Carry Me Home

Когда Сугуру просыпается, то обнаруживает на столике рядом с собой кучу принесённых кем-то вещей. Новая расчёска. Резинки для волос. Упаковка таблеток от боли в горле. Запечатанная зубная щётка. Голова у него тяжёлая, да и веки с трудом поднимаются, но в целом он чувствует себя бодрее, чем в последнее время. Также на столике лежит полный комплект одежды с ещё прикреплёнными ценниками, от неё слегка пахнет магазином. Ого… Мятая школьная форма неприятно липнет к коже, она грязная и пропотевшая. Сугуру морщит нос. Надо сходить в душ помыться. Вода обжигающе горячая. Сугуру трёт кожу до красноты. На самом деле, он не уверен, чем будет заниматься сегодня. Эта мысль приходит в голову, когда он выходит из душа и, стоя на холодном каменном полу, вытирается. В этом мире для него нет миссий, уроков и даже проклятий. Он надевает свободную белую футболку и широкие чёрные брюки. Ткань прочная, но не жёсткая. Даёт широкий простор для движений. Сугуру решает сначала позавтракать. Он сушит волосы, расчёсывает их и аккуратно завязывает на затылке. Наконец-то он снова похож на себя. Собранный, уравновешенный. Его самообладание вернулось. Это так странно, что у него внезапно появляется огромное количество времени. Он чувствует себя свободным. Немного выведенным из чувства равновесия из-за вчерашних событий, воспоминания о которых засели тяжким грузом глубоко внутри, но всё не так плохо. Отнеся форму в стирку, Сугуру направляется на кухню. На кухне уже кто-то есть. Студентка. Она выкладывает ингредиенты на сверкающую чистую столешницу возле блендера. Яркий свет, льющийся из больших окон кухни, тонким слоем окрашивает всё утренним белым цветом. Ой, до Сугуру запоздало доходит, что он по привычке пошёл на общую кухню в общежитии. Он бы ушёл, но… Она уже повернулась, чтобы посмотреть на него. Это взгляд, в котором смешались узнавание и последующая за ним тревога, а затем выражение её лица становится жёстким и резким, и Сугуру не может его прочитать. Стук. — Ты Сугуру Гето, — говорит она и переводит глаза, прикрытые прямоугольными очками, на другой конец кухни, где к стене прислонено копьё с красной рукоятью. Он настороженно на неё смотрит. — Откуда ты знаешь? Она фыркает. — Годжо не держит это в секрете от своих учеников. Он сказал, что вы двое появились вчера, и попросил «быть милыми», — она выплёвывает это «милыми» как издёвку, как ироничную шутку, контекста которой он не улавливает. Сугуру хмыкает. — А ты кто? — спрашивает он мягким будничным тоном. Лицемерит. Она смотрит на него своим жёстким, непроницаемым взглядом пару неприятных секунд, прежде чем цокнуть языком и ответить. — Маки. Он поднимает бровь. — А фамилия? — Просто Маки. Настаивать неприлично, он это знает, но её лицо всё ещё находится за этой суровой маской, и он не может удержаться, чтобы не… — Отреклась от семьи? Лицо Маки напрягается. Она поджимает губы и сдвигает брови. Челюсти плотно сжаты. Ага. Вот и реакция. Сугуру запоминает это. — Не твоё дело. — Прости, — извиняется он, и не сказать, что совсем неискренне. Нехорошо давить на очевидные болевые точки людей, но он просто… устал от всех этих я знаю что-то, чего не знаешь ты. Это стало слишком распространённым явлением в их путешествии в будущее. Это выбивало почву из-под ног. — Я переступил черту. Маки только цокает языком и отворачивается, возвращаясь к… приготовлению смузи. Сугуру ещё пару секунд медлит у двери, прежде чем направиться к одному из высоких стульев у барной стойки и расположиться на нём поудобнее. Пользоваться кухней сейчас кажется ему… затруднительным. Ему стоило просто пойти к торговым автоматам. Он надкусывает яблоко, взятое из вазочки с фруктами, и наблюдает, как Маки загружает блендер. От скрежета лезвий, разрезающих замороженные ягоды, больно ушам. Но в противном случае кухню бы заполонила плотная, тягучая тишина. Лучше уж так. А