Кузьма и барин

Последующие три дня были адом, и много позже, в Париже, глядя на разметавшиеся по подушке черные кудри только что уснувшего Саши и его свежий румянец, Андрей вспоминал порой эту ужасную зиму в России. Качал головой и тянулся, бывало, перекреститься. Правда, уже на католический манер. Ни свет ни заря тогда он вызвал в гостиную камердинера, чтобы послал скорее за лекарем. Неожиданно смутившись, старик признался: тот вечером напился пьяным и пошел на охоту с рогатиной, так с тех пор и не вернулся. Два раза уже везло — приползал наутро пусть драный, но живой, только в этот раз-то ночью метель была… Андрей стиснул кулаки. Потом приказал, если только мерзавец появится, немедленно вести его к барину, будь он хоть сам даже при смерти, — а когда камердинер ушел, долго лупил себя по коленям и беззвучно стонал, чтобы не тревожить больного. До того, как барин совсем впал в беспамятство, Андрей умудрился дотащить его до ванной. Велел камердинеру, чтобы принесли пять ведер студеной воды и одно колотого льда. Александр Владимирович был горячий, как печка — Андрей никогда в жизни не знал, что человека может быть больно держать, руки жгло. Он сам перелил воду, наконец, бахнул целое ведро ледяного серого крошева. Александр Владимирович, в одном банном халате сидевший на скамеечке, поднял голову: — Если ты собираешься предпринять попытку… снизить таким образом температуру, это в корне неверная тактика. Холод вызовет спазм сосудов и дальнейшее… повышение, — он потер висок, пытаясь сфокусировать взгляд. — А что мне делать? — тихо спросил Андрей. — Дай… пожалуйста… — Александр Владимирович замотал рукой, и его начало выворачивать всухую над пустым ведром. Кое-как дошли обратно до спальни. К полудню он стал совсем плох; Андрей прикладывал лед в резиновом пузыре к пылающему лбу, но Александр Владимирович, чувствуя прикосновения, пытался увернуться, отпихнуть его, и жалобно кривил запекшиеся губы. Пить у него выходило плохо, будто что-то в горле мешало. Андрей целый час потратил, держа возле рта китайскую голубую с белым чашку и по глоточку вливая воду. — Ох, барин… Саш. Как же всё… — Андрей до боли тер лоб. Сам он никогда не болел. Гадюка там жалила, молния била, но чтобы лихорадка — от этого бог уберег. Только один раз занемог, когда думал, что барин прогнать его хочет. И рядом никто не болел особо, сразу помирали, как кучер. У Мишки от простуды было средство: попариться в бане, прыгнуть в снег и навернуть меду с хреном. Только куда уж барину в баню, если он и так еле дышит… Почему-то было не страшно, а как-то… кромешно, дико, будто остались они во всем мире одни, потерялись, как дети в лесу. В лесу… пойти туда, что ли, за лекарем? Или в город скакать, только это сколько верст по метели… И вдруг, словно искорка сверкнула во тьме, Андрей понял: Марьюшка! Кухарка — она же и травница; ведьма, говорят, только ему всё равно, хоть сам черт, лишь бы барин был снова здоров. Наскоро одевшись у себя, Андрей побежал к ней — но кое-что вспомнил. Вернувшись, запер спальню и отогнул расшитое бархатное покрывало. Александр Владимирович застонал, не приходя в себя, когда Андрей вынул одно колечко («Вот и славно, вот так…») — и дернулся вдруг, когда тот притронулся к другому. Выступила капелька крови. — Да Саш, Господи… — Андрей придержал его за плечо, снимая вторую сережку. Почему-то не хотелось, чтобы кто-либо их видел. Никто, кроме них двоих. Андрей помнил, что коричневый флакон чего-то горько пахнущего, чем Саша ему протирал проколы, всегда хранился в столе. Полез в нижний ящик — там была только запасная жестянка белой мази, в среднем — ножи, десятки складных перочинных ножей разных форм с ручками из янтаря и слоновой кости (Андрей аж залюбовался). В верхнем были записные книжицы и блокноты с карандашами. Наконец, пузырек нашелся возле книг, там же на столешнице темнела капелька крови. Видно, вчера барин порезался, очиняя перо. А перо ему понадобилось, чтобы подписывать мишкину вольную грамоту… Вспомнив, как хорошо вчера было, светло до страшного рассказа, Андрей чуть не взвыл. Обработав ранку («Повреждения кожи