Безответно одиночество мое

В субботу они расстались сразу после ресторана. Катерина сослалась на головную боль. Андрей не стал настаивать на визите, довез ее до оставленной на стоянке машины, поцеловал и уехал. Добравшись до дома, Катерина уже жалела, что не пригласила Андрея к себе. Пусть бы они испытывали неловкость, пусть бы еще какое-то время ходили вокруг да около волнующей их обоих темы, но у них был бы шанс начать говорить откровенно и наконец выяснить… А собственно — что она собиралась выяснять? Отношения с мужчиной — это не договоренности с бизнес-партнерами, до мелочей прописанные в договорах и контрактах. Вот она привычка — чтобы все было по полочкам! Ну, разве возможно так — с Андреем? Щелкая пультом телевизора, глядя на экран и ничего не видя, Катя пыталась просчитать, как вести с Андреем — лучше, разумнее. Нельзя же требовать от человека, чтобы он полностью соответствовал твоим ожиданиям, тому образу, который ты хранила в памяти и который никогда не совпадал с реальным. Надо снять розовые очки… Как же не хочется их снимать! И как хочется наконец-то перестать за все отвечать самой, все контролировать! Как хочется просто отпустить ситуацию и позволить любимому… Она сказал — любимому? Катерина отбросила пульт в сторону и подошла к окну. За все это время они как-то умудрялись обходиться без таких признаний: те, что шептались в угаре страсти — не в счет. А вот когда страсть была удовлетворенна, они оба, инстинктивно, старательно и так слаженно обходили эту тему стороной. Они делали вид, и она первая предложила это, что только познакомились, а значит впереди много времени, и на признания тоже. Нельзя дважды ступить в одну и ту же воду, Пушкарева! О чем ты размечталась? Катерина смотрела за окно. Огни бегущих по дороге машин сливались в сплошную огненную реку. Выбор. Идти вперед, не оборачиваясь, и похоронить прошлое? Но разве это возможно? Разве возможно? Она же старается, но это требует таких сил — не помнить, и стоит чуть ослабить контроль, как сразу же выскакивает, помимо воли, какая-нибудь колкая фраза. И Андрей обижается, мрачнеет, а она чувствует себя виноватой. А может, стоит поставить крест на этих отношениях? Один раз она смогла пересилить себя. Чуть не умерла, каждый день проходил в отчаянной борьбе с собой, а потом спасала работа, много работы, завалы работы. Вершины — все круче, все недостижимее, и только когда появилось свое дело, стало спокойнее, теперь было, куда девать всю свою нерастраченную любовь. И вот теперь, оказывается, надо делить эту любовь пополам, возможно ли это? — Нет, не сейчас! Только не сейчас, пусть все идет своим чередом. Все — к лучшему. Возможно, пройдет время, и она сможет относиться к всему этому проще, спокойнее. Возможно, это просто такой период, когда все так зыбко, когда разрушить куда проще, чем создать. Возможно, она должна больше доверять ему и меньше думать об этом. Или, возможно, она должна принять, что у них есть это чертово прошлое, наорать на Андрея, надавать пощечин, разбить о его голову вазу, на худой конец? Выместить всю ту боль, которая до сих пор гнездится где-то на окраинах сердца? — Ты же не сможешь так, Пушкарева… Иногда железная выдержка — во зло. Катерина не представляла, как это — устроить истерику в духе фееричных выступлений Воропаевой. Молотить по дыроколу, рушить стеллажи от бессильной злобы, а потом обдавать Жданова арктическим холодом — да, но кричать ему в лицо оскорбления… о, для этого надо навестить «Лиссабон» и заказать водки побольше. Катя отошла от окна: опять она вспоминает прошлое! Хватит. Хватит! Спать. Выспаться. Завтра надо к родителям, а уж перед ними-то надо держаться, чтобы они не нервничали, им вредно… Ни родители в воскресенье, ни сотрудники в