***
Воскресенье в семь часов утра не бывает добрым. Ксавье трет ладонями лицо, пытаясь проснуться. Приятно пахнет крепкий чай с долькой лимона, рядом в тарелке дымится горячий завтрак, солнце заливает золотом столовую, слышен звон посуды на кухне. Ему не очень хочется ехать в Лос-Анджелес, но выбора у Торпа нет. Часть своей жизни, которая наступила после смерти мамы, он мечтал стать музыкантом. Отец был не против, все шло хорошо, Ксавье занимался у лучших учителей, бросил школу, перейдя на домашнее обучение, чтобы больше уделять времени любимому делу. А потом ему исполнилось шестнадцать, и Торп влюбился в девушку, работающую в его любимом кафе-мороженом. Вайолет была старше него на целых три года, носила кожаную потертую куртку своего бывшего, пирсинг в носу и курила, как паровоз. Вся учеба пошла по боку в угоду первому сексуальному опыту, алкоголю и прочим вредным привычкам. Он постоянно ссорился с отцом, забросил музыку, рисование, стал водиться с не самой хорошей компанией и даже к восемнадцати годам имел пару приводов в полицию. Винсент, стоит отдать ему должное, не давил, терпеливо пытался с ним поговорить и все ждал, когда дурман первой влюбленности спадет, как с белых яблонь дым. Так и случилось. Вайолет прекрасным майским вечером, усевшись позади какого-то незнакомого Торпу байкера, укатила в закат, бросив напоследок «Между нами все кончено». Это было больно и, казалось, кончилась вся жизнь. Дальше следовала череда событий и поступков, которыми Ксавье не гордится и искренне желает их забыть. Он едва не прозевал вступительную кампанию, но о ремесле музыканта на профессиональном уровне пришлось забыть. Он не без помощи отца вступил в Колумбийский университет на факультет музыки и благополучно с головой ушел в студенческую жизнь. Можно сказать, Ксавье начал все с чистого листа. Ему нравилось учиться, он был на хорошем счету у преподавателей, что и помогло парню пробиться дальше. После окончания университета Торп некоторое время давал уроки игры на фортепиано детям, потом вел курсы для учеников постарше, а сейчас его взяли преподавателем в Центр искусства и музыки в Линкольн-центре . Работа не пыльная, платят хорошо, и ему больше не нужно самому искать желающих освоить мастерство игры на инструменте. Это не предел мечтаний, но явно лучше частных уроков. Когда-то он хотел открыть свою художественную галерею, но эта мечта умерла вместе с Мишель. Она сама хорошо рисовала, и видимо, это каким-то образом передалось Ксавье. Семьей они часто ездили к обрыву в Касл-Поинт и прочие живописные места Нью-Йорка, устраивали ночевки под звездным небом и рисовали красоты природы. А потом Мишель не стало, и рисование приобрело для парня горьковатый привкус потери самого близкого человека. Он год после гибели мамы не брал в руки кисти. Только спустя время и долгие беседы с отцом его чуть отпустило: понемногу в комнату начали возвращаться художественные приспособления, вроде мольберта и этюдника. Ксавье отпивает горячий чай и прогоняет воспоминания. Вся эта папина суета с предложением всколыхнула в нем какие-то непонятные чувства. Нет, он совсем не против его женитьбы на Мортише. Ему понравилась эта женщина – воспитанная и изящная, от нее веет какой-то таинственностью и спокойствием. Чего не скажешь о ее придурошной дочурке. Обидно, что День независимости он не встретит в этом году с отцом. Их с Бьянкой пригласили на музыкальную конференцию в Лос-Анджелес, и он не смог отказаться, ведь девушка так обрадовалась этой поездке. После недавней ссоры им полезно побыть вдвоем. Телефон, лежащий на столе, отзывается мелодичной трелью входящего сообщения. Бьянка ждет его возле дома. Ксавье улыбается, делает еще один глоток обжигающей бодрящей жидкости и покидает родительский дом на несколько дней. Бьянку, хотя