Кузьма и барин

На похороны кучера Андрей не пошел. Марьюшка говорила, всё было очень красиво: поп басил, жена выла, а сам кучер лежал в гробу светло-зеленый, спокойный, будто не умер, выблевывая внутренности, а просто уснул. Деда Прокофьича, который не дожил полгода до века и помер от новости об утрате хозяйского вина, похоронили в соседнем рядке. Бедолага как услышал, что мадеру в землю спустили, так и упал где стоял. — Ты что ж, третьим собрался? — пеняла кухарка Андрею. Он днями лежал на своем топчане, закрыв голову руками. Иногда только выбирался во двор, до отхожего места — щурясь от солнца и покачиваясь от дурной лихорадочной слабости. Андрей знал: это он убил деда. В этом он тоже был виноват. Во всем он был виноват, только он. Разве что кучер сам справился. Не надо было, наверно, пить из лошадиного следа на удачу… Отныне всю воду в доме кипятили по два раза. — На, поешь, — сердобольная Марьюшка вечерами приносила каши в чугунке, иногда даже с покрошенным мясом. Проглотив насилу несколько ложек, Андрей с улыбкой отодвигал еду. Она качала головой: — Отощал, и в чем душа держится… Как ты жить будешь, тебя ветром носит. А Андрей и не хотел жить. Без барина всё стало серым, бессмысленным. Без лица его светлого, голоса нежного. Без рук, больших и сильных. Без его носика дурацкого, на котором так забавно держались очки с круглыми стеклами. Почему-то именно вспоминая про носик, Андрей начинал подвывать. — Замолчишь ты или нет?! — как-то прикрикнул на него Евстаф, злой мужик. — Скулишь как пёс, и так тошно… Его быстро окоротили. Все знали, что барин сотворил с Андреем что-то ужасное. Что — непонятно, но так даже страшней. Поэтому ходили, как шелковые. Мишка появился в первую же ночь. Когда Андрея притащили в избу и кинули в его уголок, под топчаном что-то зашевелилось. Стоило лишь мужикам уйти, как из-под него вылез Мишка. Быстро скользнул, прижался к Андрею, блестя в полутьме цыганскими большими глазами. — Миха, ты? — прошептал Андрей, почувствовав рядом знакомое горячее тело. — Ну а кто ж еще, — хмыкнул тот, вглядываясь ему в лицо. — Сбежал? — Да раз третий за сегодня, — Горшок дернул плечом. — Ты-то как? Я уж думал, изверг тебя покромсает, — его голос дрогнул. — Извёлся весь, пока запертый в чулане сидел… Выбил-таки дверь. А Машка-кухарка говорит, тебя живого вынесли. Вот я и сразу сюда… Андрей молчал. Было тяжко что-то говорить, думать, жить. Стыдно перед Михой. И перед барином стыдно. — А тебя сильно секли? — спросил он шепотом. Миха усмехнулся: — Да так… Лишний раз дали, вроде бы как ошиблись. Но отпустили, коли барин велел. И я сразу к вам… Ничего, завтра уже работать смогу. — Зачем? — удивился Андрей. — Полежи хотя бы три дня. Мишка вылупился в ответ. Он не мог понять, как это. — Ну, я всегда лежу, — пояснил Андрей. — Будто мочи нет ходить, барин все ноги отбил… Хоть пару дней, да урву. Лежишь, мечтаешь. Стихи писать можно. Он замолк, вспомнив о том, что случилось в последний раз. Мишка покачал головой: — Нет, я так не могу. — Он совсем понизил голос: — Хлеба насушу и уйду. Пойдешь со мной еще раз, Андрюх? Андрей не знал, что ответить. Рассказать Мишке про обещание вольной? Уйти так, раз барин его разлюбил?.. — Сил нет, Мих. Прости. — Ну лежи, — Горшок погладил его по руке и спросил: — А тебя-то как… Лютовал? Много сек? Андрей снова молчал. Как признаться, что было всего пять ударов, но это оказалось хуже пятидесяти? — Мало, да больно. — Меня тоже, — кивнул Миха и вдруг предложил: — Хочешь потрогать? Он придвинулся плотнее, но всё так же оставался к Андрею лицом. И тот, чтобы и вправду потрогать зачем-то рубцы, погладил Миху по спине, запустив руку под рубашку. Рассеченная кожа бугрилась под пальцами. — Заживет как на собаке, — обнадежил Миха и тоже протянул руку, провел шершавой ладонью Андрею от лопаток до пояса новых, выданных Марьюшкой портков. В следующий миг они уже целовались. Миха впился ему в губы с жадностью, больше кусал, чем ласкал, царапнул своим отколотым зубом. Андрей