понедельник — никто не заметил, какое напряжение прячет Катерина за вежливой улыбкой. Пушкарева была, как обычно, сдержанна, приветлива, собрана и точна. Но все время: и сидя за родительским столом, рядом с забежавшим «только на одну секундочку» Колькой, и на утренней планерке, пока ей докладывали о результатах работы за прошлую неделю, она думала об Андрее. Он ждала, что он позвонит и сделает вид, что ничего не произошло, но он не позвонил. И она испугалась. Без разницы — кто виноват, кто главный, кто первый, и кто обязан брать ситуацию под контроль. Она хотела его увидеть! Сначала Катерина решила, что вечером позвонит и сама сделает вид, будто все хорошо, пригласит Андрея в ресторанчик, или к себе. Да, к себе, пожалуй, лучше. Но день шел к концу, и Катя решила, что звонок — это неправильно. Звонок дает возможность найти массу причин для того, чтобы отложить встречу. Еще раз обдумав все хорошенько, напомнив себя, что именно ее неуместное замечание послужило началом нелепого непонимания в субботу, которое так умело оттенил Малиновский, Катерина, больше не сомневаясь, направилась в «Зималетто». Перед его кабинетом она остановилась — секретарши не было на месте. Катя по себе знала, как это неловко, если во время совещания или важных переговоров к тебе врывается пусть и нежно любимый, но все же нежданный посетитель. Колька проделывал такое с завидной регулярностью, как Катя не старалась ему объяснить, что так делать не надо. Подождать эту Альшанскую? Или все же заглянуть? Она подошла к двери — в кабинете кто-то разговаривал, через щель можно было посмотреть… — Я только хочу убедиться, что он не занят, — объяснила Катерина себе собственное поведение. Никакого совещания или переговоров у Андрея не было. Он отдавал распоряжения собственной секретарше. Катерине было прекрасно видно, как Андрей, сдвинув брови и то и дело потирая лоб, пролистывает бумаги, делает замечания, а эта девочка… У Катерины закружилась голова. Возникло странное ощущение, которое часто бывает во сне — как будто ты принимаешь непосредственное участие в событиях, в то же время наблюдая за собой со стороны. Катерине казалось, что она раздвоилась: одна Катя смотрела на другую — юную и влюбленную в своего шефа по уши. Счастливо влюбленную: Катя Альшанская смотрела на Андрея, ничуть не смущаясь своего откровенного взгляда. Ничего… ничего… Это ОНА влюблена, а не ОН… Сейчас он посмотрит на свою секретаршу, а она тут же отведет глаза, ведь не хочет же она показать ему… Словно услышав ее мысли, Андрей повернулся к своей помощнице, но девушка ничуть не смутилась. Андрей улыбнулся ей — Господи… девушка кивнула, делая отметку в блокноте. Они говорили достаточно громко, но Катерина не могла разобрать ни слова. Первый порыв был — уйти, забыть, выбросить из головы и сделать вид, что она ничего не видела, что ее тут не было вообще. Когда-то она так бы и поступила. Когда-то она так и поступила, но сейчас она смело открыла дверь, улыбнулась и шагнула в кабинет. — Привет, вот решила заехать… — она встала напротив них — по другую сторону стола. — Привет, не ожидал… — Андрей поправил очки, улыбнулся. — Кать… — обратился к секретарше, — сделайте кофе. Мне — как обычно, а Екатерине Валерьевне — капучино. — Да, конечно, — девочка внимательно посмотрела на своего начальника на нее, сжала губы и, еще раз кивнув, поспешила к выходу. — Привет, — как только за помощницей закрылась дверь, Андрей подошел к Катерине. Она подняла на него глаза, постаралась спрятать свой интерес, все невысказанные вопросы: — Прости, я без предупреждения. Но… я решила, что по телефону, после того, как в субботу… Я все думала о том, как мы… — она же точно знала, что хотела сказать ему, а теперь — забыла, все вылетело из головы. — И