***
Кашель к ночи и вправду усилился — то ли от сегодняшних просьб Альберта глубоко подышать, то ли от холодного воздуха, то ли от нервов… Порошки не помогали, и травяной чай не принес облегчения. Александр Владимирович, после очередного приступа откинувшись на подушки, слабо позвал: — Андрюша… — Да, я здесь, — Андрей поднялся из кресла и сел к нему на постель. — Принеси, пожалуйста, мой саквояж и воды. Средство было незнакомым — желтоватая жидкость из темной бутылочки, пахнущая как-то по-церковному. Александр Владимирович отмерил себе в стакан с три чайных ложки и быстро, закрыв глаза, выпил. — Саша, а что это? — Лауданум, — Александр Владимирович неловко отставил стакан, Андрей его перехватил и прижал зачем-то к груди. — Спиртовой настой опия. Повезло его здесь купить. Андрею сделалось не по себе. Он читал в газете, что в британском Гонконге люди разоряются и умирают от пристрастия к опиуму, проводя всё своё время в особых курильнях… Но это же, наверно, другое?.. — Знатная дрянь, — слабо улыбнулся Александр Владимирович. — Вероятно, несколько следующих часов я не буду досаждать тебе… своим кашлем… Всё так же с улыбкой он отвернулся и чуть запрокинул голову. Андрей, замирая, приблизил ухо к его губам. Дыхание сделалось редким и неглубоким, но как будто спокойным. Андрей подложил под затылок Саше еще одну подушку, чтобы голова не слишком отклонялась назад, и ушел на кухню. От стакана горько пахло лекарством. Андрей постоял, рассеянно созерцая собранные в горку на оберточной бумаге осколки фарфора — а потом, на цыпочках вернувшись в комнату, тоже плеснул себе с чайную ложку лауданума.***
Андрей не помнил, как дошел до постели. Его охватила необоримая слабость, какая-то теплая и уютная — будто пуховое одеяло, ноги разом занемели, все мысли пропали. Он подполз к забывшемуся Саше под бок и уткнулся лицом в белое кружево сорочки. Через сознание проносились хороводом мучительные яркие образы. Вот они с Мишкой в детстве бегут сквозь белое море цветущих яблонь в старом барском саду. Лет по десять им было, забрались — Мишка предложил, — и давай там резвиться. За молочной пеной соцветий неба было не видно, аромат стоял такой, что голова кругом шла. Низкие ветки нестриженых деревьев касались земли, Мишка отломил одну и всё норовил Андрея хлестнуть. Тот смеялся, убегая, хотя знал — не дело они творят; поймают — всыплют по первое число, как раз на той неделе старый барин у столба трое суток продержал мужика, который в заповедном пруду вздумал рыбу ловить себе на уху. Было страшно, и от этого еще веселей. — Эт-то шо такое? А ну, стой! — вдруг гаркнули откуда-то слева. Сторож! Андрей от лающего голоса вздрогнул и тут же побежал только пуще. Мишка — дурень бесстрашный! — наоборот, вздумал подразнить старика и отстал. Андрей слышал, как он ржет и кривляется за спиной: «Сто-ой! О-ой!..» Сам он выскочил на перекрестье дорожек, к ветхой зеленой беседке — и застыл как вкопанный. У беседки стоял мальчик, высокий, худой, с темными кудрями до плеч. Совсем один, с книжкой в руке — Андрей понял, что это и есть юный барин, который редко из дома выходит. Он был очень бледен, и должно быть, плакал недавно, потому что глаза у него, казалось, на мокром месте. И такой у него был взгляд — печальный, странный, нездешний какой-то, что Андрей невольно замер. Они смотрели друг на друга. Андрей, наконец, улыбнулся: — Привет? Мальчик неверяще моргнул — и улыбнулся тоже, самыми уголками губ, словно с трудом после плача. В этот момент на перекресток вылетел Мишка и ударился в спину Андрею. — Ты чего? Бежим! — дернул его за рукав. Андрей стоял, глядя на странного мальчика. — Андрю-юха! — провыл Мишка и ударил веткой по земле. — Ну! Тут к ним выскочил запыхавшийся сторож с ружьем. — Попались! — схватил обоих за уши, Мишку за левое, Андрея за правое. — Простить прошу, барин. Не потревожили вас подлецы? — Нет, отнюдь… — проговорил тот. Мишка бился как лев, хлестал старика (а больше себя) белой веткой, но сторож был сильней. В тот же день их по приказу старого барина посекли на конюшне. Андрею пятнадцать плетей, Мишке двадцать — за то, что сторожа покусал, и