Альтаир
Собрание затягивалось. Я это понял, когда поймал себя на том, что пытаюсь подавить зевок. Прошло уже десять лет, как мне доверили управление братством ассасинов после смерти Аль-Муалима. Мне было двадцать четыре года, и я стал самым молодым повелителем за всю историю существования братства. Тогда был очень горд собой, сейчас же чувствую постоянный груз ответственности на своих плечах. Будучи мальчишкой, я мечтал восседать в замке и с важным видом раздавать поручения; теперь, сидя практически все время в Масиафе, я с легкой грустью вспоминаю времена, когда я был настоящим теневым убийцей, ставящим на алтарь успеха свою жизнь. Каждый раз отнимая жизнь врага и принося в бюро окровавленное перо, я ощущал, как по венам растекается азарт и драйв. А чего только стоила авантюра на Кипре! Несмотря на неодобрение среди своих братьев, я рискнул и получил все: разгром тамплиеров, лояльность киприотов и Марию. Она была самым ценным трофеем, за который пришлось побороться. Никогда не забуду, как на похоронах Мажд-Аддина я впервые увидел ее. До этого я разделался с трусом Сибрандом, который, поджав хвост, прятался от своей судьбы на корабле. Но тут было все иначе: лже-Робером оказалась молодая женщина, в открытую бросившая мне вызов и бесстрашно сражавшаяся. В ней не было страха, лишь ненависть и неприкрытая злоба к врагу. Я пощадил наглую тамплиерку, но с того дня лишился покоя. Разделавшись с иллюзиями Аль-Муалима, я разузнал о девушке все, что мог, но это не принесло удовлетворения. Каждую ночь перед сном я думал о ней: мне безумно хотелось узнать леди Марию Торпе, женщину-крестоносца, оставившую свою прошлую жизнь за спиной ради нового мира. Однажды меня Малик застал за тем, что я рисовал портрет новой знакомой. — О, Аллах, да привези уже эту женщину в Масиаф и успокойся! — Малик бросил очередную колкость не подумав, что его слова однажды станут пророческими. Когда братству стало известно о бегстве тамплиеров на Кипр, я с небольшим отрядом тут же отправился Акру. Нашей задачей было взятие под временный контроль Акрского замка и получение ценной информации. Это был видный предлог для всех. На самом деле мне до одури хотелось еще раз увидеть Марию, хотя вряд ли я мог себе в этом признаться. Первый щелчок осознания, что мои чувства к ней - нечто большее, чем любопытство, когда она со жгучей ненавистью накинулась на меня с кинжалом. Я испытал разочарование: я не рассчитывал, что девушка бросится мне на шею от счастья, но все же... Второй щелчок - Мария налетела на меня со столовым ножом; тогда я ее повалил, своим телом прижав к полу, и к своему величайшему ужасу осознал, насколько я хочу эту женщину! Черные блестящие локоны, пухлые розовые губы и синие бездонные глаза... Клянусь Аллахом, я никогда не видел более прекрасных глаз! Не знаю, откуда взялись силы оторваться от нее, но я быстро ушел из каюты, чтоб не поддаться соблазну. И третий последний щелчок - невероятным чудом мне удалось вырвать Марию из лап корсаров, если бы я задержался еще на минуту, случилось бы непоправимое. Я никогда не забуду взгляд Марии, когда я подхватил ее на руки: напуганный, обреченный, влажный от слез. Клянусь всеми сокровищами мира, что в тот я бы стер с лица земли весь Кипр из-за одной ее слезинки! Мы сблизились, и Мария решила довериться мне, рассказав обо всех кругах ада, которые пришлось пройти, прежде чем оказаться на Святой земле с мечом в руках. Когда мы сидели в каюте корабля и вырывали из душ черных призраков прошлого, я понял, что хочу провести с Марией всю оставшуюся жизнь, отмеренную мне Аллахом. Держать ее за руку, прижимать к груди, утопать в синих глазах, целовать уста. Это больше не было похотью, животным желанием обладать. Я понял, что впервые в жизни по-настоящему влюбился. В моей жизни была Адха, и я был одержим ею. Думаю, что в этом была наша трагедия: она любила меня так отчаянно, а я не был даже уверен в истинности своих чувств к ней. Кто может сказать, любил ли я по-настоящему Черную жемчужину или просто был под властью ее