это ворота инфекции!» — так не раз, подняв палец, увещевал его барин и прижигал безжалостно малейший порез, хотя казалось бы, Андрей тем ножом самое большое в земле копался да жопу чесал, откуда там инфекция…), Андрей бросился к Марьюшке на кухню. В доме уже знали о болезни Александра Владимировича, ходили притихшие. Наверно, заприметили, что завтрак никто не велел подавать, как обычно, в овальную залу. Одна из кухонных девок глянула на Андрея со страхом и прыснула в погреб. Марьюшка сидела, опершись широким локтем на стол, и читала роман в потрепанной серой обложке. То ли сентиментальное содержание его, то ли нашинкованный лук, забытый на доске, послужили причиной, но по лицу кухарки катились крупные слезы. Она не сразу заметила Андрея, тот подошел ближе. — Что тебе? — Марьюшка шмыгнула носом и заправила под платок выбившуюся рыжую прядь. И тут Андрей тоже заплакал. Размазывая слезы кулаком, он кое-как рассказал, что барин помирать решил, лежит в лихорадке, горлом свистит и никого уже не узнает, вернее — его не узнает, и значит скоро точно… Марьюшка вздохнула, чуть побледнев, и решительно отложила роман, на обложке которого Андрей успел заметить «Отрочество. Сочинение графа Л.Н. Толстого» (от мыслей про всяких там графов его передернуло). С кряхтением забравшись на табурет, Марьюшка стала шарить на верхней полке буфета. — Держи. И это. Андрей еле успел подхватить пару каких-то мешочков и банку. — Эх… — она с опаской посмотрела вниз, и Андрей галантно подал руку. В следующий миг Марьюшка спрыгнула. Пол слегка вздрогнул, и стопка посуды жалобно брякнула. — Иди к нему, посади выше, чтоб не задохся. Скоро загляну, — уже отвернувшись, она хлопотала у плиты, заливая воду в начищенный чайник. — Спасибо, — пробормотал Андрей. Он не помнил, как вышел, очнулся уже у постели больного. Пытался подтянуть, засунуть под спину подушки — Александр Владимирович валился на сторону, набок, и закрыв голову локтем, жалобно тихо стонал. В груди булькала мокрота. — Ну и тяжелый же ты лось, — разозлился Андрей, с четвертого раза сумев усадить барина ровно. Тот немедленно запрокинул голову, обнажив беззащитное горло с синевой проступающей бороды, и начал сипеть. — Да что такое… — взмолился Андрей. Он натащил подушек из ближайшей гостиной и смог окружить барина всего, как строптивого ребенка. Теперь он сидел достаточно ровно и даже не задыхался. — Вот, значит… — сказала Марьюшка, вошедшая без стука. В руках у неё был поднос, на нём два щербатых кофейника и одна простая белая чашечка. — Куда? — она оглядела комнату, и Андрей мигом освободил место на краю стола. Кивнув, она проковыляла к нему. Травяной настой барину совсем не понравился. Он слабо отбивался, мотал головой, но Андрей раз за разом упорно разжимал ему челюсти, и Марьюшка смогла споить целую чашку. — Первое от лихоманки. А второе для кашля, — она кивнула на более темный кофейничек. — От кашля? — не понял Андрей. — Для! Чтобы внутри себя не держал, — Марьюшка деловито откинула покрывало и приложила ухо барину к широкой груди. — Поверни его. На живот, ну?.. Андрей тревожно замер. Ладони вспотели. Он хотел что-то сказать, предупредить, но воспоминание о страшной сашиной тайне выгнало все мысли, как выстудило. Марьюшка, выждав, цокнула языком, и сама, ловко выдернув подушку, перевернула огромное тело. Андрей молчал. Спина в следах от ударов выглядела жутко. Такое тоскливое чувство бывает после долгого созерцания вида зимней дороги с колеями от повозок в замерзшей грязи. Линии бугрились: тонкие белые, мясистые красные… Марьюшка нагнулась и приложила ухо под левой лопаткой, потом с другой стороны, внимательно слушая. Вздохнула: — Нехорошо. Звук пустой. Барин-то наш как будто чахотошный. — Ничего он не чахотошный! — обиделся Андрей. — Не было за ним такого! — А за матушкой его было! — То давно! А он всегда здоровый… обычно. — Ну смотри. Пусть так больше, книзу лежит. Иногда поворачивай. Через час дашь ему из второго, — она кивнула на кофейник и потерла поясницу, не пережившую разгибания, — если совсем начнет задохаться. Только не переборщи. — Спасибо. — Андрей