Безответно одиночество мое

Андрею казалось, что он попал в Зазеркалье, в искаженную реальность. За эти десять лет он привык верить в то, что обстоятельства нужно учитывать, но не покоряться им. И вот теперь его словно волокло волной в открытое море, он молотил без толку руками-ногами, но только глубже погружался в ледяную воду. Андрей посмотрел на окна Кати, надеясь увидеть ее. Никого. Стойкий оловянный солдатик. Хотела его, ждала, смущалась, пусть и скрывала это, и все равно оттолкнула, потому что, видите ли, «отношения должны развиваться постепенно». Эту фразу за последние два дня Андрей возненавидел. Он сам повторял ее Альшанской неоднократно, и тем неприятнее было услышать ее от Пушкаревой. Так и подмывало спросить ее прямо — зачем тебе, Катя, отговорки? Сама же позвонила, сама пригласила, сама разговаривала томным голосом, от которого могли бы вечные льды растаять. И как вовремя позвонила! Он как раз приближался к точке кипения, проработав без помощницы несколько часов, все время вынужденный помнить — почему Катя Альшанская не на рабочем месте. Он собирался подумать, что делать с этой девочкой, вечером, пропустив бокал-другой виски, он откладывал принятие решения на потом, но все равно — раз сто за время, оставшееся до конца рабочего дня, вспоминал про Альшанскую и думал — что ей сказать завтра. И вот когда мысли в который раз побежали по кругу: «Зачем же я переспал с ней? Что делать теперь?», позвонила Катерина Валерьевна и пригласила к себе. Она и не подозревала, что ее звонок значил для него. Как ни жестоко — но, если у тебя в руках (почти в руках — напомнил себе Андрей) оригинал, то копия становится ненужной. Значит самое правильное — мягко, спокойно поговорить с Альшанской, объяснить, что у них нет будущего, что он не готов к серьезным отношениям, что роман на рабочем месте — не комильфо и так далее. Пообещать дать рекомендации, выплатить премии и помочь с устройством на новую работу; выполнить все обещания и забыть о ней навсегда! И, потягивая из бокала ледяной виски, Андрей думал уже не об Альшанской, а о Пушкаревой, предвкушая свидание. Утром следующего дня он выбирал костюм более придирчиво, чем всегда, тщательно выбрился, несколько раз менял галстук. Паркуя машину, он вспомнил о том, что свиданию с Катериной должен предшествовать разговор с Альшанской. Нахмурился, расправил плечи, нацепив маску крайней озабоченности… Она уже сидела на своем месте. Увидев его, вскочила, закусила губу и зарделась, так трогательно отвела глаза, а потом посмотрел на него и он… он не смог сказать ей ничего. «Позже, — подумал Андрей, — я все скажу ей в обед», а вслух произнес: — Катенька, сделайте мне кофе и через пять минут жду вас у себя. — Да, Андрей Павлович, — она умудрилась вложить в эти три слова и страх, и надежду, и… любовь, черт ее побери! Андрей кивнул и ушел к себе. Насколько проще было думать, что он разрубит этот гордиев узел, не видя молящих глаз Кати. Она появилась через пять минут. Зажав локтем ежедневник, несла поднос с кофе. — Ваш кофе, — поставила поднос на стол. Рядом с чашкой лежала плитка шоколада… Андрей удивленно приподнял бровь, перевел взгляд с шоколада на Катю, она покраснела и опустила глаза. Надо быть жестким, даже жестоким быть надо — это на пользу всем. Надо, только как быть жестким, когда на тебя смотрят глазами, полными любви? — Катя… — Андрей Павлович, — сказали они одновременно. — Да, говорите. — Он снял очки — так лучше, не видно ее взгляда. — Я думала вчера весь день… и вечер. Я… я не знаю, почему, но… работать после этого вместе… я не смогу все же, и вы. мне кажется… я все-таки хочу уволиться, — последнее слово она