чар... Я уверен лишь в одном: с Марией все иначе. Я дал слово, что не буду стоять у нее на пути. Хотя я лукавлю: я не стоял у Марии на пути, когда узнал, что она, живая и здоровая, находится под защитой госпожи Афины Атерний, готовясь столкнуться с правдой лицом к лицу. Потом, спустя много лет, жена с большой теплотой отзывалась о тех днях, которые она провела в борделе, и сколько я не пытался выяснить подробности, она всегда лишь отшучивалась, говоря, что Лея ее многому научила. Но как бы то ни было, я не появлялся в жизни Марии до момента боя на балконе Сент-Иллариона, как и обещал. Мария тоже сдержала данное на корабле слово, правда, по-своему. Она, выяснив расположение архива Бушара, отправилась в Лимассол одна. Когда я понял, что вытворила леди Торпе, едва не тронулся умом: я летел в Лимассол так быстро, как только мог. Я лишь чудом успел вовремя, когда тамплиеры теснили ее во дворе архива. Потом мы сражались плечом к плечу с Бушаром и вместе одолели великого магистра, положив конец господству ордена храмовников на Кипре. Когда я перестал ощущать нависающий вражеский клинок над своей головой, я смог полностью сконцентрироваться на Марии, и я стал счастливейшим из смертных, когда она, после всех тягот, боли и лишений, отдала мне свою любовь и свое израненное сердце. В тот день у гобелена передо мной предстала совершенно другая Мария: нежная, ласковая, чувственная. И я едва мог себе представить, какой она может быть пылкой - наши ночи, проведенные на корабле, плывущем в Акру, прямое тому доказательство. А дальше мы поженились и родили двоих прекрасных сыновей. Последние десять лет моей жизни я могу назвать самыми счастливыми. И, признаюсь, что без Марии рядом я не смог бы добиться и толики того успеха: мы вместе перестроили братство, вместе боролись и созидали. Все вместе... — Повелитель! Из сладких мыслей о любимой жене меня вырвал Рамиль, который залетел в комнату белый, как первый снег в горах. По одному его виду было понятно, что что-то случилось. Что-то очень нехорошее. — Повелитель! Дарим и Сеф пропали! Первая секунда ушла на осознание, вторая - я подорвался со стула и выбежал в палисад, где в последний раз видел мальчиков: на лавке никого не было. Помню, что когда мне было десять лет, я чуть не утонул, и поэтому всегда боялся воды; когда мне стукнуло шестнадцать, старший на год ассасин потащил меня и Малика в первый попавшийся бордель в Дамаске "становиться мужчинами", и я до одури боялся облажаться перед искушенной куртизанкой; когда из-за моей гордыни погиб Кадар и едва не пал Масиаф, я больше всего на свете боялся снова подвести Аль-Муалима, заменившего мне отца; когда в Лимассоле Марию вели на казнь, я боялся не успеть и застать лишь обезглавленное тело любимой... Это были страхи, жившие в глубине моей души. Но они и в сравнение не шли с тем, какой ужас я испытал, когда не нашел сыновей в бюро! Одно дело, если бы Дарим и Сеф учудили подобное в Масиафе, где максимум, что им угрожало - разодранные коленки и строгий выговор от Зюхры. Но сейчас мы находились в Иерусалиме, большом городе, полном опасностей даже для взрослого, что уже говорить о двух маленьких мальчиках! А если, упаси Аллах, они попадутся кому-то, точащему зуб на ассасинов, и этот кто-то узнает, кто родители этих птенцов, Дарим и Сеф в один миг станут оружием и щитом для моих врагов. Ведь каким суровым и беспрекословным не был повелитель братства ассасинов, но все равно остается отцом. А что сделает отец для спасения своих детей? Все что угодно... Первый шок постепенно отпустил, и в мысли снова вернулась трезвость. Я повернулся к всполошенным ассасинам, все это время стоявших за моей спиной в ожидании моих указаний. Время уходит, нужно действовать быстро, пока не стало слишком поздно. — Гор, Фарад, Зейн, отправляйтесь на поиски Дарима и Сефа в разнные стороны по низу, задействуйте информаторов, если потребуется! Амира, Анвас, вы по верху! И я тоже. Ассасины, получив приказ, мигом разлетелись в разные стороны. Я взобрался на крышу бюро и тяжело выдохнул: