***
Когда они прибыли в особняк на Миллионной, там, странным образом, уже все знали о случившемся. Графа встретили рукоплесканиями, как героя (впрочем, так, по сути, ведь и было). К нему тут же по-кошачьи ловко скользнул рыжеватый парень и ткнулся лбом в плечо, неестественно вращая кудрявой головой, — Андрей узнал в этом дебиловатом питомце медбрата из полицейского участка. Одет он был странно — в короткие парусиновые штаны, как у мальчика, белую блузу и матроску. Граф потрепал своего нового фаворита по макушке и совершенно потерял к нему интерес, заговорив с каким-то стариком, а потом стоически принял поздравления от густо оштукатуренной дамы с бархоткой на спичечной шее. В просторном мраморном вестибюле было не протолкнуться, а гости всё прибывали, карета у подъезда сменяла карету. Дамы сбрасывали шубы на руки лакеям, взмыленный швейцар открывал дверь, как заведенный. Граф шел, едва заметно кивая знакомым, успокаивающе улыбаясь на тревожные взгляды, пока не остановился у подножия сверкающей лестницы, устланной красным ковром. Мишка неловким лешим замер рядом, пошатываясь. Десятки людей окружили их, устроив овацию, а Анфиса, уже в простом синем платье, кинулась ему на шею, заголосила по-народному: — Миша! Мишенька! Родненький мой! — и принялась покрывать отчаянными поцелуями лицо, насколько получалось достать. Граф устало поморщился и коснулся виска, массируя как при мигрени. Мишка стеснительно бурчал, мол, да что там, не волнуйся, но видно было, как он растроган и сам едва ли не плачет. Видимо, мысль в нем давно уже зрела, и он внезапно объявил: — Завтра к твоему отцу в Лодейное поле поедем. — Зачем… — всхлипнула она. — Так это, — Мишка кашлянул. — Ты будешь моею женой? Пожалуйста. Если хочешь. — Ах, Ми-иш… — пропищала она и еще крепче стиснула шею. Граф с усталым выражением лица кивнул куда-то в пространство, и лакей принес круглую алую коробочку. Её граф передал Мишке, предусмотрительно открыв. Анфиса мелко захлопала в ладоши и три раза подпрыгнула, но тут же приняла вид отстраненный и томный, и позволила надеть себе на палец тонкое помолвочное кольцо из белого золота. Пока она надевала другое Мишке, граф стоял рядом, возвышаясь над ними как некий жрец и осеняя обряд. Под рукоплескания публики пара поцеловалась, и Мишка, счастливый и оглушенный, закинул своей будущей жене на плечо огромную лапу с заметно отросшими ногтями. Андрей тепло улыбнулся ему — а после перевел взгляд на Александра Владимировича, и в очередной раз поразился его выражению. Это было… любопытство? Что-то не злое, но странное. И касалось это явно не Мишки. Вслед за графом они поднялись наверх. Там он ушел сменить костюм, на котором алели еще капли крови, предоставив их самим себе. Андрей от души обнял Мишку, поцеловал Анфису, и выслушав поток сбивчивых радостных излияний, вдруг почувствовал себя очень счастливым — и странно уставшим. Анфиса тоже убежала переодеваться к торжественному ужину, и друзья попрощались, условившись встретиться уже за столом. — Ты же рад, правда, Саша? — Очень, — улыбнулся Александр Владимирович. — Главное, конечно, чтобы свадьбу назначили не в мае. Андрей рассмеялся. После сегодняшнего смертного ужаса жизнь ощущалась особенно остро. Вокруг было столько красоты и веселья, что казалось, дальше будет всё только лучше. Граф оказался вовсе не таким плохим человеком, Мишка с Анфисой поженятся, они с Сашей поедут, наконец, за границу… Должно быть, Саше этот дом навевал тяжелые воспоминания, и он хмурился, но Андрей не мог сдержать какой-то глупый восторг. Стараясь не слишком явно вертеть головой, он рассматривал дивные росписи под лепнину в классическом духе и колонны из кроваво-коричневой яшмы. Возник лакей с дюжиной фужеров игристого вина на подносе, Андрей взял один, для пущей светскости, Александр Владимирович отказался. Зачем-то Андрей всё же обернулся, и его внимание привлек господин с неприятным сухим лицом и темными волосами до плеч. Тот