***
С утра (вернее, того времени после полудня, когда они проснулись) головы у обоих болели нещадно. Андрей хотел уже выпить рассола, но Саша остановил его — как же, перед визитом к даме рассол. Он намешал в какой-то особой пропорции поваренной соли и дал выпить Андрею тепловатый раствор, сказав, что это восстановит баланс электролитов. Баланс, однако, восстанавливаться не хотел, от еды мутило, звуки все были мучительны, и спустя час страданий Саша сдался первым. Они достали припасенный глинтвейн. От горячего вина Саша снова сделался спокойно-веселым, с яркой искрой в уставших глазах. На Андрея, на удивление, подействовало теперь не так сильно. Они нагрели воды и сначала Саша помог Андрею искупаться в бадье, служившей им вместо ванны, а затем наоборот. Выливая ковшик за ковшиком на коротко стриженый затылок, на красивую широкую спину в узорах отметин, Андрей думал: а поймет ли Альберт их странное счастье? И вообще, насколько он знает про них? Да и не желает ли он видеть сегодня одного только Сашу?.. Словно услышав его мысли, Саша поднял лицо, и Андрей поверил ему все сомнения. Саша успокоил его, что Альберт предупрежден об ещё одном госте — и что он настоящий друг. — Право, всё должно быть хорошо, — улыбался Саша, пока Андрей растирал его льняным полотенцем в потоках горячего воздуха из печки. — В конце концов, мы идем с тобой в семейство, где в качестве некоего пасынка живет домовой! Так что уверяю тебя, Альберт человек самых широких взглядов… Андрей правда очень хотел в это верить.***
Добираться было недалеко, всего несколько линий, но Александр Владимирович предпочел выйти заранее, чтобы заглянуть по дороге в кондитерскую за подарком для Рени. Пока он вместе с напомаженным продавцом выбирал самую красивую коробку шоколада, Андрей оглядывал зал. Увитый гирляндами белых бумажных цветов, он напоминал май в деревне и пышную вишню в старом барском саду… — Сударь, сударь! — Тоненький голосок вырвал Андрея из мыслей о родимых краях. — Да? — Андрей помотал головой. — Купите тянучек! Пожалуйста, сударь… Он опустил взгляд. Худенькая девочка с русыми волосами — ну точно потерянный ангел, указывала ему на отдельный прилавочек, к которому была, очевидно, приставлена. На небольшой, ей по росту, столешнице были красиво разложены вафельные рожки с чем-то темно-коричневым и на вид несъедобным. — Попробуйте, сударь, свежие! — Девочка наколола на шпажку один из коричневых комков и протянула Андрею. — Бесплатно для вас. Андрей, сам не зная зачем, взял это странное угощение — и подбадриваемый коварной девчонкой, целиком снял зубами со шпажки. В следующий миг он очень об этом пожалел, потому что так называемая тянучка на вкус оказалась как приторная гарь, соленая, сладкая и горькая разом. Он хотел, вопреки приличию, сплюнуть в платок, но с ужасом понял, что эта дрянь полностью склеила ему челюсти. Разговаривать он тоже не мог, лишь мычать. — Вкусно, сударь?.. — издевалась девчонка. Андрей покивал, в отчаянии крутя на большом пальце цыганский серебряный перстень, который зачем-то снова надел. — Андрей? — Александр Владимирович приблизился к ним, с бонбоньеркой, красиво перевязанной алой лентой, под мышкой. Андрей дал взглядом понять, что неспособен в данный момент к человеческой речи. — Сударь, хотите попробовать тянучки? — обратилась маленькая ведьма к своей новой жертве. — Нет, благодарю, — Александр Владимирович подслеповато оглядывал прилавок. — Сколько это стоит? — Десять копеек, сударь. — Заверни-ка мне с собой, — он протянул ей несколько мелких монет. Девочка споро и ловко упаковала самый большой и красивый вафельный конус в сероватую бумагу. — Пожалуйте, сударь. Всего вам хорошего! — радостно пропищала она. Александр Владимирович шутливо коснулся шляпы, и они с Андреем вышли. Андрей нес покупку, не понимая, зачем она им. Уже на 4-й линии, обретя наконец вновь дар речи, он спросил у Александра Владимировича: — Саш, ты что, любишь такое? — от воспоминаний об адском вкусе его чуть не вырвало. Александр Владимирович улыбнулся: — Отнюдь. Просто жаль было, что она весь день так стоит… Если хочешь выкинуть, — он указал на одну из массивных урн, которыми в изобилии