попытался отпихнуть друга: — Мих, ты чего? — Но тот целовал его, как обезумевший. — Миха! — Андрей повысил голос, и Горшок испуганно замер, заозирался на темноту за спиной. — Не надо так, Мих, — попросил Андрей. — Это грех. — А с барином у вас не грех? — прошипел Миха. — Я же видел… — Что видел… И Горшок рассказал. Как весной обстригал деревья в саду с высокой стремянки и оказался напротив окон барского кабинета. Ну, почти. Совсем немного подлезть пришлось — но это чтобы лучше постричь. И увидел, как барин Андрея на коленях качал, на ухо что-то шептал, а сам его при этом иголкою тыкал. — Я смотрю и душа холодеет, думаю: «Сиську не трожь!» А он тебя прямо туда тык да тык, да насквозь… Андрей вздрогнул от сладкого воспоминания. Как барин позвал его к себе, показал несколько пар колечек на выбор — гладкие, с витым узором мелкой зернью и с алой коралловой бусинкой. Андрей выбрал гладкие. Думал, барин уши ему прокалывать будет. Но оказалось, не уши. Андрей тихо всхлипывал, пока барин вытирал кровь салфеткой, а потом успокоился от поцелуев — где болит, и не только. — А чего снял? — вдруг сварливо спросил Горшок. — Загноились, — соврал Андрей. На самом деле, с колечками получилось забавно. Барину нравилось, взяв Андрея на колени, поглаживать сережки, чуть-чуть небольно оттягивать — придумал даже к ним приделать цепочку, как для брегета, чтобы тянуть оба сразу. Только очень уж быстро у них всё стало заканчиваться. Иногда Андрей, упершись ещё грудью в кушетку, потирался об алый бархат — и всё. — Какой же ты чувствительный, — качал головой барин, вынимая сережки. Хотели ухо еще проколоть, но что-то тогда отвлекло… — Что, нравится, как барин целует? — зло спросил Горшок. Он лежал, раздувая ноздри, и аж весь дрожал от негодования. — Нравится, — ответил Андрей. — Больше жизни. Миха смотрел ему прямо в глаза — а потом потупился. Андрею захотелось обнять его, извиниться: ну не может он дать, что Михе надо, никак — как из камня воды не выжать. Миха хороший, Миха друг, с которым в детстве грязь ели и коровам крутили хвосты, а барин… — Ну и бог с тобой, — вдруг сказал Горшок. Но вопреки ожиданию, из андреевой постели не вылез. Натянул на обоих перелатанное одеяло, развернулся спиной и засопел себе в локоть. Андрей тогда тоже вскоре уснул. А на следующий день Миха пошел на работы, и спать ложился уже у себя. Иногда подбегал ранним утром, принося Андрею напиться, только смотрел как-то странно, с дурковатой приветливой радостью. Делал вид, что ничего не было. А потом однажды ляпнул: — Это всё потому, Андрюх, что у тебя не развито классовое осознание. — Что? — Андрей подавился противной тепловатой водой. — Я тебе потом объясню, — пообещал Горшок. Да видно, забыл. Андрей в болезни потерял уже счет суткам. Должно быть, не прошло ему даром лежание на холодной столешнице. Кости ломило, в голове стояло мутное марево. Видения сменялись одно другим. Иногда слышался голос барина, ласковый, будто в тот раз, когда хвалил за семьдесят с лишним ударов: — Андрюша, хороший мой… — И Андрей просыпался в слезах. На миг закрадывалась надежда, что барин сменил гнев на милость, даже сам к нему пришел — но нет, приходил он только во сне. Снилось разное. То будто они в какой-то другой, далекой стране, где прямо на улице растут кипарисы, оливы и олеандры, как в усадебной оранжерее, и ходят смуглые веселые люди. И Андрей с барином тоже — вдвоем, словно равные, гуляют за ручку и торопливо обнимаются в темных узеньких переулках. То будто барин Андрея целует — но грустно, как на прощание, и исчезает. Андрей касается губ, и на пальцах — горячая кровь. То как они в первый раз встретились, в прошлом году, когда барин только вернулся после смерти батюшки из Петербурга. Андрей тогда помогал заносить вещи в дом и засмотрелся на минералы в футляре со стеклянными стенками, да и навернулся об половицу. Футляр вдребезги, мельчайшие алмазы и изумруды рассыпались по щелястому старому паркету. Андрей ползал на четвереньках, собирал камни в ладошку, когда