стоял совсем близко от них. Держа в руке полный бокал, он внимательно смотрел на Александра Владимировича тускло-черными, будто подвяленными глазами и слегка ухмылялся, так что Андрею захотелось уже спросить: «Что вам угодно?». Однако странный господин сам нарушил молчание. — Радостно видеть вас здесь, князь Леонтьев. Говорили, ваше здоровье так плохо, что вы уже не встаете. — Благодарю, поручик Гусев, — парировал Александр Владимирович. — В последнее время, напротив, мне лучше. Тот издевательски хохотнул и отвел взгляд, а Андрей сжал кулаки от бессильного гнева. Хотелось высказать всё, что он думает о жалких трусливых интриганах, да надавать этому Гусеву пощечин, но устраивать скандал было нельзя. — Князь Леонтьев?.. — некая дама, уже изрядно захмелевшая, качнулась в их сторону и озарила Александра Владимировича сиянием лучистых бессмысленных глаз. — Да, тот самый, — любезно подтвердил Гусев, и дама крякнула: — Э! Впеч-чатляет. Александр Владимирович, побледнев, отступил на полшага, где его ждала другая опасность — еще более пьяная. Вторая дама с неожиданной фамильярностью обхватила его затянутой в черный бархат рукой за пояс и промурлыкала: — Неужто князь? Настолько знатен? — Князь, — подтвердил Гусев. — А почему… не в кавалерии?.. — бедная женщина качнулась и упала бы, если бы Саша её не придержал. — Пойдемте, — процедил он, — вам лучше будет сесть. — Нет, ну вы — князь? — продолжала допытываться она. — Князю надо в армию! Люблю военных… — И я! — воскликнула вторая и залпом допила бокал. — Конечно, — улыбнулся Гусев, — господин Леонтьев настоящий князь. Карьеры, правда, он не сделал. «Замолчи, — с тоской думал Андрей. — Пожалуйста, ну замолчи». — …Но это только по причине крайней его доброты. — Давайте мы пройдем к диванам, — сказал с нажимом Саша, но дама уперлась что было сил. Она хотела слушать дальше. — Может, он и преуспел бы на военном поприще, как его отец, если б не любовь к животным. — Гусев забрал у первой дамы пустой бокал и вложил ей в руки свой, полный. — О, это так мило! — Да. Когда пришла пора учиться верховой езде, наш юный князь внезапно обнаружил, что бедные лошадки терпят неудобства — знаете, сбруи, удила… — Простите, нам пора, — перебил его Саша и попытался отступить, однако пьяная женщина чуть не упала. Андрей подхватил её с другой стороны и мягко потянул к диванам, но она, казалось, не заметила, поглощенная рассказом. — …А еще в бока лошадкам вгоняют наточенные шпоры. Это так потрясло юного князя Леонтьева, что он в слезах бежал и попытался прыгнуть с крыши. Вот такой он добрый, князь, — закончил Гусев с тусклой, злой улыбкой. Дамы рыдали. Первая принялась утешать Александра Владимировича и уверять что ей тоже очень жалко лошадок, и вообще, она больше любит моряков. Вторая просто сморкалась в парчовый платок. — Вижу, ты хорошо всё помнишь, — вдруг сказал Александр Владимирович. — Даже то, о чем знать не должен. Гусев с философской миной пожал плечами, мол, это-то и главное — и чуть кивнув, скрылся в толпе. К ним наконец-то подоспела пара дюжих лакеев. Непристойных дам увели, те же продолжали рыдать, уверяя, что больше любят не военных, а добрых, и вообще, профессия для мужчины не главное, в отличие от роста. — Теперь ты видел и этого человека, — Александр Владимирович устало потер лоб. — Каверзы в духе приготовительного курса гимназии… — А ты сказал, что он не должен знать?.. — Про сей позорный эпизод я в свое время настолько полно открывался только графу. Андрей сжал кулаки. Он просто не понимал, что сказать, как утешить своего бедного Сашу, вновь преданного и оскорбленного. Тот сделался и вовсе печален, и пройдя несколько роскошных залов, оживленных и полных людьми, мимо столов, где играли в карты и бильярд, и огромных чаш с пуншем, опустился наконец на угловой диван в маленькой тихой гостиной. Он был очень бледен, и от контраста еще темней казались волосы и ресницы. — Тебе плохо, Саш? — Андрей сел