И мы не ходим на свидания

Мебель спальни насквозь пропиталась сигаретным дымом. Киса курил всё утро, весь день и вечер, не вылезая из кровати. Пепельница стоит на краю стола с компьютером, заполненная до самых краёв. Киса лениво тянет к ней руку, стряхивая пепел, стараясь не задеть случайно, чтобы потом не оправдываться перед матерью за беспорядок, который наверняка будет лень убрать. Лариса на выходные укатила с доктором к его родственникам, налаживать, так сказать, застарелые семейные связи. Киса отнесся к этому скептично, потому отмахнулся от предложения поехать всем вместе. Даже звучало, по его мнению, херово. В комнате темно. Лицо Вани освещает только экран телефона. Пальцы сильнее обычного сжимают металлический корпус. Он не отводит взгляда от имени, хотя глаза уже начинает щипать от яркого искусственного света. кис, давай обсудим Ваня пытается упорядочить мысли, сплести из них какой-то адекватный и логический вывод, но голова уже гудит. Он не хочет обсуждать. Он даже думать об этом не хочет. Пытается убедить себя, что, если бы Хэнк не написал свое единственное злосчастное сообщение, то Киса бы и не вспомнил о нем. Но нет. Весь сегодняшний день он ломал себя. На языке неприятно горчит от скуренной пачки, но на душе у Вани гораздо пакостнее, чем во рту. Надо бы сходить за сигаретами, но тело словно ватное. Большой палец зависает над экраном, чуть подрагивая. Он набирает пожелание Боре сходить на чей-нибудь хуй, чтобы успокоить свои пидорские наклонности, но потом стирает сообщение. Печатает короткое «ок», но тоже не решается отправить. Блокирует телефон и убирает под подушку. Под окном слышится резкий визг чьих-то тормозных колодок. Киса невольно морщится от неприятного звука, потом слышит копошение и как дверь в подъезд кто-то дергает с такой силой, что та едва ли не срывается с петель. Прикидывает, кто из его соседей мог позволить себе такую наглость, чтобы с утра его проклинали местные старушки. Приходит к выводу, что, пожалуй, никто, кроме него самого. Сердце пропускает удар, когда в дверь квартиры начинают варварски долбиться. — Че за нахуй?.. — хмурясь, ругается Киса. Встает с кровати, чуть морщась из-за внезапно отяжелевшей головы. Чувствует себя так, словно вот-вот грохнется без сознания. Вот они — последствия многочасового лежания и отказа от нормального человеческого существования. А еще Киса проклинает Хэнка, думая, что тот своими грубыми замашками может оставить Ваню без последних мозгов — побитая скула неприятно ныла целый день. Не включает свет в коридоре, надеясь спровадить непрошенного гостя посыланием в пешее эротическое. Поначалу возвышающееся в дверном проеме тело кажется Кисе кем-то совершенно незнакомым. Тусклый свет подъезда окрашивает смятую голубую рубашку в какой-то зеленовато-блевотный оттенок. Туловище грузно опирается о косяк. Тело делает неловкий шаг вперед, заваливаясь в квартиру и едва не сбивая Ваню с ног. — Бля… Киса отшатывается в сторону, прикрывая входную дверь за спиной. Его охватывает паника, хотя он не совсем понимает ее первопричину. Осознание того, в каком состоянии в квартиру завалился Константин Анатольевич, как и необходимость позвонить из-за этого Боре пугают Ваню до усрачки. Он, ошарашенно вытаращив глаза, наблюдает за тем, как вусмерть пьяный отец его бывшего друга, едва державшись на своих двоих, ползет по стенке коридора почти вслепую. Киса плетется следом, намереваясь хотя бы проконтролировать возможные бездумные действия. — Лариса, — громко зовет Константин Анатольевич, сунув голову в первый попавшийся дверной проем. — Матери нет дома, — на всякий случай уточняет Киса, хоть и уверен, что мужчина даже присутствия его не заметил. — Лариса, — повторяет Хэнкин; его высокую фигуру освещает искусственный свет. Ваня ненавидит этот фонарь, что так «удачно» установили у окон именно его спальни. — Да нет ее, блять! Че те надо? — Киса все-таки нагоняет пьяное тело и одергивает за плечо. Хэнкин разворачивается, опираясь спиной о стену позади. Глаза полуприкрыты, щетина явно даже не трехдневная. Взгляд бегает по Ване, по стенам и потолку. Хэнкин проводит ладонью по своему лицу и задумчиво сжимает пальцами подбородок. Как-то слишком резко для пьяного человека подается