если с мальчиками что-то случится, я никогда себя не прощу. Но времени на заламывание рук нет, поэтому я побежал по краю крыш, в надежде разглядеть Дарима и Сефа сверху. Прошло около трех часов, солнце клонилось к горизонту, но никому не удалось найти никаких следов ни Дарима, ни Сефа. Я облазил всю восточную часть Иерусалима, заглянул под каждый камень, но не нашел ни единого намека на присутствие мальчишек. Я остановился и облокотился спиной о холодную каменную стену. Закусив губу, я хаотично думал. Так не бывает, люди не испаряются в никуда. Наверняка первым удрал Сеф, он любитель таких дурацких забав. Затем Дарим, не обнаружив брата, совершил еще большую глупость, отправишись на поиски Сефа вместо того, чтоб прибежать ко мне и рассказать обо всем. Дарим был маленьким неопытным мальчиком, но все же, в отличие от шебутного и взрывного Сефа, в нем была какая-то житейская хитрость и холодная расчетливость, качества, передавшиеся ему от матери. Однажды, наступит день, когда он заткнет за пояс и меня, и Марию. Но чтоб этот день настал, я сейчас должен разыскать их. Я посмотрел на горизонт и прищурился. Если предположить, что Дарим смог найти брата, возможно, он первым делом отправится в бюро тем же путем. Может, стоит вернуться назад? Чем шайтан не шутит? Память нарисовала мечеть, находившуюся рядом с бюро. Если я залезу на верхушку минарета, смогу разглядеть окрестности. Я улыбнулся и полетел в сторону крохотного огонька надежды. Добравшись спустя какое-то время (для меня в тот момент минута была равносильна целому часу) до нужной мне мечети, я полез вверх по стене. Чем выше я взбирался, тем больше ловил себя на мысли, что каждый новый уступ мне дается все тяжелее. Когда я наконец очутился на самой верхней балке, я тяжело дышал. Ну да, только глупец может полагать, что в тридцать пять лет будет вытворять все то же, что и в двадцать. Теперь шутка Марии, которая в день моего тридцатилетия сказала, что она "все таки вышла замуж за старика", не казалось такой уж абсурдной. Но милостивые боги, как же не хочется стареть! Не дай Аллах мне дожить до того дня, когда я буду завидовать собственным сыновьям! Я посмотрел в сторону сада, раскинувшегося рядом с мечетью, и шестым чувством уловил Дарима и Сефа. Чуйка, доставшаяся мне в наследство от отца, кричала, что мои мальчики сейчас находятся в яблочном саду. Все-таки удача и все боги этого мира сегодня были на моей стороне. Я выпрямился и, предоставив себя ветру, спрыгнул вниз в стог сена. Минута, и я был в саду. Прислушавшись, я уловил знакомые тоненькие голоса. — ... полная глупость, что ты сегодня вытворил! Нас папа прибьет! — Дарим ругался на Сефа, который сидел под яблоней с видом побитой собаки. — Я больше так не буду, — всхлипнул Сеф, сильнее обнимая колени. — Конечно не будешь! Ведь... — Дарим услышал, как под моей ногой хрустнула ветка и мгновенно обернулся, замахиваясь яблоком. — Эй, стой, где... Папа! Дарим бросил яблоко в сторону и подбежал ко мне. Я стал на колени, обнимая сына. Как же хорошо, что они целы и невредимы. — Папочка! Я так рад, что ты здесь! — Дарим сильнее обнимал меня за шею своими ручками, а потом отстранился и потупил взгляд. — Прости нас... Я перевел взгляд на Сефа. Малой переминался с ноги на ногу, не поднимая взгляда. Ему было стыдно. Это хорошо, пусть запомнит это чувство, и каждый раз, когда задумает учудить подобное, вспомнит о сегодняшнем дне. Но ведь неправильно воспитывать детей один кнутом. Нужно любить их всем сердцем, ведь кто скажет, какие испытания им суждено вынести, когда они станут взрослыми? — Сеф, подойди ко мне, — я подозвал малыша к себе, и тот, не поднимая взгляда от земли, неуверенно приблизился. — Сеф, посмотри на меня! — Не могу, — пробубнил сын. — Мне стыдно... — Даже в своем стыде нужно оставаться гордым, так что посмотри на меня. Сеф посмотрел мне в глаза, а потом, скривив губы, разрыдался и бросился мне на шею. Дарим обнял брата одной рукой и легонько гладил его, утешая. Так мы и сидели втроем, скрытые от всего мира тенью деревьев