***
Тогда Адриан ничего не ответил, но сейчас, спустя много времени, понимал, что Бернаддетт была права. Он плохо помнил отца до смерти мамы, все же негативные воспоминания эволюционно вытесняют позитивные, но в памяти почему-то до сих пор иногда вставала очень четкая картина: как отец в своем кабинете развешивал рисунки совсем маленького Адриана и ходил между ними, как в картинной галерее, рассыпаясь в метафорических и страстных похвалах каждой маленькой каракуле, которую видел перед собой. И увидев, как после не самой приятной процедуры забора крови, Авалон сидел на корточках перед Шанталь и театрально чуть ли не падал в экстазный обморок от фотографии ее школьной поделки, Адриан понял – он определенно пришел по адресу. — Мадемуазель, вы сразили меня наповал! За сколько вы готовы продать мне это произведение искусства?! — Оно бесценно и не продается, мсье, — деловито заявила Шанталь и гордо вздернула маленький носик. — Но я могу принести его и показать вам лично в следующий раз. — Буду безумно вам признателен! Краем глаза Адриан видел, как Маринетт, примостившись на маленьком стульчике в углу, закрывала рукой рот, едва сдерживая смех. Она испытывала массу сомнений , прежде чем зашла в этот кабинет. И сильно нервничала. Опять по привычке пыталась прокрутить на пальце обручальное кольцо и пыталась простучать каблуком дырку в подвеске своей машины.. Адриан знал – она всегда не спешила доверять незнакомым людям по тем же самым причинам, по которым осторожничал и он сам, особенно, когда это касалось Шанталь. Но все сомнения были развеяны, стоило им пообщаться с доктором Мориарти всего пять недолгих минут. Авалон, со своей, вероятно, природной харизматичностью и броской внешностью сразу привлек все внимание их маленькой непоседы. Шанталь чуть ли не с открытым ртом рассматривала замысловатые татуировки у него на руках и удивительно длинную для мужчины густую косу светлых волос, непослушные пряди которой прилипли ко лбу. Кажется, крайне нетипичный образ доктора поглотил все ее внимание, и Шанталь даже не заметила, что медсестра аккуратно проколола кончик ее пальца иглой. Все закончилось, даже почти не начавшись и, наверное, в первый раз в жизни Шанталь вышла из кабинета врача не со слезами на глазах, а восхитительно довольная и счастливая, еще и тремя леденцами в руках. — Бог любит троицу, — деловито изрек Авалон и довольно вручил самой маленькой из своих пациенток нужное количество вкусной сладости. Адриан даже не мог предположить, откуда у него все эти атрибуты «детского» кабинета, ведь педиатром мсье Мориарти точно не был, но он привык не удивляться ничему, когда дело касалось его во всех смыслах нетрадиционного врача. Маринетт увела Шанталь в коридор, улыбаясь во весь рот вместе с крестницей, и Адриан жестом попросил ее подождать его в коридоре. — Эх, если бы все мои пациенты были такими, как твоя маленькая обезьянка, мсье Агрест, я, может, и отпуска бы не брал никогда, — усмехнулся Авалон, усаживаясь за компьютер. — Результаты анализов будут через пару дней, но я так скажу: симптомов нет никаких. Ты сказал, что те мальчики сидели в другом конце класса от нее. Если в школе хорошо проветривают кабинеты и соблюдают все нормы СанПиНа, то она могла и не заразиться. Посмотрим по анализам, там дальше решим. Но лучше пока пусть пользуется отдельной посудой, полотенцами, и если в доме есть люди группы риска, стоит ограничить с ними контакты. — Это я понял, спасибо, — улыбнулся Адриан, по-хозяйски раскинувшись в кресле напротив Авалона. — Ты мне лучше скажи, что за формалистика у тебя сегодня была в переписке? — Пациент с утра выбесил. Чтобы не сарказмировать тебе в сообщения, решил ограничиться рабочим чатом. Но ты ведь не только из-за Шанталь пришел, правда? — Авалон сощурил на него глаза из-под очков. — Это ты с чего взял? — Ну ты все еще здесь. И сидишь в моем кресле в такой позе, как будто я в своем кабинете еще должен перед тобой чашку чая поставить. Так что выкладывай давай. Повезло, что твоя крестница