ночь в подвале без воды за сорванную ветку. Когда Андрея секли, он всё видел перед собой глаза того мальчика — от этого было вроде бы не так больно. На следующий день он сказал Мишке, что юный барин-то вовсе не урод, как про него говорят. А что почти не выходит — наверно, здоровье слабое. И улыбается по-доброму так… — Ага, добрый… — поежился Мишка. — Лучше б он сделал, чтобы с нас с тобой шкуры не драли. А то лыбиться каждый может… Должно быть, тогда Мишка и укрепился окончательно в идеях тотального анархизма. Андрей сквозь сон подумал, интересно, как это сочетается с пением перед Императрицей — но как-то, видимо, сочеталось. Мишка-Мишка… С неудержимостью, которая бывает только во сне, Андрея несло сквозь бело-кипенный сад, и деревья на глазах наливались пошло-конфетным кармином. Бутоны созревали — но не превращаясь в ярко-алые яблоки, а краснея и сочась на землю кровавой росой. Плакали, как та икона Богородицы в уезде — только там раскрыли подделку, а это всё было взаправду. Сквозь истекающий кровью усадебный сад Андрей вышел к дому. Двери залы на первом этаже были распахнуты настежь, он вошел — и обернувшись зачем-то, увидел, что дверей больше нет, только круглые стены ротонды. Внезапно что-то теплое, мягкое ткнулось ему в колено. — Мишка! — Андрей содрогнулся. Мишка стоял на четвереньках, задрав лохматую голову, и по-собачьи ластился ему об ногу. Глаза оловянно блестели, бессмысленные и пустые. Он был тощий, в сине-желтой россыпи синяков. В горло впивался широкий ошейник с кольцом. — Мих, как же так… — Андрей машинально потянулся к нему, и Горшок, радостно взвизгнув, поймал его пальцы беззубым ртом. — Не бойся, он не кусается, — прозвучал низкий раскатистый голос. Андрей поднял взгляд. В центре ротонды возник некий трон, вроде того резного кресла императора Петра, которое с Сашей видели недавно в музее. На троне, развалясь, сидел граф и с издевательской улыбкой смотрел на них. Он был огромным, тучным и как будто лоснящимся от самодовольства. Высокие сапоги блестели как черное зеркало, тугие брюки едва ли не лопались на ляжках. Граф посмотрел на свои выкрашенные зачем-то также в черный ногти и добавил: — Впрочем, ему уже нечем, — и откинул с плеча красивым жестом длинную прядь угольных волос. Словно в подтверждение его слов, Миха дурковато растянул рот в улыбке, и Андрей с ужасом увидел только розовые зажившие десны. — Что ты с ним сделал?! — хотелось крикнуть, но вышел лишь сдавленный хрип. — Нет, что ты с ним сделал, — улыбнулся граф и закинул ногу на подлокотник. — Нет… — Это ведь всё из-за тебя. И ты знаешь. — Нет! — закричал Андрей. — Ты и твой милый Саша так хотели избавиться от него… — Замолчи! — Что отправили в Петербург в надежде, что он пропадёт. Андрей заткнул уши пальцами, но издевательский голос продолжал звучать внутри головы: — Как хорошо, что у него теперь есть настоящий хозяин. Мишка! Сюда. Горшок, мигом потеряв интерес к Андрею, резво побежал на четвереньках в сторону трона. Андрей с дрожью заметил у него на локтях и коленях кровавые мозоли. — Молодец. К ноге. Хороший песик, — граф потрепал Мишку по отросшим волосам. — Кто у нас заслужил угощение?.. Мишка, явно вжившийся в роль, шумно быстро дышал, вывалив розовый язык. — Попроси. Давай. Мишка прогнулся в спине и завилял, точь-в-точь как настоящий щенок. — Молодец. Умница. Открой рот, — граф принялся расстегивать ширинку, а Горшок скулил, извиваясь от нетерпения у его ног. Андрей резко отвернулся — но только чтобы замереть в новом ужасе. Откуда ни возьмись в проклятом зале возник уголок той бани, где они полюбили бывать — мраморный подиум у бассейна. На нем он увидел Сашу в окружении голых сплетшихся тел. Там были банщик — поджарый, с налипшими дубовыми листиками, тот французский портной с густыми волосами на узкой груди, вчерашний усатый кондитер, белоснежный, как летнее облако, Альберт и неожиданно Яков, с ног до головы покрытый веснушками. Все они ласкали Сашу, и он изнывал под напором десяти сразу рук — и не только рук. Яков, закрыв от старания глаза, ритмично насаживался ртом, кондитер помогал ему, придерживая за затылок, а Альберт