ты меня прости, что не звонил. — Ты обижался? — Нет… не на тебя, на себя, — он взял ее руку, поцеловал ладонь, — присаживайся. — Мне кажется, нам надо поговорить, — Катя села в кресло. Андрей вернулся за стол. — Надо. Кать… только ты только не обижайся, я клятвенно пообещал своему финансовому, что сегодня уделю ему час времени, он подойдет… — Андрей посмотрел на часы, — через пятнадцать минут. Давай… ты поедешь домой, а подъеду, когда закончу? Катя закрыла глаза и мотнула головой. Зря она приехала сюда — фантасмагория какая-то: она явственно ощущала себя Кирой, которой Андрей когда-то так же обещал «подъехать через часок, потому что переговоры…», а вместо переговоров он был с нею, с Катей. Вошла Альшанская, только усиливая неправдоподобность происходящего, поставила на стол поднос, да так, что половина содержимого чашек расплескалась. Андрей удивленно посмотрел на помощницу, та сделала нарочито невинный вид и спросила вежливо, но не без язвительности: — Что-нибудь еще, Андрей Павлович? — Спасибо, если надо — я позову… — Хорошо, — она стояла над ними. Катерина не знала — смеяться или плакать: она могла предугадать действия этой девушки: «Не может быть, не может быть, какой-то бред! Вот сейчас он ее прогонит, она вернется на место и поднимет такой шум, что Андрей не сможет говорить со мной нормально, будет дергаться…» Так и случилось: Андрей, снова нервно поправив очки, ласково — как умел только он, отослал секретаршу. Та покорилась, но тут же до них донесся грохот задвигаемого ящика, потом Альшанская стала яростно лупить по дыроколу — этот звук Катерина не спутала бы ни с каким другим. Пушкарева была готова расхохотаться, если бы её не душили слезы. — Андрей, я, пожалуй, пойду, — она так и не притронулась к кофе. — Я поеду домой. Ты… ты если захочешь, — она задумалась и повторила снова, чуть повышая голос, — только если действительно захочешь, ты звони, или приезжай. Хорошо? Она встала, обошла стол и, наклонившись, поцеловала Андрея в щеку. — Катя! — вскочил он. — Подожди… — Я буду ждать, все в порядке, — она все-таки смогла улыбнуться ему на прощание. — Финансовый… я же понимаю. Я не обижаюсь. Я жду. Катерина на мгновение задержалась у стола Альшанской — та сделала вид, что полностью поглощена изучением записей в ежедневнике. *** Замечательно! Теперь на него обижаются обе Кати, и хоть разорвись! Да еще финансовый, будь он неладен, действительно жаждет общения с шефом. И что делать? За все, господин Жданов, платить приходиться! За все! И за двойное удовольствие приходится расплачиваться головной болью, возведенной в квадрат. Катя в приемной в очередной раз загрохотала чем-то, Андрей поморщился. Ничего. Ничего. Несмотря на то, что подобную ситуацию он уже переживал когда-то давно, но… дежавю — только дежавю, на самом деле — сейчас все по-другому. Катерина Валерьевна уехала, и как только он разберется со всеми проблемами тут, сразу же поедет к ней, купив по дороге букет роз, и они, конечно же, помирятся! И поговорят. И не только поговорят… Андрей и обрадовался и испугался, увидев Пушкареву на пороге своего кабинета. Ее взгляд, по которому ничего не понять, холодная вежливая улыбка и безупречные манеры сбивали его с толку. Да еще Альшанская ни с того ни сего стала вести себя как капризная и избалованная девчонка! Кофе разлила и разговаривала таким тоном, что он еле сдержался, чтобы не наорать на нее. Но все равно — Андрей был рад, что Катерина приехала. Он собирался позвонить ей сам, выдержав еще пару дней, чтобы показать — он себя ценит и не готов мириться с ее постоянными выпадами в свой адрес. Он решил позвонить в середине недели, хотя знал, как тяжело ему будет дотерпеть до среды, и иногда охватывал испуг — а вдруг, он позвонит, а