вперед и даже сохраняет равновесие без какой-либо опоры. Правда покачивающийся в стороны силуэт совершенно не внушает доверия. — Слышь, мент, — Киса уверен, что в любой другой момент за такое обращение он бы уже валялся где-нибудь в канаве, — съеби по-хорошему. Нет твоей Ларисы тут, и для тебя не будет никогда, — зло выплевывает Ваня, надеясь, что оставшиеся крохи разума Хэнкина все-таки примут эту неприятную для него правду. Константин Анатольевич замирает. Киса поспешно ликует, что, наконец, смог достучаться до этой глыбы. — Я буду ждать ее. Кровь закипает во всем теле от охватившей его ярости. Кису задевают слова, сказанные в пьяном бреду, потому что обычно они и являются самыми что ни на есть искренними. Его выбешивает эта помешанность. Его злит собственная беспомощность. Хэнкин спотыкается о свои же ноги, ударяется плечом о дверной косяк спальни Кисы, на мгновение застывает и вдруг шумно втягивает носом воздух. Поворачивает голову к кровати. Киса предупреждающе скалится: — Даже, блять, не думай тут завалиться, пьянь ментовская, — шипит он и в два шага оказывается за спиной Хэнкина. Кладет ладонь на плотное плечо и с силой впивается в него пальцами. Тянет на себя, но мужчина резким движением разворачивается, и у Кисы внезапно темнеет в глазах. Свет из окна меркнет, и ему кажется, что он неожиданно для себя провалился в сон. Иллюзию разрушает вес чужого тела сверху. Ваня лежит на своей кровати, придавленный пьяным Хэнкиным, который наваливается и вжимает, словно проверяя подростка на прочность. Он вообще сомневается, что Константин Анатольевич хоть что-нибудь сейчас понимает. Кислов елозит под тяжелым телом, дергает ногами, пытается заехать по яйцам, но его плотно прижимают всем грузным весом к кровати. Правая рука как назло зажата между их тел. Горячее неровное дыхание обжигает ухо и шею. Он чувствует, как Хэнкин то и дело тянет носом, зарываясь им во взъерошенные волосы. Вспоминает, как обычно без зазрения совести заливает в душе голову каким-то дорогим маминым шампунем. Кожа на спине покрывается мурашками, когда сухие губы коротко касаются чувствительного места за ухом. Киса колотит не зажатой левой рукой куда-то в район ребер, остервенело дергает ткань рубашки вверх-вниз, потом снова бьет кулаком. Хэнкин словно не живой вовсе — не выдает никакой реакции. Только продолжает тяжело дышать. Теперь уже ведет губами вниз, больно впивается зубами в тонкую кожу на шее, втягивает и задевает горячим языком. Ваня цепенеет от страха и не шевелится, покрываясь липким потом. Хэнкин отпускает, разжимая зубы, и перемещается вверх от уха, снова зарываясь носом в волосы. Дыхание вдруг резко меняется, и Киса понимает — вырубился. Его теперь не придавливают изо всех сил, потому Ваня не теряет шанса выбраться и наподобие улитки движется по матрасу, сползая с кровати на пол. Воняет алкоголем вперемешку с сигаретами. От изрядного копошения и попыток вырваться Киса чувствует себя выжатым как лимон. А еще морально убитым. Тошнит от одного вида убитого в сопли мента, который мирно дрыхнет на его кровати, приложившись лицом о подушку. Киса еле сдерживается, чтобы не придушить Хэнкина во сне. Боря, наверное, расстроился бы. Вспомнив Борю, начинает ненавидеть и его. Наплевав на наставления мамы о том, что он оставался следить за порядком дома, пока родителей нет, Киса накидывает куртку и стремительно вылетает из квартиры, закрыв ее на ключ и прихватив с собой только мобильный. Совершенно плевать, если Хэнкин вдруг очухается и захочет сходить на работу или вроде того. В самолете пусто — да и кого тут теперь можно было встретить? Киса устраивается на потрепанном жизнью сидении. Он растирает ладони, дует на пальцы и запрокидывает голову, надеясь чуть подремать в ожидании. Но сон совсем не идет. Нервно проверяет телефон и глазеет на прочитанные сообщения: жду в самолете. захвати сигареты быстрее бля шуруй Ваня не уверен, что сможет выдержать за столь короткий период двух Хэнкиных подряд, но не находит в себе сил остаться наедине с собой. Его тошнит от пережитого, от новых ощущений, которые отзывались чем-то непонятным внутри него. У него совсем нет желания во всем этом разбираться, и в то же время, он каждый раз мыслями возвращается