и надвигающимися вечерними сумерками. Я чувствовал, как с души падает огромный камень страха и рассыпался в прах. Мария, как обычно, была права: нет силы, которая может разорвать узы, связывающую двух влюбленных и родителей со своими детьми. — Тише, мальчик мой, все хорошо, — я гладил Сефа по голове, а потом повернувшись к Дариму спросил: — Что с вами произошло? — Я пошел искать Сефа, когда понял, что он сбежал, — Дарим закусил щеку; так же делала Мария, когда нервничала. — Я нашел братика на базаре. На него кричал купец и говорил, что Сеф стащил что-то с прилавка. — Ты крал, Сеф? — я перевел взгляд на младшего сына. — Нет! Папочка, я клянусь, что ничего не брал! — воскликнул Сеф, вытирая рукавом рубахи слезы; его голос дрожал, как и он сам, готовый снова расплакаться. — Я тебе верю, хамаджи, — я посмотрел на Дарима. — И что было дальше? — Я пытался защитить Сефа, ведь он ничего не воровал. Но тот купец ничего не хотел слышать. Он хотел отдать нас стражникам, но за нас вступился один эфенди. — Что за эфенди? — удивленно спросил я. Неужели в Иерусалиме, этом до основания прогнившем городе остался кто-то благородный, готовый вступиться за невинных детей? Если это так, то у нашего мира действительно есть шанс на спасение. Но если отбросить патетику, мне стало крайне интересно узнать, кто спас моих мальчиков. Любое сделанное добро должно быть отплачено стократно. — Мы не спросили, как его зовут, Дарим, — отозвался Сеф, окончательно успокоившись. — Да, мы совсем забыли об этом. Но знаешь, папа, когда Сеф случайно проговорился, что мы приехали из Масиафа, эфенди сказал, что он давно знаком с тобой и с мамой. — Да, эфенди сказал, что вы друзья! — воскликнул Сеф. — Интересно... — я прищурился. — А как он выглядел? — Ну, он... белобрысый, у него серые глаза, он высокий и сильный, — Дарим поморщил лоб, силясь еще что-то вспомнить. Я задумался. Высокий и крепко сложенный блондин с серыми глазами. С ним знаком и я, и Мария. Я перебирал в памяти все людей, которых когда-либо встречал и с которыми могла пересекаться моя жена. Никто похожий не приходил на ум, но на самом дне души возникло противное чувство упущения. — Папочка, — Сеф внимательно посмотрел на меня с надеждой. — Ты же не расскажешь маме про сегодня? Я едва сдержал ухмылку. Я расскажу вашей маме про сегодняшнее приключение только том случае, если решу покончить жизнь самоубийством. Даже думать не хочу, что со мной сделает Мария, когда узнает, что я недоглядел наших сыновей, но подозреваю, что от меня и мокрого места не останется. — Посмотрим, — я встал, держа на руках сыновей. — Думаю, на сегодня хватит приключений, и нас заждались в бюро. Мы втроем вышли из сада по направлению к бюро ассасинов, радуясь, что этот сумасшедший день подошел к концу. Все закончилось хорошо, но почему меня все равно не отпускает тревога?Малик
"Тридцать коров было продано, тридцать коров..." — я отложил в сторону перо и закрыл глаза. Все, на сегодня хватит, я и так просидел за бумагами целый день не поднимая головы. Я тяжело выдохнул. Я пытался прояснить мысли, но отголоски недавних подсчетов все еще не хотели выветриваться из головы. Могу поклясться, что эти шайтановы коровы будут приходить ко мне в кошмарах еще очень долго. И как только Альтаир все это выдерживает? После смерти Аль-Муалима прошло ни много ни мало десять лет, даже не верится, если честно. За это время было много сделано добрых и полезных дел: реформировано братство, наведен порядок в документах и сметах (несмотря на мое уважение к Аль-Муалиму, деловод из него был так себе); Масиаф и его окрестности процветали; к воротам замка регулярно приходили новобранцы, желающие ступить на извилистую дорожку ассасина; тамплиеры тоже притихли в своих норах. В общем, все шло своим чередом и как нельзя лучше. Я едва ли могу мечтать о большем, но все же уже какое-то время меня точит какая-то крохотная червоточинка, нагоняя нехорошие мысли. Наверное, это из-за усталости. Я аккуратно сложил все бумаги и встал из-за стола. На сегодня точно