в т о р а я зона комфорта
Но мы научились драться и научились греться у спрятавшегося солнца и до земли добраться без лоцманов, без лоций, но — главное — не повторяться. — И.Бродский
Квартира Чонина находится в сердцевине города: те красивые новые дома, построенные совсем недавно, мимо которых Хёнджин каждое утро проезжал или пробегал. Это совсем недалеко от его района — несколько кварталов, которые не затруднит пройти пешком. Хёнджина это удивляет. Потому что на остановках, на улицах он Чонина не видел ни разу. Возможно, проблема была в том, что Хван выбирался из своей квартиры только ближе к вечеру — когда оставаться в коробке не хватало сил. Или, возможно, всё дело было в том, что Хёнджин работал в круглосуточном магазине, проводя всё свободное время там. Но Хван не знает. Знает только, что подъезд в доме Чонина чистый, всё ещё пахнет краской, а зеркало в лифте, во всю стену, не изрисовано перманентным чёрным маркером. На лестничных пролётах не валяются затхлые мешки с мусором, шприцы и зелёные битые стёкла. Да и весь комплекс в целом не выглядит, как обшарпанная коробка от телевизора. Хёнджин чувствует, как в груди, словно корни дерева, растекается чувство: Чонин заслуживает всего этого. Чонин заслуживает всего в этом мире, потому что выщёлкиваемая улыбка на лице способна поджечь весь мир. Потому что Чонин, не истязая себя, подошёл к отрешённому Хёнджину и заговорил. Первый. Заговорил и на следующий день, и на день после. Чонин сам заговорил с ним, изначально получая в лицо молчание и раздражённые вдохи. Хёнджин думал, что Чонин притворялся; что делал это ради насмешки или «видите, я нравлюсь всем». Но Чонин нравился не всем. Он не нравился даже половине их одногруппников — и Хёнджин понял это слишком поздно, чтобы просить прощения. Но он всё равно попросил. И Чонин простил. Из открывшейся двери квартиры незамедлительно, эфемерно, потянуло порошком «кристальная свежесть» и лавандой. У порога толпилась огромная очередь из кроссовок: Хёнджин впервые видел столько обуви у одного человека; будто Чонин сороконожка, а не обыкновенный, пресный студент. Но Чонин не был сороконожкой, и уж тем более, пресным студентом. Хёнджину так внезапно захотелось обнять Чонина, что пришлось заламывать руки за спину, чтобы не поддаться скоропостижной смерти. Чонин улыбнулся лисьими глазами, выщелкнул самую приятную улыбку своими брекетами и предложил чай, кофе, сок, воду. А Хёнджину ничего не оставалось, потому что времени на раздумья ему не дали. Всё и сразу. — У меня немного не прибрано, — смутился Чонин, открывая дверь в — свою! — комнату. И Хёнджин был поражён всему, даже этой мягкой лжи. У Чонина тепло, уютно и много мягких игрушек, гирлянд, плакатов. И люстра со звёздами. Это неумышленно делает больно, поэтому на потолок, обклеенный светящимися в темноте созвездиями, Хёнджин решает больше не смотреть. Стены, на которых так много кнопок, держащих постеры, выглядят неплохо. И ворсистый зелёный ковёр, напоминающий июльское поле, выглядит как мечта. У Чонина вместо дивана кровать, нет соединённой кухни с комнатой для жизни. Вся квартира выглядит так, будто в ней действительно кто-то живёт, дышит и проводит свободное время. Ощущается, как дом. Квартира Хёнджина больше напоминает нечто, в котором нечто существует, заходит раз в сутки за вещами, и покидает серое помещение. Отец бы сравнил съемную квартиру с гробом, мать — с платяным шкафом, а друг ничего бы не сказал: отвёл бы в квартиру родителей и напоил горячим чаем со свежими пряниками. Но всех их давно уже нет, и Хёнджин глухо кличет квартиру коробкой. Видимо, Хёнджина правда вырывает из реальности на какое-то время, потому что Чонин успевает принести уже две запаренные пачки лапши: он положил туда два ломтика плавленого сыра, несколько кружочков обычного, и пару слайсов ветчины. А Хёнджину хочется одновременно разрыдаться