рядом. — Нет, отнюдь. — Может, поедем домой? — Пить было неловко, и он отставил фужер на пол. Александр Владимирович помотал головой и тихо ответил: — Нет, всё хорошо, просто немного устал. Андрей с грустью обвел взглядом комнату. Её декор представлял собой странное сочетание стилей: китайские гобелены на стенах, пара шкафов в итальянском духе с обильной резьбой, плотно заставленных голландским сине-белым фарфором, и на каминной полке китайская же расписная, красная с золотом шкатулка между пустых граненых пузырьков, по виду египетских, и гипсовых бюстов Сократа и Аполлона. Аполлону были пририсованы углем усы, а на голове Сократа красовалась дамская подвязка. Розовый диван, на котором они сидели, напоминал о первом Рококо, а люстра была какой-то средневековой, из кованого колеса. Возникало впечатление, что сюда просто перенесли и без особой мысли расположили драгоценные вещи, которым не нашлось место в иных, более тщательно составленных интерьерах. К тому же ещё и редко подметали. — Саш… — начал было Андрей, но осекся, смущенный его видом. Казалось, Александр Владимирович был чем-то напуган и смотрел перед собой. — Что такое? Тот, будто очнувшись, кивнул на шкатулку, украшавшую каминную полку: — Эта безделица навела меня на мысль о другой, очень и очень похожей. Андрей сразу понял, о чем он. Та шкатулка, в которой хранилось в имении на Ржевке завещание покойного графа, столь вероломно уничтоженное. — Но глупости, — продолжал Александр Владимирович. — Просто подумал некстати. О тех прекрасных временах. — Он помотал головой. Сердце у Андрея сжалось. Как же эгоистичен он был, подвергая бедного Сашу этому испытанию, вынуждая видеть всё, что напоминало о прежних муках!.. Мысль проявить светскость и заполучить расположение графа уже не казалась такой уж хорошей. Зато ему пришла другая мысль. И довольно безумная. Выглянув на всякий случай в приоткрытую дверь, Андрей тихо подошел к камину и принес Александру Владимировичу шкатулку. Тот удивился: — Хочешь рассмотреть отделку? Да, интересная работа… — Ты помнишь код? — Что? — Александр Владимирович подслеповато захлопал ресницами. — Код той шкатулки. Ну, первой. — Нет. И потом, я не уверен, что они б совпали… — Ну Сашенька, ну милый! — взмолился шепотом Андрей. — Нет, извини. И кстати, кажется, она здесь и была. Я в виду имею, в этом доме, — Александр Владимирович поправил очки. — Просто стояла в другой комнате. Так что они похожи лишь как предметы колониального экспорта… Андрей хотел уж объяснить, что в том-то вся и суть, чтоб в каждом доме по шкатулке, одна на Ржевке, одна — здесь, но вдруг услышал странный хлюпающий звук. Он обернулся. Маленький черный боров с удовольствием лакал из фужера на полу. Андрей сначала не поверил глазам, но боров был реален — с угольно-блестящей шерсткой и озорными красными глазами. Андрею почудилось даже, он улыбался. — Э-э, стой, тебе нельзя! — Андрей притопнул, но хитрая скотина мягко уронила фужер на паркет и мигом подлизала длинным языком остатки. — Не волнуйся. Я полагаю, он к подобному приучен, — меланхолично сказал Александр Владимирович. — Так в том-то и беда, — вздохнул Андрей. — Помню, у нас в деревне тоже хряка пристрастили к браге. Однажды как допился до горячки… — Он отставил шкатулку на полку и присел почесать свина за ушком, когда в дверях появился лакей. — Господа, граф приглашает вас к столу. Александр Владимирович молча кивнул, и они пошли вслед за стариком в бархатном черном камзоле. Андрей обернулся было, но маленький боров уже куда-то пропал, будто и не было вовсе.***
