навсегда

снег шёл с самого утра. крупные пушистые снежинки кружили в прозрачном январском воздухе, то поднимаемые несильным ветром вверх, то прибиваемые им же к земле. они ложились поверх старых сугробов, делали их мягче и белее, вились возле окон, разрисованных причудливыми морозными узорами. майк зашёл за уиллом сразу после завтрака. они договорились пойти гулять в лесу — кормить белок орехами и проверить замок. майк дует на снежинки, летящие перед его носом, не давая им опуститься на землю. уилл идёт рядом и на каждом новом шаге задевает плечо майка своим. всю дорогу он держит руки в карманах куртки — они мёрзли даже в варежках. майк суёт руку ему в карман, стоит им зайти в лес, берёт его руку в свою. несмотря на толстые шерстяные варежки, уилл ощущает тепло руки майка и от этого у него на душе тоже становится теплее. майк непривычно тихий. он не тараторит бесперебойно, молчит даже как-то слишком много. но энергия из него по-прежнему так и плещет: он смешно неровно подпрыгивает, ступая между занесённых свежим снегом корней. в стороне, возле кустов, виднеются глубокие заячьи следы — шустрые лапы пробежали утром по снегу. в лесной глубине на голых тонких ветвях, летом спрятанных под густой зелёной листвой, сидит птица. она ёжится от холода, и от этого её перья встают дыбом; всклокоченная, она кажется круглой. уилл прихватил для неё ломоть хлеба из дома. когда они почти дошли до места, где обычно кормят белок, выясняется, отчего майк вдруг притих сегодня. — за завтраком мама сказала — меня слишком много, — насупившись, неохотно делится он. уиллу кажется, майк сейчас похож на ту взъерошенную птицу, — говорю через чур много, а даже если молчу — всё равно шумный, — майк недовольно вздыхает, — но что я могу сделать? я ведь даже не замечаю этого, — он замолкает, а потом продолжает уже совсем расстроенно, — и я подумал… раз мама от меня устала, а мы с ней бываем вместе не так часто, может, я надоел тебе. или дастину и лукасу, или оди. но больше всего я не хочу, чтобы от меня уставал ты. ведь я люблю проводить с тобой время больше всего. и тебя я люблю. в конце своего монолога майк выглядит абсолютно подавленно. и уиллу хочется как можно скорее убедить его в том, что ему он надоесть в принципе не может. хотя последняя сказанная майком фраза слегка выбивает его из равновесия — уилл никак не может привыкнуть к таким внезапным, но очень приятным признаниям. — конечно, ты не надоел мне, — говорит он, — мне нравится всё, что ты мне рассказываешь. это, мне кажется, твоя особенность. и это скорее плюс, чем минус. уверен, все остальные думают так же. а твоя мама просто устала от работы по дому или была не в настроении, — уилл несколько раз мысленно проговаривает предложение, прежде чем произнести его вслух, будто пробует слова на вкус, — и я тоже люблю тебя. так что всё в порядке. майк оборачивается в его сторону, его глаза загораются прежним светом, будто он действительно всерьёз был уверен, что мог утомить уилла своим присутствием. — правда? — переспрашивает он. — правда, — честно отвечает уилл. и тут же, будто по щелчку пальцев, всё меняется: майк, помолчав напоследок из уважения к своей прошедшей печали, начинает пересказывать сюжет очередной научной программы, которую смотрел вчера вечером по телевизору. он говорит быстро, захваченный событиями, проигрываемыми в голове, старается не упустить ни одного важного факта и улыбается особенно ярко, когда ему удаётся припомнить точную формулировку определения тёмной материи. и мир кажется больше, светлее, ярче. за разговором, состоящем по большей части из непрерывного потока информации и восклицаний майка, сдержанных кивков и нескольких уточняющих вопросов уилла, они подходят к нужному месту совсем быстро. уилл отряхивает большую шапку снега со старого пня, служащего белкам и птицам столовой, достаёт из кармана хлеб, снимает варежку, и крошит его. майк вынимает из рюкзака бумажный кулёк с орехами, протягивает его уиллу, чтобы он зачерпнул горсть, остальное выкладывает на пень сам. он продолжает рассказывать уиллу теперь о чём-то неопределённом. рассказ о тёмной материи перешёл к тому, как майк объяснял одиннадцать устройство вселенной, а упоминание этого привело его мысли к их с дастином походу в библиотеку, где они безуспешно пытались разобраться в общей теории относительности. уилл слушает майка внимательно, пока раскладывает орехи так, чтобы всем хватило и орехов, и пространства, где усесться. майк, как обычно, высыпал всё в одно место, и уилл принялся равномерно распределять горку из орехов. он заканчивает со своей работой, отряхивает руки от хлебных крошек и уже собирается надеть варежки, когда поднимается на ноги. он оборачивается к майку. майк румяный, весёлый и уиллу внезапно так хочется поцеловать его. их первый поцелуй пока так и оставался единственным. уилл стесняется предпринимать решительные действия сам, но и спросить напрямую стесняется тоже. его голова совершенно пустеет, и он сам не замечает, как