хватит. Малик Аль-Саиф не принесет никому пользы, если умрет за письменным столом. Я побрел коридорами замка вдоль каменных колонн, попутно отвечая на приветствия часовых. Дойдя до конца, я распахнул дверь и вышел в сад. Был чудный тихий вечер; я особенно люблю время, когда солнце еще не спряталось за горизонт, но в то же время на землю опускалась приятная прохлада. В этом была какая-то магия, непередаваемое волшебство природы. Чуть дальше на каменном парапете сидела Зюхра и вышивала платок. Заметив меня, она встала и хотела поклониться, но я остановил ее жестом, переведя взгляд на ее госпожу. Мария ибн Ла-Ахад, в девичестве Мария Торпе, стояла в боевой позе, натянув тетиву лука. Она прицеливалась, хотя в этом не было особой нужды. Альтаир рассказывал, как они сражались вместе в архиве, и как Мария, вооруженная луком, прикрывала его издалека. Наш повелитель клялся, что его супруга ни разу не промазала, хотя практически не целилась. Впечатляюще. Но почему сейчас она стояла и медлила? — Если хочешь попасть в десятку нужно опустить локоть чуть ниже и не выгибать спину так сильно, — я ухмылялся: я знал, как госпожу Ла-Ахад раздражают непрошеные советы. Мария отпустила тетиву и стрела полетела к мишени, расщепив напополам другую стрелу в центре. Женщина повернулась и нагло улыбнулась мне. — Не учи папу кашлять! — она аккуратно положила лук на землю и не спеша подошла ко мне. — Тебе нужно больше бывать на свежем воздухе, Малик, выглядишь не очень. — А ты знаешь, что есть другая версия выражения про папин кашель? — я увидел, как заблестели глаза Марии. — Там говорится что-то про папу и маму, кажется, — рассмеялась женщина, и взяв меня под руку, повела вглубь сада. Мы сели на небольшую деревянную скамейку под вишней, которую ровно девять лет назад посадил Альтаир, когда узнал, что Марии нравится, как пахнут весной вишневые цветы. Ну и разрослось же дерево с тех пор! Я прикрыл глаза, наслаждаясь мирным вечером, как вдруг почувствовал, как Мария положила голову мне на плечо. Я не видел лица женщины, но был уверен, что ее что-то волнует, подобно моей червоточинке. — Что тебя беспокоит, садыки? — я тихо спросил, не смотря на Марию. — Волнуешься, что оторвала птенцов от своей юбки? — Птенцы находятся под защитой самого опасного человека на Cвятой земле, который по совместительству является их отцом, — Мария прерывисто выдохнула. — Но ты прав, меня кое-что беспокоит. Я почувствовал, как из глубины души начинает из маленькой червоточинки пробиваться первый росток тревоги. Очень нехорошее чувство, особенно когда вокруг все благополучно. — Что именно? — Не знаю, не могу описать. Неспокойно мне и все, — Мария подняла голову и заглянула мне в глаза. — Знаешь, ощущение, будто вот-вот должна начаться буря. Знаю. Более того, я себя чувствую ровно так же. Но вешать на и без того уставшую Марию ушат своих переживаний я тоже не хочу. Возможно, мы просто засиделись на одном месте. Возможно, завтра будет лучше и спокойнее. Возможно... — Это все потому, что ты отпустила своих мужчин так далеко и надолго, — я натянуто рассмеялся, пытаясь развеять тревогу женщины. — Вот они вернуться и мигом заставят тебя забыть обо всем. Особенно Сеф. — О, это точно, — Мария широко улыбнулась и перевела взгляд на горизонт. — Может, ты и прав, и я просто скучаю за ними. — Конечно я прав! Я всегда прав, — я локтем слегка толкнул ее в бок. — Как на счет партии в шахматы? Хочу тебя в сухую уделать, как и вчера вечером. Мария перевела на меня взгляд, и я заметил хищные искорки азарта в ее глазах. Я знал, как отвлечь жену лучшего друга от хандры - достаточно кинуть ей неприкрытый вызов и принять бой. Такая Мария мне нравится куда больше, чем та, которая со скорбным видом вглядывается в вечерние пейзажи. А учитывая, как я устал за сегодня, и что дьявольские коровы никуда не делись из моей головы, Мария без проблем меня обыграет. Ну и ладно, иногда проигрывать тоже полезно. Если бы еще так легко можно избавиться от чувства безысходности, которая все больше поднималась со дна души...