барин, войдя, тонко взвыл, вцепился себе в темные кудри — и с силой отвесил ему шлепок пониже спины. Потом, кстати, очень извинялся и говорил, что это не в его принципах, а у самого на щеках румянец пятнами и дыхание из груди так и рвется. Ну, в следующий раз Андрей его гербарий своротил тоже почти что случайно… Как-то ночью Андрей вскинулся на постели, будто от далекого крика. И понял — пора. Наскоро натянул штаны, накинул кафтан и побрел, никем не замеченный, со двора. Долго шел меж спящих изб до околицы, а там — по дороге до перекрестка. Темнота была, хоть глаз выколи. Где-то в лесу тревожно ухала сова, свистел над сжатым полем ветер. Андрей вышел ровно на середину перекрестья, упал на колени и ткнулся лбом в дорожную пыль. Замолился: кто бы ты ни был, черт, дьявол, кикимора лесная, верни мне барина, верни Александра Владимировича. Жить без него не могу, как без солнца вяну… Взамен что хочешь бери — кровь выпей, душу, руку правую на отсечение (Мишку только не бери, он все равно бешеный). В аду готов гореть, только бы еще раз барин меня приласкал и посмотрел глазами своими прекрасными… Вдруг за спиной раздались шаги. Андрей вскочил и резко обернулся. Сердце испуганно зашлось — никак его услышали? Андрей приготовился, если сейчас выйдет барин (или нечисть в его обличье) — так он и смерть принять сможет, от таких-то рук! — Эть! — кто-то ткнулся в него и с матерком повалился назад. — Это кто здесь ещё, ититская сила… — Миха, ты? — воскликнул Андрей. В этот момент из-за туч показалась луна и ярко осветила дорогу. На земле сидел сонный Миха, в тулупе, с котомкой на палке и почему-то без штанов. Тощие ноги в обмотках торчали из-под длинной рубахи, подпоясанной веревкой. — Ты чего здесь? — А ты чего здесь?! Они с негодованием уставились друг на друга. Андрей выдавил не своим каким-то голосом: — Я… гуляю. — Я тоже гуляю, — огрызнулся Миха, отряхиваясь. — Может, вместе погуляем пойдем? Андрей тоскливо обернулся в сторону усадьбы. Ему показалось, что там, в далекой дали, в барском доме зажглось желтой искрой окно. — Нет, Мих… Ты лучше один. Горшок с досадой плюнул и припечатал ногой. — Не понимаю я тебя, Андрюх. Не понимаю… — Мих. — Чего? — А почему ты… так? — он кивнул вниз. Горшок опустил взгляд на ноги и хлопнул себя по голове: — Забыл штаны, о боже мой! Всё взял, а штаны-то забыл! Прособирался, ё-моё. — Нехорошо без них как-то, — заметил Андрей. — Ну… это самое… — Горшок недовольно дернул плечом. — В другой раз не забуду. «Голову не забудь, главное», — про себя улыбнулся Андрей. И вдруг ему пришла мысль. — Мих, можешь службу одну сослужить? — Да, какую? — нахмурился тот. Андрей приблизил губы к его уху и прошептал просьбу. Вслух почему-то было неловко. — Да нет, — удивился Мих. — Зачем бы я стал это делать… — Один разок, Мих. Пожалуйста, — взмолился Андрей. Друг смотрел на него со смесью страха и жалости. Потом махнул рукой: — Ладно, приспусти свои эти. Андрей дрожащими пальцами развязал тесемки штанов и оголился до середины бедра. — Нагнись, — хрипло попросил Миха. — Ниже. Андрей послушно уперся руками в колени. В следующий миг Горшок со свистом протянул его веревкой по мягкому месту. Андрей взвыл. Миха, со свойственным ему везением, умудрился задеть сзади по яйцам. — Что ты делаешь, блядь? — завопил Андрей, падая на четвереньки. — Ааааа, дурак! — он едва увернулся от второго удара. — Ты сказал бить, я бью! — обиделся Горшок. — Что, не надо больше? — Нет! — простонал Андрей. — Спасибо, не надо. Было только больно, а вовсе не сладко, как он понадеялся. Видно, дело-то все в барине, а не только в ударах. — Не понимаю я тебя, — повторил Миха, помогая ему подняться. Андрей благодарно кивнул. Он вроде понимал, но от этого было не легче. Идти обратно с Михой было неожиданно весело, приятно, как в детстве, когда наловили уклеек и бежите к матери домой. Миха под конец еще тронул его за руку, мол, не сердишься ли? — и Андрей коснулся в ответ, как у них обычно бывало. К моменту, когда вернулись в избу, всё