***
Доехали они быстро и молча. Остановились ровно напротив парадного входа. — Ну что, — улыбнулся граф, — Кузьма. Заглянем к твоему барину? Он заждался, наверно, волнуется. Андрей тихонько застонал. Граф вылез из кареты сам и потянул его как куклу, выставил на снег. Ноги у Андрея подгибались, тяжесть меха железом давила на плечи, пока он шел несколько шагов до двери. Всё ещё не верилось в то, что ему предстоит — что им предстоит. Избитый и окровавленный, с истерзанными губами и укусом на шее, в чужой шубе на голое тело — можно ли было представить зрелище более страшное для Саши?.. Что-то подсказывало — зрелищем этим был граф. Тот внимательно смотрел на Андрея и наслаждался его мучениями. Он чуть поворачивал голову, словно грелся, как толстая ящерица на камне весной. Андрею же делалось всё страшней; хотелось, чтобы тот сотворил уже что угодно, ударил, убил — но не глядел так. Наконец, граф прищелкнул языком и сказал: — А, нет. В другой раз. Сам не люблю внезапные визиты. Но от этого стало только тревожней. Что он себе там задумал?! Явиться завтра с утра? Посылать анонимки?.. — Пожалуйста, оставьте нас, — едва слышно, шепотом взмолился Андрей. «Оставьте Сашу в покое». Граф грустно улыбнулся и покачал головой, перевязанной «зайчиком», но оттого не менее величественной. — Поздно. Ты мне очень понравился. Ты милый, — он поправил ворот шубы, потрепал Андрея по щеке и вдруг стиснул пальцы так, что тот вскрикнул. — А с Александром Владимировичем мы обязательно еще увидимся. Всех благ, — граф издевательски приподнял невидимую шляпу и быстро пошел к карете. — Шуба… — просипел Андрей. Он не знал, сколько выдержит в чем мать родила на морозе, но готов был проверить. — Можешь оставить себе, — беспечно махнул граф рукой и захлопнул дверь. Карета отъехала, а Андрей остался стоять, глядя в густеющую ночную метель. Несмотря на теплый мех, мороз поднимался по ногам, щипал уши. Но даже дворника вызывать было стыдно. Андрей в тоске подумал, не появится ли из пляски белых мушек давнишний экипаж с цыганом на козлах, однако дорога была пуста и тиха. Он пошел было в сторону Среднего проспекта — и вспомнил, что в этот поздний час все кофейни закрыты, да и что ему от них (в карманах шубы были только мышиный череп и карамелька), и побрел обратно, загребая ботинками снег. На душе было кромешно черно. Должно быть, так, отвергнутым Богом и миром, чувствовал себя первый предатель Каин, и так же — Иуда… Андрей сам себе не верил. Еще вчера он думал, что теперь будет посвящать Саше каждую минуту из отпущенных им, радоваться любому его слову, самому его голосу — и так вот разом предал его… Вдруг дверь парадной распахнулась, и сердце у Андрея зашлось — а потом как будто умерло, разом затихнув. На пороге был Саша, растрепанный, в накинутой на плечи шинели. Должно быть, он увидел их с графом в окно гостиной и только сейчас смог добраться до низа крутой трудной лестницы. Саша тяжело дышал, машинально прижимая ладонь к груди слева, у сердца. Он смотрел на Андрея запавшими сухими глазами и ничего не говорил, и это было страшнее всего. Лучше бы он орал, матерился, ударил… Андрей молча повалился перед ним ничком в снег. Кожу обожгло холодом, но это было неважно. Андрею хотелось не то что в снег — под землю зарыться, и он лежал, вздрагивая от мучительно душащих рыданий. Он ждал, что Саша ударит его ногой по лицу, наступит на шею, и будет абсолютно вправе и прав. Вместо этого он мягко тронул Андрея за плечо. — Пойдём. Тот поднял лицо в размазанной крови — подумал, ослышался. Саша сидел рядом на корточках. — Пойдем, — повторил он, глядя, как бывало, плачущими глазами. Но Саша не плакал. Он помог Андрею подняться и зайти в парадную, после мороза показавшуюся горячей