прошептала, — так будет легче всем. Он вернул очки на место, пристально посмотрел на понурившую голову Катю. Можно смело пополнять свой список схожих черт двух Кать: проявление благородства, особенно — когда никто не просит. Жертвенность, мать ее! — Кать, с чего это вы решили? — спросил он вкрадчиво. — Да, гм, никто этого не планировал, но я не собираюсь, и не собирался делать вид, что ничего не было и… выпихивать вас из своей жизни. Единственное, о чем я просил — не торопить меня и позволить проявить хоть какую-то инициативу. — Простите, — еле слышно произнесла Катя, — просите, но вы же меня … не любите? — И тут же: — ой, простите… — Вот, вы опять. Помните? Отношения должны развиваться постепенно. Кать, давайте работать? Я обещаю — мы поговорим обстоятельно на эту тему. Потом. Позже. — Да, хорошо, — она вымучено улыбнулась. И он опять сдался. Он не мог обидеть ее, ему было ее жалко. И разве она много хотела? И разве от него убудет? — Иди сюда. Она подлетела стремительно, он уже привычно усадил ее на колени, поцеловал. Катя тут же расцвела счастливой улыбкой. — А теперь, давай, Катенька, все же работать, хорошо? Она кивнула, подумав, все же рискнула поцеловать его сама: напряженными губами в щеку. Вскочила и, серьезно сдвинув бровки, стала зачитывать расписание на день. Андрей автоматически поправлял, вносил коррективы — с учетом вчерашнего дня. — И да, — сказал напоследок, пролистывая первую попавшуюся папку, — отмените последнюю встречу с Синицким. У меня дела, а с ним — надолго. Перенесите на завтра или когда ему удобно. — Хорошо, — кивнула Катя, — все? — Да, я вызову вас… За Катей закрылась дверь, Андрей оттолкнул от себя папку, выпил залпом остывший кофе, поморщился: «И что теперь?» — спросил себя, понимая, что вопрос из разряда риторических. После всего, что он наговорил ей сейчас, сказать в обед то, что он действительно хотел сказать? Жалость. В тебе, Андрей Палыч, все живет тот самый бесхребетный тридцатилетний мальчик, и ничего ты с ним поделать не можешь. И весь день он старался не думать о том, что сделал, он избегал общения с Альшанской, почти не вспоминал о том, что вот уже через несколько часов окажется тет-а-тет с настоящей Катей и, возможно, их отношения получат новый импульс. В шесть он позвонил флористу, у которого еще вечером заказал букет, условился о том, что заедет минут через пятнадцать. — Кать! — крикнул, уже надевая пальто. — Да? — она открыл дверь, но в кабинет не вошла и опять улыбнулась так, что он почувствовал себя последней свиньей. — Вы можете быть свободны. Я тоже ухожу, но, к сожалению, не могу отвести вас, спешу. — Ой, что вы. Я доберусь прекрасно сама! — Тогда до завтра? — До завтра, — она также стояла у двери, он возле стола. Если бы была возможность — он бы сбежал через окно. «Перестань, — отдернул он себя, — тебе с ней общаться еще какое-то время, и спасибо можешь сказать только себе». — До завтра, — он смело пересек кабинет, она посторонилась, чтобы дать ему возможность пройти. Она ждала — во всей позе была такая напряженность, что это невозможно было не почувствовать. Рядом с Альшанской он попадал в какое-то особое поле, сродни магнитному, от которого сходят с ума часы и всякие умные механизмы. Эта Катя любила его — настолько сильно, что ее любви действительно могло хватить на двоих. Если бы он этого хотел. А он хотел. Он хотел, чтобы его любили, чтобы любили так — безусловно, несмотря на скверный характер, несмотря на его прошлое, на его вечную занятость. Любили и ждали, и радовались так, как эта девочка. Он соскучился по такой — идеальной любви. Он бы не смог удержаться, он бы сделал ее своей, он бы позволил себе