на берег моря, в непригодную для плавания деревянную лодку. И вовсе не для того, чтобы притопить труп. Киса представляет себе, как лично разбалтывает всем, что Боря на самом деле тот еще пидорас, и испытывает какое-то ненормальное удовлетворение, рисуя в голове его несчастное лицо. Вид поникшего Хэнка. Вид разъяренного Хэнка. Вид отрешённого Хэнка. Все, кроме счастья на его лице, — оно ему не идет. Киса облизывает пересохшие губы, вспоминая руку, сжимающую его шею. — Что случилось? Хэнк вваливается в самолет, запыхавшийся и какой-то бледный. Киса поднимает на него взгляд и задергивает потуже расстегнутую куртку, думая, что выглядит сейчас как-то загнанно. Наверное, это все хэнкинская аура — какие-то родственные феромоны. — Ничего, — бездумно отвечает Киса. Хэнк осматривается, как будто ожидает какого-то подвоха. Неспешно приближается и бросает на колени Кисы новенькую пачку. — То есть ты меня ради сигарет ночью из дома выдернул? — бровь Бори изламывается в вопросительном изгибе. — А то ты больно, блять, деловой, и у тебя там дома совещание важное, — вернув голосу привычную уверенность, язвит Киса. — Сам поговорить звал, а щас че, решил недоступного из себя строить? Хэнк неоднозначно хмыкает и садится непривычно рядом. Раньше он всегда садился напротив. Протягивает руку к нетронутой Ваней пачке, небрежно задевая пальцами тонкую ткань домашних штанов. Кислов невольно дергается и ведет плечами — под курткой не заметно. Хэнк зажимает между губ сигарету. Во рту становится сухо, хочется пить. Или чего-то еще. Киса достает из кармана зажигалку — они буквально раскиданы во всей его одежде, — и чуть склоняется, прижимаясь грудью к плечу Хэнка. Поднимает руку и жмет кнопку поджига большим пальцем. Сердце колотится, как бешенное, гоня адреналин по венам. Он облизывает губы и изнутри толкается языком в щеку, когда Хэнк затягивается и выпускает носом дым. Только сейчас он замечает, как предательски трясется рука, все еще держа зажигалку. Боря тоже замечает, но продолжает смотреть в почти черные глаза, накрывая чужую кисть теплой ладонью и опуская себе на колено. — В жопу, значит, долбишься? — не мигая, спрашивает Киса. Получается даже не по злому, а как-то слишком буднично. — Нет, — коротко отвечает Хэнк, не ведя ни одним мускулом на лице. — Меня хочешь выебать? — Не определился. — И че, блять, это значит? Хэнк не выдерживает и отводит взгляд, шумно вздыхая. Что-то там раздумывает молча, усиленно хмурится и нервно мнет пальцы. Снова поворачивается и как-то оценивающе осматривает Кису с головы до ног. — Кончай меня глазами раздевать, ментеныш… — Это че, засос? Взгляд Бори становится непривычно злым. Киса открывает рот, чтобы ответить что-то едкое, но тут же захлопывается, вспоминая сухие губы на своей шее и влажный след, оставленный Хэнкиным-старшим. Лицо начинает гореть. Первая же мысль сбежать пресекается упавшей на его колено ладонью. — Нет, сука, — выдыхает Хэнк. Киса замечает, как у него подрагивает нижняя губа. — Ты ответишь, раз уж я сюда притащился. Откуда он? — Да че ты, блять, прицепился?! — Ваня грубо толкает Борю в плечо, но тот только сильнее сжимает пальцы на колене. Кислов морщится от боли и хочет ударить в это пугающее лицо, но его положение не дает ему даже замахнуться нормально. Он чувствует себя жалким неудачником, который разобраться в собственных ощущениях не может. Который любит смотреть на моральные страдания своего бывшего друга, а еще получает позорное удовольствие, когда этот самый друг физически унижает его. Киса жаждет выпутаться из этого клубка эмоций, тянется к ответам, но не находит их ни в своей голове, ни в ледяных глазах Бори. Он безвольно опускает плечи и склоняется вбок, прижимаясь лбом к хэнкиному плечу. Тот сначала напрягается, — Киса ощущает это своим телом, — затем убирает руку с колена и запускает ее в темные спутавшиеся волосы на затылке, робко оглаживая и боясь спугнуть. Они какое-то время молчат, и Киса позволяет себе немного расслабиться после всего, что произошло этой ночью. Хэнк кладет подбородок на кудрявую макушку. — Только не целуй меня сегодня, ладно? — на сердце Вани теплеет от слова «сегодня», которое он все-таки осмеливается произнести вслух. Боря согласно кивает.