***
По правде, Андрей хотел пойти домой, скорее к Саше, но стало даже забавно получить хоть сколько-то грошей за все сегодняшние рабские мучения, и он решил твердо настаивать на плате. Главное, конечно, было не напороться на графа, но эта перспектива сейчас скорее веселила. Как Мишка его трепал, загляденье! Знал бы Саша… А и узнает! День был уже закончен, все маляры ушли, и только у торца стола с большой учетной книгой стоял, задумавшись, сам главный декоратор. На звук шагов он поднял взгляд воспаленных красных глаз. — А, вот и ты, вот и ты… — забормотал он. — Да, простите, на сцене задержали, — Андрей чуть виновато пожал плечами. — Бывает, — неожиданно миролюбиво согласился тот и пером поставил в книге точку. — Ты у нас кто?.. — Кузьма… а, Князев. — Ну что, Кузьма, — главный декоратор смел в руку со стола, как чешую, горстку монеток. — Держи твои тридцать копеек. Заслужил, да. Молодец. Андрей, не столько оскорбленный суммой, сколько удивленный этим тоном, протянул ладонь — но в самый последний миг у декоратора дрогнула рука, и все монетки полетели на пол. — О, неуклюжий… — он сам присел и начал собирать. — Совсем уже… Андрей тоже опустился на корточки, стал подцеплять ногтями в пыли свои честные деньги, и в какой-то момент декоратор исчез из его поля зрения. Недоумение росло, смешиваясь с обидой. Он собрал уже копеек пятнадцать — грязных, ломаных, когда вдруг шею обожгло резкой болью — а потом его с силой вздернули на ноги. — Что… — Андрей захрипел, схватился за горло. Толстая бечевка врезалась под челюстью — туго, не подцепить. Андрей царапнул по коже ногтями, но бечевка впилась лишь больнее, а декоратор зашептал на ухо, безумно и зло: — Так я тебе и поверил, Кузьма! Другим эти сказки рассказывай! Андрей попытался перекинуть его через себя, наклонившись, но тот был сильней. Он вздернул Андрея за волосы и снова зашептал, зацедил: — Кто тебя послал? Ну! Летучие макаронники с Фонтанки? Или московская кодла? Отвечай! При всем желании Андрей сейчас не мог бы. Он сипел, извиваясь, с силой бил безумца ногой, но тот, казалось, не чувствовал, и только затягивал всё туже. — Я про тебя сразу понял, ряженый! Я таких как вы всех вижу! Разнюхиваете! Ничего у вас не выйдет! — Я… не… Пусти… — Перед глазами у Андрея темнело. Он внутренне взмолился. Мишка, кто-нибудь, пожалуйста… Он вспомнил, что в последний раз положил отвертку в карман, и она всё ещё была там, потянулся — но декоратор ловко перехватил его запястье. — Говори! На кого ты работаешь! Ты… Вдруг бечевка ослабла, и Андрей повалился на пол. Рядом рухнуло еще одно тело, он еле увернулся. Кое-как поднял голову. Декоратор, с разбитой скулой, лежал без движения, а над ним стоял граф. Андрей, быстро-быстро дыша, с испугом смотрел на него. Граф размахнулся и со всей силы врезал носком сапога в пах лежащему — а потом галантно протянул руку Андрею. — С-спасибо, — прошептал тот, вставая. Граф, прищурившись, вынул бечевку из кровавой борозды у него на шее и брезгливо отбросил на бесчувственное тело. — Второй случай в этом месяце, — брезгливо поморщился граф. — Можем ли мы называть его ассасином? Андрей что-то пискнул, и покачнувшись, вжался в широкую мягкую грудь. Дальнейшее он помнил смутно. Граф за руку провел его по коридорам — уже не подвальным, а освещенным люстрами, с красным ковром, глушившим шаги. В какой-то заваленной охотничьими трофеями комнате граф прижег ему порез крепкой водкой. Он с наслаждением смотрел, как Андрей корчится и выдыхает сквозь зубы, чтобы хоть чуть-чуть унять боль. — Где ты живешь? — вдруг спросил граф. — На… Галерной, у церкви, — соврал Андрей. — Позволишь мне тебя отвезти? Андрей кивнул. К нему вернулось