была оснащена эта, более культурная, часть острова. Но Андрей не мог. Чтоб еду выкидывать, где это видано! Даже вкус казался ему теперь не таким уж отвратным. Он решил, что когда вернутся домой, он обязательно попробует еще раз. Может, та первая просто была неудачной. Кулек он сунул поглубже в карман шинели и тут же о нем позабыл. Альберт жил теперь в новом доме в четыре этажа, почти на углу с проспектом. Андрея поразил контраст с их скромноватым старым жилищем на 1-й линии. Этот дом был светлым, со множеством окон и пышной лепниной на фасаде. Альберт арендовал квартиру, занимавшую весь бельэтаж. В сенях их встретил швейцар, такой важный, словно охранял самого Папу Римского, а дверь в квартиру открыла миловидная смуглая служанка, при виде барина отчего-то заробевшая. Шинели и шляпы она унесла воровато, словно добычу. Через несколько мгновений к ним навстречу, прямо в прихожую, выбежал хозяин. Альберт оказался невысоким и не столько полным, сколько каким-то округлым во всём человеком со светлыми волосами до плеч и почти без бровей. Лет двадцати пяти, он выглядел старше из-за печати усталости и ранних морщин на лице. Но увидев Александра Владимировича, он просиял как школяр и бросился к нему. Они крепко обнялись. — Как же… как я рад тебя видеть, Александр, ты… Ты изменился… — А ты-то как изменился! — улыбался Александр Владимирович. — Совсем профессор теперь! — О, до этого мне еще далеко… — Альберт махнул по-девичьи пухлыми пальчиками. Александр Владимирович представил Андрея, и Альберт горячо пожал ему руку. — Рад, очень рад! — Взаимно! — закивал Андрей. Альберт вдруг обернулся на широкую дверь, ведущую в гостиную, с какой-то тревогой. — К сожалению, ей сегодня снова… — начал он шепотом. В этот момент на пороге появилась высокая бледная женщина в синем бархатном платье, и Андрей замер, пораженный её красотой. Он ожидал, что «милая Рени» будет маленькой немочкой под стать своему уютному мужу, но она оказалась настоящей валькирией — статной, несколько мужественной, с темными локонами и серо-голубыми глазами. Очень похожей на… — Добрый вечер, господа, — со слабой улыбкой проговорила она почти без акцента. Александр Владимирович и Андрей по очереди припали к её красивой, оплетенной яркими венами кисти. От кожи сильно пахло жасмином. Лишь увидев протянутую золотую коробку, Рени внезапно побледнела — а потом прижала руку ко рту и резко отвернулась. Её тело сотряс быстрый спазм, и она кашлянула, словно подавив приступ рвоты. Все в неловкости молчали. Андрею сделалось как-то даже больно за Сашу с его конфетами. — Прошу меня извинить, — прошептала она со слезами на глазах и снова кашлянула. Альберт, казалось, готов сквозь землю был провалиться. Внезапно Александр Владимирович громко, радостно спросил: — Так значит, вас уже можно поздравить?.. Рени, вдруг улыбнувшись сквозь слезы, кивнула ему — и вся неловкость разрешилась сама собой. — Да! — воскликнул Альберт. — Это… натурально так, и очень… Да. — Он тронул Александра Владимировича за руку, и Андрей невольно улыбнулся самодовольному выражению счастья на его лице. — Однако, пойдемте! Пойдемте скорей. Все перешли в гостиную, отделанную в модном готическом вкусе. Резная темная мебель приятно контрастировала со светло-голубыми обоями. Альберт усадил жену в кресло и удостоверившись, что ей не нужно воды, нюхательной соли и пуфик под ноги, снова бросился к гостям. За оживленной беседой время пролетело незаметно. Когда уже другая горничная, побойчей, пришла сообщить, что ужин может быть подан, они успели поговорить обо всём: работе Альберта в лечебнице, деревенском житье Александра Владимировича и живописных занятиях Андрея. У Рени, которая почувствовала себя лучше, оказался очаровательный звучный голос, и вскоре она уже весело смеялась шуткам Андрея про его петербургские впечатления. — Признаться, я тоже поначалу боялась этих… — она замолчала, подыскивая слово. — Сломиголова. Draufgänger. — Сорвиголова? — не понял Александр Владимирович. — Лихачей, — пояснил Андрей. — Да! — выдохнула она. — Они летают как взбешенные. Блюдо оказалось незнакомым Андрею, и, так сказать, очень насыщенным: мясные фрикадельки