самая спокойная девочка на свете, у нас еще минут пятнадцать осталось от приема. Адриан тяжело вздохнул. То, что он собирался спросить, было достаточно личным и, как психолог, прекрасно знал, что бестактность - порой то же самое, что ножевое ранение. Но, наверное, внезапное воспоминание о давнем разговоре с Бернадетт всплыло в голове не просто так… У него вообще в последние месяцы «просто так» ничего не бывает. — Авалон, я знаю, что прозвучит странно, но я в курсе, что ты родился в парижских трущобах… — По моему опыту, приятные разговоры так не начинаются, — перебил его Мориарти. По взгляду, направленному на него, Адриан сразу понял, что тему эту надо либо вот прямо сейчас немедленно пояснить, либо свернуть, чтобы не рисковать вылететь из кабинета пинком под зад, еще и с иском в руках. Глаза Авалона переменились сразу, от легкой добродушности и веселости, что царила там секунду назад, не осталось и следа. Адриан знал этого мсье достаточно хорошо, чтобы осознавать вполне четко – психологические трюки тут не пройдут, нужно говорить в лоб, быстро и честно. Поэтому поспешил исправиться: — Это не связано с тобой. Я… просто намедни впервые за двадцать семь лет узнал, что мой отец тоже там рос. Я не знаю, где именно и в каком районе, но подумал, может ты сможешь мне подсказать, как подобные вещи можно выяснить… без согласия непосредственного лица, так сказать. Авалон смотрел на него еще секунды три, а потом вдруг даже как-то расслабился. Плечи его, напряженные не только пассажем друга, но и общей рабочей усталостью, опустились, а сам он облегченно выдохнул, как будто бы слова Адриана только что сбросили с него давнюю и тяжелую ношу. — Слушай, я давно хотел завести этот разговор, но все никак не получалось, — Авалон как-то неловко почесал затылок. — Раньше вообще было неловко, мы долгое время с тобой дистанцию держали, а потом я и вовсе забил, узнав, что отец – твоя больная мозоль. Давай так: я не знал Габриэля. Но мой отец его знал. Они росли в одном детдоме. Не скажу, что были друзьями, но контактировали уже после того, как выбрались из этих «коробок смерти». Сам знаешь, где твой старик и где мой. Вроде как, кучу лет назад они подписывали какое-то соглашение о неразглашении о прошлом друг друга. Чтобы точно не было соблазнов конфликтовать. «Где» находился отец Авалона, Адриан прекрасно знал. Агрест никогда не интересовался подробностями, но разговорчивые и милые медсестры уже давненько поведали ему, что отец их босса работает консулом в итальянском посольстве в Париже. Так, кстати, Адриан и узнал, что семья Авалона изначально уроженцы страны amore, ведь ни акцент, ни даже стереотипная активная жестикуляция Авалона никогда не выдавали. Интересно получается… Все, чему его учили на семинарах по работе с людьми из «неблагополучной» среды, все же не прописная истина, как уверял старый профессор? Два человека, упорство которых вывело их из грязи в князи практически в прямом смысле. И тяжело сказалось на психике, во всяком случае, у одного точно. — То есть ты ничего не знаешь о его прошлом? — уточнил Адриан, на что Авалон лишь пожал плечами: — По поводу конкретно твоего старика – нет. Но я по своему опыту скажу, что там жизнь плюс-минус у всех одинаковая. Там просто плохо, Адриан. Ты психолог, наверняка понимаешь в этом лучше меня, но я всегда считал, что когда дерьмо происходит на базовом уровне, оно происходит у всех по одному и тому же сценарию. Так что я могу рассказать, как жил мой отец и как жил я. А выводы делай сам. Адриан мог бы слегка поспорить с его последним утверждением, но решил засунуть свою профессиональную деформацию подальше и просто кивнуть в ответ. В конце концов, ему нужна была информация для горе-терапии, а не для научной работы.***