Стол простирался, казалось, до горизонта — Андрей в жизни не видал подобных залов и столов, но после, в их поместье на Сицилии, к конфирмации третьей Сашиной дочки смог воссоздать нечто приближенное. Сотни серебряных приборов сверкали при свечах, трехъярусные вазы были полны фруктов — яблок, апельсинов и даже заморских бананов и манго, в ведерках со льдом теснились бутылки шампанского… Место Александра Владимировича оказалось у самого начала стола, по правую руку от пустовавшего пока кресла графа, которое напоминало готический трон с гротесковой резьбой. По левую сидел Мишка, далее Анфиса, в новом шафрановом платье, за ней — прирученный дебильно-счастливый медбрат (или, скорее, матрос), а после Гусев. Видеть его было почти нестерпимо. Андрей понимал, что даже если ударит его сейчас столовым ножом, Сашу это не спасет, а делу их помешает, и лишь поразился жестокости графа, устроившего эту встречу. Сам Андрей сидел за Сашей, по правую руку от него, и честно сказать, было не по себе, потому что далее, рядом, сидел еще один Саша, только с длинными кудрями, да может быть, немного моложе — довольно точная, но неудачная копия, потому что рот у неё брезгливо кривился, как никогда у оригинала. Причиной, очевидно, был более удачливый соперник напротив. Андрей понял, что это тот самый юноша, с которым Саша ранее видел графа в клубе секретных сладострастников, и поразился еще и наглости того. По счастью, Александр Владимирович на эту провокацию никак не ответил. Возможно, попросту из-за слабого зрения. — Вам удобно, дорогой князь Леонтьев? — вдруг участливо спросил Гусев. — Ничто вас не тревожит? — Нет, благодарю, всё хорошо, — раздельно ответил Александр Владимирович. Стол гудел, жужжал, как улей, однако слова про князя не остались без внимания. Пожилая дама в канатах жемчугов, сидевшая чуть дальше, отклонилась и бесстыдно смотрела на Александра Владимировича в лорнет. — Чего-чего-чего? — явившийся будто бы из ниоткуда, граф возник у нее за спиной и приобнял за плечи. Теперь он был одет в черный с искрою сюртук и лиловую рубашку с жабо, а в петлице красовалась лиловая же хризантема. — Князь Леонтьев? — со значением спросила дама. Андрей, признаться, вздрогнул. Опять! Граф радостно подтвердил, что да, именно он, князь, и подул ей в прическу, вызвав облако пудры. Александр Владимирович промолчал. Вообще он смотрел медведем — не то чтобы загнанно, но довольно угрюмо и знакомства заводить не желал, даже не отвесил поклон. Андрей молился: пусть эта реликвия не окажется какой-нибудь фрейлиной царствующей Императрицы, пусть завтра им повезет… Пройдя вразвалку к своему месту, граф трижды постучал вилкой по пустому бокалу. Воцарилась тишина, все взгляды обратились к нему, и граф объявил: — Здр-равствуйте, друзья! Давайте будем кушать. Под веселый общий смех он сел, и пир начался. Граф с хлопком расправил черную салфетку и повязал себе на шею треугольной косынкой, словно корсар (Андрею впрочем более напомнило слюнявчик). Остальные были не столь экстравагантны и положили просто на колени. Андрей поступил так же. Тосты следовали один за другим, и блюда сменяли друг друга. Пили за Императора, за успех новой оперы, за Мишку, за его помолвку с Анфисой, за графа, за чудесное спасение и снова за графа, и наступила та особая непринужденность, которая бывает только среди равномерно пьянеющих людей. Дамы оживленно щебетали, квази-Саша, казалось, уже не с такой злобой смотрел на медбрата, а Анфиса сделалась ужасно милой с пятнами румянца на смуглых скулах. Мишка обнял её, притянул к себе и замер на миг, и Андрей никогда не видел его настолько счастливым. Александр Владимирович почти не пил, лишь пригубливал во время тостов, а ел совсем мало, и лакеи забирали каждую новую тарелку всё менее тронутой. Меньше него ела только Анфиса, которая следила за фигурой, и поэтому мучные блюда исключительно нюхала. Андрей и сам бы хотел проявлять подобную выдержку, но как назло, всё было таким восхитительно вкусным… Порции сначала казались крошечными, однако, это объяснялось обилием перемен блюд. Филе пулярок в тесте, холодные рыбные котлетки, фаршированные икрой, печеная форель, гусиный паштет, пирог с шампиньонами: граф будто нарочито хвастался искусством своих поваров. И вправду, вкус у всего был отменный, в разы лучше, чем в ресторане. Андрей поймал