с мясом в кровавой подливе. Поскольку с утра они так и не ели, аппетит был ужасный, и Андрей с наслаждением вдыхал густой острый запах. Рени сказала, что хочет помолиться, и трое терпеливо ждали, пока она с закрытыми глазами прошепчет слова на своем быстром шипящем языке. Альберт сидел, не изменившись в прозрачно-розовом лице, и Андрей в этот момент подумал, что, должно быть, он и вправду жену очень любит. Начали есть — но лишь поднеся кусочек ко рту, Рени быстро отложила вилку и откинулась на спинку венского стула. — Я… кажется… не буду, — прошептала она и поднесла платок к губам. — Но милая, тебе нужно что-нибудь поесть. Хотя бы немного, — мягко сказал Альберт. — Я не знаю… — она с усилием сглотнула. — Всё какое-то… И тут Андрея осенило. Торопливо попросив прощения, он выскочил из-за стола и побежал в комнатку возле прихожей, куда служанка унесла их шинели. При виде вафельного рожка в измученных глазах Рени сверкнул огонек интереса. — А что это? — поинтересовался Альберт, подняв прозрачную бровь. — Тянучки. Свежие, из лавки Ландрина, — Андрей протянул ему рожок, и Альберт взял на пробу коричневый шарик. Александр Владимирович улыбнулся. С полминуты Альберт с усилием жевал. — Да, очень… специфический вкус, — наконец процедил он сквозь склеенные зубы. — Сударыня, — Андрей положил кулечек перед Рени на скатерть. Ноздри немки затрепетали. Стараясь скрыть поспешность, она одной из вилочек наколола тянучку и поднесла к лицу, явно наслаждаясь ароматом пережженных в уголь корицы и масла. — Ах, — сказала Рени — и с удовольствием её отправила в рот. Альберт шумно выдохнул, а Александр Владимирович улыбнулся опять, ласково глядя на Андрея. Так они и смогли поужинать: мужчины мясом, а Рени, как и полагается изящной особе — сливочными угольками. Видимо, она обладала каким-то женским особенным даром поедания сладостей, и даже могла участвовать при этом в беседе, потому что у неё вот зубы не склеивались. Тем для разговоров у них были десятки и сотни. Альберту хотелось узнать, дал ли результат тот придуманный ими в студенчестве метод обработки растений от тли, и преуспел ли Александр Владимирович в разведении выписанных из Франции быков-партенезов, и как им с Андреем погода, правда ли зима в этом году удивительно солнечная? Андрей никогда не встречал такого непосредственного, как будто детского по силе своей интереса. Александр Владимирович и сам радовался словно ребенок, и сыпал вопросами не меньше Альберта. Как окончили курс те их однокашники, которые никак не могли вызубрить анатомию, и что сталось с их меланхоличным педагогом, завещавшим науке свой скелет, а главное, как это ощущается, наконец работать по призванию, на обучение которому положил столько времени и сил? И не пугает ли эта мрачная область жизни его молодую жену?.. Альберт с теплотой сжал руку Рени и признался, что до сих пор не верит своему везению и очень благодарен её отцу, который согласился сразу после окончания курса взять его в клинику терапии при Императорской медико-хирургической академии. При сам Альберт смотрел на Александра Владимировича как-то чуть виновато — но во взгляде того не было зависти или осуждения, только радость за друга. Альберт рассказал, как тяжело бывает видеть в этой лучшей, должно быть, из всех современных больниц порой мракобесие замшелых врачей, верящих до сих пор во флюиды — и как сражается с ними молодой, неполных тридцати лет, профессор Боткин с его идеями эпидемиологии, как раз сейчас ведущий интереснейшие исследования летальных случаев катаральной желтухи… Александр Владимирович со вниманием слушал возбужденно говорившего товарища. — А что же до мрачных областей… Рени, по правде, обладает нервами гораздо более крепкими. Я бы не выдержал производить столько статистической обработки, как она. Рени хохотнула и качнула тугими спиралями кудрей. — Сергей Петроффич собирает так много данных, что ему скоро потребуется еще три меня! Только при перемене блюд Андрей вдруг заметил, что хотя их было четверо, тарелок на столе оказалось пять. Должно быть, замерев, он выказал свое удивление, потому что Рени вздохнула: — Это для домовника. Ойген, наш полтергайст — вы, кажется, знаете про него? — Да, — улыбнулся Александр Владимирович. — И даже имел счастье его лицезреть. — Женька, — с грустью добавил Альберт. — Он, похоже, линяет… Андрею аж сделалось грустно за домового — совсем забыли про него, так рады были видеть друг друга, что про Женьку и речи не шло! Рени рассказала, что он затосковал — как раз в марте. Перестал выходить к гостям, засел за комодом в библиотеке и изредка оттуда вздыхал. Аппетит пропал, и речь будто бы деградировала. — Речь? — удивился Александр Владимирович. — Да, мы… нашли способ коммуникации, — Альберт потупился. — Это придумала Рени… Оказалось, домовой откуда-то знал основы русской грамматики и был способен написать по буквам короткую просьбу, передвигая мелок по доске. В начале года он немало удивлял друзей супружеской пары, требуя сыра определенной марки или предсказывая, какое слово будет в завтрашнем заголовке «Ведомостей» (и ни разу в таком не ошибся). Однако с наступлением весны Женька начал делать всё больше ошибок, так что его трудно уже было понять, а потом и вовсе на любой вопрос писал только «Нет» или толкал мел на дефис — служивший также и минусом. Об этом Альберт и Рени с грустью рассказали за десертом — молочным пудингом с медово-ягодным соусом (который Рени есть всё же смогла, хотя и попросила добавить ей отдельно в тарелку рубленых корнишонов). Перед чаем, который по новейшим правилам гастроэнтерологии подавали, отделив небольшим перерывом, Альберт предложил гостям лично посмотреть на бедного шумного духа. У Андрея мурашки по спине побежали — сам он представлял домового злым дедом с большими когтями и волосами до пола. А вдруг ему он таким и покажется? Саше как серая молния, Альберту еще как что, а ему — страшилищем, от которого вмиг поседеешь?.. Все перешли в библиотеку — небольшую уютную комнату с полудюжиной книжных шкафов, пока что полупустых. На невысоком ореховом комоде лежал кумачовый платок, со следами как будто бы маленьких острых зубов. Андрея передернуло. — Ойген, — позвала Рени. — Ойген, тебя желают видеть наши друзья! Спустя пару мгновений комод зашевелился — медленно, не дрожью от проезжавшей, допустим, по улице тяжело груженой телеги, а явно сначала приподнялся с одной стороны, а после с другой. Раздалось негромкое грустное покряхтывание. Домовой, однако же, не появился. — Вот так, — заключила Рени. — А потом он колоходит ночами по дому. Александр Владимирович с силой зажмурился и потер лоб — а после спросил: — Не припомните ли, как давно с ним это началось? — Уже, должно быть, пятую неделю… — Альберт задумался — и вдруг он понял. — Ты думаешь?.. С крайней учтивостью и даже ловкостью, которой ранее в нем Андрей не замечал, Александр Владимирович допустил, что эта сущность, раньше бывшая предметом значительного внимания супругов, возможно, в связи с грядущим изменением в составе семейства почувствовала себя лишней и поэтому обиделась. — Но… как же так? — Рени с сомнением опустила взгляд на свой ослабленный корсаж. — Давайте спросим прямо! Альберт принес из кабинета фанеру с синим чернильным алфавитом. Её поместили на устойчивый журнальный столик, мелок расположили посередине между рядами букв и блоком цифр. — Ойген! — громко произнесла Рени. — Прошу, скажи нам прямо, причину твоего к нам охлаждения! Комод опять зашевелился — и резко грохнул об пол, как будто кто-то вылез из-под дна. Андрей с замиранием сердца почувствовал, как сделалось в комнате холодней, и незаметно взял Сашу за рукав. Мелок внезапно дрогнул, чиркнул по пустому полю — а потом стал дергано передвигаться. Рени торопливо записывала все буквы в маленький блокнот. — «Скучно мне ублюдку»? — нахмурилась она. — Фу, как некультурно, — покачал головой Александр Владимирович. Его всё это почему-то веселило. Мелок опять забегал и вывел торопливое «придурокк». Кажется, Женька и вправду был в сокрушенном состоянии. — Не ругайся, пожалуйста, при даме, — пожурил его Альберт. — Скажи, чего ты хочешь? Несколько раз мелок двигался то к одной, то к другой букве — но возвращался в центр. Наконец, он медленно вывел: «воли хочу гулят». — Ты хочешь уйти от нас? — спросила Рени. «Да», — был ответ. — Ты на нас