сознание, но как-то отчасти. Граф мерцал и троился на того, в коридоре, на спасителя и еще одного, которого Мишка тормошил по голове, и сливался опять, словно в калейдоскопе. И по правде, Андрей не знал, к кому он сядет в карету. Экипаж ждал их у главного входа. Два лакея накинули на плечи графу тяжелую шубу из черного соболя, еще один подал Андрею его — не его, на самом деле, конечно — тощее пальтишко. Швейцар открывал дверь с таким почтением, словно перед ним был сам Император, и в склоненном лице Андрею почудилось лукавство и какая-то радость за него. Похоже, в его представлении Андрей сегодня действительно неплохо устроился. Пара огромных вороных коней нетерпеливо переступала в упряжке. Лакей отворил карету и согнулся в поклоне. Граф помог Андрею забраться на мягкое сидение, а сам залез следом. Рессоры заметно качнулись. Дверь захлопнулась, и кучер стегнул лошадей.***
От равномерного мелькания уличных фонарей Андрей впал в подобие транса. А может, причиной тому был сам граф и ощущение исходившей от него темной подавляющей силы. Андрей изо всех сил вспоминал, сколь непочтительно разговаривал с ним Мишка, пытался представить, как граф чистит уши спичкой и тонко идиотически хихикает, но ничего не выходило. Теперь он, кажется, понимал слова Саши о мрачном обаянии. Граф сидел совсем рядом, Андрей чувствовал тепло от его мощного тела, видел плосковатый монгольский профиль на фоне серых в сумерках деревьев бульвара. Пару раз Андрей почти собирался с силами, чтобы сказать: «Я знаю, кто вы, и я знаю всё о ваших злодействах. Человек, сердце которого вы разбили, теперь умирает. Пусть это будет клеймом на вашей совести, если она у вас есть». Вместо этой обличающей тирады он каждый раз тихонько кряхтел и смотрел себе на колени, где на правой штанине белело пятнышко краски. Внезапно карета замедлила ход. «Тпр-ру!» — крикнул кучер. Граф с ухмылкой наклонился к Андрею. Тот сжался, но граф всего лишь отворил ближнюю к нему дверь. Они были в конце Галерной, у площади. Снаружи, в густой синей тьме, сверкал огнями окон Николаевский дворец. — Приехали. Случайно не здесь ты живешь? — издевался граф. Андрей хотел опять соврать, что здесь, только за площадью в сторону верфи — но его охватила внезапная решимость все-таки сказать сегодня графу слова обличения. Он помотал головой: — Нет, не здесь. — Слава Аду, а я уж подумал, что имею дело с одним из великих князей под прикрытием! — заколыхался граф. — Однако, — добавил он, отсмеявшись. — Я не держу. Ты волен выйти. — Его глаза казались бездонными, губительными омутами. Андрей посмотрел на влажную брусчатку, выпукло блестящую под рыжим фонарем — а потом закрыл дверь. — Ко мне, на Миллионную! — крикнул граф, и кучер вновь ударил лошадей: — Пошла! Пошла!.. Андрей, сжав пальцы, сам весь сжался на сидении. Наверно, вот он момент и вправду раскрыть карты. С чего там начиналось… «Я знаю, что вы злодей»?.. Или лучше когда приедут и выйдут из кареты — вон граф какой огромный! Разъярится еще, пожалуй, и задушит. Или даже в доме. Но оттуда трудно будет выбираться… Карета снова повернула на бульвар. Там кучер неожиданно поехал тише, почти что шагом, и Андрей понял, почему, увидав в окно полицейскую карету. Как раз недавно Саша рассказывал, что для надзора за порядком на улицах будут специальные наряды — отпугивать грабителей, да, к сожалению, фиксировать последствия быстрой езды — аварий с лихачами на Невском было немало… Граф протянул свою красивую, как у брюлловской итальянки, руку, и задернул на окошке рядом с Андреем полупрозрачный черный тюль, а после так же у себя. Карета погрузилась в полумрак, лишь гипнотически поблескивали очи графа. Андрей