Грязь, страх, смерть, голод – этими четырьмя столпами Авалон описал ему свою жизнь до того момента, как его отца приняли на первую нормальную работу и они смогли уехать из того района. Сам Мориарти тогда был еще маленьким, но подобные вещи никогда не забываются и не стираются из памяти, как бы ты ни хотел. А если посмеешь забыть о них в повседневной жизни, они приходят в ночных кошмарах. Ни дня не проходило без чьей-либо смерти либо у них под домом, либо через улицу. Обнаглевшие «шестерки» мафии периодически набирались смелости и начинали творить, что вздумается, пока их боссы не «успокаивали» проблемных сотрудников, устраивая показательные порки. Работала ли эта игра на публику? Да, но лишь до поры, до времени. Год, два после очередной казни маленькие крысы могли сидеть тише воды, ниже травы, а потом, вероятно, либо ломка прижимала, либо короткая память обнулялась – и все повторялось заново. Зачастую в такие периоды «срывов» люди боялись выйти даже в магазин за водой. В то время ни Леди Баг, ни Кота Нуара еще даже не предвиделось, а бравая полиция предпочитала делать вид, что этих районов и этих людей просто не существует. Мать Авалона никогда не выходила на улицу одна после восьми вечера – это было равносильно самоубийству. Если случалось что-то из ряда вон и вынужденно приходилось покинуть их маленькую квартирку поздно ночью, она вытаскивала сына из постели и тащила его с собой, словно живой щит. У мафии были свои правила, они не трогали детей, особенно женщину, которая несла своего больного ребенка в нечто, что называлось там отделением скорой помощи. Денег было катастрофически мало, Авалон с трудом мог припомнить, чтобы у них дома в то время бывало хоть что-то, кроме базовых продуктов. Кажется, вкус конфет он в первый раз ощутил, только когда они убрались из того района. Как именно его отцу это удалось – Авалон не знает до сих пор. Мориарти-старший всю жизнь сына хранил эту тайну под пятью замками и на все попытки любознательного Авалона что-то вызнать отвечал спокойным, но бескомпромиссным отказом. Но чтобы там ни случилось, Мориарти считал, что выбраться они смогли, потому что отец никогда не вел дел даже с низами мафии, как многие его старые знакомые. В ином случае, их бы оттуда просто никто не выпустил. — Но как можно выбиться из такой грязи в такие князи, не заимев хоть малейшую поддержку? — недоуменно спросила Маринетт, когда Адриан закончил пересказывать ей полученную информацию. — Не хочу показаться фаталисткой, но мне кажется, такого не бывает. Мы с тобой не один раз ходили в тех районах, ты видел местный контингент. — Ну, быть может, поддержка у него была, только необязательно от мафии. Или просто не от той мафии, — заметил Адриан, обхватывая замерзшими руками кружку с горячим чаем. Да, зря он, наверное, не взял перчатки сегодня, все же осень уже почти полностью отвоевала у затянувшегося в этом году лета свои права. Кажется, пора было надевать вещи по погоде… — Думаешь, отец Авалона был двойным агентом? — Я почти в этом уверен, только не знаю, чьим именно, и знать не особо хочу. А Авалона посвящать в свои мысли – тем более. Он уже дал понять свою позицию по этому поводу. Меня больше интересует фраза, которую тогда часто его отец повторял: «В мое время было еще хуже». Интересно, что может быть хуже и в каких тогда условиях они росли с моим отцом? Где-то под потолком послышался голос Алексы, оповещающий о том, что пирог в духовке уже готов. Стоило им вернуться в квартиру Адриана, как Маринетт, вероятно, на стрессе и переживаниях сразу принялась что-то готовить. Адриан успел заметить, что это у нее семейное и, честности ради, не нашел в себе никаких сил и желания ее отговаривать. Шанталь в своей комнате сидела на Зумном уроке французского языка, Алья задерживалась в дороге, а им не оставалось ничего, кроме как таращиться в стену и думать над новостями. И есть вкусный пирог. Помимо всего прочего, Адриан вспомнил, что так и не позвонил Феликсу, как обещал, не отчитался перед Хлоей, что его прошлая просьба уже неактуальна, и даже не начал поиски Натали, которая могла бы пролить больше света на странное поведение Габриэля. И это уже не говоря о том, что он сегодня должен был снова выйти на работу и принимать клиентов. Еще несколько таких