парной. Усадив на край стенной ниши, запер входную дверь и сел рядом, склонившись к самому лицу Андрея. Тот опустил голову — стыдно, вернее, больно было Саше в глаза смотреть. Если б можно оказалось умереть одной силой мысли — он бы точно сейчас не был жив. Поэтому он уставился на истертую метлахскую плитку под ногами и очень постарался как-нибудь перестать существовать. Как назло, не получалось. Саша сдвинул воротник шубы, тронул распухший отпечаток зубов. А потом сказал, слегка запинаясь: — Я понимаю, что тебе это должно быть… очень неприятно сейчас, но нам следует сообщить о насилии в полицию. Андрей помотал головой, не в силах ответить из-за подступавших вновь к горлу рыданий. — Андрюша. Пожалуйста. Это нужно. Так будет лучше. Андрей ухмыльнулся — вот всё бы так просто… — Да не было… насилия, — с трудом проговорил он. — Я сам к нему в карету сел. И всё ему позволил. — Ты уверен? — Да. — Андрей до боли стиснул кулаки. И хотя можно было и соврать, но почему-то он не мог. «Не знаю, что нашло…» или «Меня там четверо держали…» Наверно, понимал, что Саша не поверит. Саша, выпрямившись, смотрел на него сверху вниз. А потом тихо сказал: — Ну что ж, теперь ты вполне знаешь этого человека.***
После Андрей лежал на сундуке в прихожей и бездумно покачивался. Было муторно, как в лихорадке, и странно, что Саша вообще пустил его в квартиру. Тот что-то искал на кухне, дробно стучал ложечкой по звонкому стеклу. — Вставай, — вернувшись, Саша помог Андрей снять проклятую шубу и отвел в спальню для прислуги. Андрей усмехнулся: и вправду, не в сашину постель же ему теперь ложиться. Это была маленькая узкая комнатка у черного входа, которую раньше занимала кухарка. Андрей с Сашей хранили там несколько коробок с одеждой, книги, холсты и мольберт — а так же все штуки вроде чучела дронта или хромовой модели Вселенной, которые имели неосторожность попасться Андрею на глаза в книжных лавках, куда он заходил вместе с Сашей. Стены остались увешаны приколотыми вырезками из модных журналов, в углу у двери был топчан без белья. Теперь Саша принес из комнаты чистую простынь и велел Андрею лечь на неё лицом вверх. Андрей послушно улегся, только поморщился, когда твердые доски коснулись недавних ушибов. — Ты можешь сказать, что именно он делал? Я… не имею в виду подробности. Просто характер травм наводит на мысли о крушении поезда или игре в барсука. Андрей молчал — рыдания опять душили, но еще сильней мешало чувство бесконечной благодарности, что Саша всё-таки с ним возится. Сейчас тот вел себя как врач, строгий, но добрый. Он принялся осторожно, почти невесомо ощупывать всё тело Андрея, то и дело спрашивая, где болит. Нажимал какие-то особые точки, которые должны были обозначать переломы ключиц или разрыв селезенки. Андрей на всё мотал головой. Под руками Саши ушибы как будто проходили на глазах. Ему всё было не больно. Саша попросил его следить за пальцем и поводил перед лицом; оттянув веко, внимательно изучал зрачки, то есть — смотрел в глаза, так что Андрею стало опять очень стыдно. Наконец, Саша успокоенно выдохнул: — Похоже, серьезных повреждений нет. Андрей даже немного огорчился — сам Бог его не покарал. Хотел поделиться радостью, что а граф-то теперь дырявый, зуб сбоку выбил, — но почему-то осекся, услышав: — Зашивать тебя тоже не пришлось, что не может не радовать. — Этот тон, холодный и даже циничный, он от Саши раньше не слышал. И все же, несмотря на обидную суть самих слов, ему по-своему шло. Саша стал протирать порезы и ссадины губкой с розовой жидкостью, которую набирал из глубокой миски и выжимал, потемневшую, в эмалевый таз. Когда всё тело было омыто от грязи и крови, Андрей попросил поднести миску ближе — и долго, старательно полоскал