оправил край одеяла, скрывая ужасные шрамы. Александр Владимирович застонал и попытался откинуть его, но обессиленно замер и только со свистом дышал. — Покойный барин зверь был, — вдруг сказала кухарка. — А? — Никому спуску здесь не давал. Даже сыну, вижу. Гори он в аду, старый черт. — Да. — «Да!» — с внезапной злобой передразнила она. Андрей не знал, что ответить. Зверь?.. Зверь. И вроде сам жил ведь всю жизнь при том прежнем барине, а особо и не замечал. Знал, что лютует, слышал, что кого-то секли, так не его — да и ладно. Все так жили… — Ирод он, — Марьюшка смотрела пред собой и не говорила — цедила: — Сам же палкой ноги мне перебил. Я еще молодая была. А после вольную выписал: иди, Мария, куда хочешь, везде тебе рады… — Так ты вольная?! — А то, — подбоченилась она. — А чего сейчас не уйдешь? Ты же можешь… если вообще… — Да куда мне, — она сглотнула. — Тут хорошо. Было. При Алексан Вадимовиче. Андрей притронулся к виску барина. Казалось, жар начал немного спадать. — Куда я уйду? — повторила она. — А кто будет вас, обормотов, кормить?.. Андрей улыбнулся сквозь слезы и, привстав, поцеловал её в тугую круглую щеку. — Ты загляни сегодня, — кивнула Марьюшка. — С ума ж сойдешь с ним. Наши присмотрят. А там и пьяница наш немецкий из лесу вернется. Андрей рассеянно пожал плечами. Еще раз поблагодарив Марьюшку, он сел на край разметанной постели и начал ждать. Но ждать в тишине было грустно, поэтому он принялся рассказывать, как барин выздоровеет, и они поедут с ним в Петербург, навестить Мишку. А тот уже заделается важным певцом, получит дворянство от самого Императора и будет ездить по Невскому проспекту в карете с двумя лакеями на запятках. А граф к тому времени совсем разорится и пойдет по миру, станет сидеть на паперти, весь в парше и обмотках, и ему будут корки кидать… Тут душа у Андрея не выдержала, и он разрыдался. Рухнув рядом с Александром Владимировичем, он плакал в подушку, выл, затыкая рот кулаком. Барин… Саша — его Саша, не должен был так страдать. Андрей слышал хриплое, с присвистом дыхание. Казалось, поначалу, пока лежал спиной вверх, оно не было настолько шипящим. Андрей кое-как перевернул его, снова посадил повыше. Он был уже не горячий, как раньше, но весь в липкой испарине. Андрей принес чистую тряпицу с кусочком льда и протер лицо и шею. — Попробуем, что Марьюшка нам заварила, да? Второй настой, должно быть, оказался вовсе противным и горьким. Александр Владимирович отбивался как мог; Андрей даже думал звать на подмогу, но у него все-таки получилось залить что-то в рот (хотя так и подмывало попробовать уже и не в рот, благо заприметил в шкафу длинноносую воронку). — Вот так, — приговаривал Андрей. — Молодец мой хороший, умница, пей… Весь вечер и ночь он то давал Александру Владимировичу отвара от лихоманки (жар несколько раз возвращался), то делал компрессы, то просто держал за безвольную руку. Не зажигая свечей, при мертвенно-бледном свете луны Андрей думал: не снится ли это всё? Вдруг он откроет глаза, а Саша рядом — здоровый, веселый, весна, всё цветёт, и едут они в Петербург… Андрей не заметил, как задремал, но проснулся он в темноте от громкого кашля. Второй отвар начал действовать. Кашель клокотал в горле, сотрясая всё тело. Разбуженный камердинер принес два десятка платков. Александр Владимирович, ненадолго вернувшись в сознание, прошелестел что-то навроде просьбы их сжигать в целях нераспространения инфекции. — Да какое, барин… — болтал Андрей. — Этак не напасешься. Чего это мы их будем сжигать… — Но потом принес для сплевывания мокроты ведро, потому что чистые платки вскоре кончились. Кашель, тем временем, становился мучительней. Андрей уже пожалел, что дал Александру Владимировичу это чертово зелье. «Ведьма, и вправду, — со зла думал он. — Решила истребить весь баринов род за свои ноги несчастные. Вот же умно…» Рассвело. Андрей стоял на коленях, на полу, оперевшись локтями на кровать. Вдруг Александр Владимирович в бреду отпихнул кого-то невидимого, должно быть, давившего ему на грудь, и жалко, слабо дернул ногой. Андрей поймал его ступню, припал губами к внутренней