почувствовал себя в ловушке. Он попытался было опять начать ту обличительную речь, но язык как будто онемел, и Андрей мог лишь моляще, жалко смотреть на графа. Тот явно наслаждался его смятением и улыбался, как довольная рептилия. Это было невыносимо! От ненависти и презрения к себе Андрей заплакал. Слезы просто потекли горячими дорожками, обжигая порез на шее, намочили воротник. Граф с интересом глядел, ловя оттенки боли, и неприлично медленно натягивал перчатки. — Что-о? — обиделся Андрей. Мог бы, в конце концов, и отвернуться! — Люблю, когда красивые мальчишки красиво плачут, — улыбнулся граф, склоняясь к самому его лицу. Он осторожно собрал губами слёзы со щеки — а потом поцеловал Андрея уже по-настоящему, глубоко и жадно, как в коридоре. Не зная сам, что делает, в каком-то забытьи и полусмерти — Андрей поцеловал его в ответ. Граф мигом заурчал и запустил ему большую руку в волосы. От него снова пахло табаком, а теперь еще вином, но сам поцелуй был поистине пленителен. Настойчивый, почти что грубый — да, именно животный… Граф слегка кусал, впивался в его губы. Андрей, изнемогая, застонал. Он с ужасом почувствовал, что оказался более воодушевлен, чем мог бы допустить. Граф тоже заметил это и с горделивой, победительной улыбкой опустил ладонь ему на пах. Андрей громко загнанно дышал, покуда граф ласкал его сквозь ткань — так же дерзко и грубовато. Он даже не снял тонких лайковых перчаток, и касание пусть мягкой, но всё же чужеродной кожи будоражило особенно. — Не стесняйся, — граф поцеловал его в скулу и прошептал на ухо. — Тебе же нравится. Андрей хаотично замотал своей бедной путаной головой. С ним никогда такого не случалось — пусть с Сашей тоже было пленительно и даже страшно (если очень постараться и представить, что он злой). Но Сашу он любил, а графа ненавидел! И тем не менее, на брюках проступило уже мокрое пятно. Граф с улыбкой нажал на него пальцем, заставив Андрея заскулить, а после облизал — прямо перчатку! (Тут уже в Андрее заскулил мысленный Саша с его учением о микробах). — Ты вкусный, — ухмыльнулся граф. — Дашь попробовать? В эту секунду их обоих вжало в сидение — должно быть, кучер отъехал порядочно от той кареты с полицейскими и решил полихачить во всю широту своей души. — Как думаешь, успеем? — граф, всё так же улыбаясь, снял с Андрея пальто. Тот не мешал — но и не помогал. Граф ловко расстегнул ему ширинку и с восхищением огладил член — всё так же ладонью в черной лайке. — Неплохо. Часто его используешь? — и не дождавшись ответа, вдруг несильно шлепнул. Андрей гортанно вскрикнул. — Голос красивый. Может, ты певчий? Андрей закрыл глаза. Казалось, он сейчас умрет от страха и стыда. И в то же время, он хотел, чтоб это не заканчивалось. Что-то безумное, неправильное… и сладкое — как вчера с Сашей, но на этот раз всерьез. Сердце заходилось в безумной гонке, быстрой, как бег их лошадей. — Иди сюда, — вдруг приказал граф. Он сдвинул колени и потянул Андрея на себя. Тот по привычке чуть не лег кверху полу-оголенным задом, но у графа были другие предпочтения. Он усадил Андрея себе на бедра, дал оседлать. Теперь они были лицом к лицу. Граф снова весело и нагло смотрел ему в глаза. А потом сплюнул себе на палец и запустил его сзади за пояс андреевых штанов. Андрей мгновенно сжался и как-то глупо, наверно, по-девичьи заверещал, весь дернулся — но граф крепко держал его другой рукой. Он толкнулся внутрь самым кончиком, обвел по краю. — Какая тугая дырка, — восхитился он. — По… жалуйста, — простонал Андрей. Он и сам не знал, что — пожалуйста, скорее отпустите, или наоборот, не прекращайте. Граф убрал палец и прошептал ему на ухо: — Вижу, твой бутон любви пока что не