рот, пытаясь избавиться от привкуса вина и сигар. Саша заметно побледнел. Спросил холодно: — Ты правда уверен, что не надо в полицию? — Он подставил тазик, чтобы Андрей сплюнул розовую пену. — Да мы были уже, — невесело улыбнулся Андрей. — Они сказали, у меня какая-то там ампутация левой руки. — Что, прости? — Доктор с ним в сговоре просто. Пишет, что хочет. А графу зуб выбило. За пятьдесят рублей. Но по-настоящему, вот. — Так. — Саша раздраженно мотнул головой. — Что всё-таки случилось? Ничего не понимаю. — Нас экипажем на Дворцовой переехало! — пояснил Андрей, снова нервно смеясь: — Карету. Граф, наверно, заговоренный, ему только щеку проткнуло… А он стрелу обломил, ну, как если бы стрелу… И конь убежал. Это жалко. — Андрей, — перебил его Саша и добавил уже мягче: — Постарайся коснуться кончика носа. — Нет, со мной всё в порядке… — Сейчас ты коснешься кончика носа, — повторил Саша. Андрею пришла шальная идея повторить неотразимый маневр графа, и он с детской радостной улыбкой потянулся к сашину лицу… когда вдруг Саша с силой ударил его по руке и быстро отклонился. — Ай, — Андрей испуганно смотрел на собственные пальцы. Саша снова мотнул головой, и жест был странным без кудрей. — Прости, — он поджал губы. — Я не должен был так делать. Андрея настигло понимание, что именно это значило. Неужто он так теперь ему противен?.. Саша принес из комнаты сухую простынь, плед и подушку и Андрей молча, машинально как-то принял их, не поблагодарив. Уходя, Саша ничего не сказал: даже «Собирай завтра вещи и катись к своему графу» или «Прощение надо постараться заслужить». Он просто притворил дверь, оставив Андрея в темноте — во всех возможных смыслах. Лампу в прихожей он тоже погасил и ушел к себе, судя по скрипу старого паркета — в спальню. Андрей свернулся на боку, подтянув к груди разбитые колени. Постепенно он угрелся под мягким уютным пледом и впал в подобие сна, хотя думал, что от горя в жизни больше не заснет. Этот полусон был заполнен странными шорохами и тенями, надрывным кашлем и метелью из черного снега, сквозь которую Андрей шел, едва не падая и задыхаясь. — «Последний день Помпеи» сильно переоценен, — сказал вдруг граф и появился из-за горы коробок. Андрей тревожно вскинулся, но граф сделал красивой полной рукой успокаивающий жест, мол, можешь не вставать, не люблю подобные формальности. Он сел на край постели и ласково погладил Андрея по плечу. От огромного тела исходили жар и аромат церковного ладана. — Но тебе ведь понравилось? — улыбнулся он как-то по-акульи. Сбоку, на месте дыры, уже рос новый маленький клык. Андрей закивал, вспоминая, как ходили с Сашей в Новый Эрмитаж, и Саша порой чуть закатывал глаза на академичность полотен — а Андрею всё нравилось. — Давай расскажем барину, что тебе еще нравится, — предложил граф, и вдруг сорвал с него плед. Он потащил Андрея в спальню, как хилого мальчишку, просто перехватив одной рукой запястья. Андрей пытался сделать ему подножку, ронял без толку мебель, но граф был сильнее. Он швырнул его на ковер, и отдуваясь, обратился к Саше: — Тяжелый! Чем ты его кормишь? Саша, полуобернувшись, в изумлении замер за столом с пером в руке. Точно так же молча он сидел, когда граф расстегнул ширинку, и негромко крякнув, приспустил брюки, обнажив под ними кружевные панталоны. — Иди сюда! — велел он, и Андрея как магнитом притянуло к его паху. Он на коленях просеменил и с облегчением ткнулся лицом в туго натянутую ткань. — Какой послушный. Смотрю, ты хорошо его воспитал, как раз под меня… — Нет! — крикнул Андрей куда-то в кружево и проснулся — чтобы задохнуться от ощущения распирающего, таранящего члена внутри. Он поднял голову. Теперь он оказался на их с Сашей кровати, а граф, коротко