Маки, кажется, довольна повисшей неловкостью. Она не обращает на него внимания, полностью сконцентрировавшись на своём смузи. Это почти что пренебрежение. За неимением других дел Сугуру изучает её: разрез глаз, чёрные волосы, отливающие зелёным в утреннем свете, который лениво проникает сквозь оконные стёкла, крепко сжатые челюсти, то, как каждое её движение пронизано железной целеустремлённостью. Это почему-то навевает воспоминания о мероприятиях по обмену опытом между школами в Киото и скучных собраниях, посвящённых клановой политике, Сатору говорит боже, они худшие ты даже не представляешь, и… Смутно знакомое слово всплывает в памяти. Зенин. Зенин, которая не хочет себя так называть. Сугуру бросает взгляд на проклятое оружие, прислонённое к стене. В тот раз Годжо сказал… — Ты та, кого отверг клан Зенин, — догадывается он и понимает, что сказал это вслух. — Нешаман. Его слова догорают между ними, оставляя тлеющие угли и наполняя воздух дымом, отчего становится труднее дышать. Выносить их удушающую тяжесть тоже непросто. Итак, это и есть та самая студентка-обезьяна. Та, кто, возможно, способна выплатить долг за своё существование. Она разворачивается вполоборота, встречаясь с ним взглядом поверх барной стойки. — Ну да, — говорит Маки, изогнув губы в презрительной усмешке. — Какие-то проблемы? Корень сорняка. Сугуру не может увидеть её проклятую энергию, потому что концентрация слишком мала и у него нет шести глаз, но она точно вытекает через её кожу, оставляя чернильные трупные следы повсюду. Если он сконцентрируется, то сможет уловить в воздухе её вкус, острый, перечный, настолько слабый, что может оказаться лишь плодом воображения. Чёрт, это омерзительно. Вообще-то, колледж — место для шаманов. До старшей школы жизнь была похожа на однообразную киноплёнку, бесконечный парад повторяющихся кадров с затасканным посылом: они тебя не понимают, они никогда тебя не поймут, они никогда не смогут тебя понять. На что ты смотришь? Там ничего нет. Сбитые с толку одноклассники. Ты уверен, что тебе не нужен ещё один курс терапии? Его мать. И затем, наконец, колледж: место для таких, как он. Предполагалось, что это место для таких, как он. И сейчас… — Нет, — лжёт он, меняя выражение лица: глаза его сужаются, брови чуть приподнимаются, и улыбка растягивается на лице. Попытка заверить или же просто обычная вежливость. — Конечно, нет. Маки усмехается. — Тебе не нужно скрываться. Не беспокойся о моих чувствах, — в её тоне слышатся саркастические нотки, а ещё заострённая ярость. Гнев. Но никакой боли, даже близко ничего, похожего на боль. Итак, откуда она вообще знает про его мысли? Сугуру неплохо умеет лгать. Они ещё недостаточно взаимодействовали, чтобы она действительно знала, так что это — простое предположение? Возможно, она слишком часто сталкивалась с таким отношением и поэтому воспринимает это как нечто обыденное? Возможно. — Мне жаль, что ты так думаешь, — проявляет он сочувствие. Она выросла с Зенинами, печально известными тем, как они обращаются с нешаманами внутри их клана. Сочувствуй, сочувствуй, сочувствуй ей. Сочувствуй! — У меня не было намерений быть с тобой неискренним. Ещё одна усмешка. Маки переключает внимание обратно на смузи. Снова воцаряется та плотная, неловкая тишина. Она включает блендер. То, что находится внутри, становится светло-розового цвета. Она проводит пальцем по краю блендера и облизывает его. Морщит лицо. Тянется за черникой и высыпает внутрь оставшуюся часть пакета. Может быть, Маки и не испытывает дискомфорта от гнетущей атмосферы вокруг них, но Сугуру… — Чем занимаешься? Та на него даже не смотрит. — Делаю смузи для своей девушки, — определённо презрительным тоном отвечает она. Он не обращает на это внимания. — Трудности со вкусом? На этот раз она всё-таки на него смотрит, прищурив глаза. Секунда раздумий и… — Ей нравится, когда сладко. — Добавь сироп, — непринуждённо