стороне лодыжки с чуть выступающей косточкой — как к чему-то святому приложился, и благоговейно опустил на кровать. Ноги барина Андрей тоже любил — он всего его любил, но ноги до странности. Мог часами у них сидеть, когда барин занимался своими науками. А что, в комнате натоплено, на ковре не холодно — самое лучшее место. Если бы кто-то узнал, сказал бы — как пес, но Андрею было всё равно. Он таким счастливым становился, когда Александр Владимирович разрешал ему положить голову себе на колени и даже рассеянно запускал руку в волосы, пока сражался с очередным латинским подстрочником. Правда, порой Андрей начинал дурковать, тыкаться лицом в живот, и всё заканчивалось тем, что барин стонал, прижав испачканные в чернилах пальцы к губам, а Андрей внизу довольно, с веселым причмокиванием завершал на сегодня занятия теоретической анатомией на латыни, и они приступали к практической анатомии на русском. Однажды барин после такого осерчал и приказал: — Чтобы возместить тот невосполнимый ущерб, который ты наносишь моему плану занятий, сегодня побудешь анатомическим пособием. А Андрей только рад. Барин ему тогда сказал раздеться, протер мокрой губкой и, уложив на спину, принялся на нем рисовать, справляясь со справочником, где какие кости, мышцы и органы. Кости были синими линиями, мышцы — красной штриховкой, а органы — черными контурами. Вышло очень красиво, Андрею сразу захотелось самому попробовать рисовать в трех цветах. От тонкой кисточки с тушью было щекотно, но барин строго велел не елозить. Правда, когда, разметив в передней проекции, Александр Владимирович попросил перевернуться, Андрей не выдержал и прогнулся в спине, завилял… Барин за это расцветил красным по кругу musculus sphincter ani externus и мазнул черным по testiculorum, которые у Андрея немедля поджались, — но уже не выдержал сам, и отмывались после оба. Андрей еще порадовался, что барин атеист, а то мало ли, захочет покрасить яйца на Пасху… Ладно красить, но как потом стукаться… Еще Андрей любил лежать у барина в ногах, когда тот вечерами вслух читал ему у камина. Александр Владимирович сидел такой смешной, свежеумытый, в своем шелковом халате, и глубоким голосом вещал о приключениях неугомонного помещика Чичикова, который приводил его почти что в восторг своим упорством и наглостью. — И ведь это из жизни, Андрюша. Говорят, это карикатура, но клянусь, я видел таких, и вот хорошо бы, чтобы эти типажи остались больше представлены в книгах, чем в нашем дворянском собрании… Андрей улыбался, лежа на медвежьей шкуре и закинув руки за голову. Сухие ступни барина, удивительно изящные для его немалого роста, покоились у Андрея на животе. В туфлях барин мерз, а поджимать под себя не любил, говоря, что это вредно для кровообращения. Вот Андрей их и грел. Александр Владимирович зашёлся в очередном приступе кашля, и было страшно и больно смотреть, как всё его тело судорожно вздрагивает. Внезапно он замолк — а потом кашлянул как-то по-другому, резко и коротко. Андрей поднял голову. На пальцах барина алела яркая кровь. — Это в горле повредилось? — попросил Андрей. — Да ведь? Просто сейчас натрудил… Это не страшно же, Саш? — Гемоптизис... — улыбнулся Александр Владимирович. — Но не могу сказать, какого генеза. Потом Андрей плакал, прижимался к его боку и выл, чтобы ни за что не смел умирать, а Александр Владимирович гладил его по голове и глухо, отрывисто говорил, чтобы поберег себя и уходил, прислал каких-нибудь сиделок и ничего не боялся… что это лечится… — а потом опять впал в беспамятство. Так, рыдающим и лежащим без чувств, их и застала кухарка, явившаяся без стука с подносом, на котором исходили паром две чашки бульона. — Батюшки святы, — упавшим голосом проговорила она, глядя на расцвеченные алыми брызгами подушки. — Всё-таки чахотошный. Андрей зарычал на неё, чтобы вышла, поганая ведьма, и крепче обхватил своего бедного барина. Зашептал ему в бок, что очень-очень любит, как в жизни никого не любил, и если он умрет, то Андрей умрет тоже. Должно быть, кухарка сообщила, глупая баба, но вскоре появились священники — сразу двое, огромный толстый