и послать друга к чёртовой матери, потому что к такой заботе не привык; потому что это бьёт в сердцевину больнее, чем парни из парка. Потому что Чонин просто не может быть таким хорошим. Не должен. — Так, — незамысловато тянет Чонин, поддевая лапшу палочками. Хёнджин вслушивается в стук минутной стрелки на часах, отсчитывая время. — Тебя всё же побили? Сегодня? Двадцать две с половиной секунды. Терпения Чонина хватило на двадцать две секунды. Хёнджин боится заново засекать: чувствует, что вот-вот вспыхнет, как просочившийся газ, встретившийся с искрой включившегося света. Потому что Чонину жизненно необходимо всё узнать. Иначе он взорвётся. Но Хёнджин взорвётся первым. — Нет, — мотает головой Хван, не отрывая глаз от лапши. Он чувствует, как ноют — наверняка переломанные — рёбра, и снова мотает головой. — Нет, не побили. И Чонин успокаивается. Конечно, он не поверил. Конечно, Хван знает это. Но пока им обоим удаётся водить друг друга за нос; пока Чонин не лезет дальше позволенного; пока Хёнджин трамбует недовольство в глотке — всё остаётся в норме. Чонин предлагает посмотреть телевизор в зале, и Хёнджин с восхищением соглашается, потому что вся поверхность каркаса увешана яркими наклейками со звёздами, динозаврами и собаками, а по бокам на стеллажах стоят ароматические свечки. Пустые упаковки лапши летят в мусорное ведро, расположенное на стыке коридора и кухни: «чтобы весь мусор выносился сразу» — пояснил Чонин. И Хёнджин восхитился ещё сильнее. Хван мусор выносит стабильно раз в три недели, потому что к тому времени еле накапливается половина пакета, а затхлый запах около входной двери совершенно не прельщает. Если бы он, как Чонин, вытаскивал весь хлам в пакетах, от его квартиры и двери бы не осталось; там всё пора выбросить. Даже относительно не древний диван, купленный к переезду. Особенно диван. На экране мелькают тусклые картинки чёрной машины, проезжающей по трассе. Хёнджин пытается вчитаться в номерной знак или модель, но не успевает из-за быстрой смены кадров на — наверняка — главных героев. Чонин говорит о том, что этот сериал безумно популярен; что, когда они учились в школе, все смотрели его. А Хёнджин не смотрел. Единственное, что ему удавалось слышать из телевизора, за которым отец на протяжении шести лет сидел всё свободное время, — это громкие перестрелки, расследования убийств и судмедэкспертиза; трупы, если обобщать. И когда Хёнджин был достаточно мал, чтобы думать, что он тоже, как труп — бледный, щуплый, с выпирающими рёбрами и синяками под глазами — он думал. Только спустя время — Хвану было лет пятнадцать, и он прекрасно знал всё сам — отец объяснил, кто такие судмедэксперты, адвокаты, судьи и нотариусы. А через два года Хёнджин решил пойти в юридический. Под боком пыхтит Чонин, явно заинтересованный сюжетом сериала, бубнит себе под нос всякие отсылки к прошлым сериям, а потом внезапно удивляется — снова — тому, что Хёнджин не смотрел этот «супер-классный, самый лучший сериал в мире» — по мнению Чонина, естественно. А Хёнджин в сотый раз пожимает плечами и закидывает в рот горсть чипсов со вкусом моцареллы с песто. Когда все дети их возраста смотрели ситкомы и мультфильмы, Хван сидел в своей комнате за книгами про серийных убийц-психопатов — просто потому что выбор стоял между ними и уголовным кодексом. Тяжело сделать выбор между такой немногогранной литературой, особенно, когда приходится стаскивать книги с отцовского стеллажа. В фильме появляется чья-то рука, тянущаяся из вентиляции, и Хёнджин ненароком морщит нос, втягивая шею. Чонин это замечает и ставит сериал на паузу. — Страшно? — заговорщически спрашивает Ян, толкая друга в плечо. Его сверкающая улыбка — металлические брекеты делают своё дело — обращена к Хёнджину и явно не таит в себе насмешки. — Можем посмотреть что-нибудь другое: мелодраму или боевик, например. — Всё