обижен? Мелок побегал между «Д» и «Н» и вывел «нне». Но как уходят домовые? Андрей знал только, что если дом сгорит, их перевозят в лапте с пепелища в новый дом. А этот Женька был какой-то бродячий — кочевой, не домовой! — Мы могли бы унести его, — предложил Андрей. — И выпустить. А дальше он сам пойдет, куда захочет. — Надеюсь, он не захочет к нам, — вздохнул Александр Владимирович. — Саш, ты ведь умеешь их ловить? Александр Владимирович пожал плечами: — Потребуется клетка… Давайте спросим, — он кашлянул и громко задал вопрос: — Ты хочешь уйти отсюда с нами? «Да». — Прямо сейчас? «Да». Все переглянулись. Супруги — растерянно, да и Саша с Андреем тоже. Было чувство, будто им сообщили о наличии внебрачного ребенка, который радостно и твердо заявил права на некое наследство. — Во что же тебя такое посадить? — задумался Альберт. — Кажется, у меня сохранилась та клетка… — Там холодно, — Рени обхватила себя руками. — Может, в муфту? — Я кое-что придумал, — Андрей снял с пальца цыганский перстень и раскрыл коробочку для яда. Перстень он положил на стол и отступил на шаг. — А давай-ка, залезай! — Ему там будет тесно, — с сомнением произнесла Рени, но Александр Владимирович уверил её, что эта сущность способна сжиматься во много раз, чему он раньше был свидетелем. — Ты хочешь погулять? Тогда лезь внутрь! — подначивал Андрей. — Иль забоялся? Видимо, подобные предложения были для Женьки оскорбительны, потому что тут же над столом изломанно сверкнула серая молния, концом ударив в перстень. Андрей торопливо подскочил и осторожно, через рукав запер коробочку — недаром, потому что металл был на ощупь раскален. — Что ж, вот и всё, — разулыбался он. — А я к нему привыкла, — с грустью произнесла Рени. В этот момент перстень на столе пошевелился — и с трудом подполз к доске. Все в удивлении смотрели, как он вывел: «спасбо». — Тебе тоже, Ойген, милый! — воскликнула Рени, прижав руки к груди. — Ты был очень славный, и я буду тебя терять! — Мне будет тебя не хватать, — подсказал Альберт. — Да! Перстень снова вздрогнул и написал: «фридрихалександр». — Но откуда… мы никому не говорили, — Альберт потер висок. — То есть, ты одобряешь? Хорошее по-твоему имя? Перстень веско прочертил «збс».***
Они снова болтали обо всём на свете и весело смеялись за чаем, когда произошло маленькое досадное происшествие, погубившее весь вечер — и как думал впоследствии Андрей, всё их петербургское житье. Снова заговорили о домовом, куда лучше его будет выпустить. Александр Владимирович предлагал в Инженерном замке, а Альберт возражал, что там уже бродит неупокоенный дух императора Павла, и Женька снова может обидеться. Словно в подтверждение, домовой повертел перстень у Андрея на пальце. Проявив неожиданный революционный настрой, Рени сказала выпустить во дворце Государя Императора, чтобы чинил там беспорядки. Альберт посмотрел на жену с оттенком восхищения — но тут же выглянул в дверь столовой, не слышала ли их горничная; а Александр Владимирович громко, искренне рассмеялся, так, что даже закашлялся. При этом он прижал руку к груди, как часто делал в последнее время. Рени тоже смеялась, мелодично и звонко, а Андрей вспомнил срам в сотню аршин и закрыл ладонью лицо. Когда он вытер выступившие слезы и поднял голову, нечто за столом изменилось. Альберт, посерьезнев, внимательно смотрел на Александра Владимировича. Тот, кажется, понял что-то и тоже уже не смеялся. — Рени, дорогая, мы с Александром ненадолго покинем тебя, — Альберт взял жену за руку, вставая. — Хорошо, конечно… — пролепетала она. — Я что-то не так сказала? — Уверяю, это совершенно не связано с вами, — улыбнулся Александр Владимирович. Они ушли в кабинет, их долго не было. Андрей успел расспросить Рени о её впечатлениях о театре и том чудесном баритоне, который стал открытием сезона, о музеях, в которых ей уже довелось побывать; призналась она и в сомнениях, хорошо ли пройдут роды, и пожаловалась на горничную, которая боится врачей и служит как будто через силу, всё время прячется, так что доходит уже до абсурда. Недавно увидела у мужа препарат легких в банке и три часа рыдала на кухне… Андрей обещал ей, что всё обязательно