себя на мысли, что такой восхитительной еда ощущалась только однажды, когда они с Сашей в магазине восточных диковинок получили на сдачу с покупки костяных шахмат конвертик с толченым в пыль сушеным листом — «священное благовоние Ганга». Саша сказал, что это, очевидно, Cannabis indica, которая фигурирует еще в текстах Веданты. Порошок зажгли в большой пепельнице, и вот в тот вечер простая яичница казалась бесконечно, мучительно вкусной, а уж после ужина… — За тебя, Андрюш, — Мишка тянулся к нему с полным бокалом игристого, и Андрей, тряхнув головой, улыбнулся и чокнулся с ним. — А я, а я! — рассмеялась Анфиса, и Андрей легонько стукнул и об её бокал. Александр Владимирович молча приподнял свой. Андрей чуть приоткрыл перстень и поднес к краю тарелки, к размятому кусочку пирога, но домовой есть не стал — высунув на секунду крошечный нос, поморщился и спрятался обратно. Наверно, его рацион составляли только молоко и ириски. Из-под стола раздавалось негромкое хрюканье — это пировал поросенок, которому граф, наклоняясь, скармливал то кусочек свинины, то немного икры. За этим с тоской наблюдали оба его фаворита. Граф блистал. Можно так сказать, в пестрой палитре его речи были все краски, кроме краски стыда. Каламбуры становились всё злей, шутки всё беспощадней. Гусев, который был менее пьян, иногда вставлял своё слово, и граф, всплеснув полными большими ладонями, принимался изливать яд на новую жертву. Было далеко за полночь. Свечи в люстрах уже догорали, сделались тусклыми, и лакеи принесли настольные шандалы. Воцарилась атмосфера заговора и спиритизма. Завели веселые речи о чьих-то регулярно отрастающих рогах, о дуэлях… Андрею такие материи были чужды, и он тихо надеялся, что вечер не свернет всё же к жестокости и тупому бесстыдству. Конечно, он ошибался. — Миша, Миш, — граф вдруг доверительно наклонился к тому. — Да, Алёша, чего тебе? — улыбнулся Мишка беззащитно, по-детски. — Скучно, ну? — Нет… — Мишка, кажется, и вправду задумался, не скучно ли ему в высшем смысле. — Вижу, скучно, — граф хитро подмигнул. — А хочешь, сыграем с тобой? — Да… а как, то есть? Во что? Вместо ответа граф встал и звучным голосом объявил: — Господа! Настало время для одной игры… Его прервал воодушевленный рев. — …Особой, так скажем, игры. Для начала мы с моим другом, — он опустил руку Мишке на плечо, — компаньоном, соавтором устроим партию… допустим, в стуколку, в преферанс же не умеешь? Мишка машинально помотал головой. — Ставкой будет исключительное право на «Оперу нищих». Интересно? Хотите такую игру?.. Все дружно проревели: «Хотим!» Мишка, казалось, не понимал, и граф ему объяснил: — Если выиграешь, будешь считаться единственным автором, и деньги тебе все пойдут. А если я — то уж не обессудь. Будешь мне платить за возможность вообще на сцену выйти. Как, нравится игра? — Нет… Лёш, ну как же… — Мишка не мог поверить. — Зачем? Мы же всё с тобой вместе делали! Поровну музыку, я пел, ты стихи… — Губы у него задрожали. — «Зачем», — передразнил граф. — Затем, что мне скучно. — Он недовольно повел большими плечами. Настолько странен был контраст между ним прежним, заботливым хозяином, и этим едва ли не маньяком, что Андрею сделалось страшно. Казалось, мир галопом понесся в какую-то бездну. — Так игра?.. — спросил граф, и пьяное собрание подхватило, принялось скандировать: — И-гра! И-гра! И-гра! Андрей с надеждой взглянул на Александра Владимировича, но тот снова молчал, как всегда молчал, бледный и какой-то надломленный. — Давай, — граф склонился над Мишкой, как Змей-искуситель. — Всё или ничего. Будь мужчиной. Рискни. Похоже, его пропаганда сработала, потому что Мишка характерно остекленел взглядом — как в те моменты, когда ему западала какая-то мысль. Он закусил губу и засопел, явно колеблясь. — Мих, не надо, — попросил Андрей. — Мы же пьяные все сейчас… — А я бы советовал использовать последний шанс, — парировал Гусев, рассматривая свои ногти. — При желании, можно