нормально, — отмахивается Хёнджин, выпрямляя спину. — Просто противно смотреть на чей-то оживший труп. — Дух, — исправляет Чонин, но Хёнджин закатывает глаза и утверждает, что это не играет такой важной роли: мертвец есть мертвец. — Сынмин звал меня сегодня погулять, не хочешь с нами? Ким Сынмин — бывший одноклассник Чонина, по совместительству лучший друг — это больно бьёт Хёнджину по самооценке — хотя Чонин с пеной у рта доказывает, что это не так. Хёнджин не впервые слышит это предложение. И не впервые отказывает. Потому что помимо Сынмина там есть и другие люди. По словам Чонина они всегда сидят в доме — и уже из-за этого Хёнджин яро отказывается идти — некого Чанбина, много гуляют и просто пьют чай. Хван не уверен, что «пить чай» является самостоятельным занятием, потому что это звучит слишком подозрительно, а социальный Чонин — подозрительно — не настаивает, но каждый раз всё равно предлагает: то ли из вежливости, то ли правда хочет вытащить Хёнджина из зоны комфорта. Хотя о какой зоне комфорта идёт речь. — У меня смена с девяти, — вспоминает прекрасную отмазку, являющуюся стопроцентной правдой, Хёнджин. — Может, в другой раз. Чонин мычит, отламывает дольку шоколада и нажимает кнопку на пульте. Чья-то рука продолжает тянуться к ноге. Хёнджин замирает. Раздаётся звонок. В коридорной двери появляется высокий парень: его рыжие волосы, примятые чёрной кепкой, растрепались от сильного ветра. Яркие рисунки на джинсовке приковывают взгляд, и Хёнджин не в силах оторваться от разглядывания красных ладоней и надписей. Парень глухо спрашивает, может ли войти, получает неловкое «мг», и уже через несколько секунд рядом с Хёнджином прогибается диван. Теперь Хёнджин сталкивается с холодными карими глазами, глупо моргает и открывает рот, думая что-то сказать, но мгновенно затыкается, смотря на протянутую руку. — Ким Сынмин, — важно представляется, кажется, даже выпрямляясь. — Хёнджин. Хван Хёнджин, — протягивает руку в ответ. Сынмин хмыкает, отбивает ладонью пять. Чонин садится рядом, ставя на стол новые дымящиеся пачки лапши. — Я знаю, — внезапно говорит, Сынмин, смешивая палочками лапшу с соусом. — Учишься с Чонином, работаешь в круглосуточном и терпеть не можешь острое. Кстати, эта лапша ужасно печёт. Чонин купил её вчера попробовать, так что соуса добавляй меньше или можешь взять на кухне в верхнем шкафчике приправы. Сыр в холодильнике на нижней полке, но это был секрет. — А ещё сосиски в банке из-под консервированных персиков, — Хёнджин решает, что имеет полное право показать, что и он появляется тут не в первый раз. Недооценивать его не стоит. — Спасибо, что рассказали друг другу мои секреты, — закатывает глаза Чонин, но тут же смеётся, потому что оба друга несильно бьют его в плечо. Хёнджин прислушивается к словам и идёт на кухню. В голове роятся мысли касательно Сынмина, а Хван почему-то думает, что примерно так он и представлял друзей Чонина: яркие, местами грубые, но добрые — с любыми шутками добрые — это чувствуется. И Хёнджин на некоторое время даже задумывается над предложением погулять, но что-то всё равно не позволяет ему этого сделать. Будто ком, застрявший в горле, предупреждает. Подсказывает. А потом он возвращается обратно с остывающей лапшой, забирается с ногами на диван и продолжает пялиться на экран, на котором какая-то блондинка идёт между стен. Сынмин что-то тихо говорит Чонину, тот смеётся, демонстрируя десны, и мгновенно отмахивается. Хёнджин хмыкает и берёт с маленькой тумбы банку с шипящей дынной газировкой. В семь Хёнджин уверяет, что ему уже пора идти, не нужно его провожать, и вообще, он уже давно не ребёнок. Чонин на это только пыхтит, надевает две кофты друг на друга, накидывает на плечи олимпийку и торопит Сынмина, доедающего лапшу. Они вываливаются в светлый подъезд и проезжают по периллам, не намереваясь марать только что вымытые