тогда она была еще Брэнди Джейн, он встретил на новом месте работы в Линкольн-центре. Она уже тогда имела необычную внешность, довольно странный стиль в одежде и потрясающие вокальные данные. Торп согласился ей аккомпанировать для одного из отчетных концертов ее курса по вокалу. Так у них все и завертелось. — Почему ты не зашла? — Ксавье коротко целует девушку в губы и открывает багажник автомобиля. — Прости, но не хочется начинать свой день со встречи с твоим отцом. Винс явно меня недолюбливает, — Бьянка садится в машину, пока Торп укладывает их чемоданы. — Не выдумывай, — парень занимает свое место за рулем, пристегивая ремень безопасности. — Он хорошо к тебе относится. — Чем у тебя тут пахнет? Ты подвозил какую-то девушку? — спутница Ксавье морщит нос, оглядываясь по сторонам. — Да нет, — Торп выезжает с подъездной дороги. — С чего ты взяла? — Ну, как минимум с того, что пахнет у тебя в салоне чьими-то женскими духами, а на заднем сидении валяется джинсовая куртка, которая точно принадлежит не мне, — она вскидывает брови, в упор глядя на парня. Ее большие серовато-голубые глаза требовательно округляются. Что ж, аргументы налицо. Сейчас и Ксавье слышит аромат чужого парфюма. Запах не резкий, обволакивающий, сложно даже сказать, что именно намешано в этих духах – что-то не приторное, терпко-дурманящее, с едва заметной нотой горечи. — Это принадлежит дочери невесты моего отца, — формулировка корявая, но зато правдивая. — Она забыла в ресторане свою куртку, и папа ее забрал, но не вытянул из машины. Хочешь, я уберу ее в багажник? — Да нет, — поджимает пухлые губы и отворачивается к окну. — Судя по духам, эта дочка точно переросла младшую школу. Очень надеюсь, ты не врешь, и в твоей машине побывала только куртка, а не сама ее обладательница. — Я разве давал тебе поводы для ревности? — удивляется Ксавье. Бьянка не отвечает, и в машине рождается неприятная тишина. Торп не собирается выяснять отношения. Он просто включает музыку и размышляет о том, что Уэнсдей, даже не находясь рядом, все равно все портит.***
Бар в День независимости набит битком разношерстной толпой. Энид уныло ковыряет трубочкой лед в своем стакане, подперев ладошкой подбородок. — Слушай, ты вытащила меня сюда в самый разгар праздника, чтобы торжественно помолчать? — Аддамс недовольно прищуривается, глядя на подругу. — Ты же знаешь, я не люблю подобные заведения. — Мы не виделись почти неделю, — хнычет Синклер. — После твоего увольнения из кафешки ты даже реже стала мне звонить. Я соскучилась! — Ничем не могу помочь, — снизывает плечами. — Зная тебя, я уверена, уже что-то стряслось. Кто он – новый герой твоих влажных фантазий? — Все-то ты знаешь, — ухмыляется, отпивая коктейль. — Просто парень, который мне не по зубам. Не такая умная, не такая красивая… — Мы обсуждали это уже не раз ‒ ты можешь быть самой красивой изюминкой, но оказаться в кексе придурка, который их выковыривает. Значит, это не твое. Пора найти кого-то нормального, — выдыхает Уэнс, поправляя на плечах рубашку. — Кто на этот раз? Бармен опять или снова безработный? Не надоело, зная себе цену, делать скидку ради члена? — Любовь зла, Уэнни, — вздыхает блондинка. — Тебе ли не знать. — Вот поэтому я и говорю, что пора искать кого-то адекватного, — складывает руки на груди девушка. — Так что случилось? — Мы познакомились недавно, он показался мне довольно интересным. Такой смелый, наглый… Все, как я люблю. И короче, мы несколько раз выпили по пиву в баре напротив бургерной, ну, и все как-то само собой закрутилось, — теребя короткую прядь в пальцах, принялась рассказывать Синклер. — Знаешь, как он меня стал называть? — Ума не приложу, — Аддамс все равно. Она сбилась со счета, сколько подобных дерзких и неземных побывало в постели ее подруги. — Мой пончик! — мечтательно