она скажет, что лучше закончить выматывающие обоих отношения? И нежданно-негаданно такой сюрприз, Катерина не просто позвонила первой — приехала. Если бы он знал, если бы мог предугадать! Услал бы Алшаснкую с каким-нибудь поручением, или отпустил пораньше — приготовиться к приезду мамы. Про то, что возвращается ее мама, Катя ему сказала раз двести. И каждый раз смотрела на него, ожидая реакции. А что он мог сказать? Что должен был сказать? «Теперь Катя, перенесем наши приятные встречи ко мне домой»? Он опять напомнил себе, что вся эта история слишком затянулась, и надо как-то прекратить ее, тем более удачно — возвращается Катина мама… — Андрей Павлович, я вызываю Алексея Петровича? — в кабинет заглянула Катя. Сейчас, если она и напоминала Катерину Пушкареву, то ту, которая сидела в этом кабинете пятнадцать минут назад: тот же холодный взгляд, приклеенная улыбка, гордо вздернутый подбородок и равнодушие в голосе. — Подождите… зайдите, — кто бы мог подумать, поведение Альшанской его задевало. Он как-то привык, что она смотрит на него с обожанием. — Я вас слушаю, Андрей Павлович. — Кать, подойди ближе. Нет. Еще ближе. Кать!!! Подойди ко мне, пожалуйста. Я не кусаюсь. Почти. — Я слушаю, — она с явной неохотой приблизилась к нему, остановившись на безопасном расстоянии. — Что случилось? — он встал из-за стола, подошел к ней, взял за руку. Катя тут же высвободила ладонь и уставилась на картину за его спиной: — Ничего, а разве что-то случилось? — Хорошо… Если ничего не случилось, то разлитое кофе и грохотание ящиками в приемной — это чистая случайность? — Именно так. — А вот этот тон, и то, что ты не желаешь ко мне приближаться — это тогда к чему и почему? Опять игры в снежную королеву? — Игры? — она подняла на него глаза, и в который раз Жданов поздравил себя с полным непониманием этой девочки. В ее глазах уже блестели слезы, и Катя с трудом удерживала их. — Я не играю! Я… я не понимаю! Эта… Екатерина Валерьевна. — Эта Екатерина Валерьевна моя давняя знакомая. Мы знаем друг друга больше десяти лет, — ничуть не соврал Андрей. — Или, Катя, ты мне запретишь общаться со всеми женщинами? — Вы на нее смотрели, — буркнула Катя, отворачиваясь. — Кать… посмотри на меня, — когда она так смешно и трогательно обижалась, он чувствовал себя обязанным как-то ее успокоить и утешить. Она нехотя подняла глаза. — Я на нее смотрел? И из-за этого ты так переживаешь? — Я… же чувствую, — с отчаяньем сказала Катя, — чувствую… — Что ты чувствуешь? — прошептал он, обводя пальцами контур ее лица. *** Она узнала ее сразу, хотя видела всего один раз. Зато слышала ее голос теперь часто, слишком часто: Екатерина Валерьевна Пушкарева… То, как эта женщина шла по кабинету, как стояла, как смотрела на них, во всей ее позе и взгляде была такая уверенность, такое достоинством, что Катя сразу почувствовала себя какой-то жалкой. Взглянула на Андрея… и чуть не вскрикнула. Как же Андрей Павлович смотрел на нежданную гостью! Сколько всего было в его взгляде: и испуг, и радость, и нежность, и много всего еще. Он никогда раньше не смотрел на появляющихся тут женщин — вне зависимости от того, по какому вопросу они приходили, даже красавица Нефертити не удостаивалась такого взгляда! Катя посмотрела на Пушкареву. Вот по ее лицу прочитать что-либо было трудно, и это тоже было дурным знаком — зачем она так тщательно прячет свои эмоции? — Катя, сделайте кофе… — прозвучал голос Андрея издалека. Катя с трудом вернулась в реальность, посмотрела немного растерянно на Андрея и кинув, ушла. А потом стояла около кофеварки, пытаясь справиться со своими чувствами. Какой тяжелый день выдался! Сегодня вечером возвращается мама… Катя была рада этому невозможно — она очень-приочень соскучилась, но — что