покрывал мягкими укусами промежуток от левой сашиной ключицы до уха. Остальные тоже целовали, пощипывали, гладили, словно стараясь не оставить без внимания каждый сантиметр кожи, блестящей и покрасневшей. Андрей шумно выдохнул, и Саша заметил его. Взгляд у него был поплывший от наслаждения, влажный и почти что бессмысленный. Он словно не узнавал. Портной махнул рукой, мол, давай, иди к нам, — но Андрей, шагнув было в сторону страшного ложа, развернулся и кинулся прочь. Вдруг на пути его встала невидимая стена, горячая, твердая, он ударился в неё лицом — и проснулся. Он лежал на постели, одетый, уткнувшись в бок спящего Саши. Тот был тихий-тихий, так что в первую секунду Андрей испугался, живой ли. Но Саша был жив, просто спал так крепко, что даже полуденный выстрел из пушки, прозвучавший вскоре, не разбудил его. Андрей долго плескал в лицо ледяной водой, полоскал рот от въедливой маковой горечи. В холодном шкафу под окном он нашел две уцелевших столовых тарелки — в них, сложенных вместе, поместили позавчера несколько ломтиков сыра и пастилы. Те подсохли, но выглядели в целом съедобно. Андрей приготовил на завтрак яичницу с гренками и зеленью и принес Саше в постель. Тот как раз уже проснулся и сидел, непонимающе вертя головой. — Сегодня воскресенье, Саш. Ты проспал часов пятнадцать. — Это еще не рекорд, — улыбнулся тот. Андрей очень надеялся, что больше таких рекордов не будет. Впрочем, выглядел Саша посвежевшим и больше не кашлял, а всё остальное было уже и не важно. — А снилось тебе что-нибудь, Саш? — Нет... не помню. А тебе? — Тоже ничего. Они поели вместе — Саша опираясь на подушки, а Андрей сидя рядом, скрестив ноги по-турецки. Видимо, дворник сообщил хозяину про разгром у спиритов, потому что вскоре появился господин Берг. С лестницы слышались его причитания и вскрики. Явилась и полиция. Они опрашивали дворника, тот клялся, что никого чужого в дом не входило, и если господа колдуны чего и устроили, то только между собой. Поднялись и на третий этаж. Александра Владимировича, все еще сидевшего в постели, из уважения к болезни беспокоить не стали, а Андрей рассказал всё, что видел: вскоре после возвращения домой услышал звуки драки, а потом люди стали выбегать. Полиция ушла, вполне удовлетворенная. Хозяин, погрустнев еще сильней от известия о болезни Александра Владимировича, причитал: — Так и знал, я так и знал, что добром это не кончится… Тут ремонта на месяц… Выяснилось, что графиня наотрез отказалась приезжать в этот дом и общаться с ним была намерена только через своего адвоката. — «Сдали квартиру с домовым»? Она в своем ли уме?! — сокрушался бедный немец. — Ещё и кота прикормили... Я же говорил, без животных! Андрей сочувственно кивал. Квартиру заперли при нем, с извинениями за вчерашнее беспокойство. Когда стали спускаться по лестнице, Андрею почудилось за спиной тихое бренчание балалайки. Саше сделалось значительно лучше, кашель не возвращался, но всё равно это воскресенье они провели в постели. Андрей разделся и занырнул к нему под одеяло, обнял и вцепился всеми конечностями сразу, прижался губами к губам. Саша грустно улыбнулся, мотнул головой: — Ну Андрюша, побереги же себя… Андрей, отклонившись, зашептал: — Не хочу. Я хочу как ты. Во всём. Я тебя люблю. Саша пытался протестовать, опять начал что-то про отделение капитала для самостоятельной жизни в целях недопущения распространения инфекции, занудел — но Андрей прервал его поцелуем и сказал: — Я тебя не брошу. Я с тобой теперь насовсем. — Но это же не значит, что нужно… ох… Андрей всего его зацеловал, каждый сантиметр — и широкую грудь, где жила зачем-то смерть, и большие ладони, и красивую глупую голову. Саша снова плакал, беззвучно, глядя в потолок. — Я не знаю, почему я такой счастливый теперь. Андрей утешал его, что всё хорошо, а будет ещё лучше, и он обязательно выздоровеет. Саша усмехался, но ничего не говорил. Андрей и сам себе почти верил. Внезапно Саша притянул его ближе и замер, любуясь. Провел большим пальцем по щеке, зашептал на ухо: — Как же тебя природа сотворила… ты такой красивый, Андрюша… Тут Андрей ввернул любимую присказку: «Спасибо матери с отцом, что я родился молодцом», и оба посмеялись сквозь слёзы. Саша рассказал, что в отрочестве часто думал: если он смертельно заболеет, как маменька, что он будет делать? Наверно, сперва отпустит крестьян, потому что ему уже будут не нужны. Потом сделает так, чтобы в хозяйстве не использовали лошадей на тяжелых работах, заменяя их сельскохозяйственной техникой. Хотя это, наверно, лучше перед тем, как отпускать, а то крестьяне еще не послушаются… — Иногда мысли были дикие вовсе. Убить отца из его же ружья. А что мне сделают, я уже умираю. Потом поехать в Петербург к царю и спросить: не совестно ему, что декабристов казнил? Самодур проклятый… Можно еще в Казанском соборе во время службы забраться в алтарь и крикнуть оттуда, что бога нет. И вот, — Саша улыбнулся, — в Петербург я уже приехал… Андрей рассмеялся. Повезло Николаю, что помер, а то бы приступил к нему барин: ты пошто Рылеева с Пестелем повесил, жандарм?! Он поцеловал Сашу в горячий висок и прижал к себе еще крепче. Саша продолжал: — Однако же, серьезно, единственное, что я хочу делать… это быть с тобой каждый оставшийся день, — он громко сглотнул. — Да. Не надо в Казанский, — кивнул Андрей. — Не стоит. И ты не умрешь же. Саша ничего не ответил. Андрей зашептал ему на ухо, что тоже очень-очень счастлив, что он никогда не думал, будто такое возможно — признаваться в самых безумных вещах и находить одобрение. Вот как с тем же воском и платком на глазах… Будто бог — он поправился: природа — друг для друга их сделала. — Я раньше никогда таких как ты не встречал, — он потерся носом о сашин висок. — Я тоже. Ты один, наверно, такой. — Не, в Аляске, говорят, еще двое есть, — авторитетно сказал Андрей, и Саша расхохотался. Андрей повинился, что не всё ему рассказывает, кое-что и утаивает. Саша полюбопытствовал, что же. И Андрей, который уже почти решился исповедаться в своем гадком сне, стушевался и сказал про другое. Что тоже думал, но не страшное. Говоря, он закинул ногу Саше на пояс, и вдруг почувствовал, что рассказ не оставил того равнодушным. Легонько потеревшись, улыбнулся: — А то можем. Можем же, Саш? Тот молчал, пунцовый, горячий. А потом выдохнул: — Только если ты хочешь. — Очень, — улыбнулся Андрей и пошел на кухню за кипяченой водой.***
За следующий час Саша выпил два литра. Только закончив первый, он начал беспокойно поглядывать на Андрея, мол, не пора ли? — но тот мягко велел ему продолжать. — Нам ведь много надо сразу. Потерпишь для меня? Саша стоически взял очередной стакан. Вскоре Андрей захотел проверить, хорошо ли продвигается процесс. Отодвинув в сторону одеяло и задрав ночную сорочку, он положил руку Саше на низ живота, слегка надавил. — А… Андрей… — Кажется, надо ещё, — Андрей снова наполнил стакан. Наконец, час спустя, Саша больше не мог терпеть. Он тихо поскуливал, когда Андрей равномерно поглаживал его ниже пупка, по туго натянутой коже, и вдруг признался: — Никогда не думал, что ты дойдешь до такого. Что мы дойдем. Андрей горделиво улыбнулся. Он учился у лучших. Так приятно было ласкать Сашу, наполненного, смущенного, изнывающего. Андрей представлял, как ему сейчас стыдно и немножечко больно, и голова кружилась, словно он смотрел в какую-то бездну. На кухне всё уже было готово: окно занавешено, свечи зажжены и печка жарко натоплена. На дно бадьи Андрей заранее налил кипятка, и теперь она вся прогрелась — стоять в ней на коленях было приятно. — Мне тоже туда? — Саша поднял бровь. Андрей задумался: — Нет, лучше так, — он за руку подвел Сашу поближе, так что край бадьи почти упирался в бедро. — Я не верю, что мы это делаем, — улыбнулся Саша. — Давай. Я правда хочу, — уверил Андрей. Он наслаждался, глядя, как борются на сашином лице сомнения с любопытством и желанием наконец опорожниться. Последнее явно побеждало. — Пожалуйста, ну, милый… — зашептал Андрей. — Ты мне только честь окажешь. — Да как-то на лицо… — колебался Саша. — В рот, — уточнил Андрей. Саша снова засмеялся и прижал его к себе, к горячему тугому животу. — Ты самый… Ну, Андрюш, я право… Как? Как я на тебя могу? — Давай, — приготовился Андрей. — Как в детстве по