поп Димитрий, вселявший своим густым басом трепет в сердца деревенских прихожанок, и тощий как огарок дьячок с дымящим кадилом, а с ними несколько простоволосых старух-плакальщиц, веселых в предвкушении заработка. За ними в дверях мельтешила, заломив руки, Марьюшка. — Господи благослови-и, — ухнул Димитрий, взглядом показывая Андрею, чтобы убирался и не мешал делать дело. — Готов ли ты, раб Божий Александр, принять Святые дары… — Он не хотел, — Андрей выпрямился. — Барин в бога не верует. — Это вопрос двоякой… Не препятствой произведению таинства. — Нет! — рявкнул Андрей. — Запретил он себя причащать! Еще раньше мне говорил! — Сын мой... — Я не сын тебе, крыса церковная! — Андрей подскочил и принялся выталкивать попа за дверь. По ощущению, он словно врезался в большую перьевую подушку. Старухи голосили, дьячок воровато листал верхнюю книжку в стопе на столе (Андрей помнил, что это был роман господина Люсьена де Сада о злоключениях одной бедной девушки). — Что ты… да в своем ли ты уме… — растерянно бормотал Димитрий, поддаваясь мелкими шажками. Должно быть, никогда еще ему не случалось так напряженно бороться с неверующими. Уже в дверях он поднял было длань благословить умирающего, но Андрей как злая охотничья собака мигом цапнул его, впившись зубами в ребро пухлой ладони. Димитрий взвизгнул по-бабьи: — А-ай, зверёныш! — и понесся прочь по анфиладе, подхватив полы рясы; старухи стайкой метнулись за ним. Андрей успел перехватить у дьячка книгу, которую тот ловко спрятал подмышку, и пинком придал ему скорости. Удостоверившись, что все ушли, Андрей утер кровь со рта и снова лег рядом с барином. Теперь они оба были в крови. Александр Владимирович стал совсем прозрачный, как тающая свечка из светлого воска, и белый как снег, лишь бурело в уголке губ нестертое пятнышко. И Андрей почему-то понял: кровотечение продолжалось, только всё осталось внутри. Дышал теперь барин редко, тяжело, каждый раз словно печально вздыхая. Потом приходил эконом. Окладистая рыжая борода грустно висела, будто тоже скорбела по барину. С ним был какой-то ферт, стряпчий из городских, вертлявый, прилизанный и грязный. Он назвался представителем дворянской палаты и бесцеремонно сел за стол, шлепнув поверх бумаг свою папку. — Александр Владимирович? — как-то робко пробасил эконом. — Завещание зачитывать надо-ть. Андрей легонько тронул барина за лежащую поверх покрывала ладонь, и Александр Владимирович с усилием открыл запавшие сухие глаза. — Здравствуй… Давай поскорее. Запинаясь и сглатывая слёзы, эконом зачитал по бумаге с сургучной печатью, что потомственный дворянин Александр Леонтьев, находясь в здравом уме и твердой памяти, передает права на всё свое имущество, движимое и недвижимое, как-то: усадьбу с жилым зимним домом, хозяйственными постройками и земельным наделом… У Андрея звенело в ушах. Он только сейчас как-то понял, что всё — барин действительно умирает. Дальше только отпевание (от которого он вряд ли сможет спасти), крышка и гроб. — …А также оброчные деревни Леонтьевка, Князево, Марьинка, Голубково, Балуново, Горшки и Большая… — тут он сбился, — Еловка? — Эконом взглядом показал: ведь ошибка же. Андрей пожал плечами, мол, нет, продолжай. (А про себя подумал: никто и не верит, что деревня на самом деле Елдовка, поэтому даже в церковных книгах вот так. То есть, говорят все Елдовка, а пишут Еловка. Даже на знаке при въезде. Правда, там все время мелом дописывают. И дорисовывают. Но это ладно, у соседа под оброком вообще Большой и Малый Содом… Но тут он почувствовал, что уже отлетает по дурости, и ущипнул себя за руку). — …И Большая Еловка. Передаются в полное владение вольноотпущенному Андрею Сергееву при условии выделения им ежемесячной помощи в рамках установленной суммы дочери покойной сестры вышеуказанного дворянина до достижения ею совершеннолетия либо вступления в брак… Андрей не мог поверить. Чтобы барин всё — ему… Но зачем? Зачем теперь, когда ничего уже больше не нужно… Городской стряпчий вдруг громко зевнул. Андрей обернулся на него, посмотрел с осуждением, а тот, вдруг поднявшись, выскользнул за дверь и на