случившееся на перекрестке казалось ему уже странным сном. Только кожу немного саднило. А еще был сон, в ту же ночь, будто сделался Андрей барышней. Не сам, конечно, и не по щучьему велению. — Хорошо как у тебя всё заросло, быстро, — приговаривал барин. — Давай-ка еще раз посмотрим. И Андрей послушно ложился на кушетку, позволял ему проверить свежий розовый шов и опять протереть мягкой губкой. — Молодец, — говорил Александр Владимирович. — Нравится тебе теперь? Спокойней жить стало? — Спокойней, барин. И вправду, сделался он тихий да гладкий. Борода, которая и так почти не росла, совсем прекратила. И полюбил Андрей наряжаться. Особенно — чтобы барин его наряжал. В тонкого полотна рубашки, панталоны с кружевами, пышные юбки и корсеты. Каждый день приезжали из города посыльные с коробками и каталогами. Андрею нравилось лучшее, по парижской моде — платья из тяжелого бархата с турнюрами, ботинки с высокой шнуровкой, шляпки с вуалью. Барин играл с ним как с куклой. Одевал, подкрашивал губы кармином, сам отросшие волосы причесывал. Брал с собой в карете кататься, и там, под мерную качку на мягких рессорах… — Андрей! Во сне он вцепился в руку барина, но безжалостный разбойник (с михиным цыганским лицом) вытащил визжащего Андрея из кареты и принялся лапать за грудь… — Просыпайся ты! Тебя управляющий к себе звать изволят! — гнусавый парнишка, из конторских, тряся Андрея за плечо. — Ну живей, ну! И Андрей понял. Юрьев день. Сегодня барин его прогонит с концами. — Дава-ай, — приговаривал паренек, помогая Андрею натянуть чистую рубашку, принесенную заботливой Марьюшкой. — Велели тебя привести, живого или мертвого… Андрей усмехнулся. Мертвый он теперь, это точно.

***

В конторе вкусно пахло лампадным маслом и свежим ржаным хлебом. Андрей разглядывал толстый листок гербовой бумаги с кучерявой подписью барина и не мог поверить глазам. Вольная грамота. То, ради чего люди собирают капиталы, из-за чего костьми ложатся, у него оказалось задаром. — Ну поздравляю… Андрей, — хитро улыбнулся эконом, толстый бородач из старообрядцев. Его помощник маячил за спиной, скуксившись и потирая подзажившую щеку. — Спасибо, — прошептал Андрей. — В город пойдешь, али как? Андрей молчал. Он хотел пойти в лес и вздернуться на первом суку. — Если что, есть у меня в Твери один человечек, ширмы расписывает. Ты же вроде у нас художник?.. Выйдя из конторы, Андрей постоял на ярком осеннем солнце, косом и не греющем. Потом потащился к себе. Не видя ничего, сложил в котомку теплый платок в дорогу, вчерашний хлеб в тряпице, скатанную грамоту и бумагу с адресом «человечка»… Обернулся на расхристанный михин топчан у другой стены. Из-под горы тряпья выглядывал угол какой-то брошюры. С Михой прощаться сил не было — только больней. Вот к Марьюшке зайти стоило бы, это всегда хорошо… Захотелось в последний раз посмотреть на окна барина, хотя бы издалека. Андрей закинул котомку на плечо и отправился к усадьбе. В первый раз шел как свободный человек, не боясь, что помощник эконома отловит или староста выдаст леща просто потому что может. Хотя, конечно, он и раньше не боялся, а они по-прежнему могли — но всё же. У господского… теперь просто у дома Андрею сделалось совсем горько. Как ни пытался, не мог зайти в сад, облетевший и хмурый. Всё казалось, барин будет стоять у окна и обязательно увидит его, снова рассердится… Андрей бродил возле заднего крыльца, того самого, на котором соседская барышня писала виды на луг. Трава уже побурела и пахла болотом. На носу у гипсового льва повис дырявый кленовый листок, Андрей зачем-то снял его и продолжал мерить шагами песок. Старый камердинер стоял, прислонившись к желтой, в пятнах влаги стене, и курил самокрутку. Он по-разбойничьи щурился, взглядом следя за Андреем. Наконец, окликнул: — Чего ты маячишь? Андрей не отвечал. Где хочет, там и ходит, нет ему теперь хозяев. — Барину доложить о тебе? — продолжал старик. — Что? — Андрей замер. — Барину, говорю, доложить? — камердинер едва заметно улыбнулся и затушил