наслаждаться этой любовью. Ради этого он бы пошел на обман, сделав вид, что любит сам, если бы не… Если бы не та встреча в «Лондоне». Оказывается, ему было мало идеальной любви: ему было надо, чтобы так его любила Катя Пушкарева. Он остановился рядом со своей помощницей, положил руку ей на плечо: — Катенька, не торопите меня, пожалуйста. Не надо. — Что вы, Андрей Палыч, я не… что вы… Она не понимала — о чем он. Она и понятия не имела — о чем он думает, ловя ее взгляды. И еще эта шоколадка! — До свидания, до завтра. — Он поцеловал её в лоб и ушел. Он запретил себе думать об Альшанской. Но когда Катерина так неожиданно оттолкнула его, хотя он был уверен — она хотела его, Андрей не выдержал и сказал, что она лишает его способности здраво мыслить, и тут же вспомнил о своей помощнице. Катя не заметила его секундной заминки. Они еще очень мило поболтали — ни о чем. Андрей видел, что Катя нервничает, ждет, что он снова набросится на нее. «Нет, Екатерина Валерьевна, хватит. Я с вами полностью согласен — отношения должны развиваться постепенно. Я бегал за вами десть лет назад и результата не добился никакого. Хватит. Мы взрослые люди. Вы не хотите? Или делаете вид? Я тоже сделаю вид, что могу быть рядом и ничего, почти ничего не чувствовать, или — умело скрывать это. Я тоже буду ждать, и наслаждаться встречами «просто так». Андрей еще раз посмотрел на ее окна. Ему показалось, что за легкой занавеской темнеет Катин силуэт. — До встречи, Екатерина Валерьевна. — Андрей сел в машину, еще раз, нависнув над рулем, посмотрел на окна — занавеска колыхалась, как от порывов ветра. — До встречи…. *** Он поцеловал ее — как ребенка, в лоб, и ушел… Оставшись одна, снова одна, наедине со своими мыслями, Катя села за стол, выключила компьютер, взяла несколько папок, чтобы поставить на полку, но так и осталась сидеть. Что-то было не так, совсем не так, как должно. И дело не только в том, что Андрей… Да… нет… именно в том! Именно в Андрее дело! И зачем делать вид, что это не так? Вчера, после того, как Андрей Павлович ушел от нее, Катя бродила по квартире свершено потерянная, не зная — как жить дальше: Он ее не любит. НЕ любит, иначе… Но если не любит, то зачем… зачем дает надежду? Зачем он не сказал ей сразу, что все случившееся — нелепая ошибка, дурацкая случайность? Зачем слова о том, что отношения должны развиваться? Он просто не мог весть себя по-другому, — решила Катя, проворочавшись полночи, изведясь от аромата его одеколона, все еще витавшего в комнате. — Он просто слишком благороден, чтобы взять и просто оттолкнуть — она же сама ему сказала, что любит, она же сама ему устроила истерику, потом на работу не пришла… Как ни крути, а получалось — она сама была виновата в том, что случилось. Значит — нечего винить Андрея Павловича, и надо тоже повести себя благородно. И она решила сказать, что готова уйти. И если он обрадуется, хоть на секундочку (она заметит!), то все станет ясно… И тогда она уйдет. Тогда — сможет. Но он не обрадовался! Когда она сказала, что готова исчезнуть из его жизни, Андрей… расстроился? Или не расстроился, но огорчился точно, и так нахмурился, и желваки заходили, предвещая отповедь. Значит… любит? Любит, но боится признаться себе? Ведь в тот момент, когда он целовал ее, когда нес к кровати, и потом… она же чувствовала, точно чувствовала, не могла она ошибиться — он любил ее! И он был таким страстным и нежным одновременно, и он был… — вот крамольная мысль — лучше, чем Витя. С ним было так … так… Катя закрыла глаза, сжимая папки. Даже сейчас вспоминая, как они с Андреем… занимались любовью… ей становилось трудно дышать. Да о чем она думает? О чем? Она