говорит он, слегка откидываясь на спинку барного стула и оставляя почти доеденное яблоко на столешнице. — Может быть, кленовый. Уголки её губ едут вниз. — А тебе какое до этого дело? — Мне нравится быть полезным. — Ага. Сугуру вздыхает и, слегка наклонив лицо, говорит: — Мне всё равно, добавишь ты его или нет. Просто сироп устранит проблему с недостаточно сладким вкусом. Маки цокает языком, направляется к холодильнику и достаёт кленовый сироп. Она молча добавляет его в смузи, включает блендер. От оглушительного шума сотрясается воздух. Выключает. Она открывает крышку, пробует то, что получилось, и… — Он сладкий, — немного удивлённо произносит она. — Я всегда делаю его сладким, потому что Сатору так нравится, — говорит Сугуру, потом некоторое время молчит и слегка кривит лицо. Угасающее воспоминание о тошнотворно-сладком смузи быстро растворяется на языке. — Хотя иногда он всё равно потом добавляет сахар. В выражении её лица снова мелькает что-то для него непонятное. Снова тишина. Он начинает ковыряться в контейнере с клубникой. Бросает взгляд на часы. Позднее утро. Рассеянно теребит пальцами мочку уха. Собирается чем-нибудь заняться — может, поставить чайник, чтобы приготовить мисо-суп, или… — Сугуру! Сатору вихрем врывается на кухню, у него растрёпанные волосы и бесшумные шаги. Он резко останавливается перед Сугуру, спотыкается, чуть не врезается в столешницу, но успевает затормозить, вжавшись в стул и заехав ему локтём по животу. Сугуру хрипло смеётся, придерживая его за бок, чтобы стабилизировать их шаткое положение. — Ты ушёл, ничего не сказав! Даже записку не оставил! Я проснулся один, придурок! — Прости-прости, — терпеливо успокаивает его Сугуру. — Ты же легко меня нашёл, правда? Сатору обиженно пыхтит. — Придурок. Сугуру подкатывает к нему яблоко. — Будешь завтракать? Сатору оживляется от вопроса, но полностью игнорирует яблоко, собственно, как Сугуру от него и ожидал. Вместо этого он наполовину перегибается через стойку, впиваясь глазами в розовый смузи. Со своего места Сугуру видно, как он сверлит взглядом Маки. — Эй, даай это мне, ну плиз? — просит он голосом, полным надежды и мольбы, и тянет руки вперёд. — Нет, — отрезает Маки. Сатору выпрямляется и открывает рот, похоже, он не собирается отступать, но… — Сатору, нет, — говорит Сугуру, легонько щёлкая того по виску. Потом его голос становится жёстче. — Она готовит для своей девушки, и к тому же я не могу позволить тебе с чистой совестью испортить очередной напиток. — Я их не порчу! Это называется усовершенствование! Сугуру морщится. — Добавлять столько сахара и превращать всё в сладкую мерзость не является усовершенствованием. Не понимаю, как ты вообще можешь это терпеть. — Не желаю слышать такое от тебя! — отшатывается от него Сатору, от обиды меняясь в лице. — Вы с Сёко пьёте чёрный кофе, — он выплёвывает эти слова как оскорбление, словно не хочет, чтобы они задерживались у него на языке. — Я пью кофе не ради удовольствия, — мягко говорит ему Сугуру, — а Сёко крепкий даже не нравится, она это делает, только чтобы позлить тебя. — Вы ужасны оба. — Знаю, знаю, — Сугуру сочувственно похлопывает его по плечу. Краем глаза он видит, что Маки наблюдает за ними. Видит, как она слегка хмурится, прежде чем повернуться и начать копаться в шкафчиках. — Нет, ты… Сатору резко замолкает, его челюсти сжимаются так сильно, что слышно тихий скрежет зубов. Он совсем не двигается, но Сугуру перестаёт чувствовать тепло и вес его тела. Это означает только одно — активацию бесконечности. Мгновенно насторожившись, Сугуру разворачивается, чтобы лучше видеть Сатору, но всё внимание того сосредоточено на входном проёме. Сугуру прослеживает его взгляд и… Чувствует, как в груди замирает его собственное сердце. В дверях стоит Тоджи. Горячие пузырьки раскалённой ненависти поднимаются по горлу Сугуру от чувства леденящего кровь ужаса