хоть завтра зарегистрировать права на господина Горшенева как единоличного автора оперы. — Нет! — Мишка словно очнулся. — Это как же?! — Легко, — вздохнул Гусев. — Кто тебя будет слушать, вчерашнего крепостного. — Но… все видели, что мы вместе там… сочиняли. Лёш?.. — Мишка неверяще, в отчаянии смотрел на графа, словно ища у того защиты. Граф улыбнулся и пророкотал: — Ну дава-ай. Или ты испугался? Глаза и Мишки сделались вовсе пустые, как одурманенные. Зал продолжал ритмично скандировать, у Андрея кружилась голова. Он схватил Александра Владимировича за локоть и прошептал на ухо: — Саша, пожалуйста, сделай ты что-нибудь… Внезапно раздался звон — это Анфиса со всей силы швырнула нож на тарелку. Отправив следом смятую салфетку, она вскочила. Стул шкрябнул по полу и упал с глухим стуком. — Всё! — закричала она. — Хватит! Хва-тит! Гости испуганно замолчали, и в наступившей тишине её голосок разносился как обличение свыше: — От вас, граф, я такого не ждала. Я думала, вы друг наш!.. Тот вальяжно улыбнулся, очевидно, прощая ей подобное заблуждение. — Ну Фиса… — виновато заглядывал снизу Мишка. — Ты не будешь играть, — отрезала она. — Я не позволю, чтобы ты погубил дело… дело всей своей жизни из-за какой-то там пьяной выходки! — Да может я щас и выиграю… — Нет. Нет. Без меня. Я не хочу это видеть. — Она яростно зашагала к выходу. В дверях она обернулась и отчеканила: — Надеюсь, граф, вы будете благоразумны. — После чего грозно фыркнула и исчезла. Мишка, запутавшись в скатерти и навернув пару блюд, кое-как выбрался из-за стола и побежал за ней следом. Когда он скрылся за дверью, граф виновато развел руками: — Никакого авантюризма. Ответом ему были общий хохот и улюлюканье. Граф залпом опустошил ближайший бокал и наклонился к Александру Владимировичу: — А хочешь, сыграем на твоего крепостного… а, он же не крепостной. Забыл. Перепутал. — Нет, — коротко и твердо сказал Александр Владимирович. — Есть некоторые сомнения в законности его вольной, — хохотнул Гусев. — Её можно оспорить. — Я знаю нотариуса одного… Деревнями возвращает… — пьяно хвастался кто-то за ним. Весь мир кубарем катился в черноту. У Андрея мелкой дрожью тронуло руки, и он спрятал их под скатерть. — А что, беглый, что ли?.. — продолжали судачить за столом. — Беглых только сечь… — Сосед с ума сошел, всех отпустил… Жена вернула. — Одного поймали в Гельсингфорсе… Голоса врезались в мозг, как сверла, как бессмысленное жужжание осиного улья. — Андрюша, — граф пощелкал языком, будто приманивая собаку. — Да? — тот обреченно поднял голову. — Может, сыграем на тебя? По-моему, будет весело. — Глаза у графа блестели как у хищника. Андрей через силу улыбнулся: — В стуколку или в вист? — На тебя — хоть в преферанс, — пообещал граф. — Если хочешь! — Я хотел бы… — Андрей неловко встал. — Я хотел бы, чтобы вы помогли Александру Владимировичу отправиться на лечение за границу. — О-о! — Да, — Андрей прочистил горло и продолжал: — Граф, пожалуйста, я знаю, вы можете заступиться перед самим Государем… Он никакой не революционер, он хороший, и очень болен сейчас. Его оклеветали, и… — Андрей поймал насмешливый взгляд Гусева, — и это неважно. И я хочу, чтобы вы играли, и что угодно, только, прошу, помогите… — Голос у него задрожал и прервался. Все смущенно молчали. Граф уже состроил умиленную мину и готовился выдать что-то особенно едкое, когда в дверях появился расстроенный Мишка. — Уехала… — он взмахнул шафрановым шарфиком. — Домой поехала одна. Я тоже, может… — Иди сюда, — велел граф. Мишка с опаской подошел к своему месту, и граф внезапно с силой потрепал его по голове: — Не понял шутку? Мишутка… Ай, ладно, ну вас, скучные вы все. — Он жестом подозвал лакея. — Нового вина. — И уже Мишке: — Садись-ка, будем пить. Тот сел, похоже, до конца не веря, что никто оперу отнимать у него не собирается. Посмотрел тревожно на окна, забранные тяжелыми портьерами — да и повесил лохматую голову. Андрея била