подкатывает глаза Энид, томно вздыхая. — Ты же худая, — удивляется нелогичности прозвища. — Почему пончик? — Потому что сладкая и с дырочкой, — накрашенные малиновым губы расплываются в пошлой улыбке. Уэнсдей кривится, словно только что откусила половину лимона. — Это просто омерзительно, — комментирует свои впечатления от рассказа. — Ну, и что этот кондитер местного разлива учудил по итогу? Она отвлекается на телефон. Звонит мать, и Аддамс сбрасывает, переворачивая девайс экраном вниз. — Я думала, у нас все серьезно! — в голубых глазах девушки похоть сменяется вмиг на печаль. — А вчера я задержалась на работе и попросила его меня забрать. Но он отказался, видите ли, ему далеко ехать… — Энид, лучи солнца летят миллионы миль, чтобы высушить твои трусы на балконе, а этому придурку было далеко к тебе ехать? — снова сбрасывает звонок мамы, начиная раздражаться. — Зачем он тебе нужен вообще? — Ну, я его люблю! — Ты это говоришь обо всех своих ухажерах, — стискивает зубы, вновь чувствуя вибрацию от звонка. — Прости, Тиша меня домогается. Надеюсь, что-то случилось, а не как обычно не включается кофеварка. Аддамс уходит в дамскую комнату и перезванивает Мортише. Странно, мать не трогала ее пару недель, и Уэнс привыкла к их холодной войне. Хочет она выходить замуж опять – вперед. Отныне у них разные жизни. — Мисс Аддамс, это вы? — незнакомый голос по ту сторону телефонной трубки сразу же заставляет Уэнс подобраться. — Вы меня слушаете? — Кто вы и почему у вас телефон моей матери? — Я парамедик, ваша мама слишком напугана, чтобы говорить, — голос, принадлежащий, скорее всего, женщине, полон сопереживания. — Что с ней? — Уэнс чувствует, как внутри растет что-то холодное, колючее, перетягивающее ребра. — Приезжайте, с ней все хорошо. У вас тут случился пожар в доме, так что… Аддамс не дослушивает. Она бросает трубку и быстро уходит из бара, сморозив Энид какую-то чушь про самочувствие Тиши. Пока она не разберется, что там за пожар и где он случился, никому ничего говорить она не станет. Уэнс обнаруживает маму закутанной в плед и рыдающей на плече своего героя-спасителя Винсента Торпа. Уэнс едва сдерживает себя, чтобы не сказать какую-то гадость. Не время, ей плевать на седовласого казанову, куда важнее, что стряслось с ее домом. — Мисс, сегодня вам туда нельзя! — останавливает ее пожарный, перехватывая за локоть рукой в грязной перчатке. — Все завтра. Из какой вы квартиры? — Из тринадцатой, — недовольно смотрит на молодого мужчину. — Ваша квартира не сильно пострадала. Какой-то идиот в честь четвертого июля решил во дворе запустить фейерверк и что-то пошло не так. Девушка закрывает глаза, поджимает губы и втягивает носом пропахший дымом воздух. «Что-то пошло не так» ‒ это, кажется, последние два года девиз ее жизни. — Уэнсдей, — тихий мужской голос привлекает ее внимание. Она оборачивается на подошедшего к ней Винсента, дергая темной бровью под челкой. — Позволь с тобой поговорить. — У меня нет на это времени, — его спокойствие вопреки здравому смыслу ее злит. — Я понимаю, ты не горишь желанием со мной общаться, но выслушай, — он снимает очки и чуть прищуривается. Винсент кажется уставшим и грустным, но Аддамс не сильна в эмпатии, поэтому даже не старается распознать чужих эмоций. Она складывает руки на груди, супит брови и упирается в него немигающим выжидающим взглядом. — Мне просто хочется помочь. У меня большой дом, места хватит всем, и я… — Нет, — она понимает, к чему он клонит, и категорически не согласна с его предложением. — Вам с мамой нужно отдохнуть. Завтра вы сходите в свою квартиру, и будет ясно, что делать дальше, — терпеливо и без настойчивости. — Ну, куда вы сейчас пойдете? — В городе кончились гостиницы? — по сути им с Тишей действительно некуда податься. За пару лет