в груди и животе. Красный. Разлетевшийся по камню мозг Рико. Акулья улыбка. Болотно-чёрные глаза. Несмотря на тот факт, что Тоджи уже был мёртв и Сатору показал ему труп, несмотря на то, что половина тела ублюдка была уничтожена, Сугуру перерезал ему шею когтём проклятия, просто чтобы быть уверенным, что тот мёртв, стопроцентно мёртв. И к тому же, если присмотреться повнимательнее, то человек в дверях… Изгиб его челюсти, форма глаз, нос, тёмная бездна зрачков — один в один. Но лицо моложе, более гладкое и ровное. Если волосы Тоджи больше напоминали воронье гнездо, то у этого человека они лежат аккуратнее. И, возможно, самое главное, у Тоджи никогда, никогда и ни за что не было бы такого выражения лица. Попав под совместное, неделимое внимание Сугуру и Сатору, двойник Тоджи выглядит неуверенным в себе, нерешительным, осторожным и напуганным. — Кто, — приходит в себя Сугуру, хриплые, резкие слова с трудом вырываются из горла, — ты такой? Парень отступает на полшага назад. Ах да. Что у Сугуру сейчас с лицом? Наверное, неподходящий вариант. Он должен его… Но когда он пытается изменить выражение лица на дружелюбное и приветливое, то всё идёт прахом. Он может скорректировать положение губ, но вот с глазами ничего не выходит. Сугуру сдаётся, когда понимает, что выглядит как оцепенелый, застывший дурак и перестаёт улыбаться, натянув безучастную маску. — Я думаю, — говорит Сатору, не сводя глаз с парня, в голосе слышится узнавание, — что это Мегуми. Тот вздрагивает. Сугуру требуется мгновение, чтобы сопоставить имя с воспоминанием. Скользкий кафель в ванной и мягкие волосы Сатору под его руками. Лавандовый шампунь. Сброшенная на пол форма. Он касается кончиками пальцев серебристой отметины слишком гладкого шрама у линии роста волос Сатору. Я наконец нашёл ребёнка, о котором мне говорил Тоджи. — Ясно. И что ты собираешься делать? — Я не знаю, пауза и его зовут Мегуми. — Сын Тоджи, — произносит Сугуру. — Да, — и тепло, и вес тела Сатору возвращаются обратно. Сугуру делает резкий вдох. Не смей её убирать, чуть не говорит он, помнишь, что случилось в тот раз? Но Сатору не снимает бесконечность, он просто впускает его внутрь. Сугуру медленно прикрывает веки, и выражение его лица разглаживается. Вдох. Выдох. Спокойно. Открыв глаза, он внезапно натыкается на дружелюбное лицо. Только сейчас он замечает Итадори, стоящего позади сына Тоджи, а следом за ним — Годжо. Со сжатыми в тонкую линию губами. — Приносим извинения за нашу грубость, — проклятая энергия всё ещё бурлит в его мышцах, готовая вырваться наружу. Сугуру с трудом удаётся сдержаться, чтобы не скривить рот. — Ты похож на одного человека, которого мы знали. — Не стоит беспокоиться! — щебечет Годжо, прислонившись к дверному косяку. — Учитель, когда вы умудрились сюда прийти?! — вскрикивает Итадори. — Уверен, что здесь ни у кого нет обид! О боже, как ужасно, что на этой кухне слишком много народу. К счастью, в нашей школе есть множество других кухонь! Так как насчёт того, чтобы мы просто… — он демонстративно выталкивает учеников за порог. Особенно сына Тоджи. В основном сына Тоджи. Сугуру изо всех сил старается держать лицо. Несмотря на всю свою гениальность, Годжо до сих пор не научился деликатности. Ему никогда это не было нужно. У Сатору деликатности, естественно, тоже нет. Не успели те трое сделать и пары шагов, как возле Сугуру его и след простыл, зато он появляется в коридоре, блокируя выход. Сугуру ощущает пульсирующий всплеск проклятой энергии, той самой, гниловато-клубничной. — Эй, малявка! — выражение лица Сатору больше походит на оскал, чем на улыбку. Он раскачивается на носочках, полностью игнорируя Годжо и Итадори, всё его внимание направлено на сына Тоджи. — Какая у тебя фамилия? — Не называй меня так, — раздражённо отвечает тот. — Я всего на два года младше тебя. — Ой да пофиг, — вздыхает Сатору, пренебрежительно