мишеням. — Что? — не понял Саша, лишенный нормального общения. Андрей наскоро ему объяснил, что это так играют — кто метче в цель нассыт. Бывают целые турниры по десять игроков. Саша слушал, пораженный. Он даже, кажется, забыл о своей базовой потребности и просто с восхищением внимал. — …Вот так. Кто выше, больше раз подряд, и есть еще «фигуры» — это если через голову. Потом всё покажу, — Андрей ласково тронул его за бок. — Ну давай. Саша взялся было направлять струю, но так и замер с членом в руке. — Я не могу. Не получается, прости. — Ради меня. Пожалуйста. — Нет… — Ну давай. — Андрюша, я… — Ссы! — со смехом проговорил Андрей — и в рот ему ударила горячая струя. В первую секунду он отстранился — но тут же качнулся вперед и специально раскрыл рот пошире. По подбородку текло, сбегало на грудь горячим ручьем. Андрей почему-то думал, что Саша зажмурится и запрокинет лицо, но тот смотрел на него огромными, потемневшими глазами. Андрей подмигнул ему, мол, отлично, поддерживай напор — и закашлялся. Напор и вправду был хороший, и Андрею попало и в глаза, и на макушку, и в ухо. Сглотнув солоноватое, с привкусом лауданума, он вскинул голову и принял последние капли вновь широко раскрытым ртом. Хотел пополоскать, погонять за щеками, но на это уже не хватило — и ладно. Как-нибудь в другой раз. Потом была оглушительная тишина, только потрескивали в печке дрова. Андрей сидел на дне бадьи, весь мокрый и словно пьяный оттого, что между ними случилось. Его опять охватил восторг от безумия их затеи. Они и вправду это сделали. То, что считается самым грубым и унизительным, он принял добровольно. И ему это понравилось. Саша, тоже оглушенный, стряхнул пару капель и как-то забавно подпрыгнул (Андрей подумал: значит, вот как ты обычно…) Он оперся локтем о стену и проговорил со смесью восхищения и страха: — Что мы с тобой творим… — и дальше пару слов на немецком, значения которых Андрей пока что не знал. Можно было узнать, но вместо этого Андрей притянул его к себе и потерся щекой о твердеющий член, слизал последнюю соленую каплю. Саша тихо вздохнул, когда Андрей взял его в рот, и застонал, когда пропустил в горло. Андрею хотелось, чтобы грубо, чтобы быть не только обоссанным, но и выебанным, достигнуть полной меры того, что считается унижением. Саша быстро понял его и помог. Положил большую ладонь на затылок, и притянув Андрея к себе, на пару секунд задержал, заставив со свистом втянуть воздух через нос. — Нравится? — приговаривал он. — Тебе это нравится? Андрей согласно хлопал ресницами и принимал его, всхлипывая и давясь. Коленям было больно от жесткого днища бадьи, кожу пощипывало, но он был абсолютно, безоговорочно счастлив. Саша толкался в него всё быстрее, безжалостно и резко. Андрей чувствовал, что его и самого накрывает, и когда рот снова наполнился солёным, он тоже излился, вздрагивая и беззвучно хрипя — заткнутый, беспомощный, полностью сашин. Потом они сидели, приходя в себя, Саша у стенки на полу и Андрей рядом — в бадье рассаженные колени ощутимо щипало. — Я люблю тебя, — тихо сказал Саша, заправляя ему за ухо короткую прядь, и поцеловал, невесомо и нежно. Андрей ответил на поцелуй, чувствуя себя самым счастливым на свете. Он любил Сашу больше жизни и знал теперь, что всё готов с ним разделить. После они прибирались, и мыли друг друга нагревшейся как раз на печке водой — сначала Саша Андрея, и наоборот. Вдвоем, к сожалению, в бадью они не помещались. Пообедав (хотя по времени это скорее был ужин) засохшим сыром и пастилой, они рано отправились ко сну. Уже в постели снова поговорили обо всём: и что диагноз, может, ещё не подтвердится, и что в Европу съездить надо, не всё же гипсы рисовать, лучше оригиналы... Вдруг Саша признался: — Ты знаешь, то, что мы сегодня… Я ведь это тоже хотел. Ну, если умирать… Андрей шутливо потрепал его по волосам. Ну вот и сбылась естественная человеческая мечта кого-то обоссать. — Завтра в Казанский пойдем, — пообещал он. Хотя вместо этого завтра рано с утра, пока Саша еще спал, он набросал наскоро записку, и взяв напрокат у сына дворника костюм поскромнее, отправился в театр спасать Мишку.