прикладывает ладонь к губам майка, подаётся вперёд и касается губами её тыльной стороны. он отстраняется едва успев сообразить, что произошло. майк, сбитый с толку, молчит, забыв, о чём говорил. он потеряно смотрит перед собой, несколько раз моргает, а потом спрашивает: — что… это было? уилл пожимает плечами, натягивая варежку обратно, и отвечает: — поцелуй. его щеки покраснели явно не от мороза. стоит уиллу надеть варежки, майк хватает его за руки, начинает кружиться на месте. они раскручиваются как на карусели. мир вокруг теряет чёткие очертания; заснеженные деревья, голые ветви, падающие снежинки плывут вокруг них, и уилл может ясно видеть только улыбающееся лицо майка. уилл и сам улыбается. в конце концов, они летят в ближайший сугроб. уилл проваливается в снег, майк — падает на него сверху. у уилла раскрасневшиеся щёки, в глазах озорные огоньки, шапка сбилась на бок. он дышит сбито, неровно. майк подаётся ему навстречу и прижимается губами к его губам напрямую. коротко и мягко. они не без труда выбираются из сугроба: майк поднимается первым, помогает встать уиллу. они отряхивают снег с шапок и курток друг друга, вынимают его из капюшонов. добраться до замка оказывается сложнее, чем к старому пню: узкую натоптанную дорожку замело снегом. майк идёт впереди, распихивая снег в стороны носком ботинка, расчищая для уилла путь. уилл идёт следом; пусть он говорил, что его ботинки выше и больше подходят для этой работы, ему приятна забота майка. старую штору, что служила замку дверью, залепило снегом. он примёрз к ней, и она с трудом согнулась, когда мальчики входили внутрь. в замке всё было по-прежнему, за исключением инеевых узоров на бревенчатых стенах и лежавшего кое-где, попавшего внутрь сквозь щели в стенах и потолке снега. майк достаёт клетчатое шерстяное покрывало из рюкзака, стелет его на дощатый настил. они садятся сверху. майк заговаривает о зимних каникулах, о том, что нэнси стала не такой вредной, как раньше, о новом рецепте рождественского кекса, который мама прочла в журнале. по словам майка, уилл обязательно должен был попробовать этот кекс. о том, как одиннадцать показывала ему самую настоящую живую ёлку в их с хоппером доме. ёлку, которую она наряжала впервые в жизни. — мне кажется, мама не знала, как сказать джонатану о том, что она хочет, чтобы боб жил вместе с нами, — говорит уилл. боб поселился в их доме как раз перед рождеством, — но джонатан сам предложил ей за несколько дней до выписки боба, чтобы он к нам переехал. джонатан сказал, бобу тяжело будет жить одному после травмы. хотя я вижу, ему всё ещё трудно привыкнуть к тому, что нас теперь четверо, — уилл редко делится подробностями событий своей жизни, вызывающих у него сложные чувства. майк слушает жадно, вглядывается в его лицо, по крупицам собирает общую картину эмоционального состояния уилла. майку хочется быть рядом. майку хочется быть надёжным. майку хочется уилла поддерживать. как уилл поддерживает его. — а ты? тебе не плохо? — спрашивает он. снимает варежки, засовывает их себе за пазуху — под шарф. потом проделывает то же самое с правой рукой уилла: снимает варежку, берёт его ладонь между своими и крепко её сжимает — греет. уилл мягко поглаживает ладонь майка пальцами. он отвечает: — мне нравится боб. на прошлой неделе мы играли в приставку. я выиграл, — на лице уилла появляется едва заметная тень улыбки. майк видит — ему нравится вспоминать время, проведённое с бобом, — и он просил о реванше. так что сегодня после ужина мы играем снова, — уилл кивает самому себе, а потом говорит, — я знаю, он делает это не потому, что хочет произвести впечатление на маму или понравиться мне. ему правда интересно со мной. и… я, кажется, нравлюсь ему таким, какой есть. он хвалит мои рисунки. и ему тоже не нравится спорт. мы вместе смотрим научные программы. хотя, мне кажется, джонатан немного ревнует теперь и меня. не только маму. — хорошо, что у вас всё наладилось, — говорит ему майк. он достаёт из-под шарфа свою варежку, надевает на уиллову правую руку и принимается греть левую, — вы достойны счастья. ты, и твоя мама, и джонатан. уверен, ему просто нужно больше времени, чтобы привыкнуть, и он тоже откроется бобу. — ты так думаешь? я надеюсь на это… понимаешь, я думаю, он провёл больше времени с папой, чем я, и… он разочарован в мужчинах, ухаживающих за мамой, в целом. он не может ему поверить, — делится уилл. майк кивает в ответ. он может себе представить это чувство, хотя никогда его не испытывал. и всё же, он был знаком с отцом уилла. он не был хорошим человеком. уилл продолжает. — но я чувствую, как его отношение к бобу изменилось. он был ему благодарен: боб спас нас всех, меня, собой пожертвовал. он герой. — я тоже так думаю, — соглашается майк, — он герой. он надевает и вторую свою варежку на руку уилла. — и ты тоже, — произносит уилл. — что? — переспрашивает майк. — герой. мой герой, — отвечает ему уилл и тычется носом в холодную от морозного воздуха щёку, касается её губами.