помахивая рукой. — Просто ответь на вопрос. Пауза. Сугуру соскальзывает со стула, бросает взгляд на Маки, которая молча наблюдает, и переключает внимание на действие, что разворачивается у входа на кухню. Он быстро преодолевает путь дотуда и останавливается в паре шагов от двери. — …Фушигуро, — наконец отвечает сын Тоджи. Не Зенин. Стук. — Ха, — выпрямляясь, говорит Сатору. Его лицо слегка искажено. — Думаю, тогда мне есть что сказать по поводу последних слов твоего дерьмового папаши. Годжо меняется в лице, так незначительно, что Сугуру почти не замечает этого. Но если посмотреть повнимательнее, то можно увидеть, как его пальцы сплетаются друг с другом, складываясь в наполовину сформированные печати. Фушигуро очень, очень спокоен, и когда он заговаривает, то в голосе как бы и слышится что-то похожее на недоверие, но в то же время и нет. Внутренности Сугуру скручивает смутная тревога. — Последние слова? — Да, — говорит Сатору. — То, что он сказал перед смертью, смекаешь? Пальцы Годжо замирают, и он засовывает руки в карманы. Фушигуро отвечает не сразу. Со своего места Сугуру не может видеть выражение его лица. Тот ледяной ужас и раскалённая ненависть, которые раньше скапливались пузырьками у него в груди, исчезли, оставив после себя пустоту и замешательство. Тишина затягивается, и… — Мой отец мёртв? — спрашивает Фушигуро. Оу. Сатору резко перестаёт раскачиваться. — Что? — Что ты подразумеваешь под этим «что»? — теперь в голосе сына Тоджи слышатся нотки негодования. Оу. — Охренеть, — произносит Сатору, приоткрыв рот. Теперь его внимание направлено на Годжо, который стоит неподвижно, плотно сжав губы. Сатору выглядит так, как будто его застали врасплох. Ему, как и Сугуру, трудно поверить услышанному. — Ты ему так и не рассказал? — Скажу честно, — отвечает Годжо, — я пытался при нашей первой встрече, но он меня прервал и сказал, что ему вообще наплевать на этого ублюдка и он ничего не хочет знать. Это не оправдывает того, что мальчик до нынешнего момента рос, не зная, что его отец мёртв. И Годжо, кажется, это понимает. Между висками Сугуру вновь расцветает боль. Он медленно подносит руку ко лбу и вдавливает в него ноготь. Как проблематично. — И несмотря на это… — Я сказал, что если он когда-нибудь захочет узнать про отца, то он может спросить меня. — А, ладно, хорошо, но… Фушигуро перебивает их ледяным голосом: — О чём это вы говорите? Это не просто проблематично — это похоже на крушение поезда. И Сугуру наблюдает за ним в замедленной съёмке. — Точно, — говорит Сатору. — Божечки, как неловко-то. Он снова обретает равновесие. Выпрямляет спину и широко, беззаботно улыбается. Это его выбор — быть беззаботным в этой ситуации. Даже в его позе появляется своеобразная легкомысленность. О нет. И в лучшие дни Сатору бывает довольно груб. Чёрт, только не это… — Ну, в общем, это я убил твоего отца! Поезд терпит крушение. — Что за нахер? — говорит Фушигуро. Годжо морщится. Итадори от удивления издаёт сдавленные звуки и выглядит до ужаса нелепо. — То-то же! — Сатору выделяет звук «т» и затем снова начинает раскачиваться на ногах. — Между прочим, он полностью заслужил это. Серьёзно! Этот мужик был жутко надоедливым. Ты знаешь, он сам чуть меня не прикончил. А потом… Сугуру зажмуривается, стараясь абстрагироваться от голоса Сатору. Вот же мудак. Он открывает глаза, убирает руку со лба и, расправив плечи, протискивается в дверной проём между Итадори и Фушигуро, пока не оказывается лицом к лицу с Сатору. — Сатору, — говорит он, — заткнись. Тот затыкается. Примерно на две секунды. — Чего? Почему это я… — Будь вежлив, — говорит Сугуру, пихая его локтем под рёбра. — Сатору, ты сейчас ведёшь себя очень грубо. — О нет, — он поворачивает голову под определённым углом, и Сугуру знает, что после этого движения он всегда закатывает глаза. — Я веду себя грубо. Сугуру сопротивляется желанию снова дотронуться