самокрутку о кованую ручку. Андрей кивнул. Так он и стоял, оглушенный, не зная что думать, пока старик снова не появился в дверях. Коротко махнул рукой, мол, давай. Андрей не помнил, как прошел за ним анфиладой комнат. Как всегда, камердинер велел ему ждать в последней, у кабинета барина. Андрей не видел ничего, ни картин с голыми дородными девками, ни часов, которые громко вдруг громко пробили три раза, отдаваясь под сердцем. А вдруг не примет? Вдруг передумает?.. Хотелось сбежать, но ноги словно приросли к полу. Наконец, отворилась дальняя дверь, и Андрей увидел барина. Александр Владимирович был страшно осунувшийся, как будто больной чахоткой. От застегнутого под горло черного сюртука лицо казалось еще бледней. Он смотрел на своего Кузьму, словно не веря. А потом не позвал, как обычно — а сам пошел навстречу к нему. Котомка соскользнула с плеча. Андрей стряхнул морок и бросился барину в ноги. И странное, невиданное дело — барин сам тоже вдруг упал перед ним, и Андрей стукнулся головой ему не в колени, а точно в лоб. Да с силой! Так они и столкнулись, словно два бодливых козленка. — Ай! — барин засмеялся, совсем несолидно, потирая голову, и Андрей улыбнулся — слабо, неверяще. — Александр… Владимирович? — Андрюша… — барин вдруг бросился к нему, обнял крепко-крепко, и тут же отклонился. — Да что вы, я грязный весь, — протестовал Андрей — но барин не слышал. Они смотрели друг на друга жадно, будто не виделись семь лет, а не семь дней. Андрей с горечью отмечал, как лихорадочно блестят у барина глаза, как запали щеки. «Не дай бог, чахотка откроется», — суеверно подумал он. — Ты пришёл, — прошептал барин. — Ты всё-таки пришёл… Ты же мог уйти. Ты вернулся… — Примите к себе? — улыбнулся Андрей сквозь слёзы. — Если ты хочешь. Андрей кивнул молча, потому что горло свело. В дальнем конце анфилады, через полдюжины комнат, тихо скрипнула дверь. Наверно, камердинеру надоело подслушивать. Барин снова, не брезгуя, прижал Андрея к груди и зашептал-зарокотал на ухо: — Прости меня, пожалуйста, за тот последний раз, я немного… увлекся и не рассчитал силу… воздействия… я… забылся, — произнес он с нажимом. — А это абсолютно недопустимо. Ты, видать, решил, что я убить тебя хочу? — Нет, — Андрей замотал головой. — Я не собирался тебе навредить, просто… — И вы меня, барин, простите, — выдохнул Андрей ему в шею. — За вино, и за… всё. Не подумал. Снова хотел вас увидеть, глупый. Не знал… как иначе сказать. И вот. — Ничего, вино ничего… Как известно, благотворное действие алкоголя на организм сильно преувеличено, а вот побочные эффекты… В общем, здоровее будем! — заключил Александр Владимирович и вдруг взъерошил Андрею волосы. Тот засмеялся. — Ах, барин… — Больше не будешь убегать? — Александр Владимирович весело смотрел на него. — Нет, барин, не буду, — честно сказал Андрей. Они всё ещё стояли на коленях — забавно, подумал Андрей, как будто оба наказанные… Должно быть, барин тоже об этом подумал, потому что потянул Андрея за руку, поднимаясь: — Пойдем-ка, — но указал взглядом не на кабинет, а в другую сторону. Андрей непонимающе поднял бровь. Что-то барин заготовил особое? — Несмотря на непереносимость у некоторых индивидуумов, коровье молоко обладает прекрасными питательными свойствами, — вдруг серьезно произнес Александр Владимирович. — Ты же пьешь молоко? — Да, — растерянно кивнул Андрей. — Когда получается… — Это прекрасно. Судя по состоянию кожных покровов, ты не слишком обильно питался эту неделю. — Да вы тоже, барин, чутка скукожились, — хохотнул Андрей и поймал влюбленный ласковый взгляд. — Ты прав. Велю приготовить двойную порцию. — И галет к нему? — с надеждой спросил Андрей, вспомнив те тающие во рту чудеса, которыми его тайком угощала Марьюшка. — И галет, — подтвердил барин. Он взял со столика колокольчик и трижды громко позвонил, вызывая камердинера. Тот пришел с непроницаемым лицом, громко шаркая туфлями. — Пусть приготовят нам молока, галет… и воды нагреют для ванны, да побольше. Старик низко склонил голову.