внеплановых «выходных» – и профсоюз снова им заинтересуется. Великая Вселенная, да за что ему все это?! Только Адриан позволил себе подумать, что у него в жизни все начало налаживаться, как эта же самая жизнь кинула его на прогиб. И почти не метафорически. — Тебе нужно отдохнуть, — заботливый голос Маринетт только подтверждал его собственные мысли. — Ты сегодня почти не спал. — Твоя выпечка – это лучший отдых. — Ох, глупый ты кот… Да, наверное, она снова права. Вероятно, он действительно глупый. И крайне наивный. Потому что он снова решил жертвовать собственной жизнью в угоду отцу. Только теперь добровольно, видимо, все злобные воспоминания о времени, проведенным с Габриэлем, побледнели достаточно, чтобы можно было без зазрения совести наступить на те самые грабли. И причиной этому был тот же самый зудящий внутри голос, бесконечно твердящий, что грабли остались граблями, а вот сделаны они из другой древесины. Есть ли в сути разница? Хороший вопрос, на который ему еще предстояло найти ответ. Маринетт уложила его в кровать сразу, стоило ему допить последний глоток исцеляющего чая Мадам Чэн. Безапелляционно и жестко Адриан был почти насильно переодет в пижаму и замотан в теплое одеяло чуть ли не с головой. Вставать с постели, не поспав хотя бы пару часов, ему запретили. Темные шторы были запахнуты, и теперь ничто не пропускало внутрь комнаты даже малейшую частичку блеклого сентябрьского света. Окно осталось приоткрыто, чтобы предотвратить бессонницу из-за духоты. Дверь же оказалась плотно закрыта с другой стороны, чтобы лишние звуки не мешали спокойной дремоте. Маринетт предусмотрела все. Казалось, что на этот короткий промежуток времени его отрезали от всего мира. Или, точнее, весь мир отрезали от него. — Пацан, ты похож на гусеницу, — раздался откуда-то сверху насмешливый голос. Адриан недовольно приоткрыл один глаз и поймал себя на мысли, что на какое-то время умудрился забыть о существовании своего маленького друга. Плагг несколько дней вел себя непривычно тихо. В последний раз он таким был недели две после смерти Нино. Может быть, этим молчаливым образом квами помогает своему хранителю справляться с жизненными трудностями? — Не надо завидовать, Плагг, это разрушает тебя изнутри, — передразнился Адриан с чрезмерным удовлетворением. — Было бы чему, — квами по-хозяйски уселся к нему на голову. — У тебя сейчас что ни день, то разруха. — Ты же любишь разруху. — Я люблю хаос. — А есть разница? — Я смотрю, ты так и не понял истинную суть талисмана. Ну, ничего, может еще лет через десять ума наберешься. — А ты что, собираешься возиться со мной еще десять лет?.. — улыбнулся Адриан, широко зевнув, чувствуя, как едва ощутимое копошение квами в волосах неожиданно начало клонить его в сон. — Я, пацан, собираюсь с тобой возиться до конца дней твоих. Хрен ты от меня отделаешься… Кажется, Плагг сказал что-то еще, но Адриан уже его не услышал. Под его привычный и уже такой родной бубнеж Агрест провалился в глубокий сон, хотя пятнадцать минут назад его даже не тянуло закрыть глаза. В секунду исчезли все звуки, чувства и ощущения. А потом он снова открыл глаза, и весь мир вдруг стал таким большим, каким Адриан не видел его очень-очень давно. Перед ним открылась поистине огромная дверь папиного кабинета, и он затопал маленькими ножками прямо навстречу улыбающемуся Габриэлю…***
— Как тебе, пап? Собственный голос, такой звонкий, высокий, звучал крайне неуверенно и почти смущенно. Адриан весь сжался в предвкушении профессионального вердикта, который Габриэль вот-вот должен был вынести. Папа сидел в своем кресле – тогда оно еще там стояло – и рассматривал его детские рисунки с большей серьезностью, чем это, наверное, стоило делать. Со стороны казалось, что он оценивает не почеркушки своего шестилетнего сына, а резюме потенциального преемника. Но вот мгновение – и лицо его проясняется, словно он увидел что-то по-настоящему уникальное и потрясающее. — Адриан, это хорошо! Очень хорошо! — сказал Габриэль с такой