до лба, вместо этого он делает глубокий вдох и выдох. Он не может злиться на Сатору, в особенности за это — его родители были тихо убиты ещё до того, как ему исполнился год. Не может злиться из боязни, что будь родители живы, они бы безраздельно завладели вниманием Сатору и имели возможность влиять на него. Поэтому сейчас Сугуру говорит более мягко: — Для большинства людей родители — чувствительная тема, — объясняет он. — Их смерть, особенно если это было убийство, может вызвать у них сильное огорчение. — Ясно, — задумавшись, говорит Сатору. — А как насчёт тебя? — А что насчёт меня? — хмурится Сугуру. — Ты бы огорчился? — Сатору наклоняет голову, с небрежным любопытством глядя только на одного Сугуру. — Я имею в виду, если бы твои родители были убиты. И Сугуру… Сугуру не знает, как ответить на это вопрос. Конечно, хочет сказать он, но слова прилипают к языку. Дело не в том, что он не собирается лгать, просто он не знает, ложь это или нет. Его родители — нешаманы, они слабые и невежественные, они никогда его не понимали и никогда бы не смогли понять, потому что он шаман, а они нет. Зато они любят его, думает Сугуру, любят. Они по-прежнему каждый месяц отправляют ему открытки, несмотря на то, что он не навещал их уже больше года. Конечно, хочет сказать он, но слова горько оседают на языке, словно лекарство. Словно список медикаментов и нескончаемые кабинеты врачей, ведь родители любят его. Разумеется, они бы оплатили даже слишком большие счета, чтобы помочь своему единственному ребёнку избавиться от изводивших его галлюцинаций. Они были добрыми людьми, они были добры и к нему, но они не были добры к нему настоящему. У них никогда не было такой способности. В конце концов, они нешаманы, и… — Не переводи тему, Сатору, — странным голосом говорит Сугуру, возможно, на пару стуков сердца позже, чем нужно. — Извинись перед Фушигуро за свою грубость. Сатору с негодованием выпрямляется ещё сильнее. — Чего? Ни за что! Честно говоря, обычно Сугуру не обратил бы на всё это внимания. Сатору часто становится причиной крушения поездов, и за этим забавно наблюдать, чаще всего забавно, но не сейчас. Прямо сейчас Сугуру не в настроении. Всего вокруг слишком много. — Пожалуйста, будь внимателен к окружающим тебя людям. — Сугуру, ты плохой! Как будто бы я знал, что это необдуманные слова! — надувает губы Сатору. Голова Сугуру глухо пульсирует от шума. Сатору притягивает его к себе и разворачивает их обоих лицом к остальным. — Пусть вас не обманывают сладкие речи Сугуру и его хорошенькое личико! На самом деле он очень плохой! — Как щедро с твоей стороны, — глубоко вздыхает Сугуру. Сатору всем весом наваливается на него сбоку, немного опускает голову, и они стукаются лбами. — Че-го? Сугуру подумывает оттолкнуть его, но не делает этого. — Вообще-то это ты у нас олицетворение мудака с хорошеньким личиком. Сатору отстраняется от него с шокированным лицом. Боже, что за королева драмы. — Если это я мудак с хорошеньким личиком, то кто тогда ты? — Человек, у которого плохой вкус, — сухо отвечает Сугуру. Он по привычке бросает взгляд на остальных. Фушигуро перестал обращать внимание на Сатору с минуту назад, сейчас он тихо шипит что-то Годжо. Тот отвечает ему и, скорее всего, не сводит глаз со всех присутствующих. Итадори неловко топчется в сторонке, смотря то на них с Сатору, то на Фушигуро. Маки… Это, по-видимому, стало последней каплей для неё. С каменным выражением лица она хватает два больших стакана смузи и направляется прямиком к выходу из кухни. — Я ухожу, — объявляет она. — Там ещё остался смузи, делайте с ним, что хотите. Нобаре лучше не видеть этот цирк. Затем она расталкивает их всех и широкими шагами удаляется по коридору. Наступает тишина. — Ха, — с лёгким смешком говорит Итадори. — По-моему, это было то, что называют сцена. — Всё из-за Годжо, — ворчит Фушигуро. Итадори переминается с ноги