жизни в Нью-Йорке они так и не обзавелись друзьями. Да, можно опять позвонить Аяксу, но тащить к нему мать… Гостиница – прекрасный выход! — Ну, какая гостиница, — Торп возвращает очки на переносицу. — Два часа ночи. Тишу накачали успокоительными. Несколько снарядов фейерверка взорвалось у вас дома, она испугалась… — Забирайте ее, а я сама решу свои проблемы, — Уэнс отворачивается, демонстрируя таким образом окончание разговора. — Она без тебя не поедет, — вздыхает, опуская голову. — Я прошу тебя, всего одна ночь. Если ты переживаешь о Ксавье – не бойся, он на конференции и вернется только завтра ночью. Уэнсдей, пожалуйста, пожалей мать. Аддамс смотрит сперва на умоляющего ее взрослого мужчину, а затем на свою маму. Тиша стоит в окружении медиков, с ней говорят, утешают, но она безучастна. Большие карие глаза полны слез и испуга. Их взгляды пересекаются на мгновение, и Мортиша всхлипывает, опуская глаза. Похоже, выхода нет. Тащить ее истерящую в гостиницу Уэнс точно не хочет. Когда ее жизнь стала походить на дешевую мыльную оперу? Девушка резко выдыхает воздух из легких и отрывисто кивает.***
Это была самая скучная поездка из всех, которые только бывали в жизни у Ксавье. До аэропорта Бьянка на него картинно и показательно дуется, хотя, в чем его вина? Он ничего плохого не сделал. В салоне самолета она начинает молиться, чем привлекает к себе внимание людей и пугает до истерики чужого ребенка. Торп ко всему подобному привык и никак уже не реагирует. По прилету их селят в номер, но там оказываются раздельные кровати, и Бьянка начинает нудеть, что она так не хочет. Приходится идти на ресепшн и менять забронированное жилье на другую комнату с общей кроватью. Он ненавидит все эти организаторские моменты. А дальше начинается настоящий марафон из конференций, лекций, встреч, и он погрязает в знакомствах, обсуждениях новых тенденций в музыке, разборе партитур. Его просят играть, просят дать оценку, настаивают на сотрудничестве, и весь многоголосый гул по итогу умножает Бьянка, торжественно сообщающая, что заказала им на единственный свободный день парочку экскурсий. Он был в Лос-Анджелесе сто раз, что он мог там не видеть? Но ссориться не хочется, поэтому он запихивает поглубже свое недовольство и мило улыбается, пока Бьянка фотографирует его на фоне Аллеи славы. Апогеем прогулки с Бьянкой стала ее стычка прямо на улице с каким-то религиозным фанатиком, держащим в руке плакат «Скоро Сатана придет в ваш дом». Ксавье так и не понял, если честно, чего Барклай пристала к бедолаге, учитывая то, что она сама вроде как хочет уйти из веры, хоть ее мать, естественно, против этого. В общем, после фееричного обменивания цитатами из библии, Торп забрал свою девушку подальше от бородатого, помешанного на апокалипсисе, чудака. А потом еще весь вечер слушал о том, сколько идиотов нынче развелось. Такие теологические всплески у нее случаются, к счастью, редко, но они есть, и это еще один момент, который не дает ему окончательно определиться с их отношениями. В Нью-Йорк он возвращается поздно ночью, морально вымотанным и безумно уставшим. Еще по пути из аэропорта, пока завозит Бьянку домой, он выслушивает от нее претензию на повышенных тонах, что не хочет переночевать у Барклай в квартире. Девушка пытается заманить его туда уже год, но Торп стоически отбивается от этого приглашения. Ему хорошо известна данная практика – раз переночевал, потом два, затем что-то забыл у нее из вещей, дальше специально привез какие-то вещи, а потом раз – и вот он уже не у себя в столовой ест ужин, приготовленный Мартой, а сам колошматит суп быстрого питания на заставленной посудой кухне. Бьянка не первая его девушка, Ксавье знает, что такое быт и как он убивает всю романтику и чувства. В итоге градус его раздражения достигает пикового