убедительностью, что, наверное, будь сейчас рядом Натали, у нее возникло бы несколько вопросов. — Я уверен, что из тебя в будущем может получиться отличный художник, сынок. — Правда?! — большие изумруды в маленьких глазах засияли столь сильно, что, казалось, готовы были оттуда выпрыгнуть. — Ты правда так думаешь?! — Конечно. Разве я врал тебе когда-то? — Габриэль с улыбкой усадил его к себе на колени. — Вот, смотри. У тебя отлично поставлены линии. И еще цветопередача просто великолепная. Даже удивительно, с такими простыми инструментами сделать столь интересную композицию… Габриэль говорил сущий бред. Ни о какой композиции и поставленных линиях не могло идти речи на маленьком рисунке обычной машинки. Кажется, это была крайне искаженная версия той, что стояла у них под домом. Но папа все продолжал нахваливать его «недюжие» художественные способности, заставляя Адриана изнутри и снаружи покрываться истинным детским восторгом. Кажется, к концу пламенной речи Габриэля его маленький сын почти уверился, что он новый мессия в изобразительном искусстве. И никто из них за этим пламенным разговором даже не заметил тихий цокот маминых каблуков. Эмили слилась со стеной, не хотела портить такой замечательной отцовско-сыновий момент. Но Адриан всегда своим большим не по возрасту сердцем чувствовал мамину улыбку, особенно когда она была растянута чуть ли не во весь его мир. — Мама, мама! Папа сказал, что я стану художником! — Адриан соскочил на пол и пронесся через весь кабинет с сокровенным листочком в руках, гордо и воодушевленно протягивая его маме. Эмили тогда посмотрела на Габриэля с заботливым и добрым укором, а он лишь развел руками, вероятно, давая понять, что у него нет внутреннего стержня критиковать восторженного ребенка. Тогда его действительно еще не было. — Обязательно станешь, лучик мой, — мама заботливо поцеловала его в щеку, положив рисунок на одну из тумб. Потом он обязательно окажется в рамочке и будет висеть среди других произведений детского искусства в спальне родителей или в кабинете папы. — А почему вы до сих пор не собраны? Мы уже скоро начнем опаздывать. Это ведь вы, спешу напомнить, хотели сходить именно на премьеру этого мультфильма. — Адриан, ты слышал, что мама сказала? — улыбнулся подошедший Габриэль и под веселый смех сына подхватил его на руки, помотав из стороны в сторону, словно маленький картофельный мешочек. — Все, пошли собираться! Иначе, я боюсь, шапки со Стичем нам не достанется…***
Как назло, подобные сны всегда очень ярко отпечатываются в голове. Адриан даже не мог точно сказать, не ложное ли это воспоминание, придуманное его подсознанием, чтобы заполнить пробелы счастливого детства. Было крайне сложно представить, что его холодный и отстраненный отец когда-то с крайним усердием нахваливал детские каракули лишь для того, чтобы его сын не прекращал улыбаться. Было. Ровно до этого момента. В руке, облаченной в когтистую черную перчатку, он держал те самые рисунки. Бумага пожелтела и выцвела за столько лет, но все равно даже в почти полной темноте его кошачьим зрением можно было различить эти машинки, домики, крайне непропорциональных кошек, которых он, видимо, любил еще с самого детства. Все это было не более чем обычными ребяческими порисушками, у него самого таких дома много, только за авторством Шанталь. И как бы ни была прекрасна детская искренность, в глазах известного модельера они никак не могла потянуть на нечто уникальное и потрясающее. Но Габриэль хранил старые листочки все эти годы, как самое дорогое сокровище, не расставшись с ними даже здесь. Они лежали в потайном отсеке прикроватной тумбочки. которую Кот Нуар нещадно вскрыл когтем пару минут назад. Когда он проснулся сегодня, – точнее, уже вчера – за окном стемнело. Судя по всему, он вообще весь день проспал, потому что сопящая рядом Маринетт твердо намекала на позднее время суток. Адриан не стал ее будить. Лишь заботливо завернул в одеяло, как и она его несколькими часами ранее, краем глаза увидев, как она улыбнулась