на ногу. — Мне кажется, у него есть привычка не рассказывать о важных вещах. Вот я, например, ничего не знал о системе разделения проклятий на уровни до тех пор, пока мы не отправились на миссию с особым рангом! Или о летней программе обмена опытом! Последние слова Итадори Сугуру уже не слышит. Его мозг цепляется за фразу о миссии с особым рангом. — Ничего не знал об этой системе? — резко спрашивает Сугуру. — Особый ранг? Ты учишься на первом курсе. — Ага, — говорит Итадори. — Я имею в виду, что учитель тоже не был в курсе. Это было покушение на убийство. Остальные тогда тоже чуть не погибли, но всё в порядке! Блядь, ну конечно это было покушение. Конечно, остальные тоже чуть не погибли. Конечно, руководство до сих пор разбрасывается жизнями шаманов, как игрушками. Видимо, за одиннадцать лет ничего не изменилось. — Ладно, — говорит он. — Но… разделение на уровни? Серьёзно? Ты не знал об этом? Разве Годжо не рассказывал? Итадори пожимает плечами. Вчера вечером, за ужином, Сугуру поначалу подумал, что Итадори — шаман из семьи нешаманов. Он подумал, что есть человек, который поймёт его тотальное одиночество и ощущение беспомощности. Эта надежда угасла, но Итадори всё равно является тем, кто был втянут в мир шаманизма без подготовки. В отличие от Сугуру, который оказался здесь, уже зная о проклятиях, потому что видел их с детства. Но Итадори не знал ничего. Они мало похожи, но всё-таки… — Вау, — произносит Сугуру. То, что рассказал Итадори, застигло его врасплох. — Ещё скажи, что он ничего не говорил тебе о Сукуне. Итадори моргает, глядя на него. — А что с Сукуной? — Ну знаешь, — Сугуру делает неопределённый жест, — про его историю, происхождение, влияние на мир магии и тому подобное. — А, — говорит Итадори и хмурится. — Я ничего про это не знаю. Чего, думает Сугуру. Затем его лицо кривится. Что-то жгучее и ядовитое проносится щекоткой по зубам. Даже этого? — А что насчёт учебников? Ещё одно пожимание плечами. — Серьёзно? — Сугуру бросает на Годжо обвиняющий взгляд. Годжо поднимает руки в шутливой попытке ослабить повисшее в воздухе напряжение. Проклятая энергия, собравшаяся в кончиках пальцев Сугуру, не спешит рассеиваться. — Я учил его важным вещам! Просто, понимаешь, другим важным вещам! Из горла Сугуру невольно вырывается хриплый звук. Это не раздражение, слишком слабо будет сказано, но всё же и не злость. — Ты просто забыл, что о таких вещах знают не все, правда? — его собственная проклятая энергия, отдающая гнилью, собирается на языке. Он не ждёт, пока Годжо ответит, и продолжает: — Я иногда забываю, что ты ни черта не понимаешь в том, как живут люди, не рождённые, как ты, в магическом клане. И это не твоя вина, дело в воспитании. В груди нарастает необъяснимое ужасное чувство. Над ним издеваются? Нет, только не над ним. Может быть, он просто не был готов к такому — девушка-нешаман, потом сын Тоджи, а теперь ещё некто, похожий на него, оставленный спотыкаться во тьме. — Эй, — начинает Годжо, но… — Хорошо! — перебивает Итадори, делая шаг вперёд и практически вклиниваясь между Годжо и Сугуру. Он хватает Сугуру за руку. — Как насчёт того, чтобы ты мне показал? — Я… Что? — Сугуру чуть не делает шаг назад. — Покажи мне вещи, которые, по-твоему, я должен знать! — серьёзно отвечает Итадори. — Где-то здесь есть библиотека, верно? — Да, есть, — говорит Сугуру, и Итадори улыбается ему. — Но… Итадори уже тащит его за собой по коридору. — Мы идём в библиотеку! — объявляет он остальным. — Ещё увидимся! — Чего? — шипит Фушигуро, в его голосе слышится неподдельная тревога. — Подожди! А Сатору, напротив, только хмурит брови, когда смотрит на наполовину исчезнувшего за поворотом Сугуру. Они оба знают, что если бы Сугуру захотел, то легко бы вырвался из хватки Итадори. Поэтому Сатору за ним не идёт, а Сугуру… небрежно машет рукой на прощание. Для него это в некотором роде облегчение — уйти.