была с ним! Она о таком и мечтать не смела! Ну и что, что после он сразу стал… растерянным и чужим, потом же он успокаивал ее и объяснил, что просто ему нужно время. Он просто не ожидал, и он… он прав, наверное. Ну и что, что он не позвонил вечером — а она так ждала его звонка, так ждала! Глупости это — пока она слонялась по квартире и от нечего делать снова и снова вспоминала каждый миг их близости, Андрей работал — и за себя, и за нее, а ведь он еще столько времени потерял, пока добирался до неё и обратно — на работу! Кате стало стыдно: решено, она больше не будет думать о том, что ее ждет. Только за один вчерашний день, за то, что они с Андреем были так…близки, только за это можно уже быть благодарной судьбе. Она будет терпеливой, она не будет торопить Андрея, и, может быть… Но благие начинания чаще всего начинаниями и остаются. На следующий день, и через день, и через три она все равно все время думала о своих странных отношениях с Андреем. О самом Андрее. **** Катерина Валерьевна считала, что поступила правильно, не позволив Андрею зайти слишком далеко, не позволив себе потерять контроль над эмоциями. Им с Андреем надо узнать друг друга заново, а секс — не самое лучшее начало знакомства. Да, она поступила правильно, но почему-то вопреки доводам рассудка чувствовала досаду на Андрея и на себя, когда на следующих двух свиданиях он вел себя примерно. Они встречались, разговаривали, на прощание он нежно, но как-то бесстрастно целовал ее в губы, обещал звонить и уезжал. Он был мил, он шутил, он был обходителен. Он ловил ее пальцы, когда они сидели за столиком в уютном ресторанчике, он смотрел ей в глаза и говорил тихо, вкрадчиво. И Катя понимала, что снова влюбляется в этого нового, чужого, незнакомого мужчину, и ей было тревожно. Она жила спокойно, она привыкла так жить и боялась что-то менять, а менять придется, если она рискнет сделать следующий шаг. «И хочется, и колется», — с грустной усмешкой прошептала Катя, подправляя макияж. Она приехала к Андрею, но никак не могла заставить себя выйти из машины. Он настоял на ответном визите и она не нашла поводов отказаться. Тем более Жданов, чувствуя её нерешительность, спросил, не боится ли она. Конечно, она ответила, что не боится и, конечно же, она боялась. Только не его — себя, боялась, что на этот раз не устоит и тогда? Что тогда? Она могла уехать, могла позвонить и потребовать от него, чтобы он никогда не беспокоил ее больше, могла ведь? — Мы… мы взрослые люди. Если я не захочу — ничего не будет. Сейчас не время, если что-то и случится, — Катю нервно хихикнула, — что-то…то только тогда, когда я… мы будем готовы. *** Он подал ей пальто. Как же она не любила все эти светские условности. Всегда получалось, что рукав ниже или выше необходимой высоты и приходилось совсем не элегантно шарить за спиной руками. Так было обычно, но не со Ждановым. Он ловко помог Катерине надеть пальто и оставил руки на плечах. Катя ждала этого. Весь вечер за приятными беседами, она ждала — когда он попробует, хотя бы попробует к ней прикоснуться, но Андрей сидел, закинув ногу на ногу, рассматривал на просвет сотню раз виденный бокал и разговаривал так, словно они давние приятели. Глупости, — несколько раз за вечер повторила себе Катя, — еще не время и я все равно я не допущу, чтобы… и он знает… Но почему он даже не пытается? И вот сейчас — его руки лежат на ее плечах и больше ничего: всего лишь его ладони на ее плечах… Кате стало тяжело дышать, она сглотнула, скользнула пальцами по воротнику, не рискуя даже начать застегивать пуговицы, убрала дрожащие руки в карманы, сжала кулачки. — Чего ты ждешь? — спросила тихо. — Я не жду, я