значения, парень достает свой чемодан и катит его к дому, обдумывая, что завтра наконец-то отоспится в полной тишине, без обязательной вечерней молитвы, чужого сопения под ухом и бубнежа поутру. В доме темно. Отец, скорее всего, уже спит. Будить его не хочется, поэтому Ксавье аккуратно отпирает дверь и входит, по памяти пробираясь к лестнице. Но тихо пройти не получается. Парень спотыкается о непонятный ему предмет, чертыхаясь себе под нос. Он достает телефон, не понимая, почему не сделал этого раньше, и включает вспышку. Прежде просторное фойе заставлено непонятными вещами, словно он вернулся не домой, а попал на гаражную распродажу. Ничего не понимая, Ксавье обходит какие-то чемоданы, старый музыкальный проигрыватель, замечает в углу зачехленную виолончель. Светлые брови взлетают вверх. Ну, точно виолончель, ему ли не знать, как выглядят музыкальные инструменты! Входя в столовую, он снимает пиджак, бросая его на резную спинку стула, разминает уставшую шею, с силой прикасаясь к коже пальцами. Хочется выпить чаю с лимоном и лечь спать, но Марта, наверное, тоже спит. Однако его привлекает тонкая полоска света из-за двери в кухню. Кому это не спится, неужели отцу? Ксавье, стараясь не шуметь, заглядывает в комнату. Открывшийся перед ним вид стройных ног, затянутых в сетчатые чулки, рождает в нем некое дежавю. Вот буквально неделю назад что-то подобное мелькало в дорогом ресторане, а теперь внаглую копошиться в его холодильнике. А затем обладательница этих ног выпрямляется, и парень всерьез думает, что у него галлюцинации. Невысокий рост, собранные в небрежный пучок темные волосы, кольца-серьги в ушах, ровная спина, надпись на чёрной майке «Unholy» под перевернутым распятием, чулки… — Какого черта… — Торп пораженно выдыхает, делая шаг в кухню. Девушка медленно оборачивается, сжимая в руке красное спелое яблоко. Сквозь вырезы майки видно белье, на глазах яркий макияж, на губах кривая ухмылка. — Ну, с возвращением, братец, — она, не отводя от него взгляда, кусает фрукт, впиваясь с упоением белыми зубами в тонкую кожуру. Ксавье, словно одурманенный наблюдает, как по ее точеному подбородку с небольшой, едва заметной ямкой течет прозрачный сок. От этой репризы, разыгранной персонально для него, веет библейскими мотивами, и Ксавье, пожалуй, первый раз за всю жизнь хочется плюнуть через плечо и перекреститься. Он отшатывается, лопаткой врезаясь в угол двери, и боль его отрезвляет. Вряд ли он поехал головой, девчонка явно не мираж и не плод больного воображения. Значит, Аддамс тут, у него дома, на его кухне, ест его яблоко. Зачем и почему? — Предвосхищая поток тупых вопросов из разряда: «Что я тут делаю», сразу отвечу ‒ это идея твоего папаши, — поясняет, не переставая жевать яблоко. — Но что поделать, мы без пяти минут родня. И мы теперь будет жить все вместе. Надеюсь, ты рад новой сестренке? В ее темных глазах застыло ледяное презрение. Она еще раз кусает яблоко, а затем бросает его точно в Торпа, комментируя действие коротким: «Лови!». Ксавье мешкает, путается в руках, и пытается поймать фрукт, сбитый с толку всем происходящим. — Да, в цирк тебя не возьмут, жонглирование – это не твое, — ядовито роняет уже в дверях, обходя растерянного парня. Она гордо вскидывает подбородок, серьги невольно колышутся в ушах в такт каждому ее движению, губы изогнуты в кривоватой ухмылке. — Хотя с виду ну, типичный клоун. Торп ошалело пялится ей вслед, чувствуя, как у него в прямом смысле отвисает челюсть и начинает дергаться левый глаз. Что это было? Вопросов так много, и они не умещаются в голове. Ксавье смотрит на свои руки, сжимающие красное яблоко. Похоже, в его уютном доме и заодно в привычном мире отныне поселилось сущее зло. Не об этом ли пришествии сатаны его предупреждал тот чудак из Лос-Анджелеса?