будет хорошо, а горничную лучше уволить, потому что ну зачем мучить дуру, — тем временем, Александр Владимирович с Альбертом всё не возвращались, лишь неразборчивые голоса, доносившиеся из кабинета, сделались громче. — Не могли бы вы походить звать их? — попросила Рени. — Я волнуюсь. Андрей кивнул и встал из-за стола. Он и вправду был готов их прервать, примирить, в чем бы ни состоял странный спор, и увести снова пить чай с крендельками. Но перед дверью почему-то заробел и замер, прислушиваясь. Он различил взволнованный голос Альберта: — Всё гораздо серьезней! Ты не понимаешь. — Я понимаю. — Са-ша! — это Альберт простонал, должно быть, в муке стиснув кулаки. — Ты как будто опять… — Пожалуйста, — твердо проговорил Александр Владимирович. — Давай попробуем еще раз. — Ты оделся уже?.. Ну давай. Андрей тихо отошел, сам удивляясь идеальному отсутствию мыслей. Рени он сказал, что друзья спорят о некоем актуальном медицинском вопросе. Посмотрел её альбом с набросками готических храмов пером и тушью, очень и очень искусных. Сам набросал на свободной странице её профиль, с удивительно красивым переходом от носа ко лбу и нежным контуром губ. Совсем как у Саши… Они еще немного посидели в тревоге. Голоса, тем временем, сделались громче. Друзья уже не стесняясь кричали, спорили, словно насмерть. И Андрей понял — пора. Он резко встал и прошел по коридору. Голова немного кружилась, когда он трижды постучал в дверь — и не дожидаясь ответа, открыл. Александр Владимирович, в расстегнутой рубашке, сидел на кушетке, а Альберт, разъяренный, с ярко-алым лицом, мерил комнату шагами. Увидев Андрея, он застыл, тяжело дыша и сжимая в руке трубку с костяным круглым раструбом. — Это была самая напряженная аускультация в практике доктора Визенберга, — слабо улыбнулся Александр Владимирович и снова закашлялся. Альберт смотрел на Андрея, и никогда тот не видел таких страшных глаз — виноватых, темных, полных горя и страха. Он сразу всё понял и прислонился к дверному косяку. Альберт с силой растер лоб и обернулся к другу. — Мне следует сказать? Александр Владимирович кивнул. — Это чахотка, и она прогрессирует.***
Всё, что дальше, было как во сне. Андрей словно сквозь толщу воды слышал, как Альберт повторял — для него ведь, по сути, на бис: «С твоими слабыми легкими пребывать здесь опасно» (Александр Владимирович горько поджимал губы) и «Я, конечно, могу ошибаться. В среду будет Боткин и еще двое. Впрочем, те шваль. Но Боткину я верю. Ты, надеюсь, тоже». «Хорошо. Я бы хотел с ними встретиться». Андрей за спиной нащупал косяк и до боли впился ногтями в твердое дерево. «Андрюша? Андрюш!» Его подхватили под руки, усадили на кушетку. Альберт достал из ящика стола пузырек резко пахнущей соли. «…единственное место в Петербурге, где тебе возможно находиться — комната для ингаляций в нашей клинике. А так — южный берег Крыма, лучше Средиземноморье…» Перед глазами плясали зеленые с золотом обои. «Если повезло однажды и случился некий… курьез, это не значит, что повезет еще раз. Я молю, я не знаю, как тебе об этом сказать…» — Мы уедем, — твердо проговорил Андрей и взял Сашу за плечо. Тот смотрел перед собой и ничего не ответил. — Нам действительно лучше уехать. Альберт громко выдохнул, посчитав это, видимо, шагом к разумной жизни. Его заметно потряхивало, и когда он откладывал костяную трубку, то громко стукнул ею об стол. Всемерно принеся Рени извинения, они даже допили чай. Странный эпизод объяснили старым идеологическим спором. Андрей оставил Рени адрес кондитерской, где продают такие вкусные угольки. На прощание Александр Владимирович уже не целовал ей руку, а лишь немного подержал в своей. Домой шли молча. Темный проспект в редких пятнах оранжевых фонарей казался зловещим. У парадного подъезда было множество экипажей. Видимо, спириты забыли пережитый страх — или венерианский календарь велел им снова собраться на шабаш? Из-за двери квартиры на втором этаже далеко разносились монотонные гундосые песнопения. Саша поднимался задыхаясь и держась за перила. Андрей немного подождал, пока он пройдет выше — и поднеся перстень к замочной скважине нехорошей квартиры, открыл коробочку с домовым.