раскрылся. К утру в тебя руку по локоть можно будет засунуть, — и отклонился, наслаждаясь реакцией Андрея. Тот задыхался, оглушенный, не верящий своим ушам. Всё это был так пошло, глупо — и возбуждающе, и он сидел с дурацки торчащим членом в расстегнутой ширинке, с пульсирующей дыркой и заходящимся до боли сердцем. Граф запустил руку в карман его сюртука и медленно вытянул отвертку. Андрей, окаменев, смотрел, как граф с любопытством поворачивал её перед лицом — а потом, приоткрыв дверь прямо на ходу, вышвырнул во внешнюю тьму. Всё с такой же понимающей улыбкой граф опустил руку ему на член и начал ровными, тяжелыми движениями ласкать. Андрей кусал до крови губы и запрокидывал в отчаянии голову. Нет, так нельзя… Так… И за секунду до того, как всё исчезло в яркой вспышке, собрав остаток воли, он сказал, глядя графу прямо в черные провалы глаз: — Александр Владимирович… вам привет… передаёт. — Я ему тоже, — ухмыльнулся граф — и широко оскалив рот, как святочный упырь, впился Андрею в шею. Боль пронзила тело одновременно с наслаждением — не заглушая, но делая острее. Андрей зверино, хрипло зарычал, качнулся, скользнув зубами по толстой шее графа — а потом вдруг треснуло стекло, осыпав их осколками. С хрустом сломалась дверь, в прореху ворвалась какая-то оглобля, — и мир весь покачнулся и завертелся, разлетаясь на куски. Андрей немного удивился, что его субъективные, как сказал бы Саша, солипсические чувства вдруг обрели такое внешнее обличье. Но его несло, тащило в месиве дерева, стекла, пружин, которое только что было их каретой. Шершавый камень мостовой мазнул легонько по ноге, порвав штанину в клочья, осколок оконного стекла рассек запястье, другой как лезвие скользнул над бровью, и кровь — горячая, живая, не солипсическая — потекла Андрею по лицу. Граф был рядом, и кажется, кричал, но до Андрея всё доносилось как сквозь вату — или воск. Наконец, движение остановилось, будто кто-то, терзавший их ради шутки, наигрался. Онемев от боли, Андрей сумел высвободить руку из завала и первым делом застегнул штаны. Он точно не мог сказать, жив ли вообще, но даже если нет — выглядеть стоило прилично. На ощупь, задыхаясь, он выбрался на мокрую брусчатку. Вокруг был хаос. Один из их коней вырвался из упряжки и куда-то убежал; другого кучер гладил окровавленной рукой по морде, ласково что-то приговаривая. Рядом на земле у чужого перевернутого экипажа сидел толстяк, по виду — купец, с тупым лицом, в расстегнутом кафтане, и механически раскачивался. Его извозчик с досадой озирался, придерживая пару вороных. Те пьяно, испуганно косились, — Андрей вдруг вспомнил, как Саша пересказывал один из петербургских слухов, дескать, нечестные хозяева поят коней для лихости шампанским, чтоб ездить было веселей. Говорят, купцы такое любят. Их карета пострадала от удара сильней всего. Несколько раз перевернувшись на полной скорости, она являла собой теперь груду истерзанных обломков. Спохватившись, Андрей метнулся и начал раскидывать доски, чтобы добраться до тела графа, который оставался, должно быть, всё еще внутри… От этого благородного занятия его отвлек веселый низкий голос. Немного, почему-то, шепелявый. — Ты кого-то потерял? Вздрогнув, Андрей быстро обернулся. Граф стоял над ним — живой, даже одежда не пострадала! — но с лицом творилось что-то страшное. Длинная рейка из окантовки оконного стекла прошла сквозь щеку, у самых губ, и торчала изо рта словно индейское копье. Поморщившись, граф отломил её и вырвал из щеки. — А это там не полиция?.. — продолжал он, пузырясь кровавой пеной. — Вон, огонечек. Андрей пожал плечами, мол, не знаю. Он знал только одно: на следующий день он на работу не пойдет.