дрожь, теперь уже всё тело. Медленно, с едва гнувшимися ногами он опустился на стул. Так значит, это были просто шутки, и он напрасно… Александр Владимирович рядом неестественно выпрямился. Казалось, он начал задыхаться, как часто теперь в минуты волнения, и быстро, коротко вдыхал ртом — однако, почти сразу же справился с собой, став как-то по-особому массировать запястье. Быстро склонившись к уху Андрея, он прошептал: — Спасибо, милый, спасибо, хороший мой. — И всё остальное более не имело значения. Принесли вино — десятки новых бутылей. Это было какое-то особое, красное, но игристое, словно шампанское, оно поднималось алой пеной в бокалах и пахло пленительно, как море, как кровь. — Дамы и господа! Тост! — граф с усилием поднялся. — Я хотел бы выпить за восстановление нашей дружбы с князем Леонтьевым. Сашуля, покажись. Александр Владимирович послушно встал. Граф смял его за плечи, притянул к себе, щекой к щеке. — Сегодня закончилась наша досадная временная рознь. Саша — Сашенька! — сам пришёл ко мне, как гость. Ну разве это не прекрасно?.. Гости загудели, что конечно же, прекрасно. Многие даже повскакивали с мест, чтоб лучше видеть несчастную, полу-задавленную жертву. — Давайте выпьем! Все! — крикнул граф, и гости дружно подняли бокалы. — С тобой — на брудершафт. — Он ослабил хватку, выпуская Александра Владимировича. Тот чуть помедлил — но согнул локоть нужным образом, переплетая руки с графом. — За тебя, Сашуля, — подмигнул граф, толкнув к его губам бокал. Александр Владимирович отпил — но тут же побледнел еще сильней, и отстранившись, закашлялся. Он судорожно пытался найти в кармане платок, и наконец, прикрыл рот рукой. Всё ещё терзаемый кашлем, он опустился на стул. — Эх… Не в то горло попало, — пояснил граф. — Так, а вы все до дна! Давайте-ка, давайте! Андрей пил с отчаянием, как будто это могло насытить прихоти графа и помочь спасти Сашу. Вино мигом ударило в голову, как ни одно до этого, и после трех глотков Андрей, качнувшись, отставил бокал. Напротив него Мишка грохнул о скатерть пустым: — Всё! Мутнеющим взглядом Андрей нашел Александра Владимировича. Тот сидел, подпирая болезненно голову рукой, и Андрею почудилось алое у него на манжете. Только бы не кровь… — Принесите книгу! — велел граф. — Живей. «Что еще за дурацкую книгу…» — все мысли у Андрея сделались медленными и какими-то выпуклыми, будто залитыми желатином. — Фамильная книга рода Горшеневых, — продолжал граф с теплотой гордости в голосе. — Важнейшие события в истории нашей семьи вносились в неё! И вправду, подали некий фолиант в багровой обложке и с золоченым обрезом, — безумный цирк работал исправно. Слуги быстро освободили место, и фолиант положили на стол перед графом. — Сегодняшний день — и моё примирение с князем Леонтьевым! — точно войдут в эту книгу, — провозгласил граф. Раскрыв фолиант, он оперся руками о стол, весь как-то напрягся, вдохнул — а потом с силой подул на страницы. Серебристо-прозрачное облако пыли взметнулось, полетело над столом. Граф с ухмылкой натянул косынку на рот и сел, наслаждаясь проделкой. Андрей пытался задержать дыхание, отклониться, но горчащая пыль мигом оказалась у него на языке, в глубине самой гортани, в глазах. Возле снова кашлял Саша. Мишка наполовину сполз под стол, рядом с ним тер лицо несчастный мальчик в матроске. Гусев вообще куда-то пропал. Люди валились навзничь, хватаясь за горло, кто-то тщился бежать, но падал без сил всего через пару шагов. Это было глупо, нелепо — и страшно. Граф торжествовал. Всё его большое тело тряслось от довольного хохота. Сразу стало заметно, что он вовсе не так уж и пьян. В черных маслянистых глазах горело злое веселье. Для Андрея всё вокруг потемнело, будто он разом ослеп. Стало жарко, душно, тесно в собственном теле. Потянув завязку шейного платка, он неловко скользнул вниз со стула. Паркет больно ударил об локти, всё закружилось, и последнее, что слышал Андрей, был надрывный кашель Саши.