боюсь. Я, Кать, с тобой вечно попадаю впросак — то опаздываю, то забегаю вперед… Между ними было всего полшага, достаточно было развернуться и податься вперед, к нему навстречу, чтобы расставить точки над «и», признать свою капитуляцию, но Катя не могла. — И я боюсь, — сказала она, закрывая глаза, — я давно уже не позволяю чувствам брать вверх, слишком дорого пришлось заплатить… дважды… — Я понимаю, — он убрал руки, словно признал поражение. — Андрей, — она развернулась и в следующий миг, он, схватив ее за воротник — притянул к себе. Его ладони тут же скользнули к ее лицу: — Катя! И дальше их реплики, их жесты, их действия, наслаивались, создавая причудливую картину, которую невозможно расчленить на отдельные элементы. В сторону летела одежда — отмечая их путь и прихожей к его спальне, Катя шептала что-то бессвязное, в попытке объяснить и себе и ему, что все происходящее не имеет смысла, а Андрей отвечал что-то о том, что смысла не существует в принципе, и что не надо искать его ни в чем. Ощутив спиной прохладу шелкового покрывала, Катя замерла, впечатывая в память этот момент, будто прощаясь с прошлой жизнью, которую она так тщательно складывала из отдельных кусочков, и в которой всегда не хватало самого главного элемента. Оказывается можно перечеркнуть 10 лет, забыть все обиды — разом выбросить из головы… Кате казалось, что она опять — та неопытная девочка, ничего не знающая и ведомая только инстинктами и… любовью? Как она хотела тогда подарить себя всю, отдаться — в самом высоком смысле этого слова, наполнить его собой и наполниться до краев им. Все остальное, все, что было после и с другим оказалось жалкой подделкой, эрзацем. Оказывается, нельзя в одну секунду вернуть себя ту — двадцатисемилетнюю наивную дурочку. Катя-сегодняшняя, отметила, что Андрей — прекрасный, умелый любовник, что с ним можно расслабиться и не думать о том, что он что-то сделает не так и не в тот момент, что будет сопеть или слюнявить ухо, что он… И снова мысли уплыли куда-то. Мир расплылся в абстрактный рисунок сумасшедшего художника, и из всех чувств, осталось одно — осязание. Катя чувствовала только руки и губы Андрея на своем теле и с удовольствием доверялась им. Напряжение достигло пика, выгнуло тело дугой, и Катя вцепилась в Андрея, хрипло шепча — «подожди», замерла сама, закусив губу, чувствуя, как расслабляются мышцы, как возвращается относительная, но все же ясность мысли. — Подожди, — Катя вынудила Андрея перевернуться, и оказалась сверху, — ты, ты… великолепен, — она поцеловал его в краешек губ, улыбнулась, — я тебя опередила… И он как-то удивленно глянул на нее, словно не ожидал услышать от нее ничего подобного… А потом стало не до взглядов, не до их оценки, их снова закружило единым потоком и они окончательно потеряли голову… — Зря мы… — Тебе не понравилось? Она не видела его лицо: лежала на животе, спрятав лицо в сгибе локтя: — Понравилось, очень, но все равно — зря. — Я тебя не понимаю, — Андрей провел пальцами по ее спине, остановился на секунду, а потом, утверждая свое право, подчеркивая то, что здесь происходило минуту назад, положил руку ей на ягодицу. — Раньше бы меня это смутило, но не сейчас… — И в этом все дело? — Мне уже 37, а не 27… — она подняла голову и посмотрела на него. — И что? — он, подпирая голову рукой, смотрел на Катерину с той улыбкой, которая покорила Катю Пушкареву когда-то давно. Куда уж Джоконде до загадочной улыбки Андрея Жданова! — О чем ты думаешь? — спросила Катя. — Что мы потратили уйму времени на ерунду. — Мы жили… — Да, вполсилы. Кать, давай… давай как-то что-то изменим. В этом весь Андрей — как-то, что-то… — Мы и так… меняем…