во сне. Тихо храпящий Плагг перекатился по его подушке и остановился прямо под бочком у пристроившейся в уголке кровати Тикки, видимо, полностью уверившись, что он теперь находится на правильном месте. Настоящая семейная идиллия, хоть снова ложись рядом и наслаждайся. Жаль, что у Адриана уже сна ни в одном глазу не было. Осталось лишь ощущение, что он выспался на ближайшую неделю. Тихо вздохнув по так тяжело поддающемуся корректировке режиму, он решил не мешать домашним спать и тихо покинул спальню, прикрыв за собой дверь. Как оказалось, он проспал еще и приезд Альи, потому что Шанталь в ее комнате уже не наблюдалось. Интересно, чем Маринетт объяснила их общей подруге, что у Адриана за спячка такая и что она сама вообще делает в его квартире… В голове после этой яркой и счастливой детской сцены поселилось какое-то противное разочарование и опустошение от осознания, что этой родительской любви ему уже, наверное, никогда не ощутить. Он давно успел забыть, какая она на вкус, а теперь еще приходится расгребать горькие ее последствия и пытаться не согнуться под тяжестью того, что раньше называлось его семьей. Но с запозданием пришло понимание, что он не сможет построить своего собственного счастья, не сбросив этот груз с плеч. У них с Маринетт должен сейчас быть тот подростковый конфетно-букетный период, которого он добивался столько лет, а она только и делает, что валерьянку ему капает в -дцатый по счету стакан. Более того, далеко ходить не надо: такими темпами он может элементарно лишиться лицензии за безответственность. На прошлый его промах профсоюз еще закрыл глаза, но сейчас… Пришлось поднимать своего квами. Судя по беснующимся звукам, Адриану угрожало очень многое узнать о самом себе, стоит ему только снять с себя дома трансформацию. Габриэль крепко спал, когда Кот Нуар снова заявился к нему в палату. Судя по свежим следам игл на руках, у него началась очередная химиотерапия. Теперь сон был чуть ли не единственным способом хоть как-то восстанавливать крайне необходимые силы, и герой снова не нашел в себе наглости и жестокости прервать этот процесс. Не то чтобы он был когда-либо фанатом лазить в чужие личные вещи, но, по собственному разумению, знал – из этого человека невозможно было вытащить ничего, не имея козыря на руках. Он готов был там найти все, что угодно: начиная от рабочей записной книжки и заканчивая дубликатом талисмана бабочки, но только не свои детские рисунки. Смотря на них, он бы хотел убедить себя в том, что этот маленький оплот близости отца и сына вновь возымел для Габриэля какое-то значение, только когда он попал в больницу и остался здесь один на один с костлявой старушкой. Что он вспомнил о том, что у него есть ребенок, только перед ее лицом и из страха умереть в этой палате в одиночестве и всеми забытый. Но логика указывала на иное. Слишком заботливо и педантично они все были уложены в отдельную папку. На каждом листочке слегка рваным почерком была написана приблизительная дата: месяц и год или просто год. Нуар помнил, что по словам Натали тремор рук у отца начался после смерти Эмили, и с каждым годом становился все хуже и хуже. Поэтому ему пришлось перейти с бумаги и карандаша на планшеты и электронные стилусы, чтобы продолжать работать. Эти пометки сделаны много лет назад, в то далекое время, когда отец еще был способен их разборчиво записать. Первый раз в жизни в голову пришла мысль о том, что Габриэль целых семь лет не звонил не потому, что ему было все равно. Быть может, он считал, что сыну будет все равно. Осознание того, что в некоторой мере это могло быть правдой, вызвало в герое крайне противоречивые чувства. — Что же с тобой случилось?.. Он сказал это едва слышным шепотом, почти одними губами. В голове не могла уложиться такая безумная разница во внешнем и внутреннем отношении к своему ребенку. Каким-то образом из заботливого и любящего отца после смерти Эмили Габриэль стал жестоким тираном, заперевшим сына за пятью замками и полностью подчинив своей воле. Но