата, да? — умерев перед вопросом, резко перебивает его Саэ. Рин кивает, обессиленно жамкая ладонями края чужой футболки, и все его оборонительные рубежи рушатся под гнётом чувств. Это деструктивный процесс, поступательная самоликвидация всех прежних связей, но Саэ уже сказал самому себе, что не потерпит поражения. Ни перед Рином, ни перед законодательством, ни перед Вегасом. Он укладывет ладонь на чужой затылок, вплетая пальцы к самым корням. Мягко, тепло, привычно. Под подушечками — испарина, ещё глубже — воспалённое подсознание Рина, и Саэ направляет его к своим губам слишком резко, чтобы тот успел среагировать. Это вообще не похоже на поцелуй — больше на взаимное бессилие. Саэ не понимает, почему так печётся о том, что они стукаются зубами и грызут друг другу губы в отместку за недосказанности. Он не закрывает колючие глаза — пялится в упор, чтобы видеть агонию загнанного в угол Рина, пока они валятся на диван, где сцепляются языками, пальцами и лодыжками. В комнате теперь не хватает воздуха и спокойствия. Сквозь оконные рамы и стальные заслонки едва проникает свет от фонарей, но радужки Рина вспыхивают зелёным пламенем и переливаются солёной водой, как у избитого ни за что подсудимого. Ему за что-то больно. Обидно. Отвратительно от себя, брошенного и снова поднятого. Да, Саэ примерно представляет, что творится в этой дурной голове, раз Рин так яростно отвечает, трогает и ластится к нему грудью, позволяя вмять себя в диван и запустить ладони к горячей коже под футболкой. Кажется, ранее известный Саэ мир вот-вот рухнет — Рин охотно выгибается под его руками, откликаясь на каждое изучающее касание. Он ждал. Он устал. Он то шмыгает носом, то гневно сопит в щёку, то срывается и комкает мягкие волосы Саэ в кулаке, и эти порывы — смесь вины и собачьей преданности. Рину не дано найти себе места — ни подлинного, ни условного, — пока он так требовательно давит на затылок и страдальчески выгибает брови, толкаясь вверх бёдрами. Саэ слишком высоко, далеко, но успокаивает его всеми подручными, вычерчивая дорожки из поцелуев от виска к кадыку. Он знает, что ведёт, но старается не разочаровывать — насчитывать столько проёбанных прежде ставок куда опаснее для перспектив на будущее, нежели падать на кактусы голым телом или делать рождественских ангелочков в песках Невада Тест Сайт. Саэ вообще много чего знает, но не всегда разгадывает, откуда — стоит ему зажать твёрдые соски пальцами, смять подставленные губы и пустить вниз по глотке Рина случайный стон, как тот пускает хриплый и протяжный скулёж в ответ. И это какой-то пиздец, потому что нервы Саэ немного трусит из-за того, что произойдёт дальше. Воздух над их головами накаляется и дрожит, как над будто они висят над огромным тостером, у Саэ бегут мурашки, ноет настрадавшееся сердце, течёт натёртый о трусы член — и ещё неизвестно, что из этого хуже. Наверное то, как хрустит собственный хребет, когда его потные от волнения ладони как бы невзначай протискиваются между Рином и диваном, оглаживают взмокшую поясницу и спускаются ниже. Домашние штаны слишком тонкие, чтобы не почувствовать мягкость его ягодиц. Рин глядит так, словно вусмерть надрался, его дрожащие пальцы нетерпеливого налаживают и путают медный волос. Саэ утыкается носом в изгиб шеи, вдыхает запах мыла, слизывает, и прикусывает подставленную кожу, сминая упругие мышцы руками. Реакция не заставляет ждать — Рину приятно и стопроцентно неловко — камон, двадцать минут назад он видел седьмой сон, — но он подаётся бёдрами навстречу, сполна давая почувствовать всю правду. Правда в том, что он уже твёрдый, правда в том, что он — системная инфекция, Джокер и патрон в барабане револьвера, но Саэ всё ещё не видит этого. Саэ не хочет видеть ничего, кроме его смущения, растерянности и этого подтаявшего льда вокруг зрачков. О да, там не просто лёд — цветущий океан. Рин укладывет предплечья на его загривок, отрывает голову от дивана и углубляет поцелуй, добираясь языком до нёба. Рука сама ловит его, закутывает от всего постороннего и до смешного аккуратно поддерживает под натренированную спину, наглаживая между лопатками. Кожа скользит под футболкой, мыщцы твердеют — Рин целуется так усердно и жадно, словно вот-вот сдохнет. Его холодная, жидкая слюна