же будет теперь? После такой сладостной недели, когда они с Андреем каждый вечер проводили вместе, теперь что — это кончится? Она предупредила Андрея Павловича о приезде мамы — один раз, другой, третий, но он только кивал в ответ и ничего не говорил! Ничего! Будто можно теперь жить, как ни в чем не бывало! А еще эта Пушкарева! Такая совершенная! Как же повезло этой Екатерине Валерьевне — родиться такой. Вот ей, Кате Альшанской, такого счастья не дано: так навсегда и останется — неуклюжей простушкой… К горлу поступил ком, слезы так и норовили политься потоком, и руки дрожали. Катя с трудом донесла легкий поднос до стола и разве что не уронила его. Вернулась к себе, стала искать носовые платки, задвинула ящик, произведя столько шуму, что самой стало страшно. Предметы словно сошли с ума — за пять минут Катя уронила все, что только возможно. Еще чуть-чуть, и она бы не выдержала и сбежала, но тут Екатерина Валерьевна вышла из кабинета. Удивительно быстро, наверное, даже кофе не успела попить. Альшанская тут же схватила ежедневник и уставилась в него, молясь, чтобы Екатерина Валерьевна ее ни о чем не спросила. Как только за Пушкаревой захлопнулась дверь, Катя отодвинула ежедневник, всхлипнула, попыталась взять себя в руки. Она сидела и считала секунды, ожидая, что Андрей вызовет ее и хоть что-то объяснит, или скажет что-то такое… правильное… Прошло десять минут. Алексей Петрович позвонил дважды, спрашивая — готов ли его принять президент. Катя глубоко вздохнула, посмотрела на себя в маленькое зеркальце и отважно постучалась в кабинет шефа. Она боялась, что увидит на лице Андрея ту довольную лукавую улыбку, которая бывала у него после визитов Нефертити, а он сидел, подперев голову руками, сняв очки и закрыв глаза. Совсем сбитая с толку, Катя напомнила о встрече с финансовым, стараясь выдерживать ровный тон и ничем не выдать своего стояния, а Андрей Павлович решил, что она обижается. Обижается! Разве может она на него обижаться? И конечно, стоило ему заговорить с ней ласково, взять за руку, заставить посмотреть в глаза, как тут же вся ее выдержка полетела в тартарары. *** Катерина почти дошла до своего автомобиля, остановилась, оглянулась, сделала машинально еще пару шагов: — Сколько же можно сбегать, Пушкарева? Сколько можно? И все ж она открыла машину, села за руль. Выбор. Опять. Здесь и сейчас. Опять. Уйти или остаться? Опять. И так страшно ошибиться. Опять. Ведь признайся себе, Пушкарева, признайся, наконец: тогда ты просто побоялась ему поверить. Просто-напросто испугалась, что не выдержишь новой боли, и выбрала одиночество — надежное, как сейф. И даже мужа нашла себе такого, которого и бросить было не жалко. А потом только и делала, что подтасовывала факты, отчаянно стараясь оправдать. Не Андрея. Себя. Все просто, и ты это знаешь: в любви гарантий нет, и каждый раз можно действовать только на свой страх и риск, а ты побоялась тогда и — Господи! — как же ты боишься теперь! Только теперь ты боишься, что опоздала — безнадежно опоздала все исправить. Катерина заглушила двигатель, вышла из машины. Крякнула сигнализация. Катя убрала ключи в сумочку. А может, не надо ничего исправлять? Может, лучшее решение — не делать ничего. — Нет так я не смогу, — Катерина вздернула подбородок и степенным шагом — не к лицу ей бегать, ломая каблуки, направилась обратно. Она вернется и скажет, что… она не будет ничего говорить, она просто его поцелует. Она просто посмотрит в его глаза. Альшанской снова не было на месте. Катя усмехнулась. День сурка. Сейчас она подойдет к двери, а за ней Андрей отдает рапоряже… Катерина заглянула в кабинет и попятилась назад, ударилась об угол стола. Эта боль привела ее в чувство. Там, в кабинете, Андрей целовал свою секретаршу.