где-то глубоко внутри все еще сидели здравый смысл и нежность, которая когда-то пронизывала их отношения с Адрианом. Тогда в чем был смысл этих семи безумных лет после смерти матери? Чего Габриэль хотел добиться? Очевидным ответом казалось то, что отец отчаянно пытался его защитить, чтобы не потерять еще и ребенка. Наложить на это дестабилизацию психики из-за талисмана – и вроде все обретает достаточно правдоподобные очертания. Но чувство громадного упущения не отпускало ни на секунду. Кот не мог анализировать ситуацию объективно, он был непосредственно вовлечен в нее. А это всегда несёт за собой кучу ненужных мыслей, которые он понятия не имел как привести в порядок. Тогда что же делать? Позвать Маринетт и попросить ее побыть их семейным психологом? Ужасная идея. Отступиться и оставить все как есть? Еще хуже. Заставить Габриэля открыть все карты самостоятельно? А вот это уже что-то. Убедить его раскрыться напрямую – достаточно бесполезно, герой уже смог это понять по прошлому разговору. Не будет никакого толку, если он из раза в раз будет приходить и повторять одно и то же. Но если пойти немного другим путем… Любая работа с психологом в какой-то мере это спектакль. В конце концов, драматерапия и расстановки по Хеллингеру говорят сами за себя. И это лишь очевидные примеры. Адриан отлично знал, что во многом его работа – театр сама по себе, как и любые отношения с людьми. Так что, если классическим способом не получилось, почему бы не добавить немного «комедии»? — Доброе утро~. Когда Габриэль поднял веки после беспокойного сна, первым, что он увидел, были два ярких изумруда, что сверкали прямо ему в душу из темноты. Кот Нуар заметил, как в первую секунду отца дернуло. Впрочем, ничего удивительного в подобной ситуации, даже или лучше сказать особенно, если прекрасно понимаешь, кто мог прийти к тебе в такой поздний час. — Ты снова здесь… — прокомментировал мужчина, потерев глаза и широко зевнув. — А я уж было начал думать, что мне все приснилось. Голос его хрипел после сна, и Нуару показалось, что в нем было еще меньше силы, чем в прошлый раз. — Нет, не приснилось. Наверное, к сожалению, — фыркнул Нуар из темноты. — Мне казалось, это я лежу на больничной койке, — усмехнулся Габриэль. — Так почему голос умирающего у тебя? Повисла короткая пауза, и Габриэль даже приподнялся немного, надев на нос очки, чтобы получше разглядеть своего невольного собеседника. Так, наверное, ему было действительно лучше видно. Лунный свет проникал сквозь придернутые шторы и выцеплял из темноты недовольный силуэт грозного Кота. — Не то чтобы повторный заход к тебе – моя личная инициатива… — сказал он неохотно, демонстративно закатив глаза. — То есть в прошлый раз я был прав? Леди Баг надавала тебе по ушам? — Можно и так сказать. И теперь мне с тобой нянькаться… не знаю, сколько времени, — фыркнул герой, снова закидывая ноги на журнальный столик. — Сказать честно, теперь я понял, почему инициатива бывает наказуема. — Прелестно, — резюмировал Габриэль с усмешкой. — Правильно я понимаю, что ты теперь мой временный ночной надзиратель? А в чем, позволь поинтересоваться, смысл? Если бы я хотел сбежать, сделал бы это днем. — Тебе лучше спросить это у моей жены. Нуар даже сам внутренне засветился от того, как солидно это прозвучало вслух. Ну, в чем-то он ведь даже не соврал, рано или поздно, он подарит Маринетт новое кольцо. — Уже ж…жены? — этот смешок стоил Агресту еще одного приступа кашля. — Так все-таки своего добился… — Меня больше интересует, почему ты действительно не хочешь сбежать? Тебя правда не пугает приговор, который может вынести тебе Леди Баг? Если что, ей давно не семнадцать, рука поднимется. — Страх – это удел людей, которым есть что терять. Мне теперь абсолютно нечего. Кот заметил, что отец, вероятно, неосознанно выделил слово «теперь». Его голос слегка дрогнул на этом моменте, а осунувшееся и смятое лицо, казалось, на мгновение погрустнело еще больше. Значит, до какого-то конкретного недавнего момента ему-таки