на вкус напоминает безнадежный голод, но Саэ нисколько не смущает её количество. Он наклоняет голову, оттягивая припухшую губу языком, проскальзывает по прохладному нёбу и ловко перескакивает одной рукой к эластичному поясу. Рин вздрагивает. Саэ со своей отъезжающей крышей сжимает пальцы немного увереннее и мельком думает, что Рин с хмурым взглядом, налитыми кровью щеками и странными пристрастиями внизу чертовски изящный, гладкий и чувствительный. Стоит провести рукой по его горячей плоти, размазывая влагу, как он разрывает поцелуй, откидывается на подголовник и хрипло ахает. — Саэ. Да-да, Саэ упивается и терзается от вида на его мокрые губы и блестящую испарину под слипшейся чёлкой. А скользкая от смазки головка — лучше, чем выиграть дело, получить десятку тысяч баксов сверху или сорвать джекпот, ведь Саэ в курсе, что Рина так ещё не трогали. Постепенно их взаимодействия становятся более трепетными и размеренными, словно первая волна страсти постепенно откатывает. Её заменяет интерес. Что-то такое… интимное? На это изменение не влияет ни конкретно Саэ, нежно прижимающийся в шее Рина влажными губами, ни Рин, при любом удобном случае ответно-взволнованно утыкающийся носом в ямку за его ухом, ни их руки, щупающие животы, тазовые кости, позвонки и плечи. Это чертовски мило, но основная партия ещё не закончена — основная партия наоборот в самом разгаре. Невидимый суд присяжных скоро вынесет вердикт, но Саэ внезапно плевать на смертный приговор — он вновь запускает ладонь за пояс, щекотно оглаживает пульсирующий член, спускаясь ниже поджавшейся мошонки, грубо оттягивает резинку предплечьем — зачем делать их такими тугими? — и хитро щурится испуганным глазам Рина. — Всё в порядке, — шепчет. Чужие губы размыкаются. Между ними тепло. Саэ хочется целовать их, но он ждёт вот этого осипшего: — Знаю. Бледный румянец на тонкой коже набирает в яркости, Рин слишком эротично облизывается, расслабляется — пожалуйста, только не говорите, что он вытворял подобное в одиночку, Саэ примет это за кражу собственности, — и блаженно приопускает веки. Доверяется. Саэ впитывает в память выражение его лица, пока медленно массирует его у самого входа, растирая пальцами пот и собранные капли смазки. За грудиной что-то взрывается, болезненно отдавая в пах, ведь Рин ёрзает на месте, покачивая бёдрами, вгрызается ногтями в плечи и стонет. Стонет тихо, почти свистит, просит, на зардевшей щеке Саэ оседает его сбившееся, поверхностное, дыхание, а на догнавшейся таким визуалом сетчатке — смутно различимая тревога, которой пронизаны его угашенные зрачки. Саэ от них прёт. Саэ мажет от Рина в принципе. Под шортами Саэ херов потоп, бельё придётся в стирку, но это ещё не самое грустное. — …Нет, ничего такого не будет, — единственное, на что хватает словарного запаса Саэ, прежде чем его палец надавливает на мышцы чуть настойчивее. Рин прерывисто, с жаром выдыхает, рывком подтягиваясь к ключицам Саэ, и фалангу обхватывают узкие стенки. Внутри охренительно тепло, мягко и уютно. Медная голова плавится, растекается по комнате и идёт кругом, но Саэ сосредоточенно пялится на Рина, нажимает по кругу, и считывает внезапную тахикардию уже двумя фалангами. Гад блесс ми. Саэ клянётся, что был как никогда честнен, говоря о нынешних пределах, но совесть чуть грызётся изнутри, когда его своевольный рот шепчет Рину приподняться, а обнаглевшая рука стягивает штаны вместе с трусами, нисколько не церемонясь с приличиями и разрешениями. К чему это, если на разомлевшем лице под ним отражается абсолютно всё? Это уже не ученик и учитель, это чистейший симбиоз — каждое их действие воспринимается другим на интуитивном уровне за нечто само собой разумееющееся, и Саэ готов умереть от распирающего глотку счастья, когда он бережно целует мокрый лоб, безмолвно позволяя Рину расстегнуть свою ширинку. Вегас сдаётся, сбрасывает карты и посылает их обоих нахер, Рин изящно извивается, щекочет челюсть ресницами и смазанно врезается мокрым ртом в губы, неловко трогая Саэ сквозь бельё. Кажется, на полу вибрирует выпавший из кармана телефон, но ладонь Рина такая родная, желанная и нужная, что Саэ хмурится и заглушает лишние звуки своим хриплым голосом. Он ведь уже говорил, кто является его главной потребностью?