ступени своей обувью — наверняка, не чище, чем асфальт после снега. На улице уже знатно потемнело и похолодало, поэтому Хёнджину приходится кутаться сильнее в шарф, одолженный Сынмином. За время их встречи у Чонина, видно, прошёл дождь, потому что кроссовки неприятно хлюпают по лужам, а промокшие носки липнут к пальцам. Они идут не спеша, совершенно спокойно, срезая через дворы-скелеты, в которых уже не бегают дети — слишком поздно, слишком опасно. Хёнджин внезапно вспоминает, что произошло несколько десятков часов назад, и необработанные ссадины начинают стягивать кожу сильнее. Нет, всё же сделать снимок ребер не помешает. По крайней мере, чтобы успокоить Чонина. Хёнджин пинает носком кроссовка камень, и голову резко заполняет что-то неизведанное: будто внезапно кислорода стало больше на сто семьдесят процентов или промыли нос метиловым спиртом. Будто добавили гелий. И Хёнджину становится не по себе. Он оглядывается по сторонам, но натыкается только на хмурый взгляд Сынмина, натянувшего ворот олимпийки на лицо. Хван чувствует, будто застрял — не мёртвая точка, но нечто сродни. Чувствует, как вниз по глотке стекает вязкая кровь, зрачки туманятся виньеткой, а ноги отчего-то не держат. Но он стоит и даже не шатается. Пульс пробивает барабанные перепонки, давление скачет перед глазами, а виски пульсируют. Мгновенно перед лицом вырастает перепуганный Чонин, говорящий несусветную чушь, похожую на смесь манной, гречневой и овсяной каш. Хёнджин пытается вслушаться, но ничего не получается. Рот Чонина открывается, как у рыбы, на зубах блестят брекеты, а Хван не может распознать и буквы. Всё прекращается в ту же секунду, когда Сынмин прекращает пялиться и жевать замок. — Ты меня так напугал, — ворчит Чонин, ладонями касаясь лица Хёнджина. Будто Хван мог пораниться, стоя на месте. — Что это было? — Не знаю, — Хёнджин мотает головой из стороны в сторону, не отрывая взгляда от рыжих волос Сынмина.—👻—
Хёнджин заходит в магазин чуть раньше половины девятого. Хрустальный фурин, висящий над дверью, мелодично звенит, а сменщик Хвана эпично летит со стула, задевая локтем корзину с просроченным товаром. — Я уж думал тебя не дождусь, — смеётся парень, по-кошачьи скалясь. — Плохо выглядишь. Возьми в аптечке мазь. — Да, мам, — тянет Хёнджин, получая резкий подзатыльник. — Ты шёл не один? — С чего ты взял? — отвечает вопросом на вопрос Хван, и на него тут же налетает Минхо с щекоткой. — Ладно-ладно! Одногруппнику и его лучшему другу было по пути. Минхо на ответ вопросительно поднимает бровь, отходит на несколько шагов назад и озадаченно хмурится. И Хёнджин уже знает, что последует за этим бесполезным сканированием: «это они…». Хван не успевает договорить в своих мыслях предложение, потому что Минхо оказывается быстрее, и уже подбегает обратно с раскрытой аптечкой. — Ты уже ел? — спрашивает Минхо, смачивая ватную палочку йодом. Не это Хёнджин ожидал услышать. Но так даже лучше. Проще. — У Чонина много лапши. Хёнджин не понимает, кажется ли ему, что рука Минхо слегка дёргается, когда Хван произносит имя друга. Или он просто себя накручивает. Но после обрабатывания самых значительных ран, Минхо слишком быстро начинает собираться. Обычно он оставался до одиннадцати, чтобы разложить недостающие товары с Хёнджином, но сегодня, никак не объясняясь, он выбегает из магазина, даже не попрощавшись. Фурин на потолке оставляет Хёнджина в звенящей тишине, обволакивающей тело. Порой Хёнджин думает, что это не приближающаяся зима обгладывает его кости, а тишина — ноющая, слишком громкая тишина. Она звенит в ушах, бьёт в плечи и прокалывает глаза, а Хван не в силах сделать с ней что-то. Она всегда преследует его. Хёнджин ощущает, что его шею что-то сдавливает. Шарф Сынмина продолжает прожигать плечи.—👻—