пороге подмигнул Андрею, словно подзывая к себе. — Данное завещание считать законным и достоверным, — завершил эконом и обернулся, ища глазами стряпчего. — Ну где этот? Господи! Андрей, всхрапнув, вышел из спальни. Стряпчий нашелся тут же. Он присел на край наборного столика и уплетал засахаренные фрукты из вазы, да с таким аппетитом, что заляпал лацканы пудрой. — Эй, милейший, — тихо сказал Андрей. — Заверить надо там что-то… без вас недействительно. — Оно и так недействительно, — гоготнул стряпчий, и подманив Андрея ближе, зашептал: — Никто, конечно, этому бреду не поверит, скажут, подделочка-с! Чтобы помещик своему крепостному всё оставил в обход племянницы, где это видано! Слухи пойдут, слухи. — Плевать. И… я не крепостной. — Будешь крепостной, когда имение в казну заберут. А тебя в Сибирь. За попытку фальсификации важных бумаг. — И что делать? — тупо спросил Андрей. Стряпчий облизнулся, и вытерев ладони о бока и без того засаленного сюртука, рассказал всё Андрею. Как сейчас, конечно, никуда не годится. Скандал. И без того в уезде говорят, что барин совсем с ума сошел от наук и на итальянский манер приблизил к себе некоего народного Антиноя. Только это ж не семья, и никто. А вот в городе есть значительный человек, уважаемый, друг покойного батюшки барина, — он чуть не повторился «покойного», — вот ему по праву всё и должно бы достаться, уж очень дружны были по воинской службе. Завещание уже составлено, оно и пойдет. Сиротку-племянницу возьмут приживалкой. А Андрею будет назначено жалование, как крепостному художнику, сто рублей в год серебром, и этого, — стряпчий тоненько засмеялся, — за глаза хватит. Зато верные деньги… Что лучше — Сибирь или деньги-то… Андрей молча взял его за оттопыренное скользкое ухо и потащил обратно в спальню. Стряпчий корчился и верещал, но Андрей пихнул ему в дрожащую руку перо и заставил заверить завещание, которое зачитал эконом. На том и закончили. Андрей верил и не верил. Он — да новый хозяин? Это было неважно. Пусть оспаривают, главное, чтобы было сделано, как барин хотел. Он даже не заметил, как те двое вышли. Александр Владимирович лежал, глядя перед собой потемневшими глазами. Андрей осторожно взял его за руку. — Саш? — Пожалуйста… можешь уйти… Андрей непонимающе заморгал. Как же так? — Уходи. Не хочу… чтобы ты… — Что тебе принести? Может, пить? — Чистое белье и рубашку, — усмехнулся Александр Владимирович и прикрыл глаза, бесконечно утомленный этой беседой. Андрей как во сне велел, чтобы барина помыли и переодели. Хватаясь за стену, спустился по мраморной лестнице. Портреты важных дам и господ в париках строго смотрели на него, явно не одобряя такого наследника. Марьюшка была у себя в комнате, во флигеле для дворни, и складывала стопкой какую-то одежду, когда Андрей влетел к ней как вихрь. — Ты! Ведьма! — крикнул он. — Ведьма! — передразнила она. — В осла тебя превращу, будешь знать ведьму! Наскочил и давай горло драть… — Ты чего ему дала?! Отвечай. — Чего надо, то и дала, — пробурчала она. — Во-первых, ничего такого. А во-вторых, он уже был чахотошный. И так бы вскоре открылось. — Не умеешь лечить, не берись! Квашня рукожопая. — Что-о? Это кто рукожопая? Это кто лечить не умеет?.. — подбоченилась она. — Ты! — заорал Андрей. — Хоть раз что-то у тебя выходило?! — Плод всегда хорошо вот вытравливала… — Так он не беременный! — Что, пока не успел? — хитро улыбнулась она. Андрей от этих намеков побагровел и чуть не кинулся на дурищу с кулаками, но тут же взял себя в руки. — Не твое это дело. Она пожала плечами и принялась складывать каким-то особым образом белую с кружевом сорочку. — Извини, — Андрей сжал голову предплечьями. — Я… Он прошел, не видя ничего, и лег на бок на её большую кровать, возле стопки пахнущих нагретым железным утюгом кофточек и нижних юбок. — А я в город собралась, — вдруг сказала Марьюшка. — У меня там дочь с мужем, на мануфактуре работают. Может, где нужна повариха… Она вздохнула и села рядом с Андреем. Ему сразу стало тепло — жар от Марьюшки шел, как от хорошо растопленной плиты. Он положил ей голову на мягкое бедро и закрыл глаза.