было что терять? Элементарная логика подсказывала, что это как-то связано со звонком и отъездом Натали. Есть ли вероятность, что с ней Габриэль был всё же ближе, чем всегда пытался показывать? — И ты не предвидел, что так будет? — уточнил Нуар, стараясь сделать голос ровнее. Он прекрасно знал, что Габриэль поймёт истинный смысл вопроса. — Почему же? Было бы крайне глупо ни разу за все это время не предположить, что вы с Леди Баг можете одержать верх, — Габриэль снял с носа очки и снова попытался протереть их краешком одеяла. — Подобный исход, как возможный, я предполагал с самого начала. И со временем понял, что разница в победе и поражении для меня самого будет минимальна. — То есть на каком-то этапе тебе уже не нужна была победа? — Нуар сладко потянулся и зевнул с характерным звуком кошачьего мурчания. — И зачем же тогда продолжать сражаться? — Кто сказал, что она не была мне нужна? Кот замер. Все его конечности практически в момент вернулись в изначальное положение, а взгляд снова оказался прикован к глазам Габриэля, чей странный болезненный блеск тоже сейчас был направлен на собеседника. Отец говорил странные вещи, абсолютно друг другу противоречащие. Это ведь, в конце концов, не школьный спеллинг, где проигрыш может окончиться лишь неприятным послевкусием… Нет, определенно в этой логической цепочке не хватало какого-то звена. Но сейчас главное было не спугнуть его откровенность. Если это вообще уже возможно. — Тебя устроили бы оба варианта? — фыркнул Нуар, изобразив на лице крайнюю степень недовольства. — Ты меня совсем за дурака держишь? Я, конечно, понимаю, что до ваших психологических поединков с Миледи мне далеко, но мы сейчас говорим не о конкурсах на сельской ярмарке, чтобы не иметь ничего против проигрыша. — Подумай об этом с другой стороны, — пожал плечами Габриэль. — Даже в лучшем случае меня ждала смерть. А когда я узнал, что шанс победить рак у меня меньше двадцати процентов… — Погоди-погоди, — перебил его герой недоуменно. — Что значит «в лучшем случае тебя ждала смерть»? Разве ты не собирался обменять жизнь другого человека на жизнь твоей жены? — Я никогда не говорил ничего подобного, это вы уже сами себе придумали, — Габриэль слабо улыбнулся. — Я могу примерно представить, какое мнение обо мне у вас с Леди Баг сформировалось, учитывая, что вы тогда были детьми. Но ты действительно считаешь, что я способен на умышленное убийство? — Честно? Больше да, чем нет. На самом деле, он немного слукавил. Даже в самом начале они с Леди Баг не считали, что Бражник, несмотря на всю свою грозность, полностью осознанно собирается кого-то убить. Долгое время они сходились во мнении, что их противник просто не знает о последствиях из-за провалов в памяти у Нууру, а возможности самим объяснить ему это им так и не представилось. — Как бы то ни было, изначально мой план был куда прозаичнее. Я просто хотел уйти вместо Эмили и вернуть своему сыну мать. — И лишить его отца? — Кот не был уверен, заметил ли Габриэль, как при этих словах его когти впились в подлокотник ни в чем неповинного кресла. — Какой смысл менять шило на мыло? — Ну… — Габриэль слабо и грустно усмехнулся, — не знаю, что тебе рассказывал мой сын, но хорошим отцом я не был. Во всяком случае, делал все, чтобы им не быть, лишь бы Адриан потом не так сильно страдал из-за моей смерти. «Ах, вот оно какое, недостающее звено…» Кот Нуар даже не знал в этот момент, что ему делать: плакать, смеяться, злиться, впасть в отчаяние или сказать «спасибо». Теперь потерянные кусочки пазла начинали складываться в голове в более или менее понятную картину, но от этого не становилось легче. С трудом поддающаяся разумному объяснению правда лишь путала и так туманные мысли, делая почти невозможным сдержать уже рвущийся наружу поток эмоций. Габриэль намеренно, даже в рамках своего безумного плана, мучил его, чтобы в будущем, которое так и не наступило, избавить от скорби по себе. Кажется, отец начал сходить с ума намного раньше, чем Адриан мог себе представить.