Ближе к полуночи все звуки стихают: машины на улицах ездят с поразительной редкостью, люди почти не выходят из квартир, а половина фонарей не светит из-за отсутствия лампочек. Хёнджину даже кажется, что холодильники перестали работать — так стало тихо, поэтому он несколько раз проверяет включенную в розетку вилку. На десятый раз ему кажется, что он себя накручивает, что это неестественная ему паранойя зашла в гости, но что-то продолжает скрестить в грудине; или в дверь, Хёнджин, опять же, не уверен, поэтому идёт проверять. Никого и ничего не находится. Единственный звук в этой душащей тишине — стук дождя о железный козырёк магазина. Хёнджин садится на стул за прилавком, достаёт из рюкзака разряженный телефон и подключает его к зарядке, добродушно оставленной Минхо. Раздаётся глухой щелчок, и весь свет в магазине гаснет, холодильники перестают гудеть — на этот раз точно. Запахло жжёным пластиком. В лучшем случае, сейчас просто выбило пробки. Хёнджин идёт в небольшую комнатку, по соседству со складом, и подходит к щитку, кнопки на котором ярко светят красным. Это больно режет глаза, поэтому приходится терпеть и быстрее разбираться со светом, потому что фурин приветственно защебетал. Хван выходит из подсобки, тут же натыкаясь на нескольких невысоких парней — совсем немного ниже него самого, но двое из них в разы шире в плечах. Они все в чёрных толстовках, кепках и тонких олимпийках, их джинсы потёрты, порваны и, возможно, изрезаны, а лица скрыты медицинскими масками. Обычный прикид для подростков в их районе в полночь, но что-то тут не так. И Хёнджин отчего-то настораживается, вновь ощущая гелий в воздухе; будто голову до краёв заполнили водой, и теперь мозг давит на черепную коробку. Парни ничего не говорят: стоят у стеллажа с напитками и снеками, разглядывают цветные пачки, а потом берут с десяток совершенно неострой лапши и чуть больше газировки с дыней. Это отражается неясным звоночком в голове, потому что слишком знакомо; потому что Чонин выбирает всё то же самое. Хёнджин с головой погружается в воспоминания, припоминая тот момент, когда впервые согласился пойти в гости к Чонину, и когда единственной едой у того была острая лапша в чёрной упаковке и вишнёвый сок. Хван помнит, что тогда вскользь упомянул о своей непереносимости к острому и любви к газированным напиткам. С того времени у Чонина в квартире всегда валялось слишком много пачек любимой лапши Хёнджина. И если с тем, что парни просто решили купить еду — всё понятно, то у Хёнджина появился новый вопрос. Откуда Ким Сынмин знает о нём даже то, чего знать не должен. — Здрасте, — тянет парень, сильнее опуская козырёк кепки на глаза, и вываливает все покупки на стол перед Хваном. — Пакет нужен? — получая кивок Хёнджин начинает складывать покупки в пакет. — Двадцать три тысячи. Картой? Парень прикладывает карту к терминалу, дожидается одобрительного писка и закидывает её обратно в карман. Хёнджин отдаёт пакет, кладя в него чек. Ничего не произошло. Ничего и не должно было произойти. Хёнджин судорожно выдыхает, наблюдая, как компания направляется к выходу. Они о чём-то переговариваются, сухо смеются и размахивают руками — вот-вот заденут стенд с алкоголем. Хёнджин не уверен, что будет способен предъявить что-то за порчу имущества, потому что нечто продолжает скрести его грудину острым лезвием, лязгая по ноющим рёбрам. Дождь заглушает все разговоры, и Хёнджин не в силах услышать даже отблески чужих разговоров. Будто перешёптывания. — Ах, да, — внезапно чей-то бас разрезает помещение, и фурин ненадолго останавливает свою мелодию. — Спасибо, Хван Хёнджин. И двери магазина закрываются, фурин продолжает звенеть, а холодильники слишком резко начинают гудеть, заполняя шумом всё пространство. Сердце Хёнджина начинает биться сильнее, разум затуманивается, а ноги перестают держать его в вертикальном состоянии, поэтому приходится сесть на стул. Он совершенно забыл надеть сегодня бейдж. Тогда какого чёрта.