***

Когда Андрей вернулся, барина уже обмыли и облачили в чистую рубашку. Возле кровати оставались три девки, все с жутко заплаканными красными лицами. Одна расчесывала ему, от безысходной любви, гребнем кончики красиво разложенных на подушке кудрей. Другие просто сидели в ногах, напряженно глядя в лицо и ловя, очевидно, момент, когда душа будет спархивать. Александр Владимирович лежал бледный как покойник, красивый скульптурной красотой. На лбу, вместо бумажного венчика, был пышный венок из сухих, но сохранивших яркость полевых цветов — маков, лютиков, васильков, еще каких-то белых, названия которых Андрей не знал… — Я решила, коль барин язычник, — пояснила одна из девок. — Ну, раз у него в парке храм поганым богам… Андрей вздохнул: не храм вовсе, а ротонда с коллекцией выписанных из Петербурга и из самой Италии мраморных статуй. Вспомнил он и как по осени, в странно теплый день, гуляли вместе по парку, а потом забежали в ротонду. Саша обнимал Андрея за плечи, водя от скульптуры к скульптуре, и всё про них рассказывал. Получалось, эти древние были те еще греховодники… А потом оба встали в центре круглой площадки, под потолочным окном в луче тусклого ноябрьского света, и поцеловались. Андрею казалось, случилось тогда очень важное, словно все древние боги на них посмотрели и сказали: вот это хорошо, это верно… Андрей дал девушкам знак, чтобы оставили их вдвоем, и сел на край постели, поближе к своему Саше. Тот чуть приоткрыл глаза. — Значит, всё? — спросил Андрей. Александр Владимирович едва заметно кивнул. Перекрученный синий лепесток упал на белую простынь. — Значит, победил тебя граф? — усмехнулся Андрей. — Что… — прошелестел Александр Владимирович. — Граф сильней оказался. — О чем ты говоришь… А… Андрюша… — Так то и говорю. Узнает, наверно, что вы, барин, зачахли, и порадуется. Может, даже выпьет. У Палкина, или где вы там с ним в столице-то развлекались. Скажет: «Теперь мне полное раздолье». Краска вернулась в лицо Александра Владимировича. Он распахнул глаза шире и внимательно смотрел на Андрея. Осмысленно и даже зло. — Я… — он задохнулся, в горле заклокотало, — но сглотнув, продолжил: — Я тебя не понимаю. — Ага, — кивнул Андрей. — Помереть-то всяко легче. А кто с тем дурным справится? Мишка? Он, конечно, бешеный, но вашим хитростям дворянским не разумеет. Вот вы б могли, да вы ж самоустраниться решили. Александр Владимирович глубоко вздохнул, и расплатой за это стал жестокий приступ кашля. Андрей помог ему сесть повыше и подставил ведро, куда тот сплюнул свернувшейся кровью. — Дай мне бумагу и чем… — хрипло, но решительно потребовал Александр Владимирович. Андрей мигом нашел ему на столе блокнот с остро заточенным карандашом. Александр Владимирович долго, с перерывами в несколько секунд между словами вывел поперек страницы три строчки на латыни и велел Андрею: — Если не удастся взять все, то хотя бы второе. Это для повышения свертываемости крови. — Я… это ж аптека где… В город? Я мигом! — воскликнул Андрей, вырывая листок. Он клюнул барина на прощание в кровавые губы и побежал скорее на конюшню. Чуть не уронив камердинера, велел, чтобы с барином всё время находились рядом и по необходимости злили. Темнело, и небо из синего сделалось грязно-фиолетовым. Начиналась метель.