постанывая, быстрыми толчками брал его сзади. Андрей чувствовал сильные руки на бедрах и слышал влажные шлепки. Его собственные руки были связаны за спиной, да таким хитрым образом, что другой конец веревки крепился вокруг шеи, заставляя отчаянно выгибаться, чтобы не задушить самого себя. Андрей повернул голову — и задохнулся уже от отчаяния. Рядом на их огромной постели граф пользовал связанного таким же образом Сашу — и спереди, и сзади разом. Судя по неспешности и даже нежности, с которой он имел его в горло, это был миролюбивый граф, разрешающий Мишке трепать себя как собаку. У него были упитанные бока, покрытые росой мелкой испарины, и смуглые бедра в дымке темных волос — словом, итальянский пейзаж, а не человек. А сзади был граф-спаситель, неотразимо подтянутый и атлетичный — и он, войдя до конца, медленно вращал бедрами и искусно ласкал сашин член, который влажно поблескивал в его огромной ладони. Бедный Саша изнывал, нанизанный на двух графов разом, зажатый между ними. Он плакал, из носа тоже текло, и граф-атлет протянул терпеливому графу платок. — Что такое? Поллиноз? — осведомился тот, вытирая со щеки Саши слезы. Андрей начал было кричать, чтобы их немедленно отпустили — отпустил?.. — но в этот момент невидимый грозный граф сзади толкнулся глубже, и вдруг подтянул Андрея к себе за веревку. Андрей захрипел, вздернутый как на виселице. Широкая, но жесткая обвязка впивалась в горло, не давая сглотнуть. — Не выпущу, пока ты не кончишь, — прошептал на ухо граф, и как назло, сам совершенно замер. Андрей, корчась и вздрагивая, начал изо всех сил на нем сжиматься. Перед глазами стало темнеть. До сознания долетали сдавленные стоны и мычание Саши и громкие звонкие шлепки… Андрей вздрогнул и проснулся еще раз — теперь уже по-настоящему. Бездумно опустил руку — на пальцах было горячее, вязкое. Мда… Такого с ним не случалось почитай что с самого отрочества. Сердце всё ещё колотилось как бешеное. Хотелось скорее побежать к Саше, убедиться, что всё хорошо, и никаких графов-доппельгангеров в квартире не водится… но вдруг он вспомнил всё, что случилось, и в отчаянии зарылся в подушку лицом. Как могло такое быть, что он причинил своему бедному Саше самую страшную боль? Ведь если бы не знал, дескать, это тот самый граф — так мимо бы прошел! Или нет? Наверно, прошел… Андрей невольно вспоминал его монгольские скулы, бархатные глаза, опушенные густыми ресницами, взгляд, бесстыдный и лукавый… Нет! Рядом был образ Саши, строгого и печального, как Богородица на сельских иконах. — К утру в тебя можно будет руку засунуть по локоть, — напомнил граф, и Андрей с ужасом почувствовал, что эти ужасные больные слова все еще вызывают в нем энтузиазм. А что если б это сделал Саша, а не граф? Он набрал немного семени и протолкнул в себя пальцы, средний и безымянный. Потом добавил указательный и замер, привыкая. Внизу немного саднило, и вывернутая рука с непривычки болела, но Андрею было всё равно. Необъяснимо нахлынувшая похоть терзала всё тело ломотой и жаром, — он хотел быть заполненным, растянутым, надетым на чужую руку, как тугая перчатка или кукла в уличном театре. Он даже пожалел, что в одной из лавок древностей и обсценных диковин Саша не купил римский мраморный фаллос, судя по размерам и исполнению не отбитый от какой-то скульптуры, а созданный в качестве самостоятельного произведения комнатного декора. Впрочем, насчет древности как раз возникли сомнения, и Саша схлестнулся с продавцом, что в завитках видны следы машинной обработки, которой в Риме быть не могло. Словом, так они и остались без древних хуев. Андрей Сашу потом утешал, что у него всё равно форма лучше. Сейчас он, впрочем, согласился бы на любой. Андрей стал ритмично толкаться в себя тремя пальцами, представляя, будто это Саша его подготавливает, чтобы потом войти уже по запястье. От мысли об этом дыхание перехватило, и Андрею пришлось несколько минут полежать неподвижно, с затекшей до мурашек рукой. Он специально мучил себя — вместо того, чтобы скорее закончить и провалиться в сон, оттягивал момент. Набрав еще семени, он снова начал с двух, а в конце смог даже добавить четвертый. Был какой-то безумный восторг в том, как плотно стискивают мышцы его сложенные пальцы. Андрей повертел щепотью — и вдруг нырнул до середины третьей фаланги. От неожиданности он громко охнул и зажал рот свободной рукой. Член болезненно дернулся, и Андрей повернулся так, чтобы он не касался простыни. Еще немного, буквально пара движений… Но вдруг ему пришла идея. Андрей осторожно вытащил пальцы и откинулся на спину. Вот так. Всё. Это был лучший способ себя наказать. Он больше ничего не будет делать. Пока Саша его не простит и сам не засунет в него руку и что только не захочет. В этом благостном настроении Андрей пару минут поразглядывал потолок. Вспомнил про оставленную Сашей губку в тазу и даже обтер себя, вымыл пальцы. Еще немного полежал, уже не так благостно. Кожу словно кололо невидимыми иглами, ноги странно сводило. Хотелось быть заполненным, растянутым до предела — да пусть даже разорванным, только не пустым. Стало жарко, душно. Андрей откинул плед. Его член снова дурацки торчал. — Животное, — процедил Андрей сквозь зубы. Да, молодым веселым животным он и был. Сравнительно здоровым и всегда готовым к совокуплению. Андрей коротко вдохнул — и ударил по члену ладонью наотмашь. Тот как-то резиново качнулся, и Андрей ударил ещё раз, и ещё, и ещё, пока он наконец не улегся, а рука не заныла. Другую он прокусил до крови, сдерживая стоны. В паху теперь неприятно тянуло, истерзанная задница как будто пульсировала. — Так тебе и надо, — сказал Андрей вслух, с головой накрываясь пледом. Но недолго он смог пролежать. Всё отбитое дало о себе знать. Боль была адской, словно по головке провели наждаком. Андрей вертелся, поскуливая, и чувствовал, что от боли у него снова встает, но от этого только сильнее болело. Если б можно было в один момент оскопить себя и стать спокойной и милой барышней, как в том сне про операцию, Андрей согласился бы на это не раздумывая. Особенно тяжко было от мысли, что всё это — тоже следствие происков графа. Хотелось плакать, и в тоже время бежать куда-то, и он мелко перебирал ногами как тревожно спящая собака. — Да будь ты проклят… — прохныкал Андрей. Кажется, помочь ему мог только лауданум. Он скатился с кровати и пошел в спальню к Саше. Там все ещё горел неяркий свет — дверь была не заперта, Андрей робко заглянул… На столе в луже воска на блюдце плавал огарок. Саша одетый лежал на кровати, но как-то наискосок, ногами на полу. Андрей с замершим сердцем подошел. Саша крепко спал, судя по тихому, редкому дыханию, он сам принял лауданум. Повинуясь странному чувству, Андрей поднял его ноги на постель, уложил Сашу на бок и обернул краем одеяла. Он был совсем безвольным и даже как будто холодным. Жалость в душе Андрея смешивалась с тревогой. Неужели и вправду лауданум такое безопасное средство?.. Впрочем мысли эти были несвоевременны, ведь и сам он хотел прибегнуть к милости искусственного сна. Андрей поискал на столе, но видимо, Саша уже убрал куда-то пузырек — там были лишь письма, два запечатанных и одно еще недописанное. Видимо, навалившийся сон не дал ему завершить. Верхнее с печатью было к Мари, в санаторий, а рядом… Андрей правда не собирался читать, но глаз сам зацепился… Это было послание для приказчика Якова, что-то про удобрения. Андрей протер глаза. В пляшущем свете свечи он различил: «…февраля этого года считать по-прежнему действительным. Добавить пункт, согласно которому в случае моей смерти тело необходимо будет сжечь в печи у господина Т., адрес которого я вышлю отдельным письмом. Получившийся пепел использовать в качестве удобрения сельскохозяйственных угодий в усадьбе. Всеми силами избегать захоронения в освященной земле, установки кенотафа в фамильном склепе и прочих религиозных формальностей. За сим, находясь в здравом уме и трезвой памяти…» Андрей перечитал еще раз. Бисерно-изящные строки плясали перед глазами. Сашу — в печь?.. Он оглянулся на лежащее тело. И вдруг вся вина навалилась на него снова, разом. Хотелось не умереть — просто перестать быть, не причинять Саше более страданий. Как-то бездумно Андрей нашарил под столом дорожный саквояж. Бутылка темного стекла была там, сверху, уже ополовиненная. Видимо, Саша пил и днем. Немудрено… Андрей на кухне в темноте плеснул себе в одну из чудом переживших субботние скандалы чашек. Долив водой до верха, быстро выпил горький вяжущий раствор. На этот раз всё было мягче и неотвратимей. Просто перед глазами вдруг померк последний отсвет фонаря за кухонным окном, и Андрей почувствовал плечом укол недометенных маленьких осколков. После не было ничего.***
Сознание вернулось так же, разом. Андрей открыл глаза — и его бурно, мучительно вырвало в давнишний таз, почему-то розовой водой. Он снова скорчился на жестком топчане, но за окном уже светало, а рядом был Саша — плачущий, его, любимый Саша. На коробке рядом виднелись какие-то предметы, трубка, мензурка, шприц в кювете. Пахло резким, маслянистым — как будто терпентином. Андрей попытался улыбнуться, но его вдруг стало клонить на сторону, и Саша мягко улетел вверх, как Илья-пророк на облаке, благо красивый был, сердитый. — Не закрывай глаза. Садись. — Он подпихнул ему подушку. Андрей послушно оперся — и ойкнул от боли. Саша, крепко взяв его за руку, присобрал кожу на внешней стороне плеча и быстро сделал укол. От места, где вошла игла, вниз до самых пальцев и вверх к шее двинулась горячая волна. Сердце как будто стало биться чаще, уверенней, сильнее. — Так. Это второй раз, — Саша отложил шприц в звонкую кювету. — Что… — прошелестел Андрей. — Камфара. — Саша приложил к ранке кусочек розоватой корпии — а потом, не выдержав, опять заплакал. Он обнял Андрея, притянул к себе, и тот тоже схватился за него, отчаянно, как утопающий. — Прости… за ту вчерашнюю жестокость. Я был зол, и не подумал, что ты… — Саша, Сашенька… — Пожалуйста, не умирай. Я рассчитал, та доза не была смертельной, — Саша зачастил, словно хороший ученик. — Я делаю отметки, я же не просто пью. Сейчас ты примешь уголь, а потом я кофе тебе сварю… Нужно, чтобы кофеин… Андрей хотел потребовать гарантий, чтоб тоже не думал умирать и превращаться в удобрения для голубковских брюквенных плантаций, но вместо этого лишь молча плакал. Они сидели как пара детей, застигнутых грозой. Саша лихорадочно шептал: — Я не хочу тебя терять. Ведь ты вернулся, это главное. Ты опять ко мне вернулся… Андрей с печалью вспомнил, как осенью, на Юрьев день, дал своему барину слово больше не сбегать. Как давно то было! До графа… Графа. — И ты меня прости, — сказал Андрей. — И знаешь, он меня не очень трогал. Ну, в перчатках. И всё. А потом уже карета… это. Да. Саша отклонил заплаканное лицо и сделал скептичную гримасу, мол, можно без подробностей? Впрочем, было заметно, что ему, конечно, интересно. — Но что я вообще к нему полез… Не знаю, глупо. Я дурак ужасный. Извини. — Весьма точное, по-моему, наблюдение, — улыбнулся Саша и боднул его в висок. — Ладно. Сейчас